60
А. Р. Воронцову
Monsieur.
Quelle différence de la situation de mon âme à présent de celle où elle était au départ de ma dernière lettre à Votre Excellence. Triste et presque malade, je me nourrissais de douleur; mon âme ne pouvait s'exhaler qu'en plaintes. Aussi votre bonté ordinaire attribuera à cette espèce de spleen passager mes lamentations. Il y a deux jours que j'ai été amplement dédommagé de mon attente... Deux lettres de Votre Excellence et une troisième antérieure à bien d'autres que j'ai déjà reçues; probablement c'est celle dont mr. Laxmann était porteur, car à mon départ d'Irkoutsk il n'y était pas encore. Plusieurs lettres de mes enfants. Enfin je ne puis assez me louer des bontés que Votre Excellence me fait éprouver de la part de mr. le gouverneur-général. Me voilà revivifié, et les ressorts de mon âme remontés pour autant que cela peut l'être. Le chagrin est renvoyé au fond du sac, et Dieu merci, ayant recouvré un peu de bonne humeur, je suis plus tranquille, et ma tête est à sa place. Que de grâces n'ai-je point à rendre à Votre Excellence pour les envois qui je viens de recevoir! Non seulement vous me nourrissez, vous m'habillez, vous me donnez dans les livres un passe-temps agréable, mais vous ôtez à mon état tout ce qu'il peut avoir d'horrible. Vous écoutez mes lamentations avec bonté, vous me plaignez et me consolez. Oui, je le dirai: si mon malheur a été de nature à pouvoir endurcir une âme sensible, ce n'est que votre bonté et votre compassion inaltérables qui ont pu rendre un homme, presque aliéné, à lui même, à ses enfants, à ses proches; à présent je puis dire que je vis encore, et je vous assure, que mon existence est passable. Que ne vous dois-je pas pour autant de bienfaits? Ce qui
m'attriste c'est que mon âme dans sa reconnaissance ne paraisse rester au dessous de leur niveau.
Comme Votre Excellence daigne condescendre à des détails pour me chausser et me vêtir, je ne crains pas de l'importuner en lui présentant aussi quelques détails qui me regardent dans mon séjour à Ilimsk. Ayant vécu avec peu d'économie à Pétersbourg et fait beaucoup de dettes, le croiriez-vous, que je pense à thésauriser, peut-être gauchement; car il me semble que le métier d'avare ne sera jamais mon métier; toutefois de l'argent que j'ai reçu de Votre Excellence et du peu que ma sœur a pu apporter, nous avons pu mettre de côté 1500 r.
Le gouverneur-général a eu la bonté de s'en charger et l'a mis entre les mains d'un machand qui, en s'obligeant à payer les intérêts jusqu'à l'ouverture du commerce de Kiachta, à voulu partager tout le profit que cette somme pourrait lui apporter, en traficant avec les Chinois. Ce qui m'a porté à faire ce pas, c'est qu'on m'avait dit à Irkoutsk que le vivre ici serait plus cher qu'à Irkoutsk. J'ai donc voulu avoir un supplément de recette, pour obvier aux dépenses nécessaires de la maison. Sur ce qu'on m'avait dit du haut prix des denrées et du manque de plusieurs choses et ustensiles de nécessité absolue, nous a porté à faire beaucoup de provisions à Irkoutsk, et nous sommes maintenant fournis pour plus de six mois de toutes les choses nécessaires. Etant à présent sur les lieux, je vois que tout ce qu'on m'avait dit a été exagéré. Il est certain que la farine de seigle est à meilleur marché à Irkoutsk qu'ici; il est aussi vrai qu'Ilimsk et ses environs ne produisent rien, mais rien du tout; mais à cent verstes et au delà la contrée est abondante, et Ilimsk est au centre d'une communication de deux fleuves, de l'Angara et de la Lena, dont les bords fertiles de la première nourissent la stérilité de l'autre. Il y a ici même un entrepôt, et toutes les petites habitations du haut de l'Ilimsk s'approvisionnent ici à leur grand détriment, parce que bien souvent ils achètent le pain de seigle à 50 et 60 сор. le poud. Il est certain que toutes les denrées sont ici beaucoup plus chères qu'à Tobolsk, par exemple, mais il n'y a que le pain de seigle qui soit ici plus cher qu'à Irkoutsk; le reste est à meilleur marché. Par ex., le pain de seigle est à Irkoutsk cette année-ci, qui est une année d'abondance, à 20 сор. le poud, ici à 30 сор., le froment à 55 jusqu'à 70 сор., ici à 35 et 40;
la viande de bœuf est à Irkoutsk à 80, ici à 70 с le poud; le beurre ici est pourtant un peu plus cher: à Irkoutsk à 3 r. 50 сор., ici je l'ai acheté à 3.75. Le poisson est ici à meilleur marché, c'est a dire le sterled et l'esturgeon; on le vend à 1 r. 25 le poud; mais le gros du peuple se nourrit avec les omoulis, espèce de hareng, qui vient de la Sélénga. Il est aussi vrai qu'il y a ici peu d'artisans. On voit qu'il y en eut, quand Ilimsk était une ville, et principale ville de ces contrées. Il n'y a ni cordonnier, ni tailleur, ni chandelier, ni serrurier. Mais n'est ce pas la même chose dans bien des villes de la Russie où l'on s'approvisionne une fois dans l'année et l'on vit dans l'aisance. Voilà le cas d'Ilimsk. Il faut savoir s'approvisionner à temps et dans les lieux convenables: bien des choses que l'on achète en ville, à la campagne on les fait soi-même et avec beaucoup plus de profit; par exemple chandelles, dragées de plomb etc., et pour m'orienter quant à cela, j'aurais recours à Votre Excellence, tant il y a qu'on peut devenir impudent. En fait de métier, je suis très ignorant; mais si Votre Excellence voudra bien m'aider de quelques livres analogues, je pourrais me tirer d'affaire. Un livre russe que je ne connais que sur parole Открытие художеств, un livre allemand Hallens Natürliche Magie, Le dictionnaire de chimie de Maquer et quelque livre économique en français me seront d'une grande utilité.
Si le commerce de Kiachta se renouvelle, comme il y a apparence, le bon marché sera encore plus grand à bien des égards, et tout ce qui est marchandise étrangère, baissera de prix. Quant à cet article, je ne m'en inquiète plus: ma provision est faite pour l'année. Vu le peu d'étendue de pays plat, le foin est ici, sinon une chose chère, tout au moins très rare. Chacun en a pour soi, en petite quantité, et ne peut en céder, ce qui me fait penser à affermer quelque bout de prairies qui sont éloignées au moins de 25, 30, 40 et même 50 verstes. Si le malheur en voulait, que mon séjour dût être plus long qu'il ne m'est permis d'espérer, je déffricherai quelque coin de terre d'une dizaine de déssiatines pour en faire à tour de rôle un champ labourable et une prairie, et pour être en état d'entretenir des chevaux et des bêtes à cornes. Pour le présent mon étable est garnie de quatre bêtes vivantes, d'une vache, qui nous nourrit de son lait, de son veau, d'un mouton que
nous engraissons et d'un cerf femelle, présent d'un Toungouse.
Quant à mes occupations, elles sont assez bornées et uniformes. La matinée est employée avec mes enfants, l'après-dîner à faire une très courte promenade et le reste du temps à lire. C'est ma meilleure occupation et, grâce à vos soins généreux, la source n'en tarit pas. En m'exhortant à la patience et à la résignation, Votre Excellence dans la dernière de vos lettres m'exhorte à me repentir de ce que j'ai fait, en ajoutant qu'un repentir sincère et bien marqué pourrait contribuer à l'adoucissement de ma situation présente. Ah que ne ferai-je, pour me rapprocher de mes enfants! Mais quel peut être ce repentir sincère? N'a-t-il pas été bien vif, bien caractérisé, du premier moment, que j'ai été privé de toute communication avec les miens? Et à présent dans cet éloignement affreux, qui doit donc être témoin de la douleur de mon âme; faut-il des serments que j'aurais plutôt voulu perdre un bras, une jambe et n'avoir point fait ce que j'ai fait; faut-il donc encore des humiliations? Hé, ces fers, s'ils n'ont point atteint l'âme, ni flétri le cœur, n'étaient-ils pas suffisants pour la multitude; faut-il des garants, que je ne retomberai plus dans la même faute? Voilà quatre enfants, du moins tant qu'ils sont en bas âge, et ma parole. Croyez qu'elle est plus forte, que tous les liens et entraves. C'est la gêne qui nous endurcit, la bienveillance émeut l'âme, et si l'on veut des exemples, on corrige les enfants beaucoup mieux par la douceur que par les coups. Pardonnez, ah pardonnez. Vous qui êtes souvent le dépositaire de ma douleur, douteriez vous que je ne me repens pas? – Je prends à témoin tous les préposés des endroits où je me suis arrêté. Que peut-on me mettre à charge? Même à Tobolsk, où Votre Excellence a cru qu'il ne m'était point profitable de rester, là même on pourra recueillir le souvenir des jours passés dans l'amertume.
Je finis pour ne point devenir ennuyeux. Si le sort voudra faire tarir la source de mes larmes, ce ne sera qu'un surcroît de motifs à ma reconnaissance. Si mes malheurs ne doivent finir qu'avec ma vie, ce ne sera aussi que là le terme où je ne sentirai plus vos bontés; si même vous m'oubliez, votre culte se conservera intact dans mon cœur, tant qu'il palpitera. Ma sœur a l'honneur de présenter ses respects à Votre Excellence.
Ilimsk, le 6 Février 1792.
P.S. Je reprends la plume pour demander excuse à Votre Excellence d'une lettre officielle, que j'ai eu l'honneur de lui adresser d'ici, quoique datée d'Irkoutsk. L'occasion où elle sera présentée à Votre Excellence peut excuser le motif qui me l'a fait écrire.
Ma sœur, qui est encore très faible, mais qui a lu ma lettre à Votre Excellence, me gronde de ce que je n'ai pas fait mention d'elle. Ses sentiments quant à vous sont les mêmes que les miens, quoique l'expression peut en être différente. Elle me charge de remercier Votre Excellence des nouvelles que vous voulez bien lui donner de m-me Rgéwsky, et d'être persuadé que son respect et son attachement pour vous ne finiront qu'avec la vie.
Votre Excellence me demande des détails sur le pays que j'ai traversé; je tâcherai de la satisfaire à la première occasion. Quoique mon voyage a été fait à la hâte, mais j'ai retenu ce qui m'a frappé le plus. Irkoutsk est un endroit [qui] surtout par son commerce étendu mérite une grande attention. C'est l'entrepôt de presque tout le commerce de ce gouvernement, excepté ce qui en est dévié de Yakoutsk droit à Yénisseysk. En entretenant Votre Excellence du commerce de Kiachta, j'en ferai mention. Mais vous avez encore à excuser ma nonchalance. Ce n'en est pas une, et surtout quand il s'agit d'exécuter vos ordres; mais ma tête est si peu en ordre encore, il me semble même que ma mémoire est affaiblie. J'espère pourtant que je me mettrai en train, et d'un sens plus rassis je tâcherai d'exécuter vos ordres.
Je crois que pour le temps que ma lettre parviendra à Votre Excellence, mes neveux seront à Pétersbourg. Je les recommande à vos bontés, daignez vous intéresser pour des novices dans le grand monde. Je ne sais rien d'eux, sinon qu'ils sont retournés de pays étrangers. Votre Excellence jugera mieux s'ils peuvent être dignes de vos bontés.
Перевод
Милостивый государь.
Какая разница между моим душевным состоянием ныне и тем, которое владело мною, когда я отправлял мое последнее письмо вашему сиятельству. Печальный и почти больной, я предавался
скорби; душа моя могла изливаться только в жалобах. Поэтому, вы, со свойственной вам добротой, припишите мои стенания этому преходящему сплину. Два дня тому назад я был с избытком вознагражден за мое ожидание. Два письма от вашего сиятельства и еще третье, писанное ранее чем ряд других, уже полученных мною; повидимому, это то письмо, которое доставил господин Лаксманн, 1 потому что при моем отъезде из Иркутска он еще туда не прибыл. Несколько писем от детей. Кроме того, я не могу выразить, сколь доволен я ласкою и снисхождением, которые благодаря вашему сиятельству оказывает мне господин генерал-губернатор. 2 И вот я снова ожил, и мои душевные силы обновились, насколько это возможно. Я затаил горе глубоко в душе и, благодарение богу, мое настроение несколько улучшилось, я стал спокойнее и мысли мои пришли в равновесие. Какую благодарность должен я принести вашему сиятельству за посылки, только что полученные мной! Вы не только питаете и одеваете меня, не только предоставляете мне приятное времяпрепровождение за книгами, но и смягчаете весь ужас моего положения. Вы выслушиваете мои стенания с добротой. Вы соболезнуете мне и утешаете меня. Да, я могу сказать: если мое несчастие было таково, что могло ожесточить чувствительную душу, то только ваши неизменные доброта и сострадание могли привести человека почти обезумевшего в чувство, вернуть его детям и близким. Сейчас я могу сказать, что я еще живу, и уверяю вас, мое существование терпимо. Чем только ни обязан я вам за столько благодеяний? Меня огорчает лишь то, как бы душа моя в своей признательности не осталась ниже их уровня.
Поскольку ваше сиятельство изволите снисходить до таких мелочей, как обуть и одеть меня, я не побоюсь затруднить вас, описав вам некоторые обстоятельства моего пребывания в Илимске. Я жил не по средствам в Петербурге и наделал много долгов, но поверите ли вы, что теперь я думаю скопить деньги, хотя, может быть, и делаю это нескладно, потому что, как мне кажется, скаредничество никогда не будет моим ремеслом. Тем не менее, из денег, что я получил от вашего сиятельства и из той малости, что привезла сестра моя, мы смогли отложить 1500 рублей.
Генерал-губернатор был так любезен, что вручил эти деньги одному купцу, обязавшемуся выплачивать проценты до самого открытия кяхтинского торга и обещавшему разделить со мной всю прибыль, которую эта сумма принесет ему в торговле с
китайцами. Я предпринял этот шаг, так как в Иркутске мне говорили о том, что жизнь здесь значительно дороже, чем в Иркутске. Поэтому я хотел иметь дополнение к моему доходу, чтобы покрыть необходимые расходы по дому. Мне говорили о высоких ценах на провизию и отсутствии многих вещей и утвари, совершенно необходимых, поэтому мы запаслись многим в Иркутске и теперь обеспечены всем необходимым на полгода. Здесь, на месте, я вижу, что все разговоры оказались преувеличенными. Конечно, ржаная мука в Иркутске дешевле, чем здесь. Справедливо также, что Илимск и его окрестности не производят ничего, ровным счетом ничего, но в ста верстах отсюда и далее, край обилен, а Илимск расположен между двух водных путей: Ангарой и Леной, и плодородные берега первой питают бесплодие второй. Здесь есть склады, и все мелкие поселения выше Илимска приобретают здесь съестные припасы по очень невыгодной для них цене, покупая часто ржаной хлеб по 50–60 коп. пуд. Несомненно, что вся провизия здесь гораздо дороже, чем, например, в Тобольске, но только ржаной хлеб здесь дороже, чем в Иркутске, остальные припасы дешевле.
Например, ржаной хлеб в Иркутске, в этом году, который является урожайным, стоит 20 коп. пуд, а здесь 30 коп., пшеница от 55 до 70 коп., а здесь 35–40, говядина в Иркутске стоит 80, а здесь 70 коп. пуд. Масло, однако, здесь несколько дороже: в Иркутске оно стоит 3 р. 50 к., а здесь я платил по 3 р. 75 к. Рыба, т. е. стерлядь и осетр, здесь дешевле, – ее здесь продают по 1 р. 25 к. пуд, но большинство населения питается омулями, родом селедки, привозимой из Селенги. Несомненно также, что здесь мало ремесленников. Видно, что они здесь были раньше, когда Илимск был городом, и главным городом этих мест. Здесь нет ни сапожника, ни портного, ни свечных дел мастера, ни слесаря. Но разве не то же самое во многих городах России, где запасаются всем необходимым однажды на целый год и живут припеваючи. Таков же и Илимск. Надо уметь запастись провизией во-время и в надлежащих местах. Многие предметы, приобретаемые в городе, в деревне люди делают сами и гораздо выгоднее; например, свечи, дробь, и пр., и чтобы разобраться в этом я снова прибегаю к вашему сиятельству, хотя это может показаться бессовестным. В отношении ремесел я совершенный невежда, но, если ваше сиятельство соблаговолите помочь мне некоторыми соответствующими книгами, я мог бы выйти из
положения. Русская книга, о которой я знаю только по наслышке, – «Открытие художеств», 3 немецкая – «Естественная магия» Галлена, «Химический лексикон» Макера 4 и какая-нибудь книга по хозяйству на французском языке будут для меня очень полезны.
Если кяхтинский торг возобновится, как это очевидно и будет, многие товары еще более подешевеют, а на товары иностранные цена тоже снизится. Что касается этого, я не беспокоюсь более, припасов мне хватит на год.
Исходя из того, что здесь мало равнин, сено тут, если и не дорого, то во всяком случае встречается редко. У каждого есть небольшой запас только для собственных нужд, и никто не может его продавать, что наводит меня на мысль арендовать какой-нибудь лужок – а луга отстоят отсюда не ближе, как в 25, 30, 40 или даже в 50 верстах. Если злой рок пожелает, чтобы мое пребывание здесь оказалось более долгим, чем я смею надеяться, я решил распахать новь на участке в десяток десятин, чтобы он попеременно служил и пашней и покосом, и чтобы я был в состоянии держать лошадей и рогатый скот. Сейчас у меня в хлеву имеются четыре живых существа – корова, питающая нас молоком, теленок, баран, которого мы откармливаем, и самка оленя – подарок одного тунгуса.
О занятиях же своих могу сказать, что они довольно ограничены и однообразны. Утро я провожу с детьми, 5 после обеда делаю небольшую прогулку, остальное время читаю. Это мое самое лучшее занятие и, благодаря вашим великодушным заботам, источник его не иссякает.
Призывая меня к терпению и смирению, ваше сиятельство в последнем письме увещеваете меня раскаяться в содеянном мною, добавляя, что раскаяние искреннее 6 и чистосердечное могло бы содействовать смягчению моей участи. Ах, чего бы я не сделал, чтобы снова быть вместе с детьми! Но каким должно быть это искреннее раскаяние? Разве оно не было достаточно горячо, достаточно явно с первой же минуты, когда я был лишен всякого общения с моими близкими. И сейчас, в этом ужасном отдалении, кто может быть свидетелем страданий моей души; нужны ли клятвы, что я бы скорее готов был потерять руку или ногу и не совершать того, что я совершил. Нужны ли еще новые унижения? Ах, эти кандалы, если они во мне не убили мою живую душу, не иссушили сердца, неужели их было недостаточно
для толпы? Нужна ли порука, что я более не впаду в подобную же ошибку? Порукой – четверо детей, по крайней мере пока они в малолетстве, и мое слово. Верьте, что оно сильнее, чем все оковы и узы. Неволя ожесточает нас, благожелательность трогает душу, и если нужны примеры, то детей гораздо лучше исправляют мягкостью, чем побоями. Простите меня, ах, простите! Вы единственный, кому я так часто повторяю мои горести, сомневаетесь ли в моем раскаянии? Я беру в свидетели всех, надзиравших за мной в тех местах, где я останавливался. Что могут вменить мне в вину? Даже в Тобольске, где вы, ваше сиятельство, полагали, что мне совсем не следует останавливаться, даже там можно собрать сведения о днях моих, проведенных в горести.
Я заканчиваю, чтобы не наскучить вам. Если судьба захочет осушить источник моих слез, это только увеличит поводы к моей благодарности. Если же моим несчастиям суждено закончиться вместе с моей жизнью, только тогда наступит предел, за которым я не буду больше чувствовать ваши милости. Если вы даже забудете меня, алтарь, воздвигнутый в сердце моем, сохранится в нем нетронутым до последнего биения.
Сестра моя имеет честь засвидетельствовать свое почтение вашему сиятельству.
Илимск, 6 февраля 1792 г.
P.S. Я снова берусь за перо, чтобы испросить прощения у вашего сиятельства за официальное письмо, которое я имел честь послать вам отсюда, хотя оно и помечено Иркутском. Обстоятельства, при которых оно будет доставлено вашему сиятельству, могут извинить причину, заставившую меня написать его.
Сестра моя еще очень слаба, но прочтя письмо к вашему сиятельству, бранит меня за то, что я не упомянул о ней. Ее чувства к вам одинаковы с моими, хотя выражение их может быть различно. Она поручает мне поблагодарить ваше сиятельство за известия, которые вы соблаговолили сообщить о г-же Ржевской, и уверить Вас, что ее уважение и преданность к вам окончатся только с ее жизнью.
Ваше сиятельство выразили желание получить подробности о крае, по которому я проезжал. Я постараюсь выполнить ваше желание при первом случае. Хотя ехал я с большой поспешностью, но удержал в памяти все, что казалось наиболее замечательным. Иркутск заслуживает особенно большого внимания
из-за своей широкой торговли. Он является средоточием почти всей торговли этой губернии, за исключением тех товаров, что отправляются из Якутска прямо в Енисейск, минуя его. Когда я буду писать вашему сиятельству о кяхтинском торге, я об этом упомяну. Но вам придется еще раз извинить мою нерадивость. Это не нерадивость, особенно, когда речь идет о выполнении ваших приказаний, но мысли мои сейчас не в порядке и мне кажется, что даже память моя ослабела. Однако я надеюсь, что возьму себя в руки и в состоянии более уравновешенном постараюсь выполнить все, что вы мне приказываете. Я полагаю, что к тому времени, как мое письмо дойдет до вашего сиятельства, мои племянники 7 уже будут в Петербурге. Я препоручаю их вашим милостям. Соблаговолите обратить внимание на новичков в большом свете. Я ничего не знаю о них, кроме того, что они вернулись из иноземных стран. Ваше сиятельство можете лучше судить, достойны ли они ваших милостей.