Похвал, о Елагин, достоин ты неложно — Любителям наук тебя хвалить всем должно; Хоть песнями поныне еще ты процветал, Но и в них ты свой ум довольно показал; Ты страсть любовную толь в них изображаешь, Что кто их станет петь, к слезам тех принуждаешь; И тем поныне любви поэтом у всех слыл, Зачем, скажи, тя слог сатир ныне прельстил? Зачем на беззаконный порок глас возвышаешь, Петиметров ныне в своих стихах ругаешь; Зачем из всех страстей сие ругать избрал И на безвредную другим лишь ты напал? Молчишь про тех, кои велик всем вред наносят И равно мщения с неба просят; Праведно за сие всем ненавидим стал И брань на ся навлек вмест прежних похвал; И все ныне люди мнят, о Елагин, о тебе, Что ты тщился отмстить учиненную злость себе; Не музой наставлен сии стихи ты пел, Но в злобе ты равной какою фурией кипел; И о чем бы сия страсть руганию достойна, Прежде всего мнится, но рассмотреть пристойна, Всяк щеголь лишь мысли́т, как бы себя убрать, Как бы уборами красы себе придать; О всем же прочем он никак не помышляет, Имение свое в младых днях проживает; Пред зеркалом чуть не целый день сидит, О уборах мысля, часто всю ночь не спит; Но ум мой еще в том смеху не обретает, — Небо разны дары на смертных изливает: Иной над деньгами день и ночь все сидит, Другой же с трубою в нощное время бдит;
377
Смотрит на планеты и цифрами толкует, Чудно составленье вселенной испытует; Многие ж, мнимым златом всуе прельстясь, В химии трудятся, оное найтить льстясь; Или к механике любовь зельну имеет; Иль над стихами часто всуе потеет; И так всякий к тому особливо рожден И веселится тем, во что он упражнен. Так равно и петиметр только в одно то тщится, К чему определен судьбиною родиться; Убором он меня своим не огорчит; Нрав его веселый всех людей веселит. Есть ли досада в том, себя кто одевает, Хоть ежедневно он обнову надевает? Никого другого он тем ведь не вредит, Коль свое имение в наряды истощит. Однако и о том сколь тайно ни считаю, Еще я никого поныне не обретаю, Кто б в одни уборы именье промотал И без других страстей от них бы нищим стал. Лишь видом он своим весь взор мой привлекает И не меньше того веселостью прельщает; Всегда весел и смел, в компании смешон, Но не для того, чтоб всем глуп казался он, Умом лишь он своим беседу утешает И для того смешон, что смешным быть желает; Но часто то бывает, коль случай то велит, Что постоянну речь и щеголь говорит, И в ней, наоборот, толь разумен быть зрится, Коль незнающему он прежде смешон мнится. Так больших пороков не нахожу я в нем, Разве последовать нань отцу смертным всем Ходить нагим, как он, иль листья сплетая. Свой стыд чтился прикрыть, иных одежд не зная; Но и тому потом творец наш показал, Чтоб кожею зверей он тело прикрывал. И с того времени, одежды пременяя, С клима́том разных мест иль с вкусом соглашая, Иной народ себе власам расти давал, Другой же чтоб брить их в закон себе считал; Многие же себя коротко одевали, А у нас в старину озямы в моде стали,
378
Но как стал наш народ от суровств отвращен, Коммерцией со всей Европой сообщен, Тогда отцы наши их моды пренимали, Азиатски нравы с брадами покидали. А ты разве хочешь опять возобновить И давно умершу браду нам воскресить, И вместо б кафтанов озямы надевали, Поверь, мой друг, ты мне, — твои труды пропали: К старинным уборам ты не можешь прельстить, Но сам коли хочешь в озямах ты ходить, Тебе теперь, скажу, никто не запрещает, Но так же по тебе никто не подражает; Но коль боишься ты смешну всем людям быть, То лучше для тебя, нежель злодеем слыть. Но что в твоем письме еще я ненавижу, Что более злости, нежель разума вижу: Подумай ты сам, как можно с умом сказать, Будто бы петиметр не знал себя убрать; Всем Жоликёра совету вопрошает, Будто б без него, как нарядиться, не знает. Жалею о тебе, что как ты ослеплен, Со злобы не видишь, коль вдруг стал отдален От того, описать что столь ты долго тщился, И в щеголя мужик деревенский родился. Знатно стихов к своим ты мыслям не прибрал, Не то, что ты хотел, но что мог, то писал. Признайся без сердца ты в незнании твоем, Ей, то лучше мнится мне в слабом уме моем, Чтоб выразить кому в стихах мысль не уметь, Нежели поэту толь слабую иметь. Итак, мое письмо теперь окончаю, Лишь при конце тебе еще я вспоминаю, Чтоб впредь ты никого толь злобно не ругал, И коль страстен писать, — о чем другом писал; Что в себе имеешь, в других людях не брани, По одной наслышке ты Расина не хвали. Равно смешно, мнится, творцов-немцов ругать, Как, не разумея, французских похвалять. Прогнавши злобу всю, нем, подумай о тебе И пороки свои изочти ты сам в себе, Сие сколь можно было тебя ими ругать, Ежели б противу тебя кто стал писать.
379
Ныне же, коль можно, в вине своей признайся, Лучшими стихами оправиться старайся, И дикие поля прекрасные похвалий, Иль чрез трагедию к слезам нас принуждай. Коль дух в тебе парящ и мысль имеешь смелу, Возьми звучну трубу и следуй с ней Гомеру. Славные героев дела нам воспевай, А сатиры ты впредь отнюдь не начинай. Всегда вредно тому, коль кто других ругает, Всяк автора бранит, хотя ее читает. А ты начальником довольно показал, Что не к ней ты рожден, хоть сколько ни писал.
1753
Неизвестный автор
Воспроизводится по изданию: Поэты ХVIII века. В двух томах. Том второй. Л.: «Советский писатель», 1972. (Библиотека поэта; Большая серия; Второе издание)