Вадим Новгородский. Впервые — отдельное издание, СПб., 1793, и — с того же набора, но с исправлением некоторых опечаток — РФ, ч. 39, 1793, стр. 123. Трагедия была закончена Княжниным в конце 1788 или в начале 1789 г. В готовившемся спектакле в главных ролях должны были выступать известные актеры Я. Е. Шушерин, П. А. Плавильщиков, Е. Ф. Баранова и др. В связи с начавшейся во Франции революцией Княжнин был

729

вынужден взять трагедию из театра. Спустя два года после смерти драматурга, 5 марта 1793 г., один из опекунов детей Княжнина, псковский помещик П. Я. Чихачев, продал книгопродавцу И. П. Глазунову оставшиеся ненапечатанными произведения Княжнина: «Вадим Новгородский», комедии «Чудаки», «Траур, или Утешенная вдова», «Жених трех невест», комическую оперу «Мужья — женихи своих жен» и «несколько мелочных розных пиес, писанных собственною его рукою» («Объяснение» П. Я. Чихачева генерал-губернатору псковскому и смоленскому Г. М. Осипову от 1 января 1794 г.[1]). Глазунов, не имевший собственной типографии, отдал «Вадима Новгородского» и «Чудаков» для издания в типографию Академии наук. Президент Академии наук Е. Р. Дашкова согласилась на напечатание трагедии по представлению О. П. Козодавлева, не читая ее (Записки княгини Е. Р. Дашковой, Лондон, 1859), стр. 238). 4 июня состоялось определение канцелярии Академии о напечатании 1212 экземпляров отдельного издания трагедии и перепечатке ее с того же набора в РФ. Отдельное издание было готово 14 июля, а 30 сентября была выпущена из типографии 39-я часть РФ, в которой, помимо «Вадима Новгородского», были напечатаны трагедия Крылова «Филомела», его же комическая опера «Бешеная семья» и комическая опера «Опасная шутка» неизвестного автора. Вскоре к Дашковой явился генерал-прокурор А. Н. Самойлов с выговором от императрицы за напечатание пьесы. Он сообщил, что Екатерина сравнивает трагедию с «Путешествием из Петербурга в Москву». В тот же вечер на приеме Екатерина спросила Дашкову: «Что я вам сделала, что вы распространяете против меня и моей власти такие опасные правила?» — и добавила, что она считает необходимым сжечь трагедию «рукою палача» (Записки Дашковой, стр. 239). Началось следствие. Его вел генерал-прокурор под непосредственным наблюдением императрицы. Следствие велось тайно, через Секретную экспедицию Первого департамент Сената, то есть через знаменитую Тайную канцелярию. Пытались найти виновных в издании трагедии, обвиняли в этом Дашкову, Глазунова, вдову Княжнина и сына драматурга, Александра Княжнина. Вот, например, один из ходивших по городу слухов, сообщенный Д. П. Трощинским, который в это время был статс-секретарем


[1] Значительная часть документальных материалов (из разных фондов и хранилищ) опубликована в статьях М. Н. Лонгинова, В. Я. Стоюпина, П. А. Ефремова, В. П. Семенникова, Л. Б. Светлова и других, но не сведена воедино. Поэтому мы считаем необходимым изложить здесь вкратце историю издания, следствия и суда над книгой по первоисточникам, хранящимся в ЦГАДА (Госархив, разряд VII. Дело о запрещенных книгах, картах и картинах) и в ГБЛ (Фонд Белокурова. Дело о сожжении книги Якова Княжнина «Вадим Новгородский»), а также дать краткий свод оценок трагедии в дореволюционное время и рассказать о полемике в советском литературоведении по поводу «Вадима Новгородского».

730

Екатерины, то есть лицом весьма осведомленным: «На сих днях княгиня Екатерина Романовна имела некоторую неприятность, по причине напечатанной в Академии трагедии «Вадим Новгородский», сочинения умершего Княжнина... Действительно, тут есть такие ужасные монологи, которых нигде бы не потерпели в самодержавном государстве. Много было о нем разысканий, и наконец нашлось, что сын Княжнина, из числа повес и негодяев, найдя между запечатанными бумагами отца сию трагедию, украл ее и продал, как говорят, книгопродавцу, но как уже она очутилась в академической типографии — не знаю» (Архив князя Воронцова, кн. 12, М., 1877, стр. 381). Скоро Тайная канцелярия напала на след. 7 ноября Самойлов запросил псковского и смоленского генерал-губернатора Осипова о помещике Чихачеве, приказав снять с нею допрос; о собрании сочинений Княжнина 1787 г. был запрошен Горный корпус, в типографии которого оно печаталось; 12 ноября генерал-прокурор послал письмо командованию Измайловского полка с требованием прислать для объяснений служившего в полку сына покойного драматурга. В эти же дни было дано распоряжение о конфискации во всех книжных лавках и в типографии Академии наук непроданных экземпляров трагедии и 39-й части РФ. Наконец, Самойлов отправил секретное предписание московскому главнокомандующему князю А. А. Прозоровскому:

«Секретно.

Милостивый государь мой князь Александр Александрович!

По случаю вышедшей в печати трагедии «Вадим Новогородский» сочинения Княжнина с дерзкими в ней помещенными словами, которых до четырехсот экземпляров препровождено отсюда в Москву для продажи от здешнего купца Ивана Глазунова, который и сам теперь находится в Москве, ее императорское величество высочайше указать соизволила, чтобы ваше сиятельство, призвав его, спросили, где вышесказанные экземпляры находятся, и оные, как от него, так и от прочих книгопродавцев отобрав и запечатав, с сим нарочно посланным курьером доставить ко мне, да и прочие его, Княжнина, сочинения, вышедшие в печать по смерти его, просмотреть, и ежели и в них окажутся подобные нелепые изречения, то и те, запечатав, прислать сюда, но если и без таковых изречений из его сочинений покажутся вашему сиятельству сумнительны, таковых, останови продажу, прислать по одному экземпляру. Благоволите, ваше сиятельство, исполнить все оное с осторожностию, без огласки, по данной вам власти, не вмешивая высочайшего повеления... Трагедия сия «Вадим Новогородский» не только особо, но и вместе с прочими сочинениями Княжнина продается, почему для сведения вашего сиятельства имею честь препроводить по экземпляру».

Показания А. Княжнина и ответ директора Горного корпуса П. А. Соймонова ничего не дали следствию. П. Я. Чихачев подтвердил, что продал рукописи Княжнина Глазунову, но что в рукописи «Вадима» «некоторые дерзкие выражения были, в том

731

нимало я не сведущ, и по прочтении мною оной рукописной трагедии ничего заметить не мог, а наиболее утверждаясь тем, как еще при жизни его, Княжнина, задолго были сочинены и многие представлены, полагая за верное, что уже и оная трагедия была публично на театре представлена, по нежительству моему в Петербурге мне неизвестно, а сверх того оный купец Глазунов, купя от меня, должен был бы приступить и напечатать звание «с указного дозволения», где бы и рассмотрено было, что к винности моей не относится» («Объяснение» Чихачева от 8 декабря 1793 г.). Очень мало дали и показания Глазунова, которого допрашивал «самолично» А. А. Прозоровский. Глазунов «вывертывался» как мог, он умудрился не назвать ни одной фамилии и скрыть две трети привезенных книг. Вместо четырехсот экземпляров трагедии, о которых сообщал Прозоровскому Самойлов, в Москве удалось изъять немногим больше ста пятидесяти. За три месяца, прошедших со времени выхода книги в свет до начала следствия, была, несомненно, распродана значительная часть тиража отдельного издания трагедии. Но 39-я часть РФ поступить в продажу не успела, почти весь тираж ее был опечатан в типографии. Поэтому до нас дошло сравнительно большое количество экземпляров отдельного издания и единичные экземпляры РФ с трагедией Княжнина. 7 декабря 1793 г. генерал-прокурор Самойлов обратился к Сенату с «предложением», в котором предписывалось рассмотреть трагедию «Вадим Новгородский» и вынести о ней решение, так как «в сей трагедии помещены некоторые слова, не токмо соблазн подающие к нарушению благосостояния общества, но даже есть изражения противу целости законной власти царей», а «таковые дерзкие изречения противны вначале божественным, а потом и гражданским законам». Сенат рассматривал «предложение» Самойлова и трагедию Княжнина 7, 14 и 24 декабря и вынес решение: «Поелику книга сия наполнена дерзкими и зловредными противу законной власти выражениями, а потому в обществе не может быть терпима и достойна сожжена быть публично». В тот же день, 24 декабря, был дан и секретный именной указ Екатерины II, которым предписывалось трагедию «сжечь в здешнем столичном городе публично». Отобранные в книжных лавках экземпляры отдельного издания были сожжены на Александровской площади в Петербурге (у Александро-Невской лавры). Из РФ трагедия была вырвана гак, что пострадали соседние произведения— «Опасная шутка» и «Филомела», вырванные листы были также уничтожены, но и в таком изуродованном виде 39-ю часть РФ рискнули пустить в продажу только через 60 с лишним лет. 30 декабря Сенат разослал по всем губерниям секретные именные указы с требованием отбирать и присылать в Петербург для сожжения экземпляры трагедии. Но книг поступало чрезвычайно мало. В Петербурге, например, было возвращено всего два экземпляра, один прислало Могилевское наместническое правление, а из подавляющего большинства губерний не было прислано вообще ни одного. В новом секретном указе от 27 мая 1794 г. говорилось о малом числе поступающих экземпляров и требовалось

732

исполнять указ «без малейшего времени упущения», под угрозой «взыскания по законам». Не улеглось дело и при Павле I. По именному указу 11 января 1798 г. Сенат слушал 48 «репортов» губернских правлений по поводу «Вадима». Трагедия не могла быть напечатана ни при Александре I, ни при Николае I. Только в 1871 г. П. А. Ефремову удалось перепечатать «Вадима Новгородского» в «Русской старине» (т. 3, № 6), да и то без четырех строк («Самодержавие, повсюду бед содетель» и т. д. Встречаются отдельные оттиски из журнала с полным текстом). Так же, без четырех строк, трагедия перепечатана А. Е. Бурцевым в его «Библиографическом описании редких и замечательных книг» (СПб., 1901). Полностью трагедия Княжнина смогла увидеть свет только через 120 лет после первого издания, да и то в очень искаженном виде и весьма малым тиражом (325 экз.). На этот раз причина была не в цензурных стеснениях, а в текстологических установках редактора. Подготавливая к печати отдельное издание «Вадима Новгородского» (Пг., 1914), В. Ф. Саводник принял за основу не печатный текст отдельного издания и РФ, а текст одного из бесчисленных списков, в котором основной текст, совпадающий с печатным, испорчен позднейшими поправками (по-видимому, конца 1810-х годов). Вводя эти поправки в текст, Саводник исходил из следующего «принципа»: «Сам Княжнин, конечно, не принадлежит к числу таких писателей, каждая строка которых должна быть для нас священной и заповедной» (стр. XXIII). Не более «обоснованы» и другие текстологические принципы издания. Так, например, многие изменения, внесенные в текст, в примечаниях никак не оговариваются. Подлинный текст «Вадима Новгородского» фактически впервые после 1793 г. появился только в сборнике, составленном Г. А. Гуковским, «Русская литература XVIII века», Л., 1937. Трагедия Княжнина, появившаяся в самый разгар Французской революции, вскоре после казни Людовика XVI, была встречена в штыки и реакционерами и либералами. Отрицательную статью напечатал А. И. Клушин («Санктпетербургский Меркурий», 1793, № 8, стр. 137). Клушину не нравится в «Вадиме» все: и завязка, и развитие действия, и развязка, и язык трагедии. Но главное, конечно, в трактовке образа Вадима и идее пьесы Вадим для Клушина — «строгий, предприимчивый, исступленный и, можно сказать, безумный республиканец», его желание обратить новгородцев «в прежнее безначалие не есть ли желание самого лютейшего их зла? Не для того ли хотеть низвергнуть с престола Рурика, дабы самому обладать республикой? — и, сделавшись идолом народа, повергнуть их в мучительные цепи рабства, что всего чаще делается в республике?» Еще более отрицательный отзыв о «Вадиме» дал реакционер Н. Е. Струйский, напечатавший в 1794 г. в собственной типографии в селе Рузаевке «Письмо о российском театре нынешнего состояния». Это — стихотворное послание, направленное против Княжнина (в связи с трагедией «Вадим Новгородский») и Николева (в связи с трагедией «Сорена и Замир»), объединенных под именем «трагика», и довольно неуместно адресованное другу Княжнина И. А. Дмитревскому.

733

Струйский утверждает, что тиранов на свете нет нигде, что «Русская страна Во власть от бога здесь монархам отдана», и обрушивается градом ругательств и на Княжнина, и на «прегнусного Вадима, Которого судьбы низринули навек». Отрицательные отзывы Клушина и Струйского могут быть дополнены мнением Н. И. Страхова, который, несомненно, имел в виду Княжнина и ею трагедию, когда, объявив трагедию наивреднейшим жанром, заявлял: «История, верные предания и происшествия, случившиеся на нашей памяти, доказывают, что некоторые из них (трагедий.— Л. К.) были сосцами, вскормившими бунтовщиков и самоубийц» (Мои петербургские сумерки, ч. 2. СПб., 1810, стр. 63). Совпадение отрицательных отзывов реакционеров с мнением либералов объяснялось страхом перед Французской революцией и республиканским характером «Вадима». С другой стороны, делались попытки принизить революционное значение трагедии Княжнина, объяснить историю с «Вадимом» недоразумением, ошибкой со стороны императрицы и правительства. Доказывалось, что «Вадим Новгородский» — «ничтожная вещь», в которой нет ничего предосудительного ни по мысли, ни по языку, что развязкой пьесы служит «торжество монарха над покоренным Новгородом и бунтом» (Записки княгини Е. Р. Дашковой. Лондон, 1859, стр. 238). Из последующих отзывов о трагедии один из наиболее развернутых и интересных принадлежит А. Ф. Воейкову (1778–1839):

Моя любимая трагедия — «Вадим»!

С какою силою начертан Княжниным
Новогородский Брут и Цезарь величавый!
Один — блистающий в короне чистой славой,
Свободу благостью заставивший забыть
И от безвластия власть спасшую любить.
Другой свиреп и яр, как тигр неукротимый,
По добродетелям за полубога чтимый.
Обоим — славная, ужасная судьба!
И нерешенною осталася борьба
Величья царского с величьем гражданина
Корнелева пера достойная картина.

О высокой оценке трагедии в передовых кругах русского общества и ее популярности среди молодежи в 1800-е годы свидетельствует С. Т. Аксаков, рассказывающий о себе и своих товарищах по Казанскому университету: «Все мы были большие любители театра, и у нас сейчас начались чтения разных драматических пьес и даже разыгрыванье их, разумеется, без костюмов и декораций. Таким образом, в числе других разыграла мы трагедию Княжнина «Вадим Новгородский». Она пользовалась большою славою не только потому, что была запрещена, но и потому, что заключала

734

в себе, по общему мнению, много смелых, глубоких мыслей, резких истин и сильных стихов, — так думало тогда старшее поколение литераторов и любителей литературы. Надобно признаться, что и мы, молодые люди, были увлечены таким мнением...» (С. Т. Аксаков. Собрание сочинений в четырех томах, т. 2. М., 1955, стр. 255). Особенное распространение получила трагедия Княжнина в 1810-х — начале 1820-х годов, в годы декабристского движения. Отношение декабристов к Княжнину как бы резюмирует четверостишие, помещенное в одном из списков «Вадима Новгородского»:

Софокл, Вольтер и сам чувствительный Расин,
Узрев меж тенями стран северных пиита,
В восторге вскликнули: «В храм Славы, друг Княжнин!
Творцу Вадимову — бессмертие защита!»

(«Вадим Новгородский», Пг., 1914, стр. XXIII).

Во второй половине XIX в. широкое распространение получила точка зрения, согласно которой трагедия объявлялась явлением безвредным, а жестокая расправа с ней правительства объяснялась поправением Екатерины II после Французской революции. Так считали М. Н. Лонгинов, М. И. Сухомлинов, В. Ф. Саводник и др. Некоторые исследователи полагали, что и Рурик, и Вадим хороши и что Княжнин не решил борьбу в пользу кого-либо из них (В. Я. Стоюнин, Ю. А. Веселовский). Третья группа исследователей утверждала, что в образе Вадима создан яркий образ свободолюбца-республиканца, что симпатии Княжнина на стороне Вадима (И. И. Замотин, В. В. Сиповский и др. ). Г. В Плеханов находит, что княжнинская трактовка образа Рурика и показ любви народа к нему свидетельствуют о верности Княжнина идеям монархии. Далее, вступая в противоречие с самим собою, Плеханов убедительно полемизирует с теми, кто объяснял репрессии против «Вадима Новгородского» страхом Екатерины перед событиями Французской революции. Образы нераскаявшихся республиканцев изображены, по словам Плеханова, так, «что они оставались опасными, даже потерпев полное поражение. Этого Фелица не могла одобрить не только после того, как началась революция и гильотина снесла голову французскому королю, но даже в самом начале своею царствования» (Г. В. Плеханов. История русской общественной мысли, т. 4, Пг., 1918. стр. 47–46). Единой точки зрения на «Вадима Новгородского нет в советском литературоведении. М. А. Габель, указывая, что симпатии Княжнина на стороне Вадима, считает драматурга сторонником аристократической фронды (М. А. Габель. Литературное наследство Я. Б. Княжнина.— «Литературное наследство». № 9–10. М., 1933, стр. 365). Отвечая на статью М. А. Габель, Н. К. Гудзий опроверг ее утверждение о принадлежности Княжнина к аристократической фронде, но затем пришел к выводу, что «Вадим» является «апологией просвещенной монархической власти, воплощавшейся на практике для Княжнина в деятельности Екатерины II, и нет никаких поводов

735

подозревать в трагедии наличие какого-либо скрытого критического отношения к этой власти» («Об идеологии Княжнина».— «Литературное наследство», № 19–21. М., 1935, стр. 662). Г. А. Гуковский на основании анализа всего творческого пути Княжнина и, в частности, его последней трагедии возразил Н. К. Гудзию: «Трагедия, как это было совершенно ясно и Eкатерине II и другим современникам, не скрыто, а совершенно открыто выражала критическое отношение к деспотии... «Вадим» именно как антимонархическая трагедия явился естественным выводом из всего его творческого пути» (Г. А. Гуковский. Русская литература XVIII века. М., 1939, стр. 369). Д. Д. Благой, отбрасывая полуторасотлетний спор как ведущийся «не совсем по существу», считает, что «важно не столько то, что хотел сказать своей трагедией Княжнин, сколько то, что художественно ею сказалось. Основная же сила художественней о впечатления трагедии заключается, конечно, не в образе Рурика, а в непреклонно суровом, героическом облике Вадима. Именно в создании образа Вадима — первого в нашей литературе героического образа революционера-республиканца — заключается основная литературно-художественная заслуга Княжнина» (Д. Д. Благой. История русской литературы XVIII века. М., 1955, стр. 326). Наконец, А. В. Десницкий утверждает, что Княжнин отдавал предпочтение «скорее республике, конечно, дворянской», но при этом полагал, что в современной ему России, когда «народ, т. е. дворянство», привыкло к самодержавию, надо прославлять хорошего царя и жить в «златом веке», а свергать следует царя-деспота, подобного Христиерну. Это положение неожиданно подкрепляется несколькими строками из знаменитого монолога Пренеста (действие II, явление 4), в котором говорится о необходимости свержения именно хорошего монарха, «героя» Рурика, и делается предупреждение: «Не усыпляйтеся блаженством власти сей...», «Самодержавие, повсюду бед содетель» и т. д. (см. «Ученые записки» ЛГПИ им А. И. Герцена, т. 198, Л., 1959, стр. 101–102).

Действие I. Явление 1.На самой площади и т. д. Имеется в виду площадь, на которой собиралось народное вече для решения важнейших вопросов. Княжнин, как и Радищев (независимо друг от друга), идеализировал новгородскую «вольность» и речевое правление. Для них факт существования веча был свидетельством того, что славянским народам в древности было свойственно республиканское, а не монархическое правление. Именно от Княжнина и Радищева идеализация вольности Новгорода перешла к декабристам, воспевшим «последний оплот русской вольности» в многочисленных стихах и поэмах. Ни Княжнин, ни Радищев, ни позднее декабристы не могли еще видеть, что новгородское вече было демократией лишь с внешней стороны, а «по существу все важнейшие вопросы решали деньги» (М. И. Калинин. Статьи и речи 1936–1937. М., 1938, стр. 166). Явление 2.

Он сыну дочери своей здесь отдал власть. В «Записках касательно российской истории» Екатерина II сделала Рюрика сыном старшей дочери Гостомысла.

736

Действие II. Явление 1. Торжественное войско — торжествующее, победоносное.

Ты бесстрастна — беспристрастна.


Л.И. Кулакова. Комментарии: Княжнин. Вадим Новгородский. // Княжнин Я.Б. Избранные произведения. Л.: Советский писатель, 1961. С. 729–737. (Библиотека поэта; Большая серия).
© Электронная публикация — РВБ, 2006—2024. Версия 2.0 от от 23 февраля 2018 г.