КОНСТАНТИН ФОФАНОВ
1862—1911
Константин Михайлович Фофанов родился и небогатой купеческой семье, систематического образования не получил. Писал стихи с детства. Печатался с 1881 г. в самых разных журналах и газетах, более всего и «Новом времени»; А. С. Суворин издал несколько сборников его стихотворений, очень неравноценных. Жизнь Фофанова была омрачена постоянной бедностью и тяжелым недугом. Умер он в глубокой нищете, почти не принятый новой читательской аудиторией.
В сознании современников Фофанов обрел мифологизированный облик Поэта, служителя Красоты, способного в минуты вдохновенья подняться над обыденностью и собственным несовершенством (алкоголизм, психическое заболевание). В этом запоздалом романтизме есть и болезненная взвинченность, и простодушие, которого будет лишена поэзия следующих поколений, и зов уйти в «сны» и «грезы» от беспросветно-унылой прозы реального. «Сны» в его поэзии (вещие, волшебные, пленительные, святые и пр.) «кажутся... каким-то особым знаком, утверждающим принадлежность стихов Фофанову», — писал один из тогдашних критиков.
Поэтическая условность причудливо соединяется у Фофанова с неожиданной точностью конкретной детали, особенно в пейзажных зарисовках. Он любит фиксировать запахи земли: «Пахнет укропом и пахнет крапивой...» «Пахнет свежею травою и увядшею листвой...» Эти прозаизмы были тогда непривычны. Но именно на пересечении романтически неопределенного «взлета» и крепкой связи с земной «предметностью» возникали лучшие образы Фофанова; по собственному его точному определению, «Еще к земле прикован чуткий слух, /Но к небесам уже подъяты крылья».
Природа у Фофанова чаще всего городская или окраинная: парки, сады, бульвары, аллеи, пруды, решетки, каменные стены и т. д. Тоскливая будничность современного города постепенно обретает фантастические очертания, предстает как «чудовище» — воплощение городского кошмара и шире — обреченности существования. А в пейзаже петербургского пригорода проступает космически-катастрофический облик «поруганной» земли; здесь Фофанов перекликался с символистами. Они высоко чтили его, но порой несколько выпрямляли, «подтягивая» к своему мироощущению. Так, Мережковский полагал, что для Фофанова жизненные явления, хранящие «божественную тайну мира», «в высшей степени прозрачны». Брюсов же ценил в нем дух диссонанса (столь характерный для поэтов рубежа веков), хотя, быть может, и преувеличивал его остроту, когда писал: «Через всю поэзию Фофанова проходит... борьба двух начал: романтизма, зовущего поэта укрыться в “гротах фантазий”, и человека наших дней, смутно сознающего все величие, всю силу, все грозное очарование современного мира».
Изд.: Фофанов К. Стихотворения и поэмы. М.; Л., 1962. («Б-ка поэта». Большая серия).
Морозной ночью.
Чудовище.
«Пыль на улице. Травою...».
Святочная ночь.
На проспекте.
Чудище.
* * *
Что ты сказала, я не расслышал,
Только сказала ты нежное что-то,
На? небо месяц поздно так вышел,
И серебром засверкало болото.
В тощей осоке жизнь пробудилась,
Кто-то вздыхал там дыханьем протяжным,
Небо светилось, пышно светилось,
Звездным мерцаньем, стройным и нежным.
Что прошептала она? Я спросил
Ночь молчаливую, полный печали.
Месяц сиянье холодное лил,
Шаткие тени ревниво дрожали.
Розы дышали мне ароматно,
Звезды, мигая, толпилися тесно.
Всё говорило сердцу понятно:
«Да, прошептала, а что — неизвестно!..»
1889
МОРОЗНОЙ НОЧЬЮ
Покинул город я мятежный,
Как беспокойную мечту,
И мчится поезд ночью снежной,
Роняя искры налету.
Еще видны во мраке сонном
Нас обступающих полей
Каким-то клиром похоронным
Ряды покинутых огней.
Как будто шествие ночное
При свете факелов вдали
Хоронит что-то роковое
И горделивое земли.
Но дальше, дальше!.. Сумрак белый
Навстречу весело бежит;
Горит в алмазах помертвелый
Узор безлиственных ракит.
Поля блестящею пустыней
Лежат вокруг, и свет луны
На нас рассыпал отблеск синий
Из многозвездной вышины.
Недвижный воздух жжет и щиплет,
И мнится: ночь меж быстрых туч
Не звезды — иглы с неба сыплет,
Так блеск их радужный колюч!
Застыл и замер путь безмолвный,
Но и безжизненным путем
Несется поезд, жизни полный,
С победоносным торжеством.
И оснеженные деревья,
Весну, как жизнь, в себе тая,
Встречают зимний гром кочевья
Сквозь сон и ужас бытия.
И любо им в неуловимом
Морозе блещущей зимы
Дохнуть на миг теплом и дымом
Людской свободы и тюрьмы.
18 ноября 1890
ЧУДОВИЩЕ
Зловещее и смутное есть что-то
И в сумерках осенних и в дожде...
Оно растет и ширится везде,
Туманное, как тонкая дремота...
Но что оно? Названья нет ему...
Оно черно, но светит в полутьму
Неясными, свинцовыми очами,
И шепчется с вечерними тенями
На языке, нам чуждом, потому
Что смысл его загадочен и странен
И, как мечта, как тень, непостоянен.
Оно старей, чем солнце и луна...
И нет ему ровесников и сверстниц,
И в сумраке неосвещенных лестниц,
У тусклого, прозрачного окна
Оно стоит, и вдруг стремится выше,
Услышав шаг иль кашель, точно вор...
Глядит в пролет, и дышит в темной нише
И слушает унылый перебор
Глухих шагов по ступеням отлогим,
Ужасное своим молчаньем строгим!..
Бледней известки выбеленных стен,
Под сводами больничных коридоров
Оно блуждает, полное измен...
Отчаянье и страх недвижных взоров
Устремлены с мольбою на него...
Но, не щадя на свете никого,
К мольбе людей и к воплям равнодушно,
Оно скользит печально и воздушно...
То слушает, как прядает струя
Из медных кранов в звучные бассейны
Широких ванн... То сном небытия
Оно лежит, белея, и кисейный
Его покров недвижим... Перед ним
Горит свеча, и желтый воск бескровный
Его чела... То веет гробовым
Безмолвием в притворе, над часовней...
Но что оно? Названья нет ему!
Кем вызвано? Когда и почему?
Оно не раз преследовало смутно
И наяву, и в тихом сне меня...
Оно везде, во всем, ежеминутно,
И в сумраке, и в ясном свете дня...
Оно дрожит в лохмотьях, на соломе,
При ночнике... Рыдает в мертвом доме,
И, грустное, за стенами темниц,
Оно поет о воле невозвратной,
А иногда весною ароматной,
При ласковом мерцании зарниц,
Оно мечтой мгновенною несется...
Похитив жар двух любящих сердец,
Иронией над клятвами смеется
И ревностью мстит счастью наконец!
1893
* * *
Пыль на улице. Травою
Площадь поросла.
Вкруг зеленою толпою
Смотрят купола.
По безлюдным переулкам
Блещут огоньки.
Слышен крик в затишье гулком
С Волхова-реки.
Дремлет Новгород великий,
Дремлет тяжело.
Или грезит волей дикой,
Преклонив чело?
Или быль припоминает,
Роковую быль?
И, зевая, поднимает
Уличную пыль...
Июнь 1903
Новгород
СВЯТОЧНАЯ НОЧЬ
Месяц всходит выше... выше...
Снег посеребрил.
Тень легла на снег от крыши,
От резных перил.
От амбара и от бани
Тени на дворе.
Небо, будто бы в тумане,
В млечном серебре.
Облака бегут... Крепчает
Молодой мороз.
Месяц искры зажигает
На ветвях берез.
12 декабря 1904
НА ПРОСПЕКТЕ
Каменный дом, точно клетка огромная,
Щелями окон тускло глядит.
Лестница длинная, лестница темная
Вьется всё выше и звонко молчит.
Чьи-то шаги раздаются поспешные
По невеселым, крутым ступеням...
Чувства неверные, помыслы грешные,
Тут зарождаяся, гаснут не там.
Много здесь окон и много — страдания,
Много открытых и тайных дверей.
Слышатся звуки то слез, то лобзания,
Видятся скорбь и отвага очей.
В улице шум и движенье греховное,
Мечутся люди, спешат и спешат,
К силе телесной стремится духовное,
К раю стремится низвергнутый ад...
1906
ЧУДИЩЕ
Идет по свету чудище,
Идет, бредет, шатается,
На нем дерьмо и рубище,
И чудище-то, чудище,
Идет — и улыбается!
Идет, не хочет кланяться:
«Левей!» — кричит богатому.
В руке-то зелья скляница;
Идет, бредет — растянется,
И хоть бы что косматому!
Ой, чудище, ой, пьяница,
Тебе ли не кобениться,
Тебе ли не кричать
И конному и пешему:
«Да ну вас, черти, к лешему —
На всех мне наплевать!»
1910