37
А. Р. Воронцову
Monsieur. Depuis quelques jours mon cœur criblé, pour ainsi dire, de douleur semble se dilater et se rouvrir à la joie; mon esprit inactif paraît pouvoir encore reprendre un peu de vigueur. Ma bonne amie, ma sœur, est arrivée ici le 2 de ce mois avec mes deux petits enfants, accompagnés de mon frère. Il était donc dit, qu'emmené par un concours de circonstances inexplicables presque à moi-même jusqu'au bord du précipice, que dis-je au bord, abimé dans un
gouffre d'autant plus affreux qu'il me menaçait d'une extinction du sentiment, je me trouve tout d'un coup surnageant sur l'abîme et capable encore d'approcher de l'idole commun à tous les individus du [genre] humain, du bonheur, que chacun revêt des formes, que son imagination se plaît à parer de fleurs ou entourer de poignards ou de breuvages mortels. Capable de bonheur? Oui, monsieur, je le suis. Avec d'autant moins d'ambition que, plus avide de gloire, avec une âme accoutumée à ne s'émouvoir qu' à l'approche des objets qui n'effarouchent pas le sentiment, inconnu à l'univers, avec des êtres qui me sont chers, je puis vivre content. Oui, vivre; oui, je vivrai encore, et je ne végéterai pas. Un changement si subit dans mon être, une nouvelle vie; pour ainsi dire, du bonheur, et à qui le dois-je? Uniquement à Votre Excellence. Vous vous êtes plu à accabler de bienfaits un homme dont tout le mérite n'a été que de devenir malheureux par une étourderie impardonnable à son âge. Que vous dirai-je? Quelle reconnaissance attendez-vous? S'il ne faut que vous aimer... vous adorer est encore trop peu... Une larme devant votre portrait que je reçois des mains de ma bonne amie... Sentez-la, monsieur; voilà tout ce que vous pouvez avoir de moi.
La dernière lettre que j'ai eu l'honneur d'écrire à Votre Excellence, n'est point partie, comme je l'apprends, par l'occasion qui y est énoncée, mais par une autre aussi sûre. Je crains, après tout ce que j'ai entendu de ma sœur qu'elle ne vous déplaise. Oh, comme je voudrais être loin de tout ce qui en a l'apparence! Grondez moi, donnez moi quelquefois, et même souvent, des conseils d'ami, de père; car je jure à Votre Excellence, que j'en ai besoin plus que jamais. J'avais osé demander à Votre Excellence le Voyage de Lesseps. Je l'ai reçu de Moscou avec les miens. J'ai demandé que vous vouliez bien vous charger de me faire passer la Bibliothèque Physichoécono-mique qui est parmi mes livres, mais j'apprends qu'ils sont emmenés à Moscou. Je demande bien pardon de la peine inutile que j'ai pu donner à Votre Excellence. Je borne ma prière à présent à deux almanachs dont j'avais coutume de faire présent à mes petits au nouvel an: un de Gotha en français, un de Cœttingue ou de Berlin en allemand, le tout avec des estampes.
Après ce que Votre Excellence a fait pour moi et les miens, vous vous plaignez encore du refus que ma belle sœur a fait à l'offre que vous lui avez faite à son départ. Vous voulez que cela soit de sa part une fausse délicatesse. Vous ne m'avez pas fait rougir en acceptant vos bienfaits. Mais quel homme
êtes-vous donc? Vous voulez qu'on abuse de votre bienveillance, ou, pour mieux dire, vous prétendez qu'il est tout-à-fait impossible d'en abuser.
Quant à mes deux aînés, je suis et serai tranquille: ils vivront sous vos auspices. Il m'est doloureux d'avoir été privé d'eux, sans avoir pu achever leur éducation. Elle peut avoir péché par quelques côtés, mais ce n'est que dans 4 ou 5 ans qu'on pourrait juger des principes sur lesquels elle se dirigeait. Le Ciel en a ordonné autrement, et sans être Pangloss, peut-être est-ce pour le mieux; car on a vu très souvent les éducations les plus soignées produire des monstruosités, uniquement pour avoir péché ou plutôt pour n'avoir pas eu attention à des circonstances quelquefois imperceptibles. Ainsi je me console que dans un âge où la raison tâte à abandonner la béquille de l'enfance, ils aient senti le malheur, leçon toujours admirable qui ramène l'homme à son état primitif, qui d'un être trop orgueilleux des grandeurs de convention en fait un être simple, et d'un être dégradé fait un homme.
Dans mes heures de loisir je me propose de faire quelque chose pour l'instruction de mes aînés. Mais comme j'en ai fait serment ou donné parole à Votre Excellence, car cela équivaut, de ne rien faire dont vous n'ayez connaissance, ils ne l'auront que par vos mains, et vous aurez la bonté d'en retrancher ce qui ne sera pas convenable.
Depuis que mes amis sont arrivés, je suis devenu plus sédentaire, et je crois que je fais mieux. Nous ne pourrons partir d'ici qu'au printemps; on m'offre même de me laisser ici jusqu'à l'hiver qui vient, mais je ne ferai en ceci que ce que Votre Excellence décidera. Quoique j'ai retardé mon voyage pour cause de lassitude et que je désirais avoir des nouvelles des miens, j'ai réellement été malade pendant trois semaines: une fièvre catarrhale et une saignée de nez abondante. Daignez, monsieur, me donner de vos nouvelles, et soyez persuadé que je serai toute ma vie avec les sentiments de la reconnaissance la plus vive et le respect le plus profond.
Monsieur de Votre Excellence le très humble et très obéissaut serviteur.
A. Radischeff.
Tobolsk.
Le 8 Mars 1791.
Mon frère part aujoud'hui pour retourner chez lui, et c'est avec lui que j'envoie cette lettre.
Перевод
Милостивый государь.
Уже несколько дней мое сердце, израненное скорбью, если можно так сказать, как будто успокаивается и вновь раскрывается для радости; мой праздный бездейственный ум может еще, кажется, вернуть себе немного сил. Мой добрый друг, моя сестра, 1 прибыла сюда 2-го числа сего месяца с двумя моими малютками в сопровождении моего брата. Видно, судьба хотела, чтобы, приведенный стечением обстоятельств, для меня самого почти необъяснимых, на край пропасти, что говорю я – на край! – низвергнутый в бездну, тем более ужасающую, что она угрожала мне утратой чувства, я внезапно оказался выплывшим из пучины и способным еще приблизиться к кумиру, общему для всех представителей рода человеческого – к счастью, облекаемому каждым в ту форму, которую его воображение на свой лад украшает цветами или окружает кинжалами или смертоносным зельем. Способен ли я к счастью? – Да, милостивый государь, способен. С тем меньшим честолюбием, что я, с большей жаждой славы, с душой, приученной приходить в волнение лишь при приближении предметов, не отпугивающих чувства, неизвестный миру, окруженный дорогими мне существами, могу жить и быть довольным. Да, жить; да, я еще буду жить, я не стану прозябать. Такая неожиданная перемена во всем моем существе, новая, так сказать, счастливая жизнь – и кому я обязан этим? Единственно вам, ваше сиятельство. Вам угодно было осыпать благодеяниями человека, вся заслуга которого заключалась в том, что он стал несчастным по безрассудству, непростительному в его годы. Что же мне сказать вам? Какой признательности вы ожидаете? Если надобно лишь любить вас... обожать вас еще слишком мало... Слеза перед вашим портретом, 2 который я принял из рук моей доброй подруги... поймите эту слезу милостивый государь, это все, что вы можете получить от меня.
Последнее письмо, которое я имел честь написать вашему сиятельству, отправлено, как я об этом узнал, не с той оказией, о которой я в нем сообщаю, но с другой, такой же верной. После всего, что я услышал от моей сестры, боюсь, как бы оно не оказалось вам не по душе! О, как бы я хотел быть далеко от всего подобного. Браните меня, давайте мне порою, даже часто,
советы друга, отца, ибо я клянусь вашему сиятельству, что я в них нуждаюсь более, чем когда-либо. Я взял на себя смелость попросить у вашего сиятельства Путешествие Лессепса. 3 Я его получил из Москвы вместе с моими. Я просил, чтобы вы соблаговолили обременить себя пересылкой Физико-экономической библиотеки, 4 находящейся среди моих книг, но узнал, что они увезены в Москву. Я очень прошу извинить меня за излишнее беспокойство, которое я мог причинить вашему сиятельству. Теперь я ограничиваю мою просьбу и прошу два альманаха, которые я имел обыкновение дарить моим маленьким на новый год: один Готский 5 на французском языке и один Геттингенский или Берлинский – на немецком, оба с картинками.
После того, что вы, ваше сиятельство, сделали для меня и моих близких, вы еще сетуете на отказ моей свояченицы от того, что вы ей предложили перед отъездом. Вы считаете это ложно понятой щепетильностью с ее стороны. Вы не заставили меня краснеть, принимая ваши благодеяния. Но какой же вы человек? Вы желаете, чтобы вашей благосклонностью злоупотребляли, или, лучше сказать, вы утверждаете, что ею совершенно невозможно злоупотребить.
Что касается до моих двух старших, 6 то я за них спокоен и буду спокоен; они будут жить под вашим покровительством. Мне прискорбно, что меня лишили их, когда я еще не мог закончить их воспитания. Оно, возможно, и имело погрешности в некоторых отношениях, но ведь только года через 4 или через 5 можно будет судить о правилах, которые лежали в его основе. Небу было угодно иначе, и, не будучи Панглоссом, 7 скажу – может быть, это и к лучшему, ибо часто можно видеть, что самое тщательное воспитание производило чудовищ единственно по той причине, что слишком много было совершено ошибок или, скорее, мало обращалось внимания на обстоятельства, иногда и неприметные. Итак, я утешаюсь тем, что в возрасте, когда разум пробует покинуть костыли младенчества, они испытали горе – урок всегда замечательный, который возвращает человека к его первоначальному состоянию и из существа, возгордившегося условными почестями, делает существо скромное, а из существа падшего делает человека.
В часы досуга я предполагаю написать кое-что для образования моих старших, но так как я поклялся или дал слово вашему сиятельству, что равносильно, не делать ничего без
вашего ведома, они получат это лишь из ваших рук и вы окажете милость устранить оттуда все, что окажется несообразным.
С той поры, как приехали мои друзья, я стал большим домоседом и думаю, что поступаю правильно. Мы не сумеем уехать до весны; мне предлагают даже оставить меня здесь до будущей зимы, но в этом отношении я сделаю лишь так, как угодно будет вашему сиятельству. Хотя я отложил свое путешествие по причине усталости и потому, что мне хотелось получить известия о своих близких, но я, действительно, проболел в течение трех недель: катарральная лихорадка и сильное кровотечение из носа.
Соблаговолите, милостивый государь, сообщить мне о себе и будьте уверены, что я пребуду до конца моей жизни с чувством живейшей признательности и с глубочайшим почтением к вам, ваше сиятельство, милостивый государь, покорнейший и нижайший слуга
А. Радищев.
Тобольск,
8 марта
1791 г.
Мой брат уезжает сегодня обратно к себе домой, и это письмо я отсылаю с ним.