300. РАЗМЫШЛЕНИЕ X
О ВИНЕ
Вначале смертный быв в объятиях природы,
Отвергнул житие любезнейшей свободы,
Приятной пищей он питаться не хотел,
И нежности ее драгие все презрел:
Питала как его пресладкими плодами,
Поила чистыми из недр своих струями,
И, усыпив его под тенью древ густых,
Печали не дала ниже в мечтах ночных.
Являла новые всяк час ему забавы,
Прекрасные луга, долины и дубравы;
Гуляя по лесам, играя в рощах с ним,
Бодрила нежный дух веселием драгим.
Хоть не было у них огромныя музы́ки,
Напевом сладким птиц они сзывались в лики.
Не знал сей человек тогда: что за печаль?
И нужда для него на свете в чем была ль?
Он беспредельною свободой наслаждался,
И в недро естества он в неге к сну склонялся;
Натурой был от сна к забавам возбужден,
И к новым красотам он ею был веден,
Где в теле и в душе была царицей вольность,
Довольство в житии, естественная стройность,
Которой человек щедроту пренебрег,
И к общежитию стесненному прибег.
И тем-то потерял свободу он драгую,
Плод горести вкусил, печаль и скорбь презлую,
И нужды многие в сообществе узнал,
И жизнь он растворять печалью начинал;
Познал он тесноту, познал тогда неволю,
И тщетно возвращал уж невозвратну долю.
Он, скуку и печаль зря в новой жизни сей
И видя обще зло от участи своей,
Вздохнул, задумался, изыскивать стал средство,
Чем можно утешать печаль свою и бедство.
К отраде изобрел в дни смутные Орфей
Приятной арфы тон чудесный с первых дней.
Служило мало то посредство к утешенью,
И прежних всех забав бесплодно к возвращенью.
Покою мало днем, в ночи не много сна!
Что ж? Бахус приобрел от скуки вкус вина.
Искал его везде, и много в том трудился,
Чем от снедающей он скуки свободился.
Он новый способ всей вселенной показал,
И радость в нем на час он опытом узнал,
Что служит хмель его к забвению печали,
Которую в градском жилище причиняли.
Мы новиной сию докажем старину.
Чем в большем рабстве кто, тем склоннее к вину,
Чем более из нас теснится кто в неволе,
От грусти завсегда тем пьет вина он боле;
От грусти, говорю, что слышал я не раз,
Когда, напившись пьян невольник чрез приказ,
Он оправдать себя перед начальством тщился,
Что он от грусти пьян бесчувственно напился.
Он тем надеется печаль свою смягчить
И горести свои несносные забыть;
Но тщетно падший он достигнуть мнит свободы,
Спокойства и забав, нам данных от природы.
Я речь, красавицы, простреть желаю к вам!
Вы можете теперь служить примером нам:
Румянцем красите свое лице прекрасно,
Тем тратите лица природный цвет напрасно;
На вас румянца жар естественный горит,
Но смесь румян его снедает и тушит.
Так скукой человек во обществе стесненный,
Нам кажется вином на время ободренный.
Он смел на краткий час и весел от вина,
Летает мысль, от уз избавившись, вольна́,
Румянца нежный цвет в лице его играет,
И бледность щек его внезапно расцветает.
К забвению тоски вино он бедный пьет,
К рождению забав другой стакан нальет,
И скоро от него веселие прибудет,
Что грусть и радость всю и сам себя забудет.
Склонился и уснул утешен от вина;
Но что сей весельчак, проснувшися от сна!
Встал пасмурен лицем, не чувствуя прохлады,
И видя прежню жизнь, лишается отрады:
Он в сердце чувствует своем безмерный жаль,
Где зляе прежних дней грызет его печаль,
Нет бодрости уже, и губы посинели,
Вчерашний цвет опал, и щеки побледнели.
Где шумных сборище, там сущий зрится ад;
В Америке вино чтут жители за яд,
Исполненных вином за бешеных вменяют,
И как на фурию со ужасом взирают:
Со страхом зрят на то, что яд без страха пьют;
К сей муке произвол они чудесным чтут.
Хоть можем мы сей яд привычкою умерить,
Но опыт иногда в том может нас уверить,
Что если б человек дошел до зрелых лет,
Воспитан в трезвости, где винных питий нет,
И если бы дерзнул уж в летах совершенных
Вдруг столько выпить он крючков обыкновенных,
Сколь много пьяница до положенья пьет,
То мню, что от того, конечно, он умрет.
Преславно Персия натуре подражала,
Умеренность в питьи и в пище наблюдала.
Кир в Мидии вино за яд смертельный счел,
Когда на пиршестве у деда он сидел;
Против обычая страны, где он родился,
Зря мидян шумных вдруг и деда, удивился,
Которому стакан наутро пить подав,
Что не отведал сам, пред светом вышел прав.
Блаженны, где вина и роскоши не знали!
Посредство ли сие к забвению печали?
К рождению забав нам служит ли оно?
Свободу ль возвратит утраченну вино?
Веселье древнее вовеки не возвратно,
И время дней златых не прийдет к нам обратно,
Лишь здравие вредим излишним мы вином,
И производим жизнь короче дней числом.
Коль трудно возвратить, утратив раз, свободу,
И отчужденную присвоить вновь природу!
Всяк выпивши сего до полпьяна питья,
Что бодрость возбудит, то в том не спорю я,
Что тем произведет он радость натуральну;
Но тут же он на мысль приводит жизнь печальну,
И в сердце слышит глас утраты дней златых;
Волнуясь посреди движений тайных сих,
Возжженна кровь кипит, дух радостью бодрится,
То ноет в некий час, то в тот же веселится,
То в жалость входит вдруг, не зная сам о чем,
И думает легко в отваге обо всем.
Затем-то на предмет велик и запрещенный,
Стремится пламенем питья сего возжженный.
Коликая вражда бывает вспалена
Между сосед своих и ближних от вина,
Коль часто злобные горят в пиянстве ссоры,
Коль бедственны шумят между друзей раздоры!
Всегдашный опыт зрим, всегдашный зрим пример:
В пиянстве человек лютейший самый зверь.
В мятежной жизни сей мы зрим по вся минуты,
Кто агнец в трезвости, тот в шумстве тигр прелютый.
Не можно погасить сего огня ничем;
Сия вода одна лишь может жить с огнем.
Ни ревность, ни труды, ниже усердна служба,
Ни верность, ни любовь, ниже любезна дружба, —
Возжженной от вина вражды не утушит;
Пронзен докажет то от Александра Клит.
О дом, откудова болезни и печали,
И плач с рыданием далече отбежали,
В котором нет скорбей, ни страха, ни забот,
И где презренна смерть так равно, как живот!
В тебе возопия, безмерное пиянство
Рождает всякий день неистово буянство!
В тебе законов нет, разбору, ни чинов,
Но равенство у всех без строгости оков;
Где увещания чинятся не словами,
Но посреди лица толсты́ми кулаками:
Выходит из тебя не малое число
В полунощной тени устроенных на зло,
В тебя вступают все свободой одаренны,
Выходят из тебя веригами стесненны!
Кто робок в мятежах, в убивстве и в войне,
Тот ищет смелости во вспыльчивом вине.
Кто с склонностью на свет к убивству не родился,
Напившися его, на всяко зло стремился.
Иной, что пил вино, чрез то злодеем был;
Иной, чтоб оным быть, его нарочно пил.
И тем-то, кто дела опасны начинает,
Для смелости вина на первый раз вкушает.
Я чаю, что Икар его довольно пил,
Когда он прелететь широко море мнил;
И тем великую отвагу принял вскоре,
Что взнесся высоко, пал, солнцем тая, в море.
Когда б с опасностью пониже полетел,
Достиг бы, может быть, к концу и уцелел.
Для смелости Колумб, я чаю, упивался,
Когда он новую страну найти старался;
Невинной простоте нанес немало бед,
Свирепства своего оставил вечный след.
Он по трудах едва успел сойти на сушу,
Простую стал терзать и неповинну душу:
Опасны принимал и тяжкие труды,
Чтоб ярости своей посеять там плоды;
Он вольности лишил, и век смутил блаженный,
Лишил того других, чего был сам лишенный.
Коль и́нных и себя сокровища лишил,
И в тесных бытие пределах заключил,
То пьянством услаждать был в нужде огорченья,
И тяжкие свои смягчать вином мученья,
Что тихо должен он терпеть в своей стране;
Но можно наблюдать умеренность в вине.
А вы, пияницы! Возляжьте и проспитесь,
Погребены вином и крепким сном, проснитесь,
Познайте вы проснясь, коль радость вам кратка.
Пробудка столь тяжка, дремота столь легка.
Слипаются глаза, вином отягощенны,
Трясутся бледные едва оживши члены;
Вы пасмурны лицем взираете на свет.
Еще ль охота вас к забаве сей влечет?
Вы видите в нем вкус; вы видите прохладу.
Какую вы нашли с похмелья в нем отраду?
Я слышу голос ваш: «Ох, голова болит!
И жажда адская всю внутренность томит!»
От лишнего питья и частого отстаньте,
И льститься мнимым сим веселием престаньте,
Здоровья и своих дней всуе не губя,
Печали позабыв, чтоб не забыть себя.