48. ОДА
ЕГО СИЯТЕЛЬСТВУ ГРАФУ АЛЕКСАНДРУ ВАСИЛЬЕВИЧУ СУВОРОВУ-РЫМНИКСКОМУ

Герой! твоих побед я громом изумлен,
Чудясь, безмолвствовал в забвении приятном;
Но тем же громом я внезапно возбужден,
В восторге зрю себя усердию понятном.
Сорадуясь огню, чем грудь моя горит,
Мне гений лиру дал с улыбкой нежных взоров,
И лира петь велит:
«Велик, велик Суворов».

«Правдив сей глас,— твердят враждебные толпы, —
То знает наша грудь, тверда как горный камень;
Но взгляд Суворова — скользят у нас стопы,
И превратится в лед турецких персей пламень.
Единым именем он — молнии удар;
Где он, уже молчат орудий наших звуки,
Нас кроет хладный пар
И сотрясутся руки.

Узря волнуемый его пернатый шлем,
Пагубоносную мы зрим себе комету,
Предтечу бурных туч со пламенным дождем,
Носящих гибель нам, стыд вечный Магомету.
Приближится она — приближатся оне,
Расторглися — летят перуны беспрестани.
Вотще визирь в огне
Подъемлет к небу длани.

Вотще возносит он со воплем алкоран,
И, видно, наш пророк не в небесах, во аде;
До турок ли ему, он сам себе тиран.
Мы престаем просить глухого о пощаде;
Мы престаем и, знав, что к нам Суворов строг,
От ядер пушечных не ждем приятных следствий,
И легкостию ног
Спасаемся от бедствий».

Так враг признателен! что ж росские полки?
Их глас, как сонмы вод, шумящ и совокупен:

«Суворов где, там власть всемочныя руки,
Там страха нет сердцам, и самый рок приступен.
В его деснице меч нам светлый облак в день,
Столп огненный в ночи, стремящий в сопостаты
Смертей различных тень
И молнии крылаты.

Где он, там каждый строй и каждый полк — стена,
Все — твердый адамант, и все единодушны;
Нам гладок путь — холмов кремнистых крутизна;
Единый миг — и все готовы и послушны.
Пусть Рымник с Кинбурном соплещут славой нам,
Сраженны где чалмы — забавная потеха! —
Различно по полям
Катались как для смеха.

Что сих побед вина? герой наш мало спит,
Исполнен к отчеству любви и к богу веры;
Он скор, неутомим, предчувствует, предзрит,
Спокойно зиждет всё, сообразует меры,
Любим подвластными, их попечитель нужд,
Труды являет им как некие забавы;
Корысти подлой чужд,
Ревнитель россам славы.

Коль славно для него и днесь и в поздный век!
Германских вождь полков, с ним лавры разделяя,
Руководителем своим его нарек,
Почтеньем воскрилен и зависть попирая.
Великих свойство душ! достоинства любя,
Кобургский как герой и действует и мыслит,
Возвышенным себя
Чрез униженье числит».

Таков, Суворов, ты под шлемом и с мечом,
Таков, как молнии твои в противных мещешь;
Но ты же с ласковым и радостным лицом
Средь лика чистых муз и песням их соплещешь;
Почтен сединами, средь шума, средь войны
Минуты для наук искусно уловляешь,
С цветами тишины
Ты лавры сопрягаешь.

Герой с героями, при важности бесед
Как рвеньем пламенным ко благу россов дышишь,
И, мыслями вперен грядущих в связь побед,
Шутя, к младенцам ты, как быть героем, пишешь.
Велик, велик тобой описанный герой;
Но я, коль сердцем я своим не обольщаюсь,
В нем вижу образ твой
И оным восхищаюсь.

О! если б мне твой дух и легкое перо,
Изобразил бы я... Судьба не так решила:
Вития слабый я, усердье лишь быстро́,
Усердие быстро — изнемогает сила.
Ты, снисходя мне, граф, доволен оным будь,
Прими, прими мой стих, что сердце мне вещало,
В себе питала грудь,
Усердье начертало.

Услужливый зефир, обрадуй, воскрились,
Неси к Суворову, неси мой голос лирный!
Любезен, ласков, ты там с громом подружись
И звукам бранных труб вещай приветства мирны.
Летя к нему, не бойсь: приятен им герой;
Пременят для него угрюмость разговоров
И повторят с тобой:
«Велик, велик Суворов».