144. ПРИГЛАШЕНИЕ ДРУЗЕЙ НА ВЕЧЕРНЮЮ БЕСЕДУ

Уже сияющий златого дня родитель,
Великий царь светил и света предводитель,
По зимним небесам свершив свой краткий путь,
В чертоги запада укрылся отдохнуть.
И се! одевшись тьмой, Ночь хмурая, немая,
Вздыханиям моим о свете не внимая,
Сквозь окна кажет мне насупленный свой зрак
И в храмину мою вселяет черный мрак.
Услужливый Хохлов¹ ударил сталью в камень:
Заискрился огонь, от искр родился пламень,
Приемлет в пищу воск и мне в ночную тень,
Как солнце новое, блестящий вводит день.
Сияет на столе сосуд из меди чистой,
И в нем шумит, кипит Невы ручей сребристый;

В скуделях непростых древес китайских цвет
(Которым лечится и лакомится свет)
Готов утешить вкус и дышит ароматом;
В прозрачнейшем стекле, сверкая ярким златом,
Целебный крепостью, отрадный лозный плод
Воздержности сулит прибавить к жизни год;
Гордится белизной пшеницы тук приятный,
Любимейшая снедь природы неразвратной;
В себе и вне себя я ощущаю мир,
И вдруг в моих стенах благоухает пир.
О присные мои! которых всесодетель
Призвал распространять в России добродетель,
Воспитывать птенцов полночного Орла,
Блюсти от внешнего и внутреннего зла,
Учить их ревновать великих душ примеру,
Вливать в их нежну грудь бесстрашие и веру, —
Вы много, много раз являли мне любовь,
Стекитеся ко мне — и днесь явите вновь,
Почтите своего усердного клеврета.
Меж вами живучи, не знаю я навета,
Не знаю я досад, не знаю я тревог;
И в мнениях своих хотя кажуся строг,
Но дух мой полон к вам любви нелицемерной,
И сердце прыгает от радости чрезмерной,
Что всех вокруг себя увижу скоро вас,
Услышу, сладкий мне, гортани вашей глас.
Придите, сокрушим тиранский скипетр Скуки,
Соединим сердца, соединяя руки,
Дадим течение рассудку своему
И будем братия и други по всему.
Как пчелы из цветов сосут прелестну сладость,
Так мы от дружества почерпнем мудрость, радость;
Гнушаясь хитрости и вежливых коварств,
Прогоним от себя языки чуждых царств,
Но с русской простотой своим родимым словом
Беседовать начнем о старом и о новом.
Друг другу подтвердим, что истый русский дух,
Как огнь у нас в груди, не токмо не потух,
Но пламенем горит. — Чтоб предков наших тени
Не плакались на нас, не делали нам пени,
Напротив бы, еще исполнились отрад,
Россиян видя в нас, себя достойных чад,

В любви к отечеству им, сильным, равномочных.
Явимся полны свойств невинных, непорочных,
Чтоб отрок девственный от наших всех речей
Ни разу не склонил к земле своих очей.
Судьею чувств и слов возьмем стыдливость строгу.
Начатки наших дум предложим в жертву богу,
От тварей научась, колико благ творец,
Дадим ему хвалу от радостных сердец;
Возлюбим чистоту и таинства закона,
С восторгом ощутим, как в пениях Сиона
Дух божий разливал живительный свой жар;
Признаем, что пред сим — ничто природный дар,
Дар оный выспренний, которым, как перуны,
Из тьмы язычества гремят нам лирны струны.
Прилепимся душой к писаниям святым
И сердцем огненным, и разумом простым
Восхвалим святость их и веру нашу праву;
Она являет нам всю творческую славу,
Как солнце, как земля, как звезды, как моря,
Она есть дело рук небесного царя,
Достойна требовать от смертных всех покорства.
В законе утвердясь, коснемся стихотворства:
Богато сладостьми и пользами оно,
Над всеми тварями господствует равно.
Так солнце, шествуя по выспреннему своду,
И красит и живит всю зримую природу.
Искусство славное! тобою человек,
Забвения избыв, красуется вовек;
От пагубных страстей ты защищаешь младость,
И пения твои приносят старцам радость,
Но ведай — и смирись: тебе послушных нет!
Ты можешь восхищать, но не исправить свет.

Поспешно прелетим к богатству слова россов,
Услышим, как гремит витийством Ломоносов:
Он в слове сем открыл неистощимый клад,
Мальгерба превзошел и с Пиндаром стал в ряд,—
Колико в нем стихов, толико нам уроков.
Услышим, как поет обильный Сумароков,
Как дышит нежностью, пленяет простотой,
Как важен звучностью, приятен остротой.
Венец Горация присудим Кантемиру.

Вострубим похвалу российскому Омиру,
Он первый поприще труднейшее претек
И пением своим продлил России век.
Прочтем Державина парящи к небу оды
И тем совместные, какими в вечны роды
Пред светом хвалится и Греция и Рим;
Восторг и чудеса мы чувствуем и зрим,
Восхитясь, воспылав его чудесным даром,
Начнем сей дар хвалить с веселием и жаром.
Потом у нас в кругу пусть славится Княжнин,
Идущий по пути, которым тек Расин;
Софокла Галлии искусный подражатель,
Пороков общества забавный порицатель,
Он тем уже снискал немолчной славы слух,
Что мог изобразить великий росса дух.
И ты, играющий и мыслями и слогом,
От нас приимешь лавр, сердечных чувств залогом,
Писатель Душеньки! второй Анакреон,
Певцам веселия достойный дать закон;
Ты вечно в лике их пребудешь величайший.
Найдется ли где мед, стихов твоих сладчайший?
Где столько нежностей для сердца и ума,
Которых не нашла и Сафо бы сама?
Где, где мечтание толь быстро и шутливо?
Но жаль, чрезмерно жаль — коль молвить справедливо, —
Что баснословие, сей вечный смертных стыд,
Имеет у тебя прелестный, смелый вид;
Лишь истина красна, лишь истина любезна,
И баснь язычников для верных достослезна.

Потом начнем судить, пристрастия отстав,
Как складным делать слог, — и примем за устав
Обычаю отнюдь не покоряться духом,
Но искушать слова и разумом и слухом:
Вернее в дни сии держаться старины;
Хоть можно иногда, без смертныя вины,
Легохонько сметать пыль с древности языка.
Беды в сем деле нет — да в том беда велика,
Что мы, сметая пыль, сдираем красоту
И любим без ума чужую нищету,
Презрев несметные отцов своих богатства.

Погрешности певцам простим за их изрядства.
Как смертный человек быть может совершен?
Кто чужд погрешностей? Кто слабостей лишен?
И солнце иногда оскудевает в свете.
Не станем разбирать по действу, по примете
Все свойства добрыя и злобныя души;
Положим, будто бы все люди хороши.
Заметим только то из нравственной науки,
Что в дольнем мире сем, в дому утех и скуки,
Ни злато, ни сребро, ни светлые кремни —
Лишь добродетели счастливят нас одни;
Что лучше дни влачить в углу неосвещенном,
Чем жить с неправдою в чертоге позлащенном;
Что тот из нас блажен, кто ближним чужд вреда,
В ком совесть бодрствует и девствует всегда.
Приятной речию забавяся доселе,
Начнем совещавать о главном нашем деле:
Как в юные сердца страх божий насаждать
И тем на них привлечь небесну благодать,
И тою предварить душевны недостатки;
Чтоб дети нежные, самих себя начатки,
Невинностью цвели под дланию царя.
Душой к творцу, к царю, к отечеству горя,
Возвысясь, возмужав, став смелы исполины,
Дерзали с силою на брань поверьх пучины;
Чтоб в них восстали вновь для гибели врагов
Апраксин, Головин, Орлов и Чичагов
И выше вознесли Россию над вселенной.
Нетрудно нам достичь сей цели вожделенной,
Потщимся только вслед старейшинам своим,
Сынам отечества и мудрым и благим,
Россию любящим и ей самой любезным;
Ко всякому добру, ко всем трудам полезным
Примером собственным предводят нас они.
О небо! увенчай блаженством все их дни.
В конец же наших слов, друзья! прошу усердно
Тому хваление воздать нелицемерно,
Кто, песнь мою почтив хвалением своим,
У трона теплым был предстателем моим:
Живи средь радостей, друг мудрости и чтитель!
Светильника ее на севере блюститель,
Умеющий ценить различный лирный звук,

Искусный расширять в России свет наук,
Горящий водворить в ее градах и селах,
Во всех ее странах, во всех ее пределах
Достойно росских чад сияние ума,
Чтоб всякая везде пред ним исчезла тьма,
Чтоб россам первенство отдали все народы.
Успехом веселись — промчатся в поздны роды
О подвиге твоем отрадный смертным клик.
Так дружбой усладясь, друзей и братий лик,
Так время искупив — и вечер зимний, длинный,
Согрев и сократив беседою невинной,
Едва над башнями преполовится ночь,
Мы станем вечерять, отгнав излишность прочь,
И пищу, данную от благости превечной,
Приимем в радости и простоте сердечной.
Не станем в ней искать телесной толстоты;
Сия парящий ум лишает быстроты:
Чем толще человек, тем бренности в нем боле.
Пусть каждый досыта и ест и пьет по воле,
Нисколько не чинясь, как дома у себя.
Воздержностью дыша, подобных нам любя,
Жалеть не преминем о тех трапезах тучных,
Где жадность восседит под шумом ликов звучных,
С отверстой челюстью, с бесстыднейшим челом,
Деревни целые глотает за столом;
Где детищи ее, от шумства громки, смелы,
Во цвете юности от неги престарелы,
Бросают, пресытясь, на яствы алчный взгляд,
И пьют, и льют в себя шампанский острый яд,
Спешат быть жертвами обжирства и опийства,
Сего сугубого самих себя убийства.
Но мы, друзья! не так. — Везде, во всякий час,
Да будет трезвая умеренность при нас,
Источник здравия, от немощей ограда.
Мы, пищей укрепясь и силой винограда,
И умудрив умы, возвеселив сердца,
Щедроты восхвалив небесного отца
И милости его для нас неизреченны,
Довольные собой, друг другом восхищенны,
Разыдемся вкушать приятну сладость сна,
И в души к нам с небес прольется тишина.