59
А. Р. Воронцову
Monsieur.
Aujourd'hui il y a un mois que nous sommes sortis d'Irkoutsk, et depuis ce temps nous n'avons eu aucune nouvelle de Russie; si j'y ajoute les quinze jours qu'elles nous ont manquées avant notre départ, cela faira environ sept semaines. Point de lettre de Votre Excellence, point de lettre de mes enfants, point de mon père... Si on se sent encore quelque attachement à la vie, vous l'avouerez qu'un pareil état est bien pénible. Ma sœur n'en a non plus point de nouvelles de sa mère, ni de sa sœur, ni de son frère. M-me Rgéwsky ne lui a point écrit depuis plus de deux mois. Serions nous oubliés tout à fait? Non, je ne saurais me le persuader. Non, mais c'est l'éloignement de lieu, les hommes, et... que sais-je encore quoi. De même qu'au physique plus le mouvement s'éloigne du centre, où gît son principe, plus il devient faible; de même, plus les hommes s'éloignent du centre de l'état, moins ils sentent l'énergie qui les meut. En certains cas, ils perdent jusqu'à la sensibilité, je ne dois point me plaindre de mon état, je me le suis attiré moi-même; aussi personne ne m'entend gémir sur
mon sort. Concentré dans moi-même, ma douleur, renfermée dans mon âme, ne rend qu'un écho sourd qui ne retentit point au dehors, que de temps en temps, et souvent par surabondance de sensation pénible (vous en êtes quelquefois le témoin) et toujours comme malgré moi. Votre indulgence m'excusera; votre sensibilité y porte souvent un remède salutaire.
Le commencement de mon séjour ici est très pénible. Ma sœur est malade depuis 15 jours, et garde le lit. Mes enfants l'ont été tour à tour, quoique légèrement, et moi qui toujours eut la tête faible, je prends tous les jours des vapeurs du poile. Notre logement y contribue, et les gelées bien fortes, encore plus. Depuis la nouvelle lune il gèle 32 et 32 1/2 dégrés; depuis huit jours une seule journée n'a été que de 23 dégrés. Nous sommes dans le meilleur des mondes possibles, me disait hier au soir Pangloss avec lequel je m'entretenais. Pangloss, que n'ai-je ta philosophie! On te pend, et tu dis que c'est pour le mieux. Mais si je puis trouver des raisons pour ma condamnation, je n'en trouve aucune pour être privé de nouvelles. Je réitère donc ma prière à Votre Excellence, telle que je l'ai exprimée dans ma dernière lettre d'Irkoutsk. Ah pardonnez, monsieur, pardonnez mes importunités: s'il est possible de se raidir contre le malheur, la gêne porte toujours atteinte à notre humeur. Et à qui m'adresser, si ce n'est à celui, qui sent combien il est facile d'aggraver la douleur d'une âme souffrante, à celui qui y porte du soulagement, à vous.
J'ai l'honneur d'être avec le plus profond respect, monsieur, de Votre Excellence le très humble et obéissant serviteur
A. Radischeff.
Le 20 Janvier
1792
Ilimsk.
Перевод
Милостивый государь.
Сегодня исполнился месяц, как мы выехали из Иркутска; с этого времени мы не получали никаких известий из России; если я добавлю еще недели две до нашего отъезда, когда мы также были лишены их, получится около семи недель... Ни
одного письма от вашего сиятельства, ни одного от детей, ни одного от отца... Вы сами признаете, что такое положение весьма тягостно для того, кто еще питает хоть какую-то привязанность к жизни. Сестра моя также не имеет никаких вестей ни от своей матери, ни от сестры, ни от брата. Госпожа Ржевская совсем не пишет ей уже больше двух месяцев. Неужели мы совершенно забыты? Нет, я не могу убедить себя в этом. Нет, это просто отдаленность мест, людей... и почем я знаю, что еще? В мире физических явлений, чем дальше движение удаляется от источника, его возбуждающего, тем более оно ослабевает; точно так же, чем дальше удаляются люди от центра страны, тем слабее они ощущают движущую их силу. В некоторых обстоятельствах они теряют даже способность чувствовать. Я нисколько не должен жаловаться на свое положение, я сам навлек его на себя, поэтому никто и не слышит моих сетований на судьбу. Я живу замкнувшись в себе, и скорбь моя, затаенная в душе, издает лишь слабый стон, другим не слышный, да и то лишь иногда и чаще от преизбытка тягостных чувств (тому свидетелем порою бываете вы) и всегда вопреки моей воле. Ваша снисходительность извинит меня; ваше сочувствие часто приносит мне спасительное исцеление.
Начало моего пребывания здесь весьма тяжело. Сестра моя больна уже две недели и не покидает постели. Дети мои также поочередно болели, хотя и легко, а я, с моей болезненной головой, каждый день страдаю от печного угара. Жилье наше содействует этому, а весьма сильные морозы и того более. С новолуния морозы стоят в 32 и 32 с половиной градуса; за всю неделю выдался только один день, когда было 23 градуса. Мы живем в лучшем из миров, как сказал мне вчера вечером Панглосс, с которым я беседовал. Панглосс, почему я не такой философ, как ты! Тебя вешают, а ты говоришь, что это к лучшему! Но если я могу найти основания для моего наказания, то не нахожу ни одного, почему я лишен известий. Итак, возобновляю мою просьбу к вашему сиятельству в том же виде, как я выразил ее в моем последнем письме из Иркутска. О, простите, милостивый государь, простите мою назойливость: если возможно не поддаваться несчастью, то стесненные обстоятельства всё же действуют на состояние духа. И к кому же мне обратиться, если не к тому, кто чувствует, как легко усилить боль страдающей души, к тому, кто приносит ей облегчение, к вам!
Имею честь, милостивый государь, быть нижайшим и преданным слугою вашего сиятельства
А. Радищев.
20 января 1792 г.
Илимск.