Персидские мотивы
В начале сентября 1924 г. Есенин приехал на Кавказ. Он был доволен тем, что уехал из Москвы, и писал друзьям, что вернется «не очень скоро. Не скоро потому, что делать мне в Москве нечего» (письмо Г.А.Бениславской от 20 октября 1924 г.). В это время им овладело настойчивое желание съездить в Персию (Иран) или Турцию. «Сижу в Тифлисе. Дожидаюсь денег из Баку и поеду в Тегеран. Первая попытка проехать через Тавриз не удалась», — писал он Г.А.Бениславской 17 октября 1924 г. Через три дня ей же: «Несколько времени поживу в Тегеране». Приглашал другую московскую знакомую: «...на неделю могли бы поехать в Константинополь или Тегеран». Это намерение не оставляло его и позже. В январе 1925 г. он писал Г.А.Бениславской: «Мне 1000 р. нужно будет на предмет поездки в Персию или Константинополь».
В следующий свой приезд на Кавказ, в апреле 1925 г., он сообщал ей же: «Главное в том, что я должен лететь в Тегеран». Желание не осуществилось — ни в Тегеране, ни в Константинополе побывать ему не привелось.
Обостренная тяга поэта к этим местам была связана с работой над «Персидскими мотивами». Впервые стихи этого цикла упоминаются в письме к Г.А.Бениславской от 20 октября 1924 г. из Тифлиса, в котором Есенин обещает «на днях» послать своим сестрам «персидские стихи» и замечает: «Стихи, говорят, очень хорошие, да и я доволен ими». Образный строй этих новых для него стихов быстро и глубоко завладел воображением поэта. Очень рано определилось название цикла: уже 21 октября он спрашивал в письме А.А.Берзинь: «Нравятся ли „Персидские мотивы“?» Названию суждено было стать окончательным. Ясным было и намерение продолжить работу. К концу года, когда было написано лишь несколько первых стихов, у него твердо сложилось мнение, что это будет достаточно обширный цикл. 20 декабря 1924 г. он писал Г.А.Бениславской, что «Персидские мотивы» — это «целая книга в 20 стихотворений».
Первые шесть стихотворений («Улеглась моя былая рана...», «Я спросил сегодня у менялы...», «Шаганэ ты моя, Шаганэ!..», «Ты сказала, что Саади...», «Никогда я не был на Босфоре...», «Свет вечерний шафранного края...») были написаны с октября 1924 г. по январь 1925 г. во время пребывания в Баку, Тифлисе и Батуме. Затем, в марте 1925 г. уже из Москвы он отправил П.И.Чагину два следующих: «В Хороссане есть такие двери...» и «Голубая родина Фирдуси...». В апреле 1925 г. были закончены и 13 апреля опубликованы еще два: «Воздух прозрачный и синий...» и «Золото холодное луны...».
Опубликованные к лету 1925 г. десять стихотворений Есенин объединил в цикл и открыл ими сборник «Персидские мотивы». К работе над циклом он вернулся в августе 1925 г., во время последней поездки на Кавказ, когда были созданы: «Быть поэтом — это значит то же...», «Руки милой — пара лебедей...», «Отчего луна так светит тускло...», «Глупое сердце, не бейся!..»
Окончательный состав цикла, последовательность стихотворений Есенин определил осенью 1925 г., готовя Собр. ст. С.А.Толстая-Есенина рассказывает, что в этот период поэт думал включить в цикл еще одно стихотворение — «Море голосов воробьиных...». По ее словам, он «...начал его перерабатывать, но не закончил и потому не включил в „Собрание“» (Восп., 2, 261).
«Персидские мотивы» Есенин думал посвятить Петру Ивановичу Чагину (1898–1967), журналисту и издательскому работнику, в те годы — редактору газеты «Бакинский рабочий», где были впервые опубликованы многие стихи цикла. В декабре 1924 г. Есенин писал ему: «Стихи о Персии я давно посвятил тебе. Только до книги я буду ставить или „П.Ч.“ или вовсе ничего. Все это полностью будет в книге». Сборник «Персидские мотивы» вышел с посвящением: «С любовью и дружбою Петру Ивановичу Чагину». Однако при подготовке Собр. ст. посвящение Есенин не сохранил.
В «Персидских мотивах» сказалось знакомство Есенина с творчеством восточных классиков Саади, Омара Хайяма, Фирдоуси, имена которых встречаются в стихотворениях. Один из знакомых Есенина по Тифлису вспоминал: «...подвернулся мне томик — „Персидские лирики X — XV веков“ в переводе академика Корша. Я взял его домой почитать. А потом он оказался в руках Есенина, который уже не хотел расставаться с ним. Что-то глубоко
очаровало поэта в этих стихах. Он ходил по комнате и декламировал Омара Хайяма» (Восп., 2, 221). Восточная поэзия сыграла значительную роль в разработке художественной системы цикла. Подробно это рассмотрено в работах П.И.Тартаковского: «Русская советская поэзия 20-х — начала 30-х годов и художественное наследие народов Востока», Ташкент, 1977; «Я еду учиться...» («Персидские мотивы» Сергея Есенина и восточная классика) — в кн.: «В мире Есенина», М., 1986, 335–352. Одним из непосредственных источников для Есенина стала книга английского поэта Э.Фицджеральда «Омар Хаям. Рубаи», которая в переводе О.Румера вышла в Москве в 1922 г. Многие строки этого сборника находят отчетливые параллели в есенинском цикле.
Но не только книжные источники использовал Есенин. Он немало почерпнул из рассказов о Персии тех своих бакинских и тифлисских приятелей и знакомых, которые бывали там. В частности, с 1923 г. работал в Персии В.И.Болдовкин. В своих воспоминаниях он рассказывал: «Сергей с жадностью интересовался памятниками старины. Знаменитая Девичья башня, старый дворец очень интересовали Сергея. Осматривая памятники старины, Сергей задавал мне множество вопросов о Персии. Я почувствовал, что Персия не дает ему покоя, тянет к себе». Он передал слова Есенина: «Ты знаешь, Вася, я хочу создать целый цикл стихов про Восток, про Персию. Про Персию старинную, древнюю, про Персию новую, такую, как она есть» (газ. «Молодежный курьер», Рязань, 1991, 26 декабря, № 76; спец. вып. «Тропа к Есенину»). Сходен рассказ и другого бакинского знакомого Есенина, В.А.Мануйлова: «Наша прогулка завершилась посещением Кубинки, шумного азиатского базара. Мы заглядывали в так называемые «растворы» — лавки, в которых
крашенные хной рыжебородые персы торговали коврами и шелками. Наконец мы зашли к одному старику, известному любителю и знатоку старинных персидских миниатюр и рукописных книг. Он любезно принял русского поэта, угощал нас крепким чаем, заваренным каким-то особым способом, и по просьбе Есенина читал нам на языке фарси стихи Фирдоуси и Саади. Уже под вечер мимо лавки прошел, звеня бубенцами, караван из Шемахи или Кубы, заметно похолодало и наступило время закрывать лавку, а мы все сидели и рассматривали удивительные миниатюры, украшавшие старинную рукопись „Шахнаме“» (Восп., 2, 179). Обогатили представления Есенина зарисовки с натуры и рассказы побывавшего в Персии его приятеля художника К.А.Соколова, с которым он часто общался в дни своей жизни на Кавказе. Некоторые из рисунков К.А.Соколова были тогда же опубликованы (см., например, журн. «Ленинград», 1925, № 26, 18 июля, с. 10–11). Н.К.Вержбицкий называет еще одного знатока восточной поэзии и изобразительного искусства, с которым часто беседовал Есенин в Тифлисе, — журналиста В.П.Попова.
Большинство персидских реалий почерпнуто Есениным из литературы или из рассказов. В значительной мере условными являются женские образы этого цикла. В нем три имени: Шаганэ, Лала, Гелия, кроме того, «задумчивая Пери» и «дальняя северянка». Показательно соотношение этих имен с реальностью.
Шаганэ — в зимние месяцы 1924/25 гг., когда Есенин жил в Батуме, он познакомился там с молодой женщиной, тогда учительницей — Шаганэ Нерсесовной Тальян, они несколько раз встречались, Есенин подарил ей свой сборник с дарственной надписью. Но с его отъездом из Батума знакомство оборвалось, и в последующие
месяцы он никаких усилий к его возобновлению не прилагал, хотя имя Шаганэ вновь возникло в стихах, написанных в марте, а потом в августе 1925 г.
Гелия — появилась в стихах потому, что так называла себя по имени какой-то актрисы шестилетняя дочь П.И.Чагина Роза, с которой Есенин любил играть.
Лала — пока сколько-нибудь определенной претендентки на то, чтобы значиться прототипом этого образа, выдвинуто не было, хотя среди многолюдства, в котором Есенин жил на Кавказе, отыскать какую-нибудь «Лалу» не составляло труда. В.Е.Холшевников справедливо обратил внимание на то, что на фарси «Лала» (точнее, «лаала») значит «тюльпан», кроме того, имя Есенин мог просто придумать, произведя его от старинного «лал» (драгоценный камень, яхонт) (см. сб. «В мире Есенина», М., 1986, с. 356). Правда, Есенин мог ввести не обязательно персидское имя, а тюркское, армянское или грузинское — вообще ориентальное, «восточное». Кроме того, В.Е.Холшевников обоснованно напомнил, что близкое по звучанию восточное имя встречается в русской поэзии, в стихотворении В.А.Жуковского «Лалла Рук».
Даже Пери (смысл слова был поэту, надо думать, ясен) он представлял как бы реальной женщиной, и писал иногда это слово с прописной буквы, как имя собственное, так, как это нередко делалось в прошлом веке.
Целый ряд имен назвали различные исследователи и мемуаристы в качестве прообраза «дальней северянки». Среди них: Г.А.Бениславская, З.Н.Райх, С.А.Толстая, Н.Д.Вольпин и др. Но все эти предположения носят умозрительный характер, и в дальнейшем этой теме, видимо, суждено стать столь же вечной, как спор о прообразе «смуглой леди» сонетов В.Шекспира.
Представляется, что все имена цикла — поэтическая условность и за ними практически не стоят реальные жизненные фигуры.
Такими же условными фигурами являются Гассан, чайханщик и меняла (кстати, это слово в одном из списков стихотворения Есенин тоже написал с прописной буквы, как имя собственное) и другие персонажи этих стихов.
Поэт любил этот цикл, дорожил им, неоднократно выступал с чтением входивших в него стихотворений. Рассказывая об одном из таких выступлений, В.Ф.Наседкин пишет: «Потом читал „Персидские мотивы“. Эти стихи произвели огромное впечатление» (Восп., 2, 304).
Характерные сведения о чтении Есениным этих стихов приводит А.К.Воронский в статье «Об отошедшем», открывавшей Собр. ст.: «В Баку за несколько месяцев до своей смерти <вероятнее всего, это было 17 или 18 апреля 1925 г.> на дружеской вечеринке Есенин читал персидские стихи. Среди других их слушал тюркский собиратель и исполнитель народных песен старик Джабар. У него было иссеченное морщинами-шрамами лицо, он пел таким высоким голосом, что прижимал к щеке ладонь левой руки, а песни его были древни, как горы Кавказа, фатальны и безотрадны своей восточной тоской и печалью. Он ни слова не знал по-русски. Он спокойно и бесстрастно смотрел на поэта и только шевелил в ритм стиха сухими губами. Когда Есенин окончил чтение, Джабар поднялся и сказал по-тюркски, как отец говорит сыну: „Я — старик. Тридцать пять лет я собираю и пою песни моего народа. Я поклоняюсь пророку, но больше пророка я поклоняюсь поэту: он открывает всегда новое, неведомое и недоступное пока многим. Я не понимаю, что ты читал нам, но я почувствовал и узнал, что ты большой, очень большой поэт. Прими от старика-поэта
преклонение перед высоким даром твоим“» (Собр. ст., I, XIV — XV).
Однако далеко не все современники приняли эти стихи поэта. Известен ядовито-иронический отзыв Н.А.Клюева. Когда в один из последних дней своей жизни Есенин встретился с ним и читал ему свои последние стихи, в том числе, естественно, и «Персидские мотивы», Н.А.Клюев так отозвался о них: «Я думаю, Сереженька, что, если бы эти стихи собрать в одну книжечку, они стали бы настольным чтением для всех девушек и нежных юношей, живущих в России» (Восп., 2, 350).
Также неоднозначно оценивались эти стихи и в критике. А.К.Воронский отнес этот цикл к тем стихам Есенина, которые «получили широкое распространение и заучиваются наизусть» (Прож., 1925, № 5, 15 марта, с. 24). Из стихов, публиковавшихся в «Красной нови», выделил первые стихи цикла Д.А.Горбов (см. журн. «Книгоноша», М., 1925, № 14, 16 апреля, с. 5). Высоко оценил цикл В.А.Красильников: «Насыщенность восточными пейзажами, напевная музыкальность и четкая, чеканная форма пятистиший делают «Персидские мотивы» Есенина интереснейшей книгой. Персия с ее чайханами, чадрами, розами и любовной лирикой, как живая, встает перед читателем, слыштся и ощущается» (журн. «Книгоноша», М., 1925, № 16/17, 1 сентября, с. 76). Наряду с этими появлялись и отклики совсем иного характера. Какой-то безымянный рецензент, например, писал: «Лирические стихи Есенина читать бы вообще не следовало, — ничего в них ни интересного, ни поучительного никогда не бывает. Содержание вечно одно и то же, мотив вечно один и тот же, и герои этих песен „девушка в белом“ и „собаки-почтальоны“ вечно одни и те же с „вечной любовью“... Писать его очень тянет, и он пишет персидскую
любовную чепуху о черных глазах и о белых девушках, вечно на один и тот же мотив „Шаганэ ты моя, Шаганэ!“» (газ. «На вахте», М., 1925, 24 сентября, № 218). Рецензия вклеена в тетрадь, где Есенин собирал отзывы о своих книгах, и отмечена яркой карандашной пометой (ГЛМ).