13. САТИРА
НА РАЗВРАЩЕННЫЕ НРАВЫ НЫНЕШНЕГО ВЕКА
Хоть молод я и сам и слабости имею,
Однако осуждать пороки не робею
И, зря сучки в глазах у ближних, не скажу,
Что будто я бревна в своих не нахожу.
Неправда, я его довольно ясно вижу
И больше оттого пороки ненавижу.
Я самолюбием не столько заражен,
Чтоб думать о себе, что я лишь совершен.
Пороки чуждые тогда лишь нам открыты,
10 Когда для нас свои глубоко не зарыты.
Однако осуждать пороки не робею
И, зря сучки в глазах у ближних, не скажу,
Что будто я бревна в своих не нахожу.
Неправда, я его довольно ясно вижу
И больше оттого пороки ненавижу.
Я самолюбием не столько заражен,
Чтоб думать о себе, что я лишь совершен.
Пороки чуждые тогда лишь нам открыты,
10 Когда для нас свои глубоко не зарыты.
21
Разумный человек не должен то забыть,
Что может он и сам хуле подвержен быть.
Да гнусность обнажу сего я века модных,
Не пощажу князей, вельмож, дворян природных.
Но что ж я замолчал? Что мысль мою мятет?
Примаюсь за перо — перо из рук падет,
Робею, трепещу, — чего боюсь, не знаю;
Что думал написать, мгновенно забываю
Как будто вкруг меня ревет бурливый ветр,
20 Так точно, прибодрясь, кричит мне петиметр:
«Или не зришь меня перед собою в шпаге,
Что хочешь осуждать нас, модных, на бумаге?»
— «О Муза! помоги, дай сил противустать»
— «Пиши и не робей! готова защищать;
Не страшен гнев его, грозит то паутина;
В намереньи твоем лишь истина едина;
Презря угрозы все, смелее говори…»
О люди мудрые, судьи, богатыри!
Признайтесь в том со мной, признайтесь беспристрастно,
30 Что славы ищет тот безумно и напрасно,
Который лишь на то желает в свете жить,
Чтоб неге и тщете душою всей служить,
И день и ночь над тем трудить свою головку,
Как лучше всех узнать любовную уловку
И тем приобрести хвалу от модных жен,
А ненависть того, кто глупым сотворен;
Или от таковых, которы провождают
Свой век в невежестве и моды вымышляют,
Стараясь свой болван снаружи украшать,
40 Не думая о том, чтоб разум просвещать.
Обо́зрим сонм людей сего развратна века;
Не трудно ли найти такого человека,
Который бы свой ум на то употреблял,
На что его творец сему созданью дал?
Кто просвещения для добрых дел желает,
Чем смертный человек бессмертье получает;
Стараясь соглашать веселие с трудом,
Для добродетели лишь славится умом.
Исчез совсем уж стыд, простерта наглость модна
50 И, вкоренясь в сердца, им сделалась природна;
Что может он и сам хуле подвержен быть.
Да гнусность обнажу сего я века модных,
Не пощажу князей, вельмож, дворян природных.
Но что ж я замолчал? Что мысль мою мятет?
Примаюсь за перо — перо из рук падет,
Робею, трепещу, — чего боюсь, не знаю;
Что думал написать, мгновенно забываю
Как будто вкруг меня ревет бурливый ветр,
20 Так точно, прибодрясь, кричит мне петиметр:
«Или не зришь меня перед собою в шпаге,
Что хочешь осуждать нас, модных, на бумаге?»
— «О Муза! помоги, дай сил противустать»
— «Пиши и не робей! готова защищать;
Не страшен гнев его, грозит то паутина;
В намереньи твоем лишь истина едина;
Презря угрозы все, смелее говори…»
О люди мудрые, судьи, богатыри!
Признайтесь в том со мной, признайтесь беспристрастно,
30 Что славы ищет тот безумно и напрасно,
Который лишь на то желает в свете жить,
Чтоб неге и тщете душою всей служить,
И день и ночь над тем трудить свою головку,
Как лучше всех узнать любовную уловку
И тем приобрести хвалу от модных жен,
А ненависть того, кто глупым сотворен;
Или от таковых, которы провождают
Свой век в невежестве и моды вымышляют,
Стараясь свой болван снаружи украшать,
40 Не думая о том, чтоб разум просвещать.
Обо́зрим сонм людей сего развратна века;
Не трудно ли найти такого человека,
Который бы свой ум на то употреблял,
На что его творец сему созданью дал?
Кто просвещения для добрых дел желает,
Чем смертный человек бессмертье получает;
Стараясь соглашать веселие с трудом,
Для добродетели лишь славится умом.
Исчез совсем уж стыд, простерта наглость модна
50 И, вкоренясь в сердца, им сделалась природна;
22
Нахальство, ложь, обман, притворство, гордость, лесть
Вменяет вертопрах себе в велику честь.
Но, словом, я скажу: развратны стали нравы,
В едином мотовстве сыскать стремятся славы;
В беспутной роскоши совсем утопший мот
Не видит, что уж стал не человек, а скот;
Для титла щеголя век целый суетится,
Хоть тем уж есть давно, чем быть всечасно тщится;
И, мня, что превзошел он славных всех мужей,
60 С презреньем говорит: «Не равен мне Помпей!»
Конечно, мой дружок, с тобою он не равен:
Ты славен глупостью, а тот геройством славен.
Но сколько ж таковых отыщем в мире мы?
В Париже без числа, в Москве несчетны тьмы!
Лишь разность только в том (коль взглянем к вещи прямо),
Что здесь их копии, а подлинники тамо.
Я вот чему дивлюсь, что, зная столь Париж,
И малый и большой стремятся все туды ж
И мнят, что от того они умнее будут,
70 Когда, поживши в нем, по-русски позабудут;
Но, праздно растряся там русский кошелек,
Привозят и назад ум тот же недалек,
С которым и туда отправились несчастны,
Всё те же шалуны, лишь к Франции пристрастны.
О бедная Москва! О ты, пространный град!
В тебя-то вовлекли французы сей обряд,
Чтоб, пышно живучи, в бездельи утопали,
Пороки холили, а доблести топтали,
Не думали б о том, что держит общу связь,
80 Без коей всё есть зверь: купец, крестьянин, князь;
Без коей власть — призра́к, а послушанье... греза,
Без коей нищета средь злата и у Креза.
Но то уж не в цели́; цель должность забывать
И, лежа на боку, титу́лы добывать;
Всяк умница мирской советует другому,
Чтоб век не следовать порядку никакому;
Умей лишь шаркать так, как шаркает француз,
А лгавши говорить: «Я честию клянусь!»
Умей лишь в сборищах бранить закон и бога,
90 Во все тебе дома отверстая дорога;
Вменяет вертопрах себе в велику честь.
Но, словом, я скажу: развратны стали нравы,
В едином мотовстве сыскать стремятся славы;
В беспутной роскоши совсем утопший мот
Не видит, что уж стал не человек, а скот;
Для титла щеголя век целый суетится,
Хоть тем уж есть давно, чем быть всечасно тщится;
И, мня, что превзошел он славных всех мужей,
60 С презреньем говорит: «Не равен мне Помпей!»
Конечно, мой дружок, с тобою он не равен:
Ты славен глупостью, а тот геройством славен.
Но сколько ж таковых отыщем в мире мы?
В Париже без числа, в Москве несчетны тьмы!
Лишь разность только в том (коль взглянем к вещи прямо),
Что здесь их копии, а подлинники тамо.
Я вот чему дивлюсь, что, зная столь Париж,
И малый и большой стремятся все туды ж
И мнят, что от того они умнее будут,
70 Когда, поживши в нем, по-русски позабудут;
Но, праздно растряся там русский кошелек,
Привозят и назад ум тот же недалек,
С которым и туда отправились несчастны,
Всё те же шалуны, лишь к Франции пристрастны.
О бедная Москва! О ты, пространный град!
В тебя-то вовлекли французы сей обряд,
Чтоб, пышно живучи, в бездельи утопали,
Пороки холили, а доблести топтали,
Не думали б о том, что держит общу связь,
80 Без коей всё есть зверь: купец, крестьянин, князь;
Без коей власть — призра́к, а послушанье... греза,
Без коей нищета средь злата и у Креза.
Но то уж не в цели́; цель должность забывать
И, лежа на боку, титу́лы добывать;
Всяк умница мирской советует другому,
Чтоб век не следовать порядку никакому;
Умей лишь шаркать так, как шаркает француз,
А лгавши говорить: «Я честию клянусь!»
Умей лишь в сборищах бранить закон и бога,
90 Во все тебе дома отверстая дорога;
23
Коль видят на тебе кургузенький кафтан,
Лиф долгой, полы врознь, наискосок карман,
Пучок как колокол, висящий на потыле,
(Иль инако сказать) пучок, подобный киле, —
Тогда в собраниях ты истинный герой,
Подлаживает всё под твой манерный строй.
Ты тон даешь всему, ты образец в наряде;
Но, словом, ты тогда в гульбищах, в маскераде,
В театре и в церквах для ослепленных глаз
100 Как будто в азбуке начальна буква аз;
А паче азом быть средь модных тот надежен,
Кто груб по естеству, а по притворству нежен;
Кто смотрит на красу, прищуря глаз в лорнет,
Хоть в помощи его и надобности нет;
Хоть зорче сокола, но в моде близоруки,
И будь слепей крота для добровольной муки,
Отягощай свой нос очками для того,
Чтоб, моде рабствуя, не зреть в них ничего.
Но ах! одно ль сие безумие отыщем,
110 Коль по следам людей мы по свету порыщем?
У мира модного дурачеств миллион,
Домашни правила и собственный закон;
Творят уродами большую половину,
Никто не хочет зреть на общую причину;
Сердца и разумы разъехалися врознь,
Премудрость лучшая у модна мира — кознь;
Цыганским правилом на свете богатиться,
Обманом добывать, успехом лжи гордиться;
Для прихоти тщеты, для блеска щегольства
120 Не ставить ни во что ни дружбы, ни родства;
Болтать без умолку, а толковать без толку,
Считать за плод ума речь дерзновенну, колку,
Творящу ближнему обиду и позор,
Враньем перебивать разумный разговор,
Почтенных стариков осмеивать бесстыдно,
Всех задом затирать, чтоб их лишь было видно;
Чтоб глупость в сборищах, стоя на всей красе,
Имела больше средств прославить моды все;
Здесь чоской превзойти, там шляпы дивной связкой,
130 А там какой-нибудь французской песнью, сказкой;
Лиф долгой, полы врознь, наискосок карман,
Пучок как колокол, висящий на потыле,
(Иль инако сказать) пучок, подобный киле, —
Тогда в собраниях ты истинный герой,
Подлаживает всё под твой манерный строй.
Ты тон даешь всему, ты образец в наряде;
Но, словом, ты тогда в гульбищах, в маскераде,
В театре и в церквах для ослепленных глаз
100 Как будто в азбуке начальна буква аз;
А паче азом быть средь модных тот надежен,
Кто груб по естеству, а по притворству нежен;
Кто смотрит на красу, прищуря глаз в лорнет,
Хоть в помощи его и надобности нет;
Хоть зорче сокола, но в моде близоруки,
И будь слепей крота для добровольной муки,
Отягощай свой нос очками для того,
Чтоб, моде рабствуя, не зреть в них ничего.
Но ах! одно ль сие безумие отыщем,
110 Коль по следам людей мы по свету порыщем?
У мира модного дурачеств миллион,
Домашни правила и собственный закон;
Творят уродами большую половину,
Никто не хочет зреть на общую причину;
Сердца и разумы разъехалися врознь,
Премудрость лучшая у модна мира — кознь;
Цыганским правилом на свете богатиться,
Обманом добывать, успехом лжи гордиться;
Для прихоти тщеты, для блеска щегольства
120 Не ставить ни во что ни дружбы, ни родства;
Болтать без умолку, а толковать без толку,
Считать за плод ума речь дерзновенну, колку,
Творящу ближнему обиду и позор,
Враньем перебивать разумный разговор,
Почтенных стариков осмеивать бесстыдно,
Всех задом затирать, чтоб их лишь было видно;
Чтоб глупость в сборищах, стоя на всей красе,
Имела больше средств прославить моды все;
Здесь чоской превзойти, там шляпы дивной связкой,
130 А там какой-нибудь французской песнью, сказкой;
24
Или чтоб славиться средь женщин молодцом,
Благоразумию скучать пустым словцом,—
Суть то, что лавр дает героям наша края.
Пустою щелухой сердца свои питая,
Имев в наставников французских поваров
Или с галер клеймом означенных воров,
Несчастна молодость за дорогие платы
Что может приобресть?.. Учительски развраты,
Поклоны с выжимкой, а правил никаких,
140 Безбожие и ложь — вот просвещенье их!
По сей премудрости устроивают нравы,
В ней ищут юноши ума, забав и славы;
А им и старики нередко вслед идут,
В распутстве, в срамоте оставши дни ведут,
Не терпят старины, поссорясь с рассужденьем,
И судят и решат французским заблужденьем;
Зародыша к добру не дав младым сердцам,
Вверяя нрав детей распутным беглецам,
Чтоб, моде следуя в угоду предрассудка,
150 Противу совести и здравого рассудка,
Чтоб просветить дитя, в чужие краи шлет,
И скоро видим мы заморских птах полет:
Дитя уж мужем стал, порядок знает светской,
Но разум у него не вырос, тот же детской;
Плод путешествия и отческих забот
В едином вывозе несчетных странных мод;
Отправлен баловнем, а возвращен уродом.
Вот чем родителю похвастать пред народом!
Но хвастает: сынок с французским языком;
160 Находит способы гордиться и умком.
Предубеждение к французскому манеру
Определяет всё: почтение и веру.
Коль русский позабыл по-русски говорить,
Готовы щеголи его боготворить;
Такого умницу и хвалят и ласкают,
А женщины из глаз минуты не спускают;
Что им он ни соврет, всё кажется остро,
Бранятся за него, как будто за добро,
Везде за ним бегут, собравшися толпою,
170 Желая поразить любовною стрелою;
Жеманясь перед ним, танцуют и поют,
Чего лишь захотел, то всё ему дают.
Благоразумию скучать пустым словцом,—
Суть то, что лавр дает героям наша края.
Пустою щелухой сердца свои питая,
Имев в наставников французских поваров
Или с галер клеймом означенных воров,
Несчастна молодость за дорогие платы
Что может приобресть?.. Учительски развраты,
Поклоны с выжимкой, а правил никаких,
140 Безбожие и ложь — вот просвещенье их!
По сей премудрости устроивают нравы,
В ней ищут юноши ума, забав и славы;
А им и старики нередко вслед идут,
В распутстве, в срамоте оставши дни ведут,
Не терпят старины, поссорясь с рассужденьем,
И судят и решат французским заблужденьем;
Зародыша к добру не дав младым сердцам,
Вверяя нрав детей распутным беглецам,
Чтоб, моде следуя в угоду предрассудка,
150 Противу совести и здравого рассудка,
Чтоб просветить дитя, в чужие краи шлет,
И скоро видим мы заморских птах полет:
Дитя уж мужем стал, порядок знает светской,
Но разум у него не вырос, тот же детской;
Плод путешествия и отческих забот
В едином вывозе несчетных странных мод;
Отправлен баловнем, а возвращен уродом.
Вот чем родителю похвастать пред народом!
Но хвастает: сынок с французским языком;
160 Находит способы гордиться и умком.
Предубеждение к французскому манеру
Определяет всё: почтение и веру.
Коль русский позабыл по-русски говорить,
Готовы щеголи его боготворить;
Такого умницу и хвалят и ласкают,
А женщины из глаз минуты не спускают;
Что им он ни соврет, всё кажется остро,
Бранятся за него, как будто за добро,
Везде за ним бегут, собравшися толпою,
170 Желая поразить любовною стрелою;
Жеманясь перед ним, танцуют и поют,
Чего лишь захотел, то всё ему дают.
25
Такой приезжий франт всех прадедов важнее
И всех философов ученей и умнее;
Ему все почести, к нему горят сердца;
Хоть в угол<ь> рожей будь, в нем видят молодца;
Понравиться ему за счастье чтут невесты,
Кокетки старые, подделанны Прелесты,
Искусство тратят всё, чтоб взгляд его привлечь,
180 К нему вздыхания, к нему любовна речь.
Но даром щеголь наш, как клад, не дастся в руки.
Старушка, испытав любви бесплодной муки,
К успеху своему приемля путь прямой,
Подносит милому подарок дорогой,
И скоро бедная, от страстного волненья
Весь разум потеряв, лишается именья;
Народ и экипаж, картежная игра
Не оставляют ей гусиного пера,
Которым бы могла своей плачевной части
190 Тирану упрекнуть за сделанны напасти,
Как модный умница, умея в свете жить,
Старушек разоря, не мнит о них тужить;
Хоть ползают пред ним, хоть по сту лепят мушек,
Не смотрит петиметр на голеньких старушек.
А если усмотрел в кармане пустоту,
Он тотчас обратил умильный взор на ту,
За коей получить надеется богатство,
Заводит с батюшкой и с матушкой приятство
И, обольстя семью французским языком,
200 На дочке женится, трясет их кошельком.
Что годом тратили, то тратит он в неделю
И скоро как на гроб на брачну зрит постелю.
Супруга кажется уж чучелой ему;
Что делать? — Развестись... Француз — урок сему!
Для щеголя как смерть супруга без доходов.
Но кто исчислит все развратности уродов,
В которых всякий год в России урожай?
Повсюду семена, где хочешь, распложай.
Охота к праздности, к транжирству, к волокитству
210 Младых и стариков дает простор бесстыдству.
Не токмо юноша, но ныне и старик
Лишь только думает, чтоб был к лицу парик;
Хоть сед уже как лунь, беззуб и весь в морщинах,
Хоть гнется и кряхтит, но мыслит быть в детинах;
И всех философов ученей и умнее;
Ему все почести, к нему горят сердца;
Хоть в угол<ь> рожей будь, в нем видят молодца;
Понравиться ему за счастье чтут невесты,
Кокетки старые, подделанны Прелесты,
Искусство тратят всё, чтоб взгляд его привлечь,
180 К нему вздыхания, к нему любовна речь.
Но даром щеголь наш, как клад, не дастся в руки.
Старушка, испытав любви бесплодной муки,
К успеху своему приемля путь прямой,
Подносит милому подарок дорогой,
И скоро бедная, от страстного волненья
Весь разум потеряв, лишается именья;
Народ и экипаж, картежная игра
Не оставляют ей гусиного пера,
Которым бы могла своей плачевной части
190 Тирану упрекнуть за сделанны напасти,
Как модный умница, умея в свете жить,
Старушек разоря, не мнит о них тужить;
Хоть ползают пред ним, хоть по сту лепят мушек,
Не смотрит петиметр на голеньких старушек.
А если усмотрел в кармане пустоту,
Он тотчас обратил умильный взор на ту,
За коей получить надеется богатство,
Заводит с батюшкой и с матушкой приятство
И, обольстя семью французским языком,
200 На дочке женится, трясет их кошельком.
Что годом тратили, то тратит он в неделю
И скоро как на гроб на брачну зрит постелю.
Супруга кажется уж чучелой ему;
Что делать? — Развестись... Француз — урок сему!
Для щеголя как смерть супруга без доходов.
Но кто исчислит все развратности уродов,
В которых всякий год в России урожай?
Повсюду семена, где хочешь, распложай.
Охота к праздности, к транжирству, к волокитству
210 Младых и стариков дает простор бесстыдству.
Не токмо юноша, но ныне и старик
Лишь только думает, чтоб был к лицу парик;
Хоть сед уже как лунь, беззуб и весь в морщинах,
Хоть гнется и кряхтит, но мыслит быть в детинах;
26
Желая, нарядясь, красотку уловить,
Согнутый свой хребет старается спрямить
И, силясь бодростью равняться с молодыми,
Подходит к ним под стать лишь глупостьми одними,
Лишь тем, что в нем и в них одной цены порок.
220 Такого скареда обыкновенный рок:
По милости Лаис остаться без именья,
А вскоре уж потом средь модна просвещенья
От мерзлой нежности и прочих всех затей
Безвременная смерть... и клятва от детей
За бедность, нищету, в которой их оставил,
Когда при старости себя амуром славил,
Когда давал пример к тщете и мотовству
И страстию к игре оставил сиротству
Лишь средство крайности — питаться подаяньем.
230 Таким-то жалует наш край благодеяньем
То воспитание, что светским мы зовем!
Разврата общего зародыши все в нем.
Что получили мы от модна просвещенья?
Намалевали ум, но нравы, ощущенья,
Но чувствования улучшены ли им?
Любовь к отечеству, к родным, к друзьям своим
Усредоточена ль сим просвещеньем модным?
Внимаем ли живей мы голосом природным
Урокам совести?.. Умеем ли любить?
240 Нет, нет, мы, просветясь, умеем лишь грубить
И за одну мечту друг друга ненавидеть;
Мы научилися на то лишь вещи видеть,
Чтоб их употреблять для прихоти своей,
Чтоб жадничать всего, обманывать хитрей
И грызться наконец, зверям подобясь диким.
Вот то, что к нам вошло с светильником великим,
Вот просвещения французского плоды!..
Соотчичи! доколь не все мы средь беды,
Доколь есть разумы, предрассужденья чужды,
250 А души добрые... не презрим важной нужды
Не допускать людей прельщаться злом своим,
Покажем в наготе дурачествы все им,
Как-то: тщеславиться парижскою одеждой,
А быть в очах ума российскою невеждой;
Гордиться модами, фуфайкой, башмаком,
А сидя на суде, быть пошлым дураком,
Согнутый свой хребет старается спрямить
И, силясь бодростью равняться с молодыми,
Подходит к ним под стать лишь глупостьми одними,
Лишь тем, что в нем и в них одной цены порок.
220 Такого скареда обыкновенный рок:
По милости Лаис остаться без именья,
А вскоре уж потом средь модна просвещенья
От мерзлой нежности и прочих всех затей
Безвременная смерть... и клятва от детей
За бедность, нищету, в которой их оставил,
Когда при старости себя амуром славил,
Когда давал пример к тщете и мотовству
И страстию к игре оставил сиротству
Лишь средство крайности — питаться подаяньем.
230 Таким-то жалует наш край благодеяньем
То воспитание, что светским мы зовем!
Разврата общего зародыши все в нем.
Что получили мы от модна просвещенья?
Намалевали ум, но нравы, ощущенья,
Но чувствования улучшены ли им?
Любовь к отечеству, к родным, к друзьям своим
Усредоточена ль сим просвещеньем модным?
Внимаем ли живей мы голосом природным
Урокам совести?.. Умеем ли любить?
240 Нет, нет, мы, просветясь, умеем лишь грубить
И за одну мечту друг друга ненавидеть;
Мы научилися на то лишь вещи видеть,
Чтоб их употреблять для прихоти своей,
Чтоб жадничать всего, обманывать хитрей
И грызться наконец, зверям подобясь диким.
Вот то, что к нам вошло с светильником великим,
Вот просвещения французского плоды!..
Соотчичи! доколь не все мы средь беды,
Доколь есть разумы, предрассужденья чужды,
250 А души добрые... не презрим важной нужды
Не допускать людей прельщаться злом своим,
Покажем в наготе дурачествы все им,
Как-то: тщеславиться парижскою одеждой,
А быть в очах ума российскою невеждой;
Гордиться модами, фуфайкой, башмаком,
А сидя на суде, быть пошлым дураком,
27
Знать шаркать и шутить, и есть и пить со вкусом,
Быть докой с женщиной, а с турком подлым трусом;
Или (что всё равно) на бале впереди,
260 А на войне всегда охотой позади;
Но, словом, тратить ум, и время, и спокойство,
Чтоб в моду привести разврат и неустройство;
Чтоб добродетели смеялись с торжеством,
Ругались истиной, природой, божеством!..
О преступление!.. рассудки, устыдитесь!
Сердца преступные, от страха содрогнитесь!
Рассудки, действуйте! уймите токи зла,
Да царства не падут от модного осла,
Которого легко вознесть фортуна может,
270 Да глупость знатная трудов ума не сгложет!
Карай всё вредное: нахалов, щеголей,
Кокеток, волокит, картежников, вралей,
От коих никогда не будет пользы миру!..
А ты, прекрасный пол! прочтя сию сатиру,
Не вздумай подымать войну против меня
За то, что я, порок в душе моей кляня,
Порок, являющий красавицу уродом,
Дерзнул и до тебя коснуться мимоходом.
Противу истины я тем не согрешал,
280 С худыми добрых я сатирой не смешал;
По гласу совести дая стихами толки,
Развратным лишь одним давал удары колки;
Я их описывал порочные дела,
А честным от меня едина похвала!
Быть докой с женщиной, а с турком подлым трусом;
Или (что всё равно) на бале впереди,
260 А на войне всегда охотой позади;
Но, словом, тратить ум, и время, и спокойство,
Чтоб в моду привести разврат и неустройство;
Чтоб добродетели смеялись с торжеством,
Ругались истиной, природой, божеством!..
О преступление!.. рассудки, устыдитесь!
Сердца преступные, от страха содрогнитесь!
Рассудки, действуйте! уймите токи зла,
Да царства не падут от модного осла,
Которого легко вознесть фортуна может,
270 Да глупость знатная трудов ума не сгложет!
Карай всё вредное: нахалов, щеголей,
Кокеток, волокит, картежников, вралей,
От коих никогда не будет пользы миру!..
А ты, прекрасный пол! прочтя сию сатиру,
Не вздумай подымать войну против меня
За то, что я, порок в душе моей кляня,
Порок, являющий красавицу уродом,
Дерзнул и до тебя коснуться мимоходом.
Противу истины я тем не согрешал,
280 С худыми добрых я сатирой не смешал;
По гласу совести дая стихами толки,
Развратным лишь одним давал удары колки;
Я их описывал порочные дела,
А честным от меня едина похвала!
<1774, 1797>
Воспроизводится по изданию: Поэты ХVIII века. В двух томах. Том второй. Л.: «Советский писатель», 1972. (Библиотека поэта; Большая серия; Второе издание)
© Электронная публикация — РВБ, 2008—2024. Версия 2.0 от 20 марта 2021 г.