ТЕКСТОЛОГИЧЕСКИЕ ПРИНЦИПЫ ИЗДАНИЯ

Участники настоящего издания считают приятной обязанностью выразить свою признательность Б.Ф. Егорову, Л.Н. Киселевой, З.Г. Минц, Е.В. Петровской, И.М. Семенко, В.П. Степанову, оказывавшим им на разных этапах работы дружескую помощь. Особую благодарность они испытывают по отношению к акад. Д.С. Лихачеву, чье компетентное и доброжелательное участие сделало возможным появление настоящего тома.

 

Произведения Карамзина, и в первую очередь «Письма русского путешественника» — памятник не только художественной литературы, но и русской культуры в целом и культуры русского языка в том числе. В конце XVIII—начале XIX в. язык является неотъемлемой частью культуры. В обличии языковых споров в эту эпоху, как правило, проявляются более общие социально-культурные конфликты. Вопросы, которые в периоды стабилизации языка имеют формальный характер и интересуют только специалистов, в эпохи культурных и языковых сдвигов приобретают значение общественных индикаторов. Это относится ко всем сферам языка — и не в последнюю очередь к области орфографии. Пушкин называл орфографию «геральдикой языка»,[1] имея в виду, что по тем или иным решениям спорных орфографических вопросов современники, как по гербам и знаменам рыцарских отрядов, узнают, с кем имеют дело. Те орфографические проблемы, которые в наше время решаются автоматически, поскольку орфографическая норма существует как единая и для всех обязательная, в XVIII—начале XIX в. были областью творчества, сознательного выбора и культурного самоопределения.

Сказанное диктует особую осторожность в определении принципов передачи орфографических и пунктуационных норм языка Карамзина. В настоящем издании проводится лишь минимальная модернизация орфографии и пунктуации.


[1] Пушкин. Полн. собр. соч., т. 12. [М.—Л.], 1949, с. 43.

517

Последовательно проведена замена устаревших и отсутствующих в современном алфавите букв на их нынешние адекваты. Так, ѣ заменяется на е́, θ на ф, i на и́. Равным образом устраняется ъ на конце слова. Окончание родительного падежа единственного числа прилагательных -аго/-яго везде заменено на -ого/-его. Во всех случаях в соответствии с современными орфографическими правилами написания типа разсказ, разстался и т. п. заменяются на рассказ, расстался.

Эта модернизация орфографии осуществляется автоматически и поэтому не может служить препятствием для реконструкции в нужных случаях подлинных написаний Карамзина.

Все черты значимого своеобразия карамзинских написаний должны безусловно сохраняться. Вопрос о том, что́ является здесь значимым, не может решаться интуитивно, так как порой весьма далеко отстоит от представлений, которые кажутся носителю современной нормы «естественными». Вопрос этот решается нами на основании:

во-первых, анализа идейно-художественной позиции Карамзина, в частности, изучения всей совокупности его высказываний по вопросам языка;

во-вторых, текстологического изучения «Писем русского путешественника», которое дает богатый материал истории авторских правок, позволяющих установить целевую направленность работы Карамзина над языком своего произведения;

в-третьих, учета всей суммы высказываний современников — полемики, пародий, подражаний, — а также изучения судеб карамзинской традиции. Так, например, смысловое значение графики в поэзии Жуковского и Пушкина проясняет смысл новаторства Карамзина в этой области.

Особенное значение имела для Карамзина возможность пользоваться параллельными формами, восходящими к церковнославянской книжности и русскому просторечию. Так, например, чередование книжных форм высокого стиля -ый/-ий и русской по происхождению просторечной формы -ой/-ей дает истинно пушкинскую картину слияния языковых средств в едином художественном организме текста. Так, в «Письмах» постоянны употребления типа: «деревенской проповедник в рыжем парике», но «великий Лейбниц» или «проницательный Лейбниц». Разительны примеры вроде описания внешности Канта: «Меня встретил маленькой, худенькой старичок, отменно белый и нежный». Есть и еще более тонкие различия: мы встречаем «новоизбранный Император», но: «Мендельзон был великой человек, сказал я, взяв книгу в руки». В первом случае — нейтрально-письменная речь, во втором — воспроизводится устная речь от первого лица, что делает употребление церковнославянской морфемы для Карамзина невозможной. Понятно, какой смысловой ущерб нанесла бы унификация этой сложной системы различий и противопоставлений.

Остановимся на более сложном случае. Современному читателю кажется странным написание Руской через одно с, принятое и последовательно проведенное Карамзиным. Однако в XVIII в. этноним Руской имел стилистически разговорную окраску, противостоя книжно-высокому

518

Росс (или Россиянин). Именно в противопоставлении ссс, равно как и в антитезе ударных гласных у — о (Русь — Россия), выражалась оппозиция возвышенного (поэтического) и нейтрального, с явным уклоном в ризговорность, стиля. Поэтому, в частности, Карамзин не мог присоединить к русскому корню рус- церковнославянскую флексию -ий и постоянно писал Руской. Форма на -ий была бы невозможной стилистической какофонией. Оттенки эти прекрасно ощущались читателями XVIII в., так как были предметом долгой и острой дискуссии. Уже В.Е. Ададурову форма русский представлялась определенно неправильной;[2] написание этого слова с одним с мы наблюдаем также у Тредиаковского и ряда других авторов XVIII—начала XIX в. Показательно, что еще Даль признавал лишь форму руский с одним с (стилистическое ощущение окончания уже утратилось к тому времени); по словам Даля, «только Польша прозвала нас Россией, россиянами, российскими, по правописанию латинскому, а мы переняли это, перенесли в кирилицу свою и пишем русский!».[3] Объяснение Даля неточно,[4] но очень характерно. В этом отношении заглавия «Письма Руского путешественника» и «История государства Российского» заключают в себе глубоко значимую антитезу, характеризующую эволюцию позиции Карамзина, в частности и языковой. В силу сказанного в настоящем издании при воспроизведении текста Карамзина сохраняется написание данного слова с одним с: Руской, Руского и т. п. Естественно, однако, что на титульном листе книги это же слово фигурирует в современном написании: «Письма русского путешественника».

Точно так же может быть мотивировано и сохранение написаний типа щастье, мущина, и т. п. Подобные написания были в XVIII—начале XIX в. предметом ожесточенной полемики[5] и, следовательно, являются в «Письмах русского путешественника» результатом сознательного авторского выбора. Откликаясь на эту полемику, В.С. Филимонов — ярый сторонник написания соответствующих слов через щ, а не через сочетание сч — еще в 1838 г. писал:

В нем слова и червя в замену
Я букву ща пишу одну...
Иные пусть ползут червями,
Куда ползти им суждено;
А я остануся — со щами.
Для щастья ж это все равно.[6]

Охарактеризованные выше случаи значимы с точки зрения сознательной ориентации Карамзина в орфографических вопросах его времени.


[2] Успенский Б.А. Первая русская грамматика на родном языке. Доломоносовский период отечественной русистики. М., 1975, с. 155, 202.

[3] Даль Владимир. Толковый словарь живого великоруского языка, т. 4. Изд. 2-е. СПб., 1882, с. 114.

[4] См.: Фасмер М. Этимологический словарь русского языка, т. 3. М., 1971, с. 522–523.

[5] См.: Успенский Б.А. Первая русская грамматика..., с. 80–81, 154, 201.

[6] См.: Поэты 1820–1830-х годов, т. 1. Л., 1972, с. 709.

519

Однако для современного исследователя и читателя имеет значение и другая сторона вопроса: своеобразие индивидуальных языковых навыков писателя. При этом необходимо иметь в виду, что языковая — в частности, орфографическая — норма в эпоху Карамзина допускала существенно большую вариантность, чем в наши дни. В этом отношении представляют интерес колебания Карамзина в написании одного, и того же слова. Так, например, он пишет то верхи, то верьхи, однакож и однакожь и проч. Случаи колебаний нами сохраняются. Эти случаи дают богатый материал для суждений о разнообразных лингвостилистических проблемах, таких как особенности произношения писателя, его школьные навыки и проч.

Особую сторону вопроса представляет стремление Карамзина включить в текст его «интонационную партитуру». Считая, что поэтическая мысль лишь с трудом передается средствами внешнего выражения, Карамзин сознательно вовлекал в сферу художественной активности те аспекты языка, которые традиционно эстетической значимости не несли: стремясь передать интонацию, музыкальность фразы, ритм речи, в том числе и прозаической, эмфазу, он обращал исключительное внимание на графику, шрифтовые разновидности, вводил новые знаки препинания (например, цепочку из тире), усложнял значение старых, превращая графический уровень текста в художественно значимый и передавая его средствами такие, например, значения, как мечтательность интонации говорящего, его взволнованность, субъективность его переживаний и проч.

В этой связи обращает на себя внимание употребление заглавных букв. В прозе Карамзина они составляют целую продуманную партитуру, означая то смысловое и интонационное выделение, то перевод имени в другой смысловой класс, иногда уважение, иногда иронию. Анализ напряженной работы Карамзина над различными редакциями текста позволяет утверждать, что никогда решение этого вопроса не выносилось автоматически и безразлично к содержанию, а всегда преследовало идейно-художественную цель, выражало некоторую позицию автора. Стоит проследить, как Карамзин в ранней редакции «Писем» пишет слово Революция с заглавной буквы, затем в промежуточных редакциях переходит на строчную, чтобы в последней восстановить первоначальный вариант, и делается ясной глубина смыслов, которые несет у него графический уровень организации текста.

Система пунктуации Карамзина в принципе выполняет иную роль, чем в современных нам текстах: опираясь не на грамматический, а на логический принцип, она выделяет не синтагматическое, а интонационно-ритмическое членение фразы и должна быть руководством при чтении письменного текста вслух. Эта оригинальная система не может быть разрушена без нарушения самой «музыки» карамзинской прозы. Поэтизация прозы — введение созвучий, аллитераций, ритмических повторов — также получала отражение в графике, что повышает необходимость бережного к ней отношения. Напомним, что именно индивидуальная пунктуация являлась для современников часто наиболее бросающимся в глаза

520

знаком «карамзинизма». Так, Н.И. Греч вспоминал о своем учителе Д.И. Кудлае, который «любил везде ставить тире в подражание модному тогда Карамзину».[7]

Отметим, что пунктуация, подобно специфической (маркированной) лексике, может отражать ту или иную культурную ориентацию или даже определенную литературную преемственность. Так, активное употребление знака тире, — именно Карамзин и вводит, по-видимому, этот знак препинания в русскую письменность,[8] что вызывает нападки его литературных противников,[9] — может указывать на связь со Стерном и вообще на осознание своей принадлежности к сентиментальному направлению: обильное тире при описании душевных переживаний, для передачи быстрой смены фактов и чувств составляет отличительную особенность стерновского «Сентиментального путешествия», связывающую его с «Письмами русского путешественника».[10]

В пародийной по отношению к Карамзину анонимной книжке «Путешествие моего двоюродного братца в карманы» (М., 1803) находим издевательское «предисловие», наглядно рисующее, что в карамзинском стиле выделялось современниками:

!! — — .... — — !!
? .. ? .. ? .. ? .. ? ..
— — — — — — — —
................
/?/ /!/ /!/ /!/ /!/
!! — — .... — — !!

(показательна кольцевая композиция этого своеобразного текста). Характерно, что в графических новациях «Евгения Онегина» критики Пушкина в первую очередь увидали карамзинскую традицию субъективной графики. Это видно и по пародийному письму Грибоедова Булгарину, и по такой пародии на пушкинско-карамзинскую графику, как «Рукопись покойного Климентия Акимовича Хабарова» (М., 1828) П.Л. Яковлева (брата лицейского товарища Пушкина).

К вопросам индивидуальной интонационной пунктуации относится также и употребление разного рода типографских средств: курсива,


[7] Греч H.И. Записки о моей жизни. М.—Л., 1930, с. 168.

[8] См.: Шапиро А.Б. Основы русской пунктуации. М., 1955, с. 139–140.

[9] Так, например, П.А. Оленин подчеркнуто имитирует эту особенность карамзинского стиля в своем пародийном рассказе о поездке в имение («Тринадцать часов, или Приютино», 1809 — рукопись Гос. публичной библиотеки им. M.E. Салтыкова-Щедрина, ф. 542, Оленина, № 627). Произведение это было написано, по свидетельству сестры Оленина, «в насмешку путешествия Карамзина»; высмеивая здесь карамзинскую пунктуацию, Оленин говорит: «О вы! которые выдумали знаки удивления! — точки... черточки — зачем не выдумали вы и еще каких-нибудь знаков восклицания». См.: Иван Андреевич Крылов. Проблемы творчества. Л., 1975, с. 162.

[10] Ср. вообще о стернианстве Карамзина: Маслов В. Интерес к Стерну в русской литературе конца XVIII-гo и нач. XIX-го вв. — В кн.: Историко-литературный сборник. Посвящается В.И. Срезневскому. Л., 1924; Канунова Ф.3. Карамзин и Стерн.— XVIII век, сб. 10. Л., 1975.

521

разрядки и проч. Следует подчеркнуть, что употребление курсива и кавычек у Карамзина не совпадает с современными нормами и не может быть адекватно на них переведено. Курсивом он обозначает не только прямую речь, но и разные формы чужого слова: несобственно-прямую, косвенную речь, а также цитаты из чужих текстов. Одновременно курсив подразумевает ненейтральное отношение автора к разным формам чужого слова. В нейтральных случаях Карамзин использует кавычки. Таким образом, создается возможность выражения сложных интонационно-оценочных значений и этим способом. Наконец, нельзя пройти мимо специфики использования Карамзиным дефисов, слитного и раздельного написания частиц и предлогов. Вопрос этот тоже не относится к условностям графики (ср. сложность соответствующих построений у Тредиаковского), так как касается расположения ударений, что непосредственно влияло на ритмику фразы.

Мы стремились сохранить все пунктуационные и графические особенности карамзинского текста. Единственное отступление делается в тех случаях, когда Карамзин при передаче прямой речи не закрывает кавычек; в этих случаях произведена соответствующая правка. Кроме того, ремарки действующих лиц у Карамзина иногда выделяются петитом; поскольку сочетание шрифтов разных кеглей в одной строке представляет технические трудности, этот текст дается курсивом.

Там, где Карамзин ссылается на предшествующее изложение (в начале III части он несколько раз ссылается на II часть «Писем»), страницы воспроизводимого издания переводятся на пагинацию настоящего издания.

Отмеченные выше особенности языковой позиции Карамзина красноречиво отражаются в одном исключительно интересном документе. Издатель С.И. Селивановский, в типографии которого печатались сочинения Карамзина (в 1803, 1814 и 1820 гг.), сохранил полный корректурный экземпляр «Писем русского путешественника» к изданию 1814 г. с собственноручной правкой Карамзина. В настоящее время он находится в Рукописном отделе Института русской литературы АН СССР (Пушкинского Дома).[11] Корректуры вводят нас непосредственно в творческую лабораторию Карамзина и убедительно свидетельствуют о том, сколь большое внимание писатель уделял всем аспектам языковой стороны текста. Так, например, мы воочию убеждаемся в творческом напряжении, которым сопровождался выбор строчных или прописных букв. Приведем лишь некоторые примеры. В корректуре набрано: Тираны (с прописной буквы) и мученики (со строчной). Карамзин меняет — появляются тираны и Мученики (№ 93, с. 163). Во фразе «Друзья мои! писателям открыты многие пути ко славе» он превращает


[11] РО ИРЛИ, ф. 93 (П.Я. Дашкова), оп. 2, № 93–95. — В нижеследующем изложении ссылки на этот источник даются непосредственно в тексте — с указанием единицы хранения и страницы. Некоторые сведения об этих корректурах можно найти в заметке: Михайлов Кон. Ник. Корректура Н.М. Карамзина. — Ист. вестн., год 22, 1901, май, т. 84; ср. также: Шапиро А.Б. Основы русской пунктуации, 357–360.

522

писателей в Писателей с большой буквы (№ 94, с. 127), однако в другой фразе — «Знаком со всеми французскими славными Стихотворцами и Прозаистами» — Стихотворцы и Прозаисты понижаются в стихотворцев и прозаистов (№ 95, с. 33). Написание ода исправляется на Ода (№ 94, с. 197), но Басни — на басни (№ 93. с. 1); написание архитектура исправляется на Архитектура (№ 95, с. 232), клубы на Клубы (№ 93, с. 194), но Дворца, напротив, меняется на дворца (№ 95, с. 226). Слово церкви во фразе «учение их церкви» правится на Церкви (№ 93, с. 104), но, называя Москву XVII в. столицей «нашего Государства», Карамзин исправляет последнее на государство со строчной буквы (№ 94, с. 252). На заглавные буквы переводятся Мораль (№ 93, с. 162), Революция (№ 95, с. 165), Благородство (№ 95, с. 186), а также Нимфы (№ 93, с. 162), Музы (№ 94, с. 62), Духи (№ 93, с. 209).

Последовательно проводится уточнение значений в окончаниях прилагательных –ый/-ой. Так, например, в патетически-романтической картине, представляющейся воображению путешественника при виде древнего разбойничьего замка, Карамзин правит бедной отец на бедный отец (№ 93, с. 80). Напротив, в комическом эпизоде — рассказе о том, как Б* был принят за грабителя, — Карамзин исправляет высокий человек на высокой человек (№ 95, с. 100); точно так же во фразе он стоял как вкопанный, выпучив глаза исправляется вкопанный на вкопаной (№ 94, с. 58). Особенно показателен следующий пример. Говоря о сыне русского вельможи, посвятившем себя наукам и поселившемся в Швейцарии, Карамзин пишет: «Разумовский, человек ученый и великий Натуралист». Великий употреблено здесь в значении типа «великий знаток», но окончание -ий придавало в сознании Карамзина слишком большую торжественность выражению — назвать Разумовского великим ученым было никак нельзя. В корректуре к изданию 1814 г. Карамзин исправляет окончание на -ой (№ 94, с. 199). Однако великой зазвучало для него иронически, чего Разумовский также не заслуживал. Карамзин вышел из затруднительного положения, вообще отказавшись от спорного прилагательного, — в издании 1820 г. стоит просто: «Разумовский, ученый Натуралист».

Тщательная и творческая по своей природе работа Карамзина над корректурой отражается и в выборе графических средств. Так, например, Карамзина не удовлетворили употреблявшиеся Селивановским кавычки — в результате были изготовлены специальные знаки особой конфигурации.

В корректурах мы находим исправления синтаксические (так, например, Карамзин правит от отца моего на от моего отца — № 94, с. 14; фраза взоры его, на небеса устремленные правится им на взоры его, устремленные на небеса — № 95, с. 19), так же как и собственно лексические исправления, вызванные стремлением упразднить те или иные иностранные слова: так, нации последовательно заменяется на народы (№ 93, с. 189), натура правится на естество (№ 95, с. 57), жесты на действие (№ 95, с. 186), церковный концилиум на церковный собор (№ 94, с. 45). Как видим, исправления, касающиеся более или менее

523

формальных моментов, сочетаются с правкой, так или иначе связанной с содержанием: к тому и к другому Карамзин относится с предельным вниманием. Отметим еще характерные орфографические исправления в корректурах Карамзина: однакожъ правится на однакожь (№ 93, с. 97, 106, 107, 108, 115 и др.), обьятие на объятие (№ 93, с. 79), советывал на советовал (№ 93, с. 178); с фоностилистикой может быть связана замена псальмы на псалмы (№ 93, с. 129), ярмарка на ярманка (№ 93, с. 44). Причины подобных исправлений не всегда ясны, в каких-то случаях исправления такого рода дают возможность разных интерпретации; однако правка Карамзина во всяком случае показывает, что сам он придавал им значение.

Анализ корректур «Писем русского путешественника» свидетельствует, между прочим, что по мере работы над «Историей государства Российского» чувствительность Карамзина к славянизмам и к их стилистической функции возрастает. Не очень осведомленный в тонкостях церковнославянского языка в 1790–1800-х гг., он делается в 1810-х гг. тонким знатоком стилистических возможностей этой языковой стихии; это и отражается в тех дифференциациях, которые он вносит в стиль последних двух изданий «Писем русского путешественника». В этом смысле издание 1814 г. является этапным, отражая обратное воздействие опыта «Истории государства Российского» на стиль «Писем русского путешественника», т. е. дополнение «нового слога» тонкими нюансами пользования церковнославянским языком. Корректуры здесь оказываются важным документом, демонстрирующим этот процесс.

Текстологическая история «Писем русского путешественника» (см. с. 607–612 наст. изд.) документируется по печатным источникам ввиду гибели рукописей Карамзина в огне московского пожара и распыления архива писателя после его смерти. В связи с этим в каждом конкретном случае возможно сомнение: в какой мере то или иное исправление (устанавливаемое путем сличения текстов разных редакций) принадлежит непосредственно самому Карамзину. Подобные вопросы решаются в текстологии путем установления того, в какой степени автор лично участвует в издании своих произведений; в самом деле, известны многочисленные случаи, когда авторы устранялись от редакционной работы и передоверяли ее другим, часто случайным лицам (Гоголь, Тютчев и др.). Обнаружение корректур, правленных рукою Карамзина, устраняет подобные сомнения: корректуры демонстрируют процесс работы над текстом и свидетельствуют о том, что Карамзин был не только автором, но и тщательнейшим редактором своих произведений. Таким образом, мы имеем право считать все изменения карамзинского текста (вплоть до мельчайших!) как в этом, так и в других изданиях — авторизованными, что неизмеримо повышает их источниковедческую ценность и вместе с тем обязывает издателей к тщательному их учету.

Стремление к максимальному расширению средств выразительности порождало специфический взгляд на внешнее оформление текста. В момент зарождения романтической поэтики происходило оживление

524

механизмов барокко. Отношение Карамзина к зрительным элементам текста можно сопоставить с позицией такого композитора, для которого значимо не только звучание, но и внешний вид партитуры. Г.А. Гуковский показал, что для Жуковского графика входила в стилистику;[12] процесс этот, бесспорно, был начат Карамзиным. Не случайно противники Карамзина в равной мере полемизировали как с его языковым новаторством, так и с его системой графики, в частности с использованием курсива и т. п., объединяя все это в едином понятии «нового слога»:

И прозы в патоку, в набор курсивных слов
Увязши, стал отец всех нынешних ослов, —

писал о Карамзине автор анонимной поэмы «Галлоруссия».[13] Ср. также у Д.П. Горчакова в «Послании к князю С. H. Долгорукову»:

А сей, вообразив, что он российский Стерн,
Жемчужну льет слезу на шелковистый дерн,
Приветствует луну и входит в восхищенье,
Курсивом прописав змее своей прощенье.[14]

Последнее высказывание (где содержится прямая аллюзия на «Письма русского путешественника»)[15] интересно тем, что здесь как равноправные фигурируют литературные мотивы (приветствует луну), стилистические приемы (жемчужная слеза, шелковистый дерн) и использование курсива.

Чрезвычайная широта диапазона значимых элементов карамзинского текста заставляет нас подходить к его воспроизведению с сугубой осторожностью. Карамзин был принципиальным экспериментатором, и возникающие в связи с его изданиями текстологические проблемы не могут не нести какой-то доли текстологического эксперимента. При этом следует подчеркнуть, что приведенные выше рассуждения построены на основе изучения именно карамзинского текста и не могут и не должны автоматически переноситься на другие издания произведений XVIII в., которые, конечно, требуют в каждом отдельном случае поисков оптимальных именно для данного текста решений.[16]


[12] Гуковский Г.А. Пушкин и русские романтики. М., 1965, с. 67–68.

[13] Поэты 1790–1810-х годов. Л., 1971, с. 786.

[14] Поэты-сатирики конца XVIII—начала XIX в. Л., 1959, с. 158.

[15] Говоря о курсиве, Горчаков имеет в виду графическое оформление прямой речи (обращение к змее) в письме из Женевы от 2 октября 1789 г. См.: наст. изд., с. 161.

[16] См. подробнее: Лотман Ю.М., Толстой Н.И., Успенский Б.А. Некоторые вопросы текстологии и публикации русских литературных памятников XVIII века. — Изв. АН СССР. Сер. лит. и яз., 1981, т. 40, № 4.


Ю.М. Лотман., Успенский Б.А. Текстологические принципы издания // Карамзин Н.М. Письма русского путешественника. Л.: Наука, 1987. С. 516–524. (Литературные памятники).
© Электронная публикация — РВБ, 2004—2024. Версия 3.0 от от 31 октября 2022 г.