ДОПОЛНЕНИЯ

ПИСЬМО В «ЗРИТЕЛЬ» О РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ

«Письмо в “Зритель” о русской литературе» — документ исключительной важности как для истории творческой эволюции Карамзина в целом, так и для «Писем русского путешественника» в частности. С одной стороны, «Письмо» заключает в себе ряд ответственных высказываний по вопросам русской истории и культуры, русского языка, будущего России, уникальные для Карамзина оценки Французской революции, высказанные с меньшей, чем в других случаях, оглядкой на цензуру — правительственную и общественную. С другой — оно содержит автореферат «Писем русского путешественника», являющийся единственным имеющимся в наших руках источником для суждений о не дошедшем до нас раннем варианте этой книги. Статья написана в дни, когда Карамзин не растерял еще оптимистических надежд на только что взошедшего на престол Павла I, ожидая от известного прямотой и рыцарством воспитанника Никиты Панина реформ и исправления

677

злоупотреблений, сделавшихся в последние годы царствования его матери слишком очевидными, Карамзин был настолько уверен в смягчении цензуры, что пометил издание «Писем русского путешественника» 1797 г. как вышедшее в пяти томах. На самом деле в этом году смогли появиться лишь четыре тома. Окончание же книги (не в одном, а в двух томах) появилось лишь в 1801 г. Таким образом, автореферат в «Северном зрителе» представляет для нас единственный источник суждений о духе первоначального текста парижских писем. А сопоставление отрывков из «Писем», которые Карамзин приводит в этой статье, с известным нам текстом дает картину далеко идущей переработки.

«Письмо в “Зритель” о русской литературе» впервые введено в научный оборот Я. Гротом и П. Пекарским в издании писем Карамзина к Дмитриеву. Издатели обратили внимание на следующее место в письме Карамзина от 16 ноября 1797 г.: «Издатель французского “Северного зрителя” требовал от меня чего-нибудь. Я послал к нему Un mot sur la litterature russe. Письмо мое напечатано в октябре месяце журнала; но я еще не имею этой книжки».[1] Авторы примечаний не обнаружили в России комплекта «Le Spectateur du Nord», издававшегося в Гамбурге в 1797–1802 гг., и опубликовали статью по копии, изготовленной в Париже В.С. Порошиным. Журнал этот, однако, в библиотеках СССР имеется: полный экземпляр в Библиотеке СССР им. В.И. Ленина в Москве и неполный — в Научной библиотеке Тартуского государственного университета. Сравнение публикации Грота и Пекарского с подлинником убеждает, что в копии Порошина были неточности: наиболее существенная замена — «proscrit» на «prosélit», что существенно изменяло смысл характеристики перечисляемых Карамзиным русских песен. Имелись меняющие смысл неточности в пунктуации. Наши публикации текста и перевода сделаны по подлиннику.

«Le Spectateur du Nord» не был на правом крыле эмигрантской печати: позиция журнала состояла в стремлении к сближению умеренных элементов внутри Франции с умеренными же элементами эмиграции, не стремившимися вернуться к дореволюционному порядку. Одновременно журнал отрицательно относился к традиционному французскому пренебрежению культурой остальной Европы и стремился познакомить французского читателя с литературой Севера — Германии, Англии и отчасти России, а европейцев — с положением во Франции. Умеренная позиция журнала привела к тому, что в самой Франции он в первые годы издания распространялся беспрепятственно. Видно, эта умеренность и роль культурного моста между Францией и северной Европой привлекли к журналу внимание Карамзина. Со своей стороны, «Le Spectateur du Nord» занял позицию пропагандиста именно карамзинского направления в русской литературе, что, бесспорно, было очень важно Карамзину при его шатком положении «подозрительного» писателя. Нарочито небрежный тон письма Карамзина к Дмитриеву, долженствующий изобразить эту связь как случайную и для Карамзина несущественную, не должен вводить нас в заблуждение. Уже февральский номер журнала за 1797 г. открывался переводом повести Карамзина «Юлия» (пер. Булье; в том же году вышел в Москве отдельной книжкой).[2] Перевод этой литературной новинки (русское издание появилось в 1796 г.), едва ли предпринятый без ведома Карамзина, был снабжен исключительно лестным предисловием переводчика, называвшего Карамзина соперником Мармонтеля и Флориана, а также французскими стихами, прославляющими Карамзина:

Auteur charmant, je vous offre l’ouvrage,
Qui vous valut les plus flatteurs succès;
Votre Julie a changé de langage
Et dans ce jour elle parle français.
...Puisse surtou, l’Ecrivain séduisant

[1] Письма к Дмитриеву, с. 82.

[2] См.: Быкова Т.А. Переводы произведений Карамзина на иностранные языки и отклики на них в иностранной литературе. — В кн.: Державин и Карамзин в литературном движении XVIII—начала XIX века. Л., 1969, с. 237 (XVIII век, сб. 8).

678
Qui la forme si douce et si joli,
A son aspect prendre un air caressant
Et s’écrier: c’est toujours ma Julie![3]

В 10-м (октябрьском) номере журнала появилась статья самого Карамзина, излагавшая всю историю русской литературы, увиденной в перспективе идей автора «Писем русского путешественника». Естественно возникает вопрос: при столь тесных связях Карамзина с гамбургским журналом ограничился ли он посылкой только этих материалов, или сотрудничество его было более широким? В этом отношении обращает на себя внимание статья «Lettre au Spectateur sur Pierre III», опубликованная в том же втором (февральском) номере журнала за 1797 г., что и перевод «Юлии». Статья эта, как сообщали редакторы в третьем томе, была прислана из России и имеет подпись «путешественник» («Voyageur»).[4] Если учесть, что сам Карамзин так именовал себя без каких-либо оговорок в том же журнале, в статье, опубликованной после той, о которой мы говорим, и что кличка «Путешественник» надолго закрепилась за ним в русской литературе,[5] то предположение об авторстве Карамзина сделается вполне вероятным. Статья, написанная вполне лояльно по отношению к Павлу I (прощение Новикова и масонских друзей Карамзина, окончание висевшей над ним самим в связи с этим делом опалы, ожидание реформ — все это настроило Карамзина в 1797 г. сочувственно к новому правительству) и умеренно-благожелательная по отношению к Петру III (Карамзин и позже неизменно положительно оценивал, например, уничтожение Тайной канцелярии), содержит, однако, столь резкую оценку деятельности Екатерины II, что, в случае признания авторства Карамзина, ее придется отнести к наиболее ответственным его политическим заявлениям. Хотя о Петре III сказано, что благодеяния, оказанные им России, «требуют вечной благодарности»[6] (имеются в виду, очевидно, указ о вольности дворянства, уничтожение Тайной канцелярии и смягчение преследований старообрядцев, что затрагивало проблему веротерпимости, одну из наиболее волновавших Карамзина), однако тут же встречаем и такую характеристику: «Строгая справедливость истории упрекнет его, без сомнения, во многих недостатках: тот, который его погубил, был слабость».[7] В «Записке о древней и новой России» сказано то же, но более резко, в соответствии с духом и тоном этого документа: «Слабый Петр III...», «Новый заговор — и несчастный Петр III в могиле с своими жалкими пороками».[8] Зато о Екатерине II


[3] Le Spectateur du Nord, Journal politique, littéraire et moral, 1797, № 2, p. 183–184. —

Перевод:

Примите этот труд, писатель-чаровник,
Успеха коего вы лестная причина;
Вот — Юлия. Она, переменив язык,
Отныне говорит на языке Расина.
...О если б на нее, с улыбкой бросив взгляд,
Словами нежного привета и признанья
Сказали вы: «Переменив наряд,
О Юлия, и так ты все ж мое созданье!»

[4] Ibid., № 3, р. 436.

[5] Ср. в анонимной сатире «Галлоруссия»:

Вот путешественник, что кистию своей
Французолюбие в нас вечное посеял...

(Поэты 1790–1810-х годов. Л., 1971, с. 785)

[6] Le Spectateur du Nord, 1797, N 2, p. 287.

[7] Ibid., p. 284–285.

[8] Карамзин H.M. Записка о древней и новой России. СПб., 1914, с. 36 и 39. — Следует учитывать, что критическое отношение Карамзина в 1811 г. к политике и государственным способностям Александра I в соединении с печальной памятью, которую оставил Павел I, заставило его идеализировать Екатерину II, к которой он в последние годы ее и в начале царствования Павла относился резко отрицательно. Соответственно менялось и отношение к Петру III. В статье «О тайной канцелярии» он умолчал о том, что первая попытка ее уничтожения принадлежала царствованию Петра III (см.: Вестн. Европы, 1803, № 6, с. 122–123). В «Записке о древней и новой России» ликвидация Тайной канцелярии приписана, вопреки прекрасно известным Карамзину фактам, Екатерине II (с. 37).

679

сказано так: «Екатерина II одела корону, и ее слава наполнила мир. Философы были ее герольдами. Друг истины не будет с ними спорить. Но да будет ему позволено счесть число мужчин, женщин и детей, жизнь которых оплатила за тридцать лет эту славу в Польше, Швеции, Турции, Персии и, в особенности, в России. Он пытается счесть это ужасающее число жертв и видит, что оно столь же неисчислимо, как и масса кредитных бумаг — мрачный образ богатств, поглощенных блеском этого прекрасного царствования».[9] Далее следует подпись: «Путешественник» (в тексте письма автор именует себя «voyageur véridique»). Оценка эта существенно дополняет «Письмо о русской литературе», равно как и «Письма русского путешественника».

С. 449, 457. ...ссыльный... — В публикации Грота—Пекарского ошибка: вместо proscrit — proselit.

С. 450, 457. Во всех этих песнях... царствует меланхолия... — Мнение Карамзина о русских песнях в определенной степени зависит от предисловия Н.А. Львова к «Собранию русских песен с их голосами» Львова—Прача (1790): «Протяжные наши песни старинные суть самые лучшие: сии-то суть характеристическое народное пение» (цит. по кн.: Собрание народных русских песен с их голосами. На музыку положил Иван Прач. М., 1955, с. 40). Однако ближе всего оно к известному высказыванию А.Н. Радищева: «Кто знает голоса русских народных песен, тот признается, что есть в них нечто скорбь душевную означающее. Все почти голоса таковых песен суть тону мягкаго» (Радищев А.Н. Полн. собр. соч., т. 1. М.—Л., 1938, с. 229–230; ср.: Мордовченко Н. Белинский и русская литература его времени. М.—Л., 1950, с. 184–185).

С. 450, 457. ...уже два года как... был раскопан отрывок стихотворения... — «Слово о полку Игореве» стало известно ранее, чем в 1795 г. См.: Дмитриев Л.А. История открытия рукописи «Слова о полку Игореве». — В кн.: «Слово о полку Игореве» — памятник XII века. М.—Л., 1962, с. 421.

С. 450, 457. ...в стране, где чин решает все, слава имеет мало привлекательности. — Выступление Карамзина в пользу профессионализации писательского труда предвосхищает известные высказывания Пушкина. См. письмо А.А. Бестужеву от мая—июня 1825 г. (Пушкин. Полн. собр. соч., т. 13. [М.], 1937, с. 178–179).

С. 450, 458. Календарь муз — Во французском тексте здесь «Almanach des Muses» с очевидной проекцией на французский «Almanach des Muses» и «Musen-Almanach» Шиллера. Перевод: «Календарь Муз» принадлежит Карамзину.

С. 451, 458. Chérissons le rival... l’embrasser. — Источник цитаты: Chamfort. L’homme de lettres. Discours philosophigne en vers. — In: Oeuvres de Chamfort, rec. et publ. par un de ses Amis, t. 3. Paris, l’an 3 de la République, p. 369.

С. 451, 458. ...потом они умолкают на целый год. — Место это содержит намек на цензурные трудности и отсутствие литературных журналов в России.

С. 451, 458. Письма русского путешественника, в пяти томах... — На самом деле в 1797 г. вышло лишь четыре тома. См. «Историю текста “Писем”» в наст. изд.

С. 451, 458. Мы публикуем... письмо, в таком виде, в каком оно было нам послано. — Примечание издателей «Spectateur du Nord» свидетельствует, что статья Карамзина была им написана по-французски. Показателен следующий момент: в «Письме о русской литературе» Карамзин, переводя собственный русский текст, передал выражение «происходящими <...> от сего самого порока» французским «qui tienn à ces mêmes défauts». Однако оказывается, что и в русском тексте он, считая свое выражение слишком смелым и недостаточно понятным, пояснил его


[9] Проблемы историзма в русской литературе; конец XVIII—начало XIX в. Л., 1981, с. 127 (XVIII век, сб. 13).

680

под строкой при помощи того же французского фразеологизма. Таким образом, Карамзин, даже когда писал по-русски, некоторые обороты обдумывал в системе французской фразеологии и рассчитывал на такое же восприятие их читателем.

С. 452, 459. ...только что появившееся продолжение его «Исповеди». — Последние части «Исповеди» Руссо были опубликованы в 1789 г.

С. 453, 459–460. «История Парижа... Я умолкаю». — Место это исключительно интересно: Карамзин рассматривает Французскую революцию как продолжающийся процесс — органический результат хода цивилизации. На фоне этого непрерывного движения кровавый эпизод 1793 г. представляется ему в 1797 г. законченным эксцессом, естественной крайностью поступательного развития. Не Франция, а Россия после Петра движется, по его мнению, путем катаклизмов и быстрых, но мало укорененных скачков вперед. На русском языке Карамзин опасался высказывать этот смелый парадокс (современная Карамзину русская публицистика изображала Францию в виде обезумевшей, несущейся в бездну лошади, а Россию — как неколебимую и неподвижную скалу).

С. 454, 460. Прочтите примечание в «Эмиле»... — Имеется в виду утверждение Руссо: «Мы приближаемся к эпохе кризиса, к веку революции». В примечании Руссо отрицал возможность длительного существования монархической Европы (Руссо Ж.-Ж. Эмиль, или О воспитании. СПб., 1913, с. 182).

С. 455, 461. Проведя четыре месяца в Париже... — Согласно окончательному тексту «Писем русского путешественника», Карамзин провел в Париже не четыре, а три месяца. О датировках см. статью и примечания.

С. 455, 461–462. «Люблю Англию... покидаю ее без сожалений». — Приведенный Карамзиным текст существенно отличается от окончательного вида этого отрывка в «Письмах русского путешественника».

С. 456, 462. ...обманем сами себя и тех, кто достоин быть обманутым. — Этот отрывок, вероятно, дан в более поздней редакции, чем остальной текст: идеи иллюзорности реального мира, искусства как обмана характерны для Карамзина второй половины 1790-х гг.: см. «К бедному поэту», «Илья Муромец» и др.

© Электронная публикация — РВБ, 2004—2024. Версия 3.0 от от 31 октября 2022 г.