ИВАН ХЕМНИЦЕР

«Среди русских баснописцев наряду с Крыловым обычно называется имя Хемницера. Белинский, не склонный к щедрым похвалам по адресу писателей XVIII века, очень точно определил место Хемницера в истории русской литературы: «Хемницер, Богданович и Капнист, — писал он, — ...принадлежат... ко второму периоду русской литературы: их язык чище, и книжный реторический педантизм заметен у них менее, чем у писателей ломоносовской школы. Хемницер важнее остальных двух в истории русской литературы, он был первым баснописцем русским (ибо притчи Сумарокова едва ли заслуживают упоминовения), и между его баснями есть несколько истинно прекрасных и по языку, и по стиху, и по наивному остроумию»1 Отмечая важную роль Хемницера в создании русской национальной басни, Белинский справедливо указывал, что Крылов «много обязан» своему предшественнику.2 Басни Хемницера обладали той доходчивостью, той художественной выразительностью, которые обеспечили им широкую популярность Достаточно сказать, что до середины XIX века вышло 35 изданий басен Хемницера. Многие стихи из них перешли в пословицы.

 

1

Иван Иванович Хемницер родился 5 января (ст. ст.) 1745 года в Енотаевской крепости Астраханской губернии на Волге. Отец и мать его были по национальности немцы. Иоганн Хемницер в молодости переселился в Россию и поступил на службу в качестве


1 В. Г. Белинский. Полное собрание сочинений, т. 7. М, изд. АН СССР, 1955, стр. 119

2Там же, стр. 442.

5

военного штаб-лекаря. Нелегко пришлось поначалу чужеземцу в России, да еще на ее дальней, полудикой окраине. Ему привелось немало постранствовать по калмыцким степям, пока он с семьей не поселился в Астрахани. В этих странствиях трудно было учить и воспитывать детей. Отец сам взялся за общение сына: выучил его немецкому и латинскому языкам и начальным правилам арифметики. По переезде в Астрахань он отдал сына в ученье местному пастору и шестилетний мальчик сразу попал в трудный «синтаксический класс». Будущий баснописец оказался весьма тихим и усидчивым ребенком, больше всего любившим сидеть за книгой и заниматься уроками. Отец приискал ему и учителя русского языка, который научил мальчика чтению и письму, а инженерный офицер — арифметике и геометрии.

В 1755 году отец Хемницера перебрался с семьей в Петербург.Там он поместил сына к преподавателю латинского языка при врачебном училище, с тем чтобы подготовить его к медицинскому поприщу. В биографическом очерке «Жизнь сочинителя», написанном, по-видимому, другом Хемницера писателем В. В. Капнистом, рассказывается: «Отец его, выехавший из Саксонии, провел всю жизнь свою в нашей службе и наконец был надзирателем Санкт-петербургского сухопутного госпиталя. Он сделался известным как знаниями в лечебной науке, так добротою души и отличным бескорыстием, ибо, находясь около пятидесяти лет в различных должностях, не имел он к пропитанию себя в дряхлой старости ничего, кроме жалованья, и жене своей, теперь еще живущей, оставил совершенную нищету».1

Обстановка, в которой воспитывался Хемницер, была очень скромной. Жалованья отца едва хватало на насущные расходы даже при всей немецкой аккуратности, царившей в доме. Неудивительно поэтому, что подросток не соблазнился перспективой медицинской карьеры и в тринадцать лет покинул отчий дом. Скрыв свой возраст, он поступил добровольцем в солдаты пехотного Нотсбургского (Шлиссельбуржского) полка.

Как сообщает автор биографического очерка, молодой Хемницер отличался только серьезными знаниями, и «простосердечием» и «бескорыстием»: «Одаренный острым понятием и памятью, предуспел широко в языках и науках, в общежитии необходимых рожденный с добрым сердцем, легко заимствовал он от родителей своих коренные добродетели, наипаче: простосердечие, воздержность, бескорыстие и горячность в дружбе; а наконец, с


1«Басни и сказки И. И, Хемницера». СПб., 1799, стр. VII—VIII

6

такими расположениями пущенный в самых молодых летах на свою волю в свет, которого опасности живо ему изображаемы были, изострил он всегдашнею осторожностию наблюдательный ум, причины и действия вещей испытующий, которому обязаны мы большею частию басен и сказок его, одной токмо природе подражающих».1

На военной службе Хемницер пробыл целых двенадцать лет. Благодаря своей добросовестности он дослужился до сержантского чина, а в 1766 году был произведен в поручики. Будущий баснописец принимал участие в войне с Пруссией, находясь на адъютантских должностях. В его военном аттестате в графе «Где был в походе и у дела против неприятеля, на какое время?» отмечено: «В 1759 году в Померании, Брандебургии, Шлезии и Саксонии, а на баталии не бывал».

Военная служба, походы и в особенности пребывание в солдатской среде оказались важной жизненной школой для юноши. Однако военная карьера не удовлетворила будущего писателя, так же как и занятия медицинскими науками, от которых он сбежал на войну. «Увидя, как сам часто сказывал, — свидетельствует его биограф, — что из анатомической залы попал он на обширный хирургический театр»,2 вскоре по окончании войны, в 1769 году, Хемницер при первой же возможности выходит в отставку. Научные интересы влекут его к минералогии и горному делу. Он поступает на службу в Горное училище, начальником которого был М. Ф. Соймонов, принявший в нем дружеское участие.

Следом занятий Хемницера геологией и минералогией остались его перевод книги И. Лемана «Кобальтословие» (1778) и участие в редактировании переводов книг <<О драгоценных камнях>> Брикмана (1779) и «Минералогическое известие о Саксонском рудном кряже» (1780).

К началу 70-х годов относится, видимо, и знакомство Хемницера с Н. А. Львовым, родственником М. Ф. Соймонова. Поэт, художник, архитектор, Н. А Львов был человеком великосветского круга, обладал широкими знакомствами и связями. Как и В. В. Капнист, Львов являлся ближайшим другом Г. Р. Державина. Хемницер попадает в этот литературный кружок; вероятно, тогда же создаются и его первые поэтические опыты.

Большое значение для расширения умственного кругозора Хемницера имела его поездка за границу — в Германию, Францию и


1 Басни и сказки И. И. Хемницера» СПб., 1799, стр. VIII—IX.

2 Там же, стр. IX—X.

7

Голландию, куда он отправился в конце 1776 года вместе с Н. А. Львовым сопровождая больного М. Ф. Соймонова. Через Дрезден, Лейпциг, Франкфурт-на-Майне и Кельн они проехали в Голландию, побывали в Лейдене, Амстердаме и других городах, после чего направились во Францию, Во время путешествия Хемницер вносил в записную книжку свои впечатления.

В Париже он вместе со своими спутниками постоянно посещает театры, видит лучших французских актеров того времени, слушает выдающихся певцов и певиц. Картинные галереи, в особенности произведения Рафаэля, Рубенса, Греза, Версальский парк, Трианон, Марли и другие королевские дворцы и парки с их великолепием и изощренной роскошью произвели неизгладимое впечатление на русского путешественника, который вдобавок имел своим руководителем такого тонкого знатока архитектуры и живописи, как Львов.

Наряду с памятниками искусства и архитектуры, внимание Хемницера привлекли достижения современной техники: «водяная машина» на Сене, доставляющая в Версаль «фонтанные воды», «медальный кабинет», где он смотрел, как «тиснят» медали, в Голландии — «огненная машина» для «поднимания воды».

Любопытные подробности этого путешествия сохранились в заметках Н. А. Львова для биографии Хемницера. Так, Львов рассказывает, что во время пребывания в Париже Хемницер особенно жаждал увидеть Жан-Жака Руссо: «Живучи в Париже целую неделю, ходил он каждое утро стеречь, когда Жан-Жак выйдет из дому своего, и, увидев его один раз, мне уже покою не было, что я, живучи с ним в одной комнате, не видал Жан-Жака, по тех пор, покуда наконец, увидя его вместе, уверил я его, что это не Жан-Жак, а учитель графа Строганова, и по возвращении уж только в Спа признался, что это была шутка».1

Это благоговейное отношение к Руссо красноречив о характеризует настроения и симпатии Хемницера, воспитанного на идеях просветительской философии. По своим взглядам он был сыном эпохи Просвещения. Руссо, Вольтер и другие философы и писатели-энциклопедисты были ему хорошо известны. В записной книжке Хемницера в перечне книг, данных на прочтение друзьям и знакомым, значатся Вольтер, Руссо, Гольбах, книги научного содержания: «Линнеева система», «Физические письма» Эйлера, «Система природы» Гольбаха, «Металлургия» Ломоносова. Этот список книг свидетельствует о разносторонних научных интересах писателя.


1Сочинения и письма Хемницера, под ред. Я. Грота. СПб, 1873, стр. 41—42.

8

В мае 1777 года путешественники снова поехали в Голландию, оттуда через Аахен прибыли в Спа. Здесь Соймонов длительное время лечился минеральными водами, а Львов отправился в Россию. Наконец в октябре 1777 года Хемницер вернулся на родину, в Петербург.

Свидетельством дружеских отношений Хемницера с М. Ф. Соймоновым являются «Стихи на именины М. Ф. Соймонова», датированные 23 мая 1773 года. Стихи эти выдержаны в духе панегириков XVIII века:

Всяк, кто родством к тебе и дружбой прилеплен,
Всяк торжествует днесь и духом восхищен.

Однако, зная нелицемерный характер поэта, можно думать, что отношения его с Соймоновым действительно выходили за границы служебного чинопочитания.

По возвращении в Петербург Хемницер становится одним из деятельных участников литературного кружка, группировавшегося вокруг Н. А. Львова и Г. Р. Державина. В нем задавали тон ближайшие друзья Хемницера — Василий Капнист и Николай Львов. Будущий автор «Оды на рабство» (1783), Василий Васильевич Капнист в это время лишь начинал свою литературную деятельность. Державин, только что вернувшийся из Заволжья, привез свои «Читалагайские оды», написанные еще в традициях ломоносовских од. Он был уже известен в литературных кругах, хотя подлинная слава пришла к нему много позднее. В эти годы его литературная и служебная деятельность лишь начиналась.

Руководящую роль в кружке играл Н. А. Львов. Он был на шесть лет младше Хемницера, но его разносторонние таланты уже успели широко проявиться. Львов осведомлен был не только в различных видах искусства — поэзии, живописи, архитектуре, но и в науке. Он изобрел способ строить дома из битой глины, добывал торф на новгородскиx болотах, собирал народные песни, переводил с греческого  языка Анакреона, писал стихи и пьесы и являлся для друзей постоянным и главным судьей во всех вопросах литературы и искусства.

Тесные дружеские отношения со Львовым, уважение к его уму и талантам высказаны Хемницером в стихотворении на портрет Львова:

Хотел бы я, чтоб ты мне образ свой оставил,
Он точно так умно, как ты глядишь, гляди
И мне о дружестве твоем ко мне твердит.
9
Но нет, он каждый раз мне только досадит:
Я б говорить его заставил,
Чтоб чувствовать со мной и чувства разделять,
А он молчанием мне будет отвечать.

Взгляды участников дружеского литературного кружка сложились под воздействием событий русской действительности и идей просветительской философии. Только недавно по всей стране прошел шквал крестьянского восстания, возглавленного донским казаком Емельяном Пугачевым. Либеральные «прожекты» и заигрыванья императрицы Екатерины II с французскими философами, прогрессивные положения ее «Наказа» были забыты. Она предстала в качестве «казанской помещицы», всеми средствами утверждая самодержавно-крепостнический «порядок» и руководя наступлением феодально-помещичьей реакции. Деспотический произвол, придворный фаворитизм, расхищение национальных богатств, повальное взяточничество прочно воцарились в государстве, основная масса населения которого находилась на положении рабов.

Участники дружеского кружка отнеслись к этому усилению самодержавного деспотизма с решительным осуждением. Недаром Державин в 1780 году выступил со знаменитой одой «Властителям и судиям», в которой гневно нападал на деспотизм и тиранию:

Ваш долг: спасать от бед невинных,
Несчастливым подать покров;
От сильных защищать бессильных,
Исторгнуть бедных из оков.

Еще решительнее был настроен молодой Капнист, напечатавший в том же 1780 году свою первую сатиру, обличавшую светское лицемерие и раболепство придворной поэзии, а тремя годами позже — «Оду на рабство», в которой он резко выступал как против крепостного рабства, так и против деспотической власти монарха:

Воззрите вы на те народы,
Где рабство тяготит людей,
Где нет любезныя свободы
И раздается звук цепей:
Там к бедству смертные рожденны,
К уничиженью осужденны,
Несчастий полну чашу пьют;
Под игом тяжкия державы
Потоками льют пот кровавый
И зляе смерти жизнь влекут.
10

Будущий автор «Ябеды» не поскупился здесь на суровые краски в изображении екатерининского царствования и его деспотических порядков. Окончательное введение крепостного рабства на Украине (согласно указу Екатерины) послужило толчком к написанию этой оды, содержавшей программу, навеянную просветителями и энциклопедистами — Вольтером, Руссо, Монтескье, Дидро.

Члены кружка стремились создать национальную литературу, проявляли усиленный интерес к народному творчеству. Н. Львов издал в 1790 году со своим предисловием и нотными обозначениями «Собрание русских народных песен с их голосами». К советам Львова и Капниста со вниманием прислушивался не только Хемницер, но и сам Державин, впоследствии писавший, что с 1779 года он избрал «совсем особый путь, будучи предводим наставлениями г. Баттё и советами друзей своих Н. А. Львова, В. В. Капниста и И. И. Хемницера...»1.

Участники дружеского кружка, хотя и следовали во многом принципам классицизма, но в то же время уже далеко отошли от тех правил и норм классицистической поэтики, которыми руководились Ломоносов, Тредиаковский, Сумароков. В традиции классицизма все настойчивее проникали новые веяния, идущие от западноевропейского сентиментализма. Н. А. Львов решительно ратовал за создание национальной поэзии, отстаивал ее народно-национальные формы, сочетая в собственном творчестве поэтику классицизма с художественными принципами сентиментализма. Знакомство с деятельностью Гердера, пропагандировавшего национальную народную поэзию, сказалось и на обращении Львова к народной песне, в его опытах создания народного стиха. Этот интерес к народному, национальному началу отличал и остальных участников кружка.

В противовес рационалистической концепции, лежащей в основе эстетики классицизма, сентиментализм выдвигал «чувствительность», эмоциональную настроенность, переживания «частного» человека, его интимную жизнь. Этот отход от общегосударственных тем, от философско-отвлеченной проблематики и «возвышенных» классических жанров — эпопеи, оды, гимна — особенно наглядно сказался в творческой практике членов дружеского кружка. Лирические стихи и песни Н. Львова, такие «чувствительные» стихи В. Капниста, как «На смерть Юлии», «На смерть друга


1 Г. Р. Державин. Сочинения, под ред. Я. Грота, т. 6. СПб., 1871, стр. 443.

11

моего», и тематически и стилистически примыкают к сентиментализму.

Однако первые поэтические опыты Хемницера еще не выходят за рамки классицистических канонов. Так, в 1770 году он пишет «Оду на славную победу... при городе Журже», всецело выдержанную в духе классицизма. Проникнутая патриотическим пафосом, но слабая в художественном отношении, эта риторическая ода была первым произведением молодого поэта, появившимся в печати. За ней последовали другие оды и перевод «Письма Барнвеля к Труману» из «героиды» французского поэта Дора, изданный отдельной брошюрой в 1774 году. Тяжеловесные стихи этой «героиды» сопровождались посвящением Н. А. Львову.

Вскоре по приезде из-за границы Хемницеру пришлось выйти в отставку из берг-коллегии в связи с тем, что оттуда ушёл его покровитель М. Ф. Соймонов. Для поэта начались тяжелые времена. Человеку, существовавшему лишь на жалованье, оказаться без службы и без заработка было нелегко. С помощью друзей «маркшейдер», ученый минералог Хемницер настойчиво ищет место, обивает пороги знатных и влиятельных лиц. Вероятно, под впечатлением этих унизительных хлопот он пишет сатиру «На худое состояние, службы и что даже места раздаваемы бывают, во удовольствие лихоимства». Перед наивным и честным поэтом и ученым предстал замкнутый круг бездушных бюрократов, наглых ворюг и взяточников, в котором нет и не может быть места человеку, не имеющему ни знатного родства, ни богатства. Поэтому таким искренним, непосредственным чувством обиды и негодования проникнута эта сатира, правдиво раскрывающая бедственный и не освещенный другими материалами этап в биографии Хемницера. Это правдивый рассказ о его собственных злоключениях и неудачах, о его столкновениях с надменными и корыстолюбивыми «боярами»:

Уж для меня и то уж скукой мнится быть,
Чтобы по городу поклоны разносить
И, выпуча глаза, пешком или в карете,
Поклоны развозить к боярам на рассвете
И время в суете столь гнусной провожать,
И беспокоиться, досадовать, скучать
Скучать, когда куды приедешь ты раненько
Или приедешь ты куды уже поздненько,
Иль что ты принужден часов десяток ждать,
Пока боярин твой со сна изволит встать...
12

В 1779 году Хемницер издал первую книгу своих басен под заголовком «Басни и сказки N... N...», без имени автора. В этом издании были помещены 33 басни. Позднейший биограф Хемницера (И. П. Сахаров) передает, что еще до напечатания этих басен Н. Львов узнал о них и вместе с Капнистом долго уговаривал автора не скрывать от публики сочинений, которыми он должен гордиться Но баснописец возражал, что слишком явные намеки, содержащиеся в баснях, могут повредить, его службе.

В «Санктпетербургском «вестнике», издававшемся при непосредственном участии членов державинского кружка, была напечатана хвалебная рецензия на басни Хемницера, написанная, вероятно. Львовым или Капнистом. В ней говорилось. «Хотя мы и имеем некоторые уже сею рода на нашем языке сочинения, но сколь иные из них, кроме С<умарокова>, в сравнении с настоящим посредственны: одни, изобилуя лишь вялым слогом, не довольно в себе того имеют, что должны иметь, а другие, кроме названия, ничего, сие, напротив того, кажется нам, изобилует всем тем, что достоинство и приятность басен и сказок составляет».1

В другом выпуске «Санктпетербургского вестника» были помещены стихи, приветствовавшие появление басен неизвестного N... N...:

По языку и мыслям я узнала,
Кто басни новые и сказки сочинял:
Их Истина располагала,
Природа рассказала,
<Хемницер> написал.

Имя Хемницера в печатном тексте было опущено. Стихи принадлежали Марии Алексеевне Дьяковой, той самой, которой Хемницер посвятил свою первую книгу басен.

На стихи Дьяковой Хемницер отвечал любезным мадригалом.

Чувствительно вы похвалили
Того, сударыня, кто басни написал,
Сказав, что автор их природе подражал;
Но больше похвалой своею научили,
Как надобно писать,
Когда хотеть природе подражать.

Это не только светская любезность, но и своего рода принципиальная программа Хемницера.


1 «Санктпетербургский вестник», 1780, сентябрь, стр. 223.

13

Сохранилось предание, что Хемницер был увлечен М. А. Дьяковой, умной и красивой девушкой, не зная, что она уже обвенчана с Н. А. Львовым, втайне от родителей и даже друзей, так как ее брак встречал сопротивление со стороны родителей. Лишь несколько лет спустя их семейные узы получили огласку. Хемницер якобы даже сделал предложение Марии Алексеевне, которое, естественно, было отвергнуто. Не исключено поэтому, что отъезд в далекую Смирну на должность консула мог быть связан с личными переживаниями Хемницера, расстроенного полученным отказом. Тем не менее отношение к М. А. Дьяковой и своему лучшему приятелю Н. А. Львову оставалось у него до конца жизни самым дружеским и сердечным1.

Чудаковатый, неприспособленный к практической жизни, полностью поглощенный научными и литературными интересами — таким предстает перед нами Хемницер в воспоминаниях и письмах его друзей. В автоэпитафии «Надгробная на меня самого» Хемницер как бы подытоживает свой жизненный путь. Он гордится тем, что путь этот был трудным, но честным, что, идя по нему, он избегал «подлости» и «убегал» знатных и богатых. Достоинство человека, утверждает баснописец, не в чинах и богатстве, а в его высоких духовных и моральных качествах:

Не мни, прохожий, ты читать: «Сей человек
Богат и знатен прожил век».
Нет, этого со мной, прохожий, не бывало,
А всё то от меня далёко убегало,
Затем что сам того иметь я не желал
И подлости всегда и знатных убегал.

В другой эпитафии Хемницер так определил свое положение в обществе, итог своей жизни:


1Следует отказаться от ничем не обоснованных домыслов, которым в значительной мере посвятил свою статью А. В. Десницкий, изображая Н. А. Львова тайным недругом Хемницера и чуть ли не виновником его смерти. На том основании, что, по преданиям, Хемницер был якобы неравнодушен к М. А. Дьяковой, на которой женился Н. А. Львов, А. В. Десницкий готов приписать Львову и пренебрежительно-недоброжелательное отношение к Хемницеру и умышленное удаление баснописца в далекую Смирну. Никаких фактических данных в пользу своего предположения он привести не смог. (А. В. Десницкий. Крылов и Хемницер. — «Ученые записки ЛГПИ им. А. И. Герцена», т. 168, ч. 1. Л., 1958) Между тем сохранившиеся письма Хемницера к Н. А. Львову из Смирны (впрочем, единственное эпистолярное наследие поэта) свидетельствуют о неизменно дружеском отношении его к Н. А. Львову.

14
Жив честным образом, он весь свой век трудился,
Но умер так же наг, как был, когда родился.

При жизни Хемницера басни его вышли двумя изданиями: в 1779 году и перед отъездом поэта в Смирну, в 1782 году (также анонимно). Выход книги басен отнюдь не облегчил материального положения Хемницера. Литература в те времена не являлась средством заработка. Писать стихи и издавать книги могли лишь люди состоятельные, печатавшие их за свой счет или на средства мецената. Золотая табакерка или бриллиантовый перстень, пожалованный царицей или сиятельным меценатом, — вот награда, на которую в лучшем случае мог рассчитывать литератор. А баснописец, да еще сатирик, нередко предпочитал оставаться «анонимом», как Хемницер, во избежание неприятностей.

После ухода из Горного училища (в 1781 году) вопрос о службе встал перед баснописцем как самая острая необходимость. Однако сколько-нибудь подходящего места не находилось. То ли в этом виноваты были обстоятельства, то ли сам Хемницер с его непрактичностью и нежеланием склоняться в три погибели перед важными вельможами и начальниками, — но положение его становилось безвыходным.

В начале 1782 года друзьям наконец удалось найти для него место. Правда, совершенно чуждое интересам и навыкам писателя, но тем не менее сулившее некоторые выгоды. В турецком городе Смирне царское правительство после побед над Турцией пожелало учредить генеральное консульство, которое способствовало бы развитию торговли с азиатским материком. С помощью связей Н. А. Львова удалось на должность генерального консула определить Хемницера.

Разлука с друзьями и родиной, нездоровый климат Смирны, неприязненное отношение турецкого правительства к России, неподготовленность к подобного рода службе делали для Хемницера новую должность мало привлекательной. Но выхода не было. Призрачная надежда скопитъ на чужбине скромные средства для помощи семье, по-видимому, решила его судьбу.

По тем временам путь в Смирну был труден и долог. Сначала надо было добраться на лошадях до Херсона, а оттуда, уже морем, ехать до Константинополя. Только в сентябре 1782 года Хемницер прибыл к месту своего назначения. С самого начала пришлось потратить почти все наличные деньги на наем дома для консульства, на подарки, прислугу, а обещанные от казны суммы упорно не приходили. Так что вместо материального благосостояния,

15

манившего его в Смирну, Хемницер вынужден был хлопотать о присылке ему хотя бы самых скромных средств на расходы. «Ты же знаешь, — писал он Н. Львову, — что я не расточителен. Подарки, янычара и вся визитная история из моих родных денежек шло. Что-то впредь будет, а теперь радости, право, немного».1

В далекой Смирне, с ее разноплеменным населением, чуждыми нравами, недружелюбием турецких властей, Хемницер чувствует себя особенно одиноким и бесприютным. В его письмах к Львову звучит порой отчаяние: «Представь, — обращается он к своему другу, — ...когда из християнской, то есть нравственной земли, оставя друзей, родных, отечество, вдруг увидит себя человек посреди неизвестной ему земли, обитаемой, говорят, людьми, которых не находит, один, без друга, без родного; должен вступить в новую и никогда ему известной не бывшую перспективу должности и дел. Скажешь не раз: где я? и что я? скажите мне кто-нибудь! Никто не отвечает. А если какой-нибудь голос где и отдастся, так этот голос такой, от которого больше с дороги сбиться, нежели по настоящей путь свой продолжать можно. Снести боль, когда она есть, не охнув ни разу, кажется и ты не потребуешь, даром что ты на бумаге превеликий моралист-стоик».2

Хемницер честно и рачительно выполнял свои обязанности консула и стремился расширить деловые связи между Россией и Турцией. Со своей всегдашней моральной щепетильностью он отнюдь не использовал те возможности к обогащению, которые давала ему должность. Пребывание Хемницера в Смирне совпало с обострением русско-турецких отношений после присоединения к России Крыма. Положение русского консула в этих условиях становилось небезопасным. В письме от 2 июля 1783 года Хемницер прямо писал Львову в ответ на его беспокойные вопросы: «Не очень у нас смирно, говорят у вас? И у нас то же говорят. Убежища мне искать? Хорошо, если успею. Здесь, между прочим, все, будучи беспокойными слухами заняты, успели меня уже иные турками повесить, другие в части изрубить, и как кому рассудилось».3 Вдобавок ко всему этому моровая язва, свирепствовавшая в Малой Азии, коснулась и Смирны, что создавало еще более напряженную и мрачную атмосферу.

Неблагоприятный климат Смирны способствовал тяжелой болезни, которая вскоре привела к гибели баснописца. Единственная


1 Сочинения и письма Хемницера. СПб., 1873, стр. 62.

2 Там же, стр. 78—79

3 Там же, стр. 85.

16

надежда, поддерживавшая в это время Хемницера, — надежда на возвращение в Россию, к друзьям, к литературе. Однако ей не суждено было сбыться.

«Словом, и прямо тебе сказать, — писал он Львову, — кроме отечества и самого Петербурга для меня несть спасения... Теперь потяну еще, пока сможется. Хлеб мой насущный, я знаю, будет очень маленькими ломтями резан, да была бы только душа сытяе...»1 Это было последнее письмо. «Потянуть» долго Хемницеру не пришлось. 20 марта (ст. ст.) 1784 года он умер. По словам одного из биографов (Д. Бантыш-Каменского), останки Хемницера были привезены в Россию и похоронены в Николаеве. Незадолго до смерти баснописец был избран в члены Российской академии.

После смерти Хемницера его друзья — Н. А. Львов и В. В. Капнист — отобрали в сохранившихся бумагах поэта ряд басен и вместе с уже ранее напечатанными им самим издали их в 1799 году под названием «Басни и сказки И. И. Хемницера, в трех частях».

2

Творчество Хемницера не ограничивалось баснями, которые принесли ему заслуженную известность. Хемницер написал также ряд острых и смелых сатир, едких эпиграмм, весьма важных для понимания его общественных взглядов и творческих принципов, а по своей обличительной силе и художественной завершенности отнюдь не уступающих его басням. Однако сатиры поэта «На худых судей», «На худое состояние службы», «Сатира на поклоны, «Ода на подьячих», «Сатира о разуме» и другие не были напечатаны при его жизни и стали известны лишь в 1873 году (когда их впервые опубликовал Я. Грот в своем издании сочинений и писем Хемницера). Естественно, что в это время сатиры могли вызвать лишь исторический интерес. Это, однако, не меняет их большого значения в творческом наследии Хемницера.

Сатиры — жанр весьма важный в литературе XVIII века, узаконенный поэтикой классицизма. Уже основоположник русской поэзии Антиох Кантемир выступал прежде всего как автор сатир («К уму своему» и др.), явившись тем самым зачинателем «сатирического направления», которое столь высоко оценил Белинский как направление, подготовившее появление реализма в русской литературе.


1 Там же, стр. 91—92.

17

Обличая в своих сатирах современное ему общество, Кантемир проявил большую проницательность в изображении жизни, создав образы широкого социального значения. Важную роль имели сатирические послания и в творчестве крупнейшего представителя русского классицизма — А. П. Сумарокова. Развивая сатирические принципы Кантемира, Сумароков придал своим сатирам еще более злободневно-обличительный характер, гневно осмеивая неправосудие, взяточничество, корыстолюбие и бесчестные проделки подьячих, дворянскую кичливость, увлечение «галломанией». Сумароков облек сатирические послания и в определенную жанровую форму: большая часть его сатир написана шестистопным ямбом с парной рифмой.

Сатирические послания Хемницера, которые он, по предположению Я. К. Грота, начал писать с 1774—1775 годов, не только дополняют наше представление о нем как о баснописце, но имеют и важное самостоятельное значение. В них особенно полно и резко выражена социальная направленность его творчества. Сатиры Хемницера, в которых он выступает продолжателем традиций Кантемира и Сумарокова, рисуют неприглядную картину тогдашнего государства, его чиновничье-бюрократического аппарата, повального казнокрадства, невежества.

Хемницер не посягает на сокрушение всего общественного строя, не представляя себе возможности революционных перемен, но он протестует против вопиющих проявлений зла, против той несправедливости и тех безобразий, которые ежедневно и ежечасно творились на всем протяжении Российского государства под эгидой крепостнической монархии. Уже в первой сатире «На худых судей» Хемницер, предвосхищая сюжет и сатирические мотивы комедии В. Капниста «Ябеда», смело обрушился на одно из главных зол самодержавно-бюрократического режима — взяточничество, в особенности взяточничество в судах.

Сатирик рисует необычайно конкретную и жизненно-типическую картину тогдашних порядков в судах и «приказах»:

А здесь судья и с ним все писчики берут,
И до последнего с судьею все воруют,
И даже сторожа и те с судьей плутуют.
Зайди в такой приказ: во фрунте все стоят
И с челобитчиков лишь взятки драть глядят;
И посторонние, которые случатся,
Так и у тех просить на водку не стыдятся;
Не смеешь ведь в карман и за платком сходить, —
18
Уж думают тотчас на водку получить;
Как звери алчные, поводят все глазами,
Обстав кругом тебя с готовыми руками,
И, словом, не на суд сей суд — на торг похож.
Кто был в таких судах, конечно, скажет то ж.

Убедительно звучит вывод сатирика о практической невозможности найти правосудие, защиту закона в таком суде:

Скажите, можно ли добра там ожидать,
Где на беспутствах всё пекутся основать?
Когда судья иль плут, или невежа сущий,
И тем или другим к несчастью вас ведущий,
Когда такой судья судити посажен
И быть хранителем законов наречен.

Совершенно очевидно, что в сатире речь идет не об одних только судах. Недаром Хемницер добавляет, что само правительство бессильно бороться с множеством злоупотреблений, встречавшихся буквально на каждом шагу. Подробно перечисляя бесчестные плутни, которые творятся кругом, он приходит к грустному выводу, что одной сатирой горю не поможешь:

Вор прежде воровал и после будет красть, —
Врожденная ничем неистребима страсть.
Сатирствуй на него, его тем не исправишь
И на хороший путь с худого не направишь.
Хоть сколько про него ни станешь говорить,
Он будет всё-таки по-своему творить.

В сатирах и сатирических одах Хемницер значительно чаще, чем Кантемир и Сумароков, обращается к изображению конкретных отрицательных сторон существующего порядка. В отличие от своих предшественников, прежде всего Сумарокова, поэт отказывается от сатирического гротеска, гиперболизма, вразрез с канонами классицизма он расширяет жанровые рамки сатирического послания и «оды», превращая их в своеобразный сатирический «панегирик», иронически «восхваляющий» пороки и недостатки. Кроме того, Хемницер вводит в свои сатиры дидактико-воспитательный элемент, педагогические рассуждения, дополняя бытовые зарисовки, столь характерные для Сумарокова, моральным поучением, основанным на этической и философской оценке явлений.

19

В сатирах Хемницер смело выступает не только против взяточничества и круговой поруки чиновников и судейских, но и против аристократического чванства и несправедливости общественных отношений, основанных на преимуществах знатности и богатства. Интересна позиция, занятая Хемницером в полемике о сатире «на лица», которая начата была еще Н. И. Новиковым в «Трутне». Новиков настаивал на сатире «личной», обличавшей определенных, конкретных носителей зла. Хемницер считал слабой стороной такой сатиры недостаточную ее обобщенность. В «Письме к г. К<апнисту>, сочинителю Сатиры I», полемизируя с Капнистом, он подчеркивает, что сатира должна быть обращена к типическим явлениям, обобщать их:

Я тоже говорю, что в этом ты не прав.
Ты, вором Вредова в сатире въявь назвав,
Ему назвать других воров чрез то мешаешь
И способов его чрез это всех лишаешь,
Чтоб собственный порок на ближнего сложить
И многих и других с собою обличить...
...Тот, кто сатирою порочных осмехает,
Не называя въявь, число их умножает:
Всяк на свой счет тогда насмешку ту берет,
Кто внутренне себя виновным признает.

Вместе с тем Хемницер прямо высказывает свои опасения за судьбу того сатирика, который борется за правду:

Кто правду говорит — злодеев наживает
И, за порок браня, сам браненым бывает.
Кто, говорят, ему такое право дал,
Чтоб он сатирою своею нас марал?

Одна из лучших сатир Хемницера — «Ода на подьячих» — по сатирической резкости и силе негодования приобретает социально-обобщенный характер, дает широкую картину всего общественного строя. Являясь по форме «одой», «панегириком» подьячим за их плутни и корыстолюбие, на деле сатира осмеивает и подьячих, и всех тех, кто прибегает к ним в своих нечистых проделках:

Когда кто в плутнях обличится,
За кои самый кнут грозит,
С подьячим должно подружиться:
Он плутни в честность превратит;
20
Он по указам обвиняет
И по указам оправдает:
Что криво — назовет прямым,
Что прямо — назовет кривым.

Таким образом, Хемницер показывает, что в плутнях и взяточничестве подьячих виновато общество, их окружающее, поощряющее их к преступлениям.

В творчестве Хемницера сказались новые идейные веяния его эпохи. Ни происхождением, ни воспитанием он не был связан с дворянско-помещичьим кругом, из которого преимущественно выходили тогдашние писатели. Интеллигент-«разночинец» XVIII века, он являлся одним из ранних представителей возникающих буржуазных отношений.

Занятия точными науками, геологией, физикой способствовали выработке материалистических основ философских воззрений Хемницера. Характерно, что в ряде своих од и размышлений в стихах он обращается к науке, продолжая ломоносовскую традицию, говорит о том круговороте природы, который свидетельствует об относительной ценности вещей, кажущихся богатым и знатным незыблемыми. Так, в рассуждении «О перемене» он заявляет:

Всё подвластно перемене, что на свете сем ни есть:
Знатность, слава и богатство, жизнь, имение и честь,
И на что мы ни взираем,
Перемену примечаем.

Для человека подобного строя мыслей, естественно, неприемлемы были ни религиозно-церковная мораль, ни лицемерное преклонение перед властью и золотом.

Выступая сторонником сословного равенства, Хемницер выдвигал требование установления ценности человека по его личным достоинствам, безотносительно к его сословному положению или чину. Это требование проходит через все его произведения. В наброске сатиры о разуме он писал:

По мненью многих, ум лишь в деньгах состоит.
Другой мнит: «Я умен затем, что чин имею», говорит.
А я так о уме не тако понимаю,
И только то себе я правилом считаю:
Глупец — глупец, хоть будь в парче он золотой,
А кто умен — умен в рогоже и простой.
21

В сатире «На суету мира», обращенной к Н. А. Львову, Хемницер вновь подробно развивает это требование равенства, уважения к человеку, сурово осуждая привилегии, которые основаны на происхождении и чинах:

Потребны ли чины, богатство и порода,
Чтоб отличить себя от низкого народа?
Мне кажется, благородство не в титлах состоит,
А истинный его в достоинствах вид.
Нередко подлеца находим под звездой,
А благородный дух в одежде лишь простой.

Богатство и знатность чаще всего развращают человека — таков вывод сатирика.

Хемницер отвергает ту социальную механику, которая дает все блага в руки знатных и богатых: «И быть других рабов рабами заставляет».

Правители земель хитростию превзошли
И способ, как людей уловлять, нашли.
Издревле ценными дарами награждали,
Потом уж лентами людей прельщать уж стали.

Хемницер продолжает многие мотивы и принципы сатир Сумарокова, но он демократичнее последнего. Как и в баснях, в сатирах Хемницер прежде всего нападает на знатных и богатых, на привилегированные дворянско-бюрократические верхи.

Наряду с сатирами и баснями заметное место в творческом наследии Хемницера занимают эпиграммы.1 По большей части они имеют литературно-полемический характер, способствуя тем самым уяснению литературных позиций Хемницера. Таковы эпиграммы на А. С. Хвостова, в которых этот малоизвестный литератор неоднократно зло высмеивается за ограниченность своих литературных взглядов. Хвостов являлся правоверным сторонником классицизма и выступал против «новшеств» поэтов державинского кружка, в том числе и против Хемницера. В особенности интересна и важна для понимания литературных взглядов Хемницера одна из эпиграмм, в которой он нападает на Хвостова за недооценку фонвизинского «Послания к слугам моим» — одного из наиболее смелых образцов сатиры конца XVIII века.


1 См.: Л. Е. Боброва. Сборник И. И. Хемницера «Эпиграммы и прочие надписи». — «Ученые записки ЛГПИ им. А. И. Герцена», т. 168, ч. 1. Л., 1958.

22

Обращение Хемницера к сатирическим жанрам (сатирическим одам, посланиям, эпиграммам) способствовало и его работе как баснописца. Уже в сатирах определились основные объекты его будущих басен, наметились характерные особенности их языка и стиля.

3

В историю русской литературы Хемницер вошел прежде всего как баснописец, как непосредственный предшественник Крылова. В создании русской басни ему принадлежит видная и почетная роль.

Журнал «Сын отечества» в начале XIX века на первое место и перечне лучших русских баснописцев помещает Хемницера: «Русская поэзия весьма богата сочинениями басен или притчей: Хемницер, Дмитриев, Крылов и многие другие смело могут стать наряду с лучшими баснописцами других земель».1 Популярность басен Хемницера в первой половине ХIХ века была настолько велика, что даже слава Крылова не заслонила их в глазах читателей этой пиры. В развитии русской басни Хемницер явился своего рода переходным звеном от «притч» Сумарокова с их натуралистически-гротескными приемами — к басням Крылова, знаменовавшим победу реалистического начала в басенном жанре.

«В баснях Хемницер с особенной полнотой выразил свои взгляды, свои общественные и философские принципы и достиг наибольшего художественного совершенства. В них он выступает прежде всего как просветитель, как последователь энциклопедистов» и материалистов XVIII века, обличая и высмеивая пороки и недостатки, порожденные политической и экономической отсталостью России господством депостнически-феодальных отношений

«Мыслящий ум был признан единственным мерилом всех вещей,— писал о просветителях XVIII века Ф. Энгельс.— ...Все существовавшие дотоле государственные и общественные порядки, все унаследованные от прошлого воззрения были отвергнуты как неразумные и свалены в одну кучу. Мир в течение прошедших веков руководился нелепыми предрассудками; лишь теперь его озарил яркий свет разума, и все прошлое заслуживало лишь сострадания и презрения».2 Хемницер, однако, не заходил так далеко в своих сомнениях по поводу существующих порядков. Но неразумность


1 «Сын отечества», 1817, т. 38, стр. 167.

2 К.Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 14. М. — Л., 1931, стр. 357.

23

феодально-крепостнического, деспотического строя была ясна и для него.

Политические взгляды Хемницера, его мировоззрение в основном сложились в русле просветительской идеологии. Восставая против несправедливости социального уклада, отвергая деспотический произвол самодержавной власти, критикуя пороки и недостатки современного общества, Хемницер видел выход из всех зол в просвещении и моральном перевоспитании, сохранял веру в просвещенный абсолютизм.

Эта исторически понятная непоследовательность взглядов баснописца сделала возможными разноречивые оценки его идейной позиции в советском литературоведении. Так, например, Г. А. Гуковский в курсе литературы XVIII века отказал басням Хемницера в сатирической направленности, в общественной активности: «...Немногие «вольные» басни лишены все же отчетливой активности; они осуждают, но не воинствуют. И именно отказ от активности — основной тон басен Хемницера. Он не хочет более бороться; он только критик и моралист, смиряющийся перед «силою вещей». Он пишет ряд басен на общеморальные и общебытовые темы. В других баснях он выступает с проповедью прекращения борьбы. Лучше жить в скромной тиши и не дерзать в соседство бурь — такова мораль басни „Дерево“».1

Верно отметив слабые стороны мировоззрения Хемницера, Г. А. Гуковский неправомерно распространяет их на все его творчество и судит баснописца судом нашего времени. Конечно, Хемницер был далек от революционного протеста и стоял на позициях просветительства. Но ведь за исключением Радищева, в XVIII веке никто из писателей дальше этих позиций не пошел. Поэтому упрекать Хемницера в том, что он не был революционером, не исторично. Точно так же несправедливо отказывать басням Хемницера в сатирической направленности. Значительная часть его басен имеет резкий сатирический характер («Побор львиный», «Дележ львиный», «Осел в уборе», «Привилегия», «Лестница» и другие), хотя многие из них, видимо именно в силу их остроты и резкости, сам баснописец не решился опубликовать и они были напечатаны уже после его смерти.

Другая точка зрения была высказана недавно А. В. Десницким, который, отвергая оценку Г. А. Гуковского, стремился представить Хемницера последовательным врагом самодержавия,


1 Г. А. Гуковский. Русская литература XVIII века. М., 1939, стр.318.

24

непримиримым обличителем и сатириком, решительно отрицавшим общественные порядки своего времени. Так, противопоставляя Хемницера Карамзину, как защитнику дворянской умиротворенности, А. В. Десницкий приходит к выводу, что Хемницер боролся за «освобождение» народа совсем на манер Радищева: «У Хемницера не было приверженности Карамзина к традиционно сложившимся дворянским общественным учреждениям, а наоборот, он возлагал надежды на самые большие неожиданности. Если для Карамзина была характерна формула: сначала просвещение, потом освобождение, то у Хемницера отчасти можно усматривать обратное: сначала освобождение, принесенное временем, потом просвещение». Но если «сначала освобождение», то это программа Радищева, если же «освобождение, принесенное временем», то тогда и различие с Карамзиным утрачивается.

В стремлении приписать творчеству Хемницера революционное звучание А. В. Десницкий пытается изобразить баснописца последовательным врагом монархии. Но на самом деле Хемницер не был им. Как и все просветители XVIII века, Хемницер верил, что социальное зло может быть исправлено при помощи закона и «добродетельного» монарха, стоящего над интересами отдельных групп. Поэтому, критикуя дурных царей, деспотизм тиранов он отнюдь не посягает на самый институт самодержавия. Эту мысль с особенной определенностью Хемницер выразил в басне «Добрый царь», в которой высказал убеждение в том, что не крутые и резкие перемены, а постепенное распространение «просвещения» приведут к порядку и справедливости.

Какой-то царь, приняв правленье,
С ним принял также попеченье
Счастливым сделать свой народ;
И первый шаг его был тот,
Что издал новое законам учрежденье
Законам старым в поправленье;
А чтоб исправнее закон исполнен был,
То старых и судей он новыми сменил.
Законы новые даны народу были
И новые судьи, чтоб лучше их хранили.
Во всем и вся была отмена хороша,
Когда б не старая в судьях иных душа.

1 «Ученые записки ЛГПИ им. А. И. Герцена», т. 168, ч. 1. Л., 1958, стр. 54.

25
А тотчас это зло поправить
Царь способов не находил,
Но должен это был
И воспитанию и времени оставить.

Итак, «добрый» и справедливый царь, дарующий народу «новые законы», надежда на «воспитание и время», которые должны помочь исправлению недобросовестных судей и всеобщему благополучию,— такова «программа» Хемницера

Но, обличая корыстолюбивых вельмож, неправедных судей, взяточников-подьячих, Хемницер понимал, что зло заключается не только в плутнях чиновников, а в устройстве всей общественной системы. Он предлагает «наблюдать порядок», начиная с высших ступеней административной иерархии, поскольку именно здесь определяется направление всего хода вещей. В басне «Лестница», одной из самых смелых и откровенных басен Хемницера, довольно недвусмысленно об этом и сказано:

Хозяин некакий стал лестницу мести;
Да начал, не умея взяться,
С ступеней нижних месть. Хоть с нижней сор сметет,
А с верхней сор опять на нижнюю спадет.
«Не бестолков ли ты? — ему тут говорили,
Которые при этом были. —
Кто снизу лестницу метет?»

На что бы походило,
Когда б в правлении, в каком бы то ни было,
Не с вышних степеней, а с нижних начинать
Порядок наблюдать?

В ряде басен Хемницер смело нападает на тиранию и деспотизм, на жестокость и самодурство властителя. Такие басни, как «Привилегия», «Лев, учредивший совет», «Дележ львиный», «Львове путешествие», «Дионисий и министр его» и другие, — содержат суровое и едкое осуждение злоупотребления верховной властью.

В басне «Привилегия» Хемницер рисует картину всеобщего грабежа и насилия, царящих в условиях деспотического государства:

Какой-то вздумал лев указ публиковать,
Что звери могут все вперед, без опасенья,
Кто только смог с кого, душить и обдирать.
Что лучше быть могло такого позволенья
Для тех, которые дерут и без того?
26
Об этом чтоб указе знали,
Его два раза не читали.
Уж то-то было пиршество!
И кожу, кто лишь мог с кого,
Похваливают знай указ да обдирают.

Это жестокое беззаконие, произвол и насилие, оказывается, вызваны были еще более коварным и кровожадным расчетом льва: те из его подданных, которым удастся съесть других, слабых и беззащитных, сами станут жирнее и, таким образом, доставят монарху наиболее питательную и вкусную пищу:

Когда ж, по Львову расчисленью,
Указ уж действие свое довольно взял,
По высочайшему тогда соизволенью
Лев всем зверям к себе явиться указал.
Тут те, которые жирняе всех казались,
Назад уже не возвращались.

Обличительный, сатирический смысл этой басни настолько смел и широк, что Хемницер сам его испугался и приделал к басне искусственную концовку об «откупщиках», о которых якобы и написана басня.

В басне «Дележ львиный», сюжет которой (восходящий к Лафонтену) был близок просветителям и неоднократно встречался у русских баснописцев XVIII века (А. Сумарокова, В. Майкова, Державина, вплоть до Крылова), показаны произвол и беззаконие, неизбежные при деспотической власти тирана. Лев, который принял условия договора о равном дележе добычи, когда дело доходит до дележа, пользуясь своей силою, захватывает всю добычу сам:

«...Еще четверту часть беру себе же я
По праву кто кого сильняе.
А за последнюю лишь только кто примись,
То тут же и простись».

Просветительское понимание общественных противоречий: противопоставление права бесправию, законности — злоупотреблению силой выражено здесь с примерной ясностью и последовательностью.

Не менее резкой сатирой на деспотизм самодержавной власти, сатирой тем более смелой и острой, что она метила в безграничное честолюбие самой государыни Екатерины II, считавшей себя великим

27

«философом на троне» и претендовавшей на писательские лавры, является басня «Дионисий и министр его». Министр в этой басне пытается сказать тирану Дионисию правду о его стихах. Но честолюбивый тиран сажает дерзкого министра в тюрьму. В этой басне существенно не только осуждение самовлюбленного и жестокого тирана («Слух о делах его и ныне ужасает»), но и восхищение баснописца стойкостью министра, который находит в себе силу не потакать и не льстить тирану.

Басенная сатира Хемницера обращена прежде всего против господствующей бюрократической верхушки, В басне «Лев, учредивший совет» Хемницер зло издевается над тупоумием и бездарностью царских вельмож и приближенных. Лев, учреждающий «совет» из «слонов» и «ослов» (поскольку одних «слонов» не хватило), — это едкая насмешка над всякими якобы «конституционными» учреждениями, вроде сената, которые создавались монархами для прикрытия своего неограниченного произвола. Но Хемницер иронизирует не только над львом, но и над его приспешниками. «Совет» задуман был для того, чтобы «ослы» понабрались ума от «слонов», на деле же оказалось нечто совершенно противоположное:

Однако, как совет открылся,
Дела совсем другим порядком потекли:
Ослы слонов с ума свели.

Особо следует остановиться на не печатавшейся при жизни Хемницера басне «Львове путешествие». Эта басня по своему сатирическому замыслу и сюжету предваряет одну из наиболее смелых басен Крылова — «Рыбьи пляски». В ней Хемницер высмеивает и сомнительное «благородство» правителя-льва, проявляющего весьма своеобразную заботу о благополучии своих подданных, и всю бюрократическую систему царящего беззакония и круговой поруки. Его лев считает себя милосердным и благородным правителем потому только, что, сдирая сам кожи с подданных, не дает этого делать своим министрам и правительственным чиновникам:

Один какой-то лев когда-то рассудил
Всё осмотреть свое владенье,
Чтоб видеть свой народ и как они живут.
Лев этот, должно знать, был лучше многих львов —
Не тем чтоб он щадил скотов
И кожи с них не драл. Нет, кто бы ни попался,
Тож спуску не было. Да добрым он считался,
28
Затем что со зверей хоть сам он кожи драл,
Да обдирать промеж собой не допускал:
Всяк доступ до него имел и защищался.

Хемницер, однако, делает ядовитое замечание по поводу этой этой царской привилегии:

И впрям, пусть лев один уж будет кожи драть,
Когда беды такой не можно миновать.
Природа, говорят, уж будто так хотела
И со зверей других льву кожи драть велела.

В басне «Пес и львы» Хемницер рисует неприглядную картину жизни господствующих верхов:

Пес видит, что у львов коварна жизнь идет:
Ни дружбы меж собой, ни правды львы не знают,
Друг друга с виду льстят, а внутренно терзают...

Пес убегает от львов и, вернувшись домой, рассказывает:

Нет, наказание достаться жить ко львам,
Где каждый час один другого рад убить,
А вся причина та (когда у львов спросить):
Лев всякий хочет львищем быть.

Это резкое осуждение кровожадных нравов вельможных «львов» баснописец также не решился опубликовать.

Хемницер был не только моралистом, но и сатириком, которого остро волновали социальные проблемы. Среди его басен немало откликов на самые жгучие политические вопросы своего времени. Хорошо знавший по личному опыту, что такое война, Хемницер и в своих баснях осуждает войны, подчеркивая, что они не нужны народным массам. В басне «Два льва соседи» (не напечатанной при жизни баснописца) он показывает нелепость войны, затеваемой государями лишь из корыстных и честолюбивых целей:

Два льва, соседи меж собой,
Пошли друг на друга войной,
За что, про что — никто не знает;
Так им хотелось, говорят.
А сверх того, когда лишь только захотят,—
Как у людских царей, случается, бывает, —
Найдут причину не одну,
Чтоб завести войну.
29

В результате войны один из львов теряет земли, ему принадлежавшие. При победителе, «за новым львом», жизнь «зверей» не изменилась; лев, проигравший войну, снова через некоторое время отвоевывает прежние владения. Каков же результат для народа? Хемницер прямо говорит, что война бессмысленна, кроме бед и разрушений ничего не приносит:

Какую ж пользу лев тот прежний получил,
Что на другого льва войною он ходил?
Родных своих зверей, воюя, потерял,
А этих для себя не впрок завоевал.
Вот какова война: родное потеряй,
А что завоевал, своим не называй

Резко выступал баснописец и против религии Подобно большинству просветителей XVIII века, он был деистом решительно отрицал религиозные предрассудки и обряды. В басне «Народ и идолы» Хемницер выступил с осуждением «жрецов» и религиозных обрядов указывая, что они выдуманы были священнослужителям и для их корыстных целей:

А чтоб обманывать народ,
Жрецов был первый способ тот,
Что разных идолов народу вымышляли:
Везде, где ни был жрец, и идолы бывали…

В басне «Метафизический ученик» Хемницер высмеивает отвлеченное умствование, которое не способно разрешить вопросы, поставленные реальной действительностью. Глупец, изучавший за границей модную метафизическую философию, попадает в яму и, вместо того чтобы оттуда выбраться, предается глубокомысленным философским размышлениям:

Отец с веревкой прибежал.
«Вот, — говорит, — тебе веревка, ухватись
Я потащу тебя; да крепко же держись.
Не оборвись!..»
— «Нет, погоди тащить; скажи мне наперед:
Веревка вещь какая?»

Для Хемницера важно соединение теории и практики, отсутствие разрыва между словом и делом, трезвый практический взгляд на вещи.

30

Писатель-просветитель, Хемницер неизменно разоблачал гонителей и хулителей науки и просвещения. В басне «Медведь-плясун» он рассказывает о той зависти и недоброжелательности, которыми встречают невежды любое новшество. Столь же язвительно высмеивается невежество и в басне «Попугай».

Но многих баснях Хемницера отчетливо выражены настроения и взгляды демократических слоев тогдашнего общества.

При всех своих иллюзиях баснописец ясно видит пропасть, разделяющую мир бедняков и богачей. В басне «Богач и бедняк» Хемницер с гневом и возмущением говорит о власти денег, унижающей достойнейших людей и возводящей подлых и ничтожных «скотов» на положение господ:

Сей свет таков, что кто богат,
Тот каждому и друг и брат,
Хоть не имей заслуг, ни чина
И будь скотина;
И кто бы ни был ты таков,
Хоть родом будь из конюхов,
Детина будешь как детина;
А бедный, будь хоть из князей,
Хоть разум ангельский имей
И все достоинства достойнейших людей, —
Того почтенья не дождется,
Какое богачу всегда уж воздается

Хемницер неоднократно возвращается к вопросу социального неравенства, несправедливости того общественного порядка, при котором бесчиновные и неимущие труженики обречены на нищету и унижение со стороны богатых и знатных тунеядцев. Эту мысль наиболее последовательно баснописец развивает в басне «Конь верховый», противопоставляя в ней «гордому» «верховому коню» простую труженицу-клячу. Конь важничает и чванится своим убором тем, что всяк ему «дорогу» уступает, на что скромная рабочая ло шадь дает ему справедливую отповедь:

Несносна кляче спесь коня.
«Пошел, хвастун! — ему на это отвечает. —
Оставь с покоем ты меня.
Тебе ль со мной считаться
И мною насмехаться?
Не так бы хвастать ты умел,
Когда бы ты овса моих трудов не ел».
31

Демократическая мораль этой басни предвосхищает мысль, легшую впоследствии в основу басни Крылова «Листы и корни». Это демократическая позиция, это сатира, острием своим направленная против паразитических верхов, правящих страной, против дворян, помещиков-крепостников, живущих эксплуатацией народных масс. Не будем упрекать Хемницера за недостаточную отчетливость его политической позиции. Во-первых, в басне почти всегда неизбежна известная отвлеченность, широта сатирического адреса, а во-вторых, цензурные опасения заставляли баснописца многое недоговаривать. Просветительские взгляды Хемницера, являясь передовыми и прогрессивными для его времени, были в то же время ограниченны, поскольку все социальные противоречия объяснялись лишь нарушением неизменных законов разума.

Для Хемницера не являлась тайной жестокая несправедливость крепостнических отношений, беспощадная эксплуатация помещиками крепостных крестьян. Не выступая явно против крепостного права, Хемницер тем не менее осудил крепостнические порядки, «волчий» закон помещичьего государства, разорявшего и обрекавшего на нищету основную часть народа. В басне «Волчье рассужденье» он по этому поводу говорит:

Увидя волк, что шерсть пастух с овец стрижет,
«Мне мудрено, — сказал, — и я не понимаю,
Зачем пастух совсем с них кожу не дерет?
Я, например, так я всю кожу с них сдираю,
И то ж в иных дворах господских примечаю,—
Зачем бы и ему не так же поступать?»

Слон, волчье слыша рассужденье,
«Я должен, — говорит, — тебе на то сказать:
Ты судишь так, как волк; а пастухово мненье
Овец своих не убивать.
С тебя, да и с господ иных примеры брать —
Не будет наконец с кого и шерсть снимать».

Прозрачный намек на «господ иных», которые готовы со своих крепостных не только остричь шерсть, но и шкуру содрать, — определенно говорит об антикрепостнической направленности этой басни.

Многие басни Хемницера проникнуты пессимистическим настроением. Их смысл сводится к признанию невозможности изменить существующий порядок и поэтому необходимости подчиниться ему.

32

В басне «Дурак и тень» Хемницер призывает довольствоваться малым, отказаться от попыток поймать несбыточное «счастье»:

«Ты счастья ищешь, а не знаешь,
Что ты, гоняяся за ним, его теряешь.
Послушайся меня, и ты его найдешь:
Остановись своим желаньем
В исканьи счастия, доволен состояньем,
В котором ты живешь».

Хемницер отнюдь не проповедовал беспрекословной покорности, подчинения злу. Однако самое противопоставление «свободы» и «неволи» приобретало у него абстрактный характер. Такова, например, басня «Воля и неволя», в которой голодный, истощавший волк встречается с сытой собакой, сидящей на привязи. Собака хвастается своей сытной, роскошной жизнью, костями и обильными остатками от хозяйских пиров, которые ей перепадают. Волк увлечен рассказом собаки и готов уже вместе с нею идти к ее хозяевам, но он замечает у нее на шее следы привязи:

«На привязи? — тут волк вскричал. —
Так ты не всё живешь на воле?»—
«Не всё; да полно, что в том нужды?» — пес сказал.
— «А ну́жды столько в том, что не хочу я боле
Ни за́ что всех пиров твоих;
Нет, воля мне дороже их,
А к ней на привязи, я знаю, нет дороги!» —
Сказал, и к лесу дай бог ноги.

Однако самое понимание «воли» и здесь весьма абстрактно и лишено конкретного социального наполнения.

Мораль басен Хемницера демократическая и в то же время практически применимая мораль. Баснописец смотрит на явления общественной жизни и на социальные противоречия с позиций человека, уважающего труд, враждебного паразитизму аристократических, дворянских верхов. В традиционный сюжет басни «Лошадь и осел» он вкладывает не только общечеловеческий, но и конкретно-социальный смысл. Спесивая лошадь, не соглашающаяся помочь ослу, несущему на себе непосильную тяжесть, наказана тем, что осел подыхает, а лошади приходится нести весь его груз.

Пороки и недостатки, которые осмеивает и осуждает Хемницер,—это прежде всего пороки представителей высшего, привилегированного круга. В басне «Благодеяние» (сюжет заимствован у

33

Геллерта) Хемницер показывает всю меру, ханжества, лицемерия и скупости богачей. Неожиданно разбогатевшая вдова, которая получила в наследство миллион, всем только и говорит о своем желании помогать бедным. Когда же к ней приходит за милостыней нищий, «благодетельница» предстает в подлинном своем виде:

«Суди бог, — говорит, — кто бедных покидает!»
И нищему большой гнилой сухарь несет.

Положительные идеалы Хемницера отнюдь не сводятся к проповеди одной только «умеренности и аккуратности». Хемницер проповедует мораль трудящегося человека, который прежде всего протестует против того, что блага общества принадлежат тунеядцам. Напомним такую басню Хемницера, как «Пчела и курица». Ее мораль в противопоставлении скромного труда незаметного труженика, приносящего пользу всему обществу,—надменной кичливости аристократической курицы, шумливо восхваляющей свои заслуги. Мораль этой басни предваряет нравоучение знаменитой крыловской басни «Орел и пчела», также противопоставляющей полезный труд пчелы гордыне орла. У Хемницера пчела дает такую отповедь заносчивой курице:

А я, ты думаешь, без дела всё бываю,
Затем что я труды свои не разглашаю.
Нет,
Ошибаешься, мой свет!
А в улей загляни: спор то́тчас наш решится;
Узнаешь, кто из нас поболее трудится.
С цветков же мед <сбираем> мы другим,
А что при нашей мы работе не шумим,
Так ведай ты, что мы не хвастуны родились...

Та же трудовая мораль выражена и в басне «Стрелка часовая». Хвастливая часовая стрелка похваляется тем, что она «стоит домов всех выше», и на этом основании считает, что может относиться с пренебрежением к остальным частям часового механизма. На похвальбу самонадеянной стрелки другие части отвечают:

Знай, если бы не мы тобою управляли,
Тебя бы, собственно, ни во́ что не считали.
Ты хвастаешь собой,
Как часто хвастает и человек иной,
Который за себя работать заставляет,
А там себя других трудами величает.
34

Этот основной мотив уважения к труду подлинных, хотя и нетипичных тружеников знаменовал демократическую тенденцию в мировозрении и творчестве Хемницера.

В баснях Хемницера уже намечалось утверждение прав «частного», простого человека, рисовался идеал благополучного существования людей среднего сословия Интересна в этом отношении басня «Два семейства», представляющая пересказ сюжета картины Греза, виденной баснописцем во время пребывания в Париже (правда, басня эта не оригинальна, а представляет собой подражание басне Обера из книги «Соntеs mоrаux sur les tableaux dе Greuzе, раr Aubert. Paris, 1761—1763).

В этой басне единение всех членов семьи провозглашается необходимым условием семейного счастья. Баснописец умилен семейным согласием, идиллией, нарисованной в картине Греза:

Семейством сча́стливым представлен муж с женой,
Плывущие с детьми на лодочке одной
Такой рекой,
Где камней и меле́й премножество встречают,
Которы трудности сей жизни представляют...

Идеал умеренности, добродетели, разумного скромного существования, определяемого кодексом благонамеренной буржуазной морали, неоднократно высказывается Хемницером. Он опасается резких, «своевольных» действий и поступков, настаивая на умеренности и послушании. В басне «Дворная собака» Хемницер укоряет дворовую собаку, пытавшуюся уйти от своего хозяина, резюмируя мораль терпения и смирения:

Собаки добрые с двора на двор не рыщут
И от добра добра не ищут.

Подобная проповедь умеренности, довольства малым провозглашена была еще Кантемиром. «Тот в сей жизни лишь блажен, кто малым доволен».

По справедливому замечанию Г. В Битнер, «сильную сторону творчества Хемницера составляет критическая его струя. Когда же Хемницер пытается показать свой положительный идеал, то выглядит этот идеал очень отвлеченно».1 Не следует, однако, забывать,


1 Г. Битнер. Хемницер. — История русской литературы, т. 4. М—Л., 1937, стр. 479.

35

что положительный идеал в условиях того времени едва ли мог приобрести конкретно-политическое оформление. Важно другое: что этот идеал у Хемницера в основе своей демократичен.

4

Хемницер выступил со своими баснями в то время, когда басенный жанр в русской литературе получил широкое признание и имел уже солидную традицию. Зачинатели русской литературы — Кантемир и Ломоносов — первыми обратились к этому жанру, имевшему успех у русских читателей. Впоследствии Белинский, говоря о крыловских баснях, указывал: «...Басня оттого имела на Руси такой чрезвычайный успех, что родилась не случайно, а вследствие нашего народного духа, который страх как любит побасенки и применения. Вот самое убедительнейшее доказательство того, что литература непременно должна быть народною, если хочет быть прочною и вечною!».1

Басня являлась наиболее народным, широко доступным и популярным видом литературы. В ней нашло свое выражение то «сатирическое направление», которое в русской литературе XVIII века знаменовало ее реалистические тенденции, ее тесную связь с жизнью. В условиях деспотического гнета самодержавно-крепостнической монархии, сковывавшей прогрессивные устремления русской общественной мысли, басня предоставляла возможность «эзоповским языком» критиковать и осмеивать общественные неполадки, разоблачать несправедливость государственного строя. Поэтому в условиях русской действительности басня из отвлеченно моралистического жанра становилась средством сатирического обличения.

Эту сатирическую направленность басенному жанру придал уже один из крупнейших русских баснописцев XVIII века — А. П. Сумароков, особенно яростно выступавший против чиновничье бюрократического аппарата — «подьячих», судейских и прочего «крапивного семени». Дворянский просветитель, Сумароков провозгласил принцип сатиры — «издевкой править нрав» — как принцип вмешательства литературы в жизнь, как своего рода общественную «самокритику».

Сумароков первым придал басне национальный, даже народный колорит. Это сказалось не только в его обращении к сюжетам,


1 В. Г. Белинский. Полное собрание сочинений, т, 1. М., изд. АН СССР, 1953, стр. 61.

36

взятым из русской жизни, но и прежде всего в сближении басни с народным творчеством — сказкой, притчей, пословицей. Именно из народного творчества черпал баснописец свои краски, словесный материал. Сумароков рассматривал басню под углом зрения классицистической теории «трех штилей», делившей литературу в зависимости от её содержания на три разряда: «высокий», «средний» и «низкий». Для него басня была «низким», плебейским жанром. Поэтому-то он и считал возможным (и даже должным) прибегать в ней к грубому, «мужицкому» слогу и шутовскому балагурству.

Во «Второй эпистоле о стихотворстве» Сумароков так определил особенности басенного жанра:

Склад басен должен быть шутлив, но благороден,
И низкий в оном дух к простым словам пригоден!

Этот «низкий дух» и «простые слова» придавали басням Сумарокова бурлескный, подчеркнуто натуралистический характер.

Важной заслугой Сумарокова явилось обращение его к «вольному» размеру, сближение басенного стиха с разговорной речью, своеобразным «сказом», что сильно оживило басенный «склад». В большей части своих басен он рисует картины русского «простонародного» быта, широко пользуясь этой «сказовой» крестьянской речью.

Сумароков создал обширную школу своих последователей и учеников в басенном жанре, из которых самым заметным был автор «ирои-комической поэмы» «Елисей» — Василий Майков. Но и для Сумарокова и для его учеников «народность» басни заключалась прежде всего в ее грубости, «просторечии», своеобразном бытовом «натурализме». Изображение же персонажей сводилось к упрощенно-карикатурному выделению и подчеркиванию в них какого-либо «порока», благодаря чему они превращались в комические гротескные маски.

Хемницер не пошел путем Сумарокова. Он отказался от сатирической резкости, гротескности и натуралистической грубости сумароковских басен. Поэтическое кредо Хемницера его друзья удачно определили двустишием, помещенным в качестве эпиграфа к книге его басен, изданной в 1799 году:

В природе, в простоте он истину искал:
Как видел, так ее списал.

Это уже не дидактическая обнаженность поэтики классицизма, и стремление обратиться к жизни, найти новые, «естественные» принципы искусства.

37

В восьмидесятые годы классицизм переживает кризис. В незыблемых устоях его поэтической системы появляются трещины. Сентиментализм, поэзия чувства, выражающая тенденцию к самоутверждению личности, все шире и настоятельнее проникает в русскую литературу. Лирика Львова и Капниста, ближайших друзей и поэтических наставников Хемницера, тому наиболее яркий пример. Да и басни самого Хемницера во многом нарушают поэтические «правила» классицизма. В них также утверждаются не только новые моральные критерии, но и самая басня из «низкого», гротескного жанра превращается в серьезный дидактический жанр.

Моралистическая поучительность — основная особенность басен Хемницера и вместе с тем их основной художественный недостаток. Отказавшись от натуралистических подробностей басен Сумарокова, от его гротеска, гиперболы, Хемницер ограничил свой запас изобразительных средств и этим несколько обеднил басню. Для него важнее точность выражения мысли, логическая основа басни, чем ее жизненные, бытовые краски.

В своих записях он отмечал: «Нужней всего, чтобы, прежде нежели писать о чем-нибудь начнешь, расположение твое сделано было хорошее. Расположение в сочинении подобно первому начертанию живописной картины: если первое начертание лица дурно, то сколько бы живописец после черт хороших ни положил, лицо все будет не то, которому быть должно: стихи или частные мысли сами собою сколь прекрасны ни будь, при худом расположении все будут дурны».1 Принцип композиционной организованности, логической ясности и стройности — основной для его басен.

Критик и поэт начала XIX века А. Ф. Мерзляков следующим образом определил место Хемницера в развитии русской басни: «Сумароков нашел их среди простого, низкого народа; Хемницер привел их в город; Дмитриев отворил им двери в просвещенные, образованные общества, отличающиеся вкусом и языком». Таким образом, басни Хемницера, с точки зрения Мерзлякова, занимали место между баснями Сумарокова, «мужицким» родом литературы, и баснями сентименталиста Дмитриева, сделавшего басню изящным, салонным литературным жанром.

«Приглушенность, камерность, уравновешенность отрицания,— писал о баснях Хемницера Г. А. Гуковский, — выродившегося в


1 Л. Е. Боброва. Сатиры И. И. Хемницера. — «Ученые записки ЛГПИ им. А. И. Герцена», т. 164, ч. 2. Л., 1957, стр. 87—88.

2 «Труды Общества любителей русской словесности», ч. 1. М., 1812, стр. 103,

38

общее недовольство устройством мира и человека, определяет и стилистическую позицию Хемницера. Его басни — не обвинение озлобленного сатирика, как у Сумарокова, а ряд отчеканенных коротких новелл, ясных и законченных по изложению... Хемницер пишет разговорным, легким языком; но его «просторечие» — сглаженное, смягченное, очищенное дворянским вкусом; его «народность» условна, хотя все же и просторечие и использование пословиц и т. п. открывали пути хотя бы ограниченному языковому реализму».1 Следует, Однако, оговориться: если в лексике басен Хемницера преобладают элементы разговорного языка, то синтаксический строй их приближается больше к книжной, а не устной речи.

В нормативную поэтику классицизма Хемницер внес новую струю, нарушив строгую иерархию жанров, переступив их традиционные границы.

Стареющий Державин в 1811 году в «эпиграмме» «Суд о басельниках» писал:

Эзоп, Хемницера зря, Дмитриева, Крылова,
Последнему сказал: ты тонок и умен;
Второму: ты хорош для модных, нежных жен,
С усмешкой первому сжал руку— и ни слова.2

Державин называет здесь первым баснописцем Хемницера, отдавая должное Дмитриеву и Крылову, но не считая их достойными наивысшей похвалы Эзопа. Правда, это писалось еще тогда, когда Крылов опубликовал лишь свою первую книгу басен. В этой державинской оценке сказалась, конечно, как личная симпатия поэта, бывшего в дружеских отношениях с Хемницером, так и вкус XVIII века, отнюдь не видевшего недостаток в дидактичности. Ведь и самая басня рассматривалась как жанр дидактический, нравоучительный.

Друзьям Хемницера хотелось представить его в виде «русского Лафонтена». Даже в чертах его внешнего облика, в его характере они настойчиво искали сходство с внешностью и характером великого французского баснописца. Однако Хемницер не очень-то походил на Лафонтена. В его баснях неизменно чувствуется рассудочность, моралистический нажим, в отличие от живых и лукавых сценок Лафонтена. Рассказ его строится по чисто сюжетному принципу,


1 Г. А. Гуковский. Русская литература XVIII века. М., 1939, стр. 320.

2 Г. Р. Державин. Сочинения, т. 3. СПб., 1866, стр. 520.

39

излагает лишь содержание событий, тогда как у Лафонтена и Крылова он блещет юмором, лукавой насмешливостью, обогащен меткими характеристиками, запоминающимися подробностями.

Образы басенных персонажей у Хемницера не наделены сколько-нибудь реальными чертами, а остаются аллегорическими, условными, лишь иллюстрирующими то или иное моральное положение. Его львы, медведи, волки лишены тех живых, заимствованных у людей свойств, какими они обладают в баснях Крылова, а их поведение подчинено прежде всего логике аллегорического сюжета.

Учителем Хемницера был не Лафонтен, а немецкий философ-моралист и баснописец Христиан Геллерт (1715—1769), типичный представитель немецкого просветительства. В своих философских сочинениях и в «Баснях и рассказах» («Fabeln und Erzählungen», 1746—1747) Геллерт выступал с умеренной критикой существующих общественных отношений, осмеивая феодальные пережитки, дворянскую спесь, ложную ученость. Он не подымается до широкого социального обличения сосредоточивая свое внимание в основном на нравственно-этических проблемах, проповедуя религиозно-примирительную мораль. 3анимательная форма басен и нравоучительных «рассказов» Геллерта сделала их популярными в России, где обе книги его «Басен и рассказов» были переведены на русский язык (в прозе) в конце семидесятых годов XVIII века М. Матинским.1

Для немецкой литературы Геллерт баснописец такого же значения, как Лафонтен для французов, а Крылов для русских. В отличие от Лафонтена, Геллерт дидактик. В его баснях большое место занимает нравоучительная часть, да и самые персонажи его басен очень часто произносят наставительные речи. В баснях и «рассказах» Геллерта особенно явственно сказались черты просветительской философии и вместе с тем демократизм третьесословной идеологии. В первую очередь Геллерт пропагандировал отказ от феодальных моральных и правовых норм, сословное равенство. Третьесословная, бюргерская мораль, отрицание феодальных привилегий, проповедь мещанских добродетелей: честности, умеренности, скромности — все это сочеталось в его баснях в единой демократической целеустремленности.

Геллерт был любимым автором Хемницера, близким ему по духу и убеждениям. В ряде своих басен («Конь и осел», «Умирающий отец», «Земля хромоногих и картавых», «Совет стариков»,


1 Басни и сказки Геллерта. СПб., 1775; 2-е изд.— СПб., 1778.

40

«Боярин афинский», «Барон» и многих других) Хемницер пересказывает сюжеты Геллерта. При этом он выступает не как переводчик немецкого баснописца, а как самостоятельный интерпретатор его сюжетных мотивов.

Для баснописца отнюдь не являлось запретным или зазорным использование сюжетов, уже имевшихся в мировой традиции (Эзопа, Федра, Лафонтена и др.). Все дело заключалось в «рассказе», в «применении» сюжета, в его самостоятельной переработке и осмыслении. Поэтому даже такие великие баснописцы, как Лафонтен или Крылов, часто обращались к сюжетам Эзопа или Федра, отнюдь не умаляя этим своего творческого вклада в басенный жанр. Трактовка характеров и образов, искусство словесной живописи — вот что прежде всего ценилось в басне.

Басни Хемницера чаще всего являются подробным рассказом, своего рода новеллой в духе стихотворных повестей-сказок с довольно сложным сюжетом, широко распространенных во французской и немецкой литературе XVIII века. Но подобные «сказки» во французской литературе, начиная со «сказок» Лафонтена, имели игриво-эротический характер, тогда как Геллерт превратил свои «рассказы» в наставительные, нравоучительные истории, моралистические аллегории.

Многие басни Хемницера приближаются к форме именно такого рассказа в стихах, а не к эпиграмматически сжатой форме басни. Вслед за Геллертом он стремится к нравоучительности самой фабулы, а не к живости лаконичной басенной сценки. Аллегорические рассказы Геллерта и Хемницера растянуты, лишены той сюжетной остроты и иронической окраски, которые так важны в баснях Лафонтена или Крылова. Вот, например, басня «Счастливый муж» (у Геллерта «Der glücklich gewordene Еhemann»). Хемницер подробно рассказывает здесь о том, как «детина», «по уши» влюбившийся в красавицу, решил на ней жениться. Не получив ее согласия, он отправился странствовать по свету и по дороге подружился с «бесом», с которым договорился прослужить ему два года с тем, чтобы тот добыл ему эту красавицу в жены. Бес выполняет свое обещание, но «детина» настолько несчастлив в семейной жизни, что готов прослужить у беса еще несколько лет, лишь бы тот избавил его от злой жены. В сущности это фабула рассказа, «шванк», но не басня. В ней недостает стержня, эпиграмматической остроты, лаконичности, рассказ растянулся у Хемницера почти на полсотни стихов (у Геллерта — тридцать). Следует, однако, отметить, что басня Геллерта написана традиционным балладным размером — правильным четырехстопным ямбом, тогда как Хемницер создает

41

имитацию устного сказа, передает сюжет Геллерта в форме разностопного басенного стиха (шести -, трех- и двухстопного).

Геллерт, в отличие от Эзопа и Лафонтена, в своих «рассказах» выводит не традиционные звериные персонажи — львов, лисиц, медведей, а людей, обращается к сюжетам нравоучительного характера, рассказывая целые сюжетные новеллы. Этот жанр «Еrzählungen» — «сказки», рассказа, в котором сюжет поучительно-дидактического характера сохраняет свой прямой смысл, не переходя в условную басенную аллегорию, — Хемницер перенял у Геллерта. «Новеллистичность» «сказок» Хемницера особенно наглядна в таких баснях-новеллах, как «Умирающий отец», «Два соседа», «Два семейства», «Барон», «Счастливый муж», «Счастливое супружество», сюжетные мотивы которых восходят к «Егzählungen» Геллерта.

Во многом идя вслед за Геллертом, Хемницер, однако, часто по-своему передает сюжеты его басен, успешно преодолевая свойственные им отвлеченность и дидактизм. Характерным примером может служить басня Хемницера «Конь верховый», сюжет которой заимствован из басни Геллерта «Dег Кutschpferd». В последней басне «драматическая», сюжетная часть насчитывает всего девять строк, тогда как дидактическое заключение, авторская мораль занимает четырнадцать строк. Хемницер полностью отбрасывает нравоучение Геллерта, поскольку «мораль» ясна сама по себе из сюжета басни, но в то же время более чем вдвое расширяет сценку разговора верхового коня с крестьянской лошадью. Благодаря этому басня Хемницера становится значительно живее, конкретнее и выразительнее, чем ее немецкий образец. Можно привести ряд аналогичных примеров, когда Хемницер преодолевает дидактизм своего предшественника, осовременивает свои басни.

Однако персонажи басен Хемницера еще лишены той национальной конкретности и специфичности, которая дает им жизнь и типичность в крыловских баснях. Крестьянин, или богач, или вельможа у Хемницера может быть и русским, и немцем — настолько общими, неопределенными чертами он нарисован. Лишь когда баснописец преодолевает эту отвлеченность и рассудочность, аллегории его басен оживают, приобретают яркие краски и оттенки, намечая уже дорогу к крыловской басне.

Это прежде всего сказывается в обращении к разговорному языку, в меткости речевых характеристик басенных персонажей. Таким живым, разговорным языком, богатым интонационными оттенками, написана, например, басня «Воля и неволя». Речь собаки уже предвещает язык крыловских персонажей:

42
Нет, то-то жизнь-та как у нас!
Ешь не хочу всего, чего душа желает:
После гостей
Костей, костей,
Остатков от стола, так столько их бывает,
Что некуды девать!
А ласки от господ — уж подлинно сказать!

Для того чтобы показать, насколько далеко ушел Хемницер от таких своих предшественников, как Сумароков или Майков, остановимся на его басне «Друзья», во многом предварившей и по теме и по исполнению крыловскую басню «Крестьянин в беде». Уже одно то, что Хемницер обратился здесь к русской жизни, к бытовому случаю, а не к традиционным сюжетным мотивам свидетельствует о большом шаге вперед, о попытке сближения литературы с жизнью. Обыденный случай, положенный в основу сюжета, удачно найден в самой действительности, передавая в то же время типическое, широко распространенное явление. Естественность рассказа противостоит гротескности и низкому, нарочито огрубленному «просторечию» басен Сумарокова и его последователей. Рассказ ведется от лица очевидца. Дидактическая тенденция басни выражена в иносказательно-аллегорической форме, «мораль» приоткрывается в эпиграмматическом зачине;

Давно я знал, и вновь опять я научился,
Чтоб другом никого, не испытав, не звать.

Далее следует самый рассказ, свободный от тяжеловесного сумароковского юмора и гротеска. Хемницер включает в этот рассказ диалог, народную речь:

Случилось мужику чрез лед переезжать,
И воз его сквозь лед, к несчастью, провалился.
Мужик метаться и кричать:
«Ой! батюшки, тону! тону! ой! помогите!»
«Робята, что же вы стоите?
Поможемте», — один другому говорил,
Кто вместе с мужиком в одном обозе был.

В своих лучших баснях Хемницер преодолевает недостатки, нередко свойственные ему как баснописцу: многословность, вялость

43

стиха, словесную невыразительность, добиваясь сжатости рассказа и изобразительной силы образов.

Он умеет быть и кратким, не обременяя моралью, найти наглядный пример, нарисовать зримую конкретную картину, которая сама собой уже выражает басенную «мораль». Такова, например, его басня «Обоз», при всей своей краткости передающая глубокий смысл, высмеивающая надутое чванство, важничание, хвастовство, стремление первенствовать при отсутствии права на это.

Шел некогда обоз;
А в том обозе был такой престрашный воз,
Что перед прочими казался он возами,
Какими кажутся слоны пред комарами.
Не возик и не воз, возище то валит.
Но чем сей барин-воз набит?
Пузырями.

Как находчиво и по-разговорному метко сказано — «барин-воз»! Легкость, ясность самого строения басни и ее аллегорического смысла говорят сами за себя и свидетельствуют о высокой талантливости баснописца.

Самый стих многих басен Хемницера, их разговорная интонация часто преодолевают книжную скованность и приобретают выразительность и разнообразие.

В лучших баснях Хемницер освобождается от своей несколько тяжеловатой рассудочности и дидактики, создавая живые, запоминающиеся картины, проникнутые едким юмором и иронией. Такова одна из его наиболее известных басен «Зеленый осел», восходящая по своему сюжету к басне Геллерта «Der grüne Esel». Однако Хемницер не только по-своему пересказал этот традиционный басенный мотив (ведущий свое происхождение от итальянского баснописца XV века Абстемия), но и придал ему неизмеримо большую живость, чем Геллерт. Эта живость достигается как большей конкретностью бытовых деталей, так и самой манерой повествования. Хемницер передает рассказ о «дураке», который выкрасил осла в зеленый цвет и в таком виде повел его по улицам городка на показ любопытным. Рассказывая о сенсации, произведенной этим «чудом», Хемницер рисует живописную картину всеобщего любопытства:

По улицам смотреть зеленого осла
Кипит народу без числа;
А по домам окошки откупают,
44
На кровли вылезают,
Леса, подмостки подставляют:
Всем видеть хочется осла, когда пойдет,
А всем идти с ослом дороги столько нет;
И давка круг осла сказать нельзя какая:
Друг друга всяк толкает, жмет,
С боков, и спереди, и сзади забегая.

Здесь уже говорит не автор-дидактик, а рассказчик — свидетель этого необычайного происшествия, с наивным простодушием передающий свое впечатление. У Геллерта это место звучит гораздо суше, как простая констатация фактов.

Die Gassen wimmel von Мillionen Seelen,
Маn hebt diе Fenster аus, mаn deckt diе Dächer аb;
Denn аlles will den grünen Еsel sehn,
Und аlle konnten doch nicht mit dem Еsel gеhn.

Уже на третий день «зеленый осел» перестал производить какое-либо впечатление:

На третий день осла по улицам ведут;
Смотреть осла уже и с места не встают,
И сколько все об нем сперва ни говорили,
Теперь совсем об нем забыли.

По ясности и живости изложения, по самому тону «простодушного рассказчика», которым ведется повествование, Хемницер предваряет появление крыловских басен («Слон и моська», например).

П. А. Плетнев в сороковые годы XIX века отмечал, что «простые, легкие формы» хемницеровских басен до сих пор привлекают к ним внимание. «Чуждаясь пестроты и многословия предшественника своего (т. е. Сумарокова. — Н. С.), он почти возвратился к единству и краткости древних, которые в баснях никогда не были вполне художниками, а только моралистами. Согласно с характером поэзии внутренней, и стих его обработался только в безыскусственности, к сожалению переходящей иногда в прозаическую холодность и медленность».1 Этот отзыв Плетнева не только характеризует место, занимаемое Хемницером в развитии русской басни, но и указывает


1 П. Плетнев. Сочинения и переписка, т. 2. СПб., 1885, стр. 36.

45

на слабые стороны его басен. Хемницер еще робко прибегает к диалогу, речь его персонажей редко отличается специфически индивидуальной манерой, столь характерной для басен Крылова, но сдержанная правильность его языка означала новый этап в развитии русской басни.

Баснописец начала XIX века и теоретик басенного жанра А. Е. Измайлов писал о баснях Хемницера: «Хемницер имеет самое главное и существенное достоинство баснописца-поэта: простодушие (la naivite). Если бы он при своем пленительном простодушии одарен был столь же сильным и пламенным чувством, как Дмитриев; если б владел, подобно ему, животворною кистью поэзии и с таким же тщанием и вкусом обрабатывал свои стихи, то я не усумнился бы назвать его вторым Лафонтеном. Впрочем, справедливость требует сказать, что Хемницер первый начал у нас писать в стихах настоящим простым слогом в то время, когда язык не был еще очищен и когда не имели понятия о хорошей версификации. Удивительно, как он мог без основательного учения словесности и без образцов на отечественном языке достигнуть совершенства в столь трудном роде стихотворений, каким признается басня, получившая от Лафонтена новую форму. Рассказ у Хемницера бесподобен: нигде почти у него не видно принуждения; кажется, что он писал без всякого труда и невольно забавлял читателей своей простотою; но сия-то мнимая простота (bonhmiе) или, правильнее, простодушие есть в басне и сказке верх дарования и искусства».1 То, что нам теперь кажется в стихах Хемницера рассудочным и бледным в языковом отношении, — для его современников и даже для ближайших поколений представлялось образцом простоты и естественности, примером разговорного слога.

В словарном, лексическом отношении язык Хемницера действительно приближается к разговорному, включая нередко и народное «просторечие». Он пользуется такими словами и выражениями, как оплошать», «оправить», «шел путем-дорогой», «авось», «впрям», «эдак», «ждать-пождать», «встужиться», «взметаться», «чужого не замай», «куды несчастный я поспел», «денег сто рублев», «на стать воронью поступают», «с надсадною кричит», «талан», «бедокур», щечили», «ни кола ни двора» и т. п. Однако он избегает нарочито грубых слов крестьянского обихода, которыми так любил уснащать свои басни Сумароков.

Хемницер охотно насыщает свои басни словами с уменьшительными, ласкательными и увеличительными суффиксами, столь


1 «Благонамеренный», 1818, январь, стр. 126—127.

46

характерными для народной речи: «возище», «батюшка», «дитятко», «дружок», «молодчик», «сынок» и т. п. Нередко он прибегает к народному словечку «свет», которое так полюбит затем Крылов: «Ну, говорит, узнай, мой свет!», «Ты ошибаешься, мой свет!»

Народный характер придают языку басен и характерные фразеологические обороты: «На ту беду...», «Челнок вам на беду, поверьте мне, я знаю», «Я чаю, что тебя послушать...», «Жить домом, говорят, нельзя без кошки быть» и т. д. Сплошь и рядом Хемницер включает в свои басни подлинные народные пословицы: «Заставь дурака молиться, дурак и лоб разобьет», «Святое место пусто не будет», «Худой мир лучше доброй ссоры», «Многие умеют мягко стлать, да жестко спать», «И от добра добра не ищут».

В свою очередь, многие стихи Хемницера по своему складу напоминают народные пословицы и поговорки: «Кто ползать родился, тому уже не встать», «Чужого не замай, а береги свое», «Иному и в делах лужайка — океан», «Говорят, седло корове не пристало, «Уж легче нет, как дураком прожить».

Однако значительное место в языке Хемницера занимают и книжные, церковнославянские и архаические слова и выражения: «соседы», «войски», «лжа», «прорекатель», «учтивство», «вопиять», «действо», «обстать» и т. п. Встречаются и архаичные грамматические формы: «окончают» (от оканчивать), «охолодел» (вместо «охладел»), «глазя» (вместо «глазея») и др. Все это придает нередко архаический, книжный характер его словарю.

Большой заслугой Хемницера было то, что он преодолел архаическую тяжеловесность басенного слога своих предшественников, а также грубоватое «просторечие» сумароковских басен, создав «средний» стиль, общепонятный и доступный читателям. Однако прийти к разговорной живости и богатству крыловского басенного языка Хемницер еще не смог. Его язык синтаксически правилен, его фраза грамматически выверена, но они лишены разговорной, интонационной свободы и разнообразия, его словарь ограничен во многом рамками книжной речи. Самые обороты нередко имеют слишком книжный характер: «В каком-то городе два человека жили, Которы промыслом купцами оба были» («Два купца»). Или: «Бедняк, людей увидя лесть, К богатому неправу честь, К себе неправое презренье, Вступил о том с своим соседом в рассужденье» («Богач и бедняк»). Иногда встречаются весьма тяжеловесные синтаксические конструкции со сложноподчиненными предложениями: «Во Франции, никак, я право позабыл, Из воинов один, который заслужил, Чтоб он пожалован крестом воинским был, Не получив сего, однако, награжденья…» Это отяжеляло язык и стих Хемницера, придавало ему

47

книжный характер, связывало те живые, разговорные интонации, которые прорывались сквозь эту грамматическую скованность.

В языке басен Хемницера борются и сталкиваются две различные языковые стихии — книжная и разговорно-«просторечная». Он еще не способен создать органическое сочетание этих двух речевых тенденций, закрепить их за определенными персонажами, сплошь, и рядом механически соединяя разные языковые сферы и лишая своих героев индивидуальной речевой характеристики.

Достаточно сравнить хемницеровского «Лжеца» с одноименной басней Крылова, чтобы особенно наглядно представить различие в манере рассказа обоих баснописцев.

Хемницер свою басню начинает с нравоучения:

Кто лгать привык, тот лжет в безделице и в деле,
И лжет, душа покуда в теле,
Ложь-рай его, блаженство, свет:
Без лжи лгуну и жизни нет.
Я сам лжеца такого
Знал,
Который никогда не выговорит слова,
Чтобы при том он не солгал.

Далее некий лжец рассказывает историю о том, как якобы в его присутствии сплавляли алмазы и из мелких делали один большой. Это повествование, по сравнению с крыловским, многословно, бледно, лишено живых интонаций, характер лжеца в нем совершенно не показан. Желая проучить лжеца, один из присутствующих уверяет, что он видел алмазы весом не в фунт, как утверждал лжец, а в целый пуд:

«В фунт, кажется, ты говорил?»
— «Так точно, в фунт», — лжец подтвердил.
 — «О! это ничего! Теперь уж плавить стали
Алмазы весом в целый пуд;
 А в фунтовых алмазах тут
И счет уж потеряли».

Для Хемницера этот диалог художественное достижение. Но в целом басня-остается растянутой, она лишена того непринужденного остроумия, лукавой иронии, богатства разговорных интонаций, которыми отличается одноименная басня Крылова.

В ряде случаев басни Хемницера монологичны, являются авторским повествованием. В своем рассказе Хемницер стремится

48

сохранить разговорную интонацию, но, как правило, она однообразна и монотонна, язык однопланен, напоминает сухой пересказ. Такова, например, басня «Два купца», повествовательная манера которой характерна для Хемницера:

В каком-то городе два человека жили,
Которы промыслом купцами оба были
Один из них в то только жил,
Что деньги из всего копил;
Другой доход свой в хлеб оборотить старался.
Богатый деньгами товарищу смеялся,
Что он всё хлебом запасался.
Товарищ смех его спокойно принимал
И хлебный свой запас всё больше умножал.

Эту книжную скованность речи, недостаток разговорной свободы и естественности в языке басен Хемницера в свое время подметил Н. Полевой «Хемницера можно упрекнуть в одном только у него не было еще того полного русского разгула, той русской беззаботности в которых так неподражаем Крылов. Хемницер никогда не смеет разговориться, может быть, чтобы не заговориться. На нем приметны местами следы оков классических. В языке своем он как будто хочет казаться человеком comme il faut — церемония, совсем лишняя в басне, — и боится часто употреблять коренные русские речи...»1.

Однако, для развития русской басни значение басен Хемницера прежде всего в том сближении литературы и жизни, которое в условиях господства эстетики классицизма было наиболее ощутимо в басенном жанре.

Сатирическая направленность басен Хемницера, защита в них интересов простого труженика, критика феодально-крепостнических порядков определяли эту связь с жизнью, преодолевали условность жанровой традиции и отвлеченное морализирование. В этом основная историческая заслуга Хемницера, проложившего путь к реалистическим и подлинно народным басням Крылова.

Лучшие басни Хемницера своей жизненной мудростью, своим уважением к трудящемуся человеку и высотой своих нравственных требований несомненно приобрели непреходящее значение. Их успех и популярность у читателей на протяжении всего XIX века свидетельствуют, что они выдержали испытание временем.


1 Н. Полевой. Очерки русской литературы, ч. 1. СПб,. 1839, стр. 411—412

49

Так, Н. Полевой писал по поводу выхода басен Хемницера в 1837 году: «Хемницер был один из превосходнейших наших поэтов и достоин стать наряду с Крыловым. Его басни должны быть такою же народною книгою, как басни Крылова Они могут выдержать суд самый строгий, особливо если сообразим, что Хемницер принадлежал еще ко временам ломоносовским».1

В нашу советскую эпоху интерес к басенному жанру отнюдь не уменьшился. Творчество Хемницера — одного из первых талантливых мастеров этого жанра — по праву заслуживает внимания самых широких кругов советских читателей.

Н. Степанов


1 Н. Полевой. Очерки русской литературы, ч 1. СПб., 1839, стр. 405,

Степанов Н.Л. Иван Хемницер // Хемницер И.И. Полное собрание стихотворений. М.; Л.: Советский писатель, 1963. С. 5—49. (Библиотека поэта; Большая серия).
[an error occurred while processing this directive]
[an error occurred while processing this directive]