Милостивый государь мой Григорий Васильевич!
Вся сила моего, не для меня, но для публики, прошения — о скором решении; ибо ради того я и трудился, чтоб мои драмы были выучены к 22 сентября, а коли этому быть, так решение получить уже и теперь поздновато; а коли дни два пройдет, так и совсем поздно будет, а Елагин одержит верх.1 Доложите е. в.; а мое дело не челобитчиково, но дело автора; так о нем и напомнить удобнее. Я дивлюся участи моей, а еще паче, что я дохожу до такой крайности, что прошу, будто о награждении, о своих драмах. А я наконец рассудил, избавлялся докучать моими сочинениями, ради моего спокойства впредь ничего не делать на Парнасе; ибо более славно молчать и быти мне в праздности, нежели сочинять и после утруждать двор челобитными; ибо ежели б труд мой стоил чего-нибудь, так бы я и без того обошелся.