ЗИНАИДА ГИППИУС
1869—1945
Зинаида Николаевна Гиппиус стояла у истоков русского символизма и стала одним из его лидеров. Вместе с Мережковским и Минским Гиппиус принадлежала к религиозному крылу этого направления: они связывали обновление искусства с богоискательскими задачами. Обладая острым критическим умом, Гиппиус в юности не получила систематического образования из-за частых переездов семьи. «Книги — и бесконечные собственные, почти всегда тайные писания — только это одно меня, главным образом, занимало», — вспоминала она об отрочестве и юности в автобиографии. В 1888 г. в Боржоме познакомилась с Мережковским, вскоре вышла за него замуж и переехала в Петербург. Поэтический дебют состоялся в 1888 г. в журнале «Северный вестник». «Наиболее яркими “внешними” событиями» своей жизни Гиппиус считала, по ее признанию, «устройство первых Религиозно-философских собраний (1901—1902), затем издание журнала “Новый путь” (1902—1904), внутреннее переживание событий 1905 года» и совместное с Мережковским и Д. В. Философовым пребывание в Париже в 1906—1908 гг. В начале века салон Мережковских (третьим его постоянным участником был Философов) в доме Мурузи на Литейном проспекте в Петербурге привлекал к себе приверженцев «неохристианства» и мистически настроенных молодых писателей; именно через Мережковских вошел в круг символистов и начал печататься в их журнале «Новый путь» молодой Блок; там же появились первые статьи Андрея Белого. Гиппиус считала наиболее важной для себя литературно-общественную деятельность, регулярно выступала как критик и публицист (чаще под псевдонимом Антон Крайний), сотрудничая вначале по преимуществу в символистских, а позднее в общелиберальных органах. Творчество Гиппиус стало особенно многообразным после 1908 г., когда вышли два сборника ее рассказов («Черное по белому», 1908 и «Лунные муравьи», 1912), книга критических статей «Литературный дневник» (1908), романная дилогия («Чертова кукла» 1911 и «Роман-царевич» 1912), пьесы. Стихи же Гиппиус публиковала не часто и, по ее признанию, «писала редко и мало — только тогда, когда не могла не писать» (Автобиография). Более чем за тридцать лет ее литературной деятельности в России вышли три небольших по объему сборника: «Собрание стихом. 1889—1903» (М., 1904), «Собрание стихов. Книга вторая (1903—1909)» (М., 1910) и, уже после Октября. «Последние стихи. 1914—1918» (Пг., 1918). Периода «ученичества» у Гиппиус не было: ранние стихотворные опыты «под Надсона» в печати не появились, а первые ее опубликованные стихи уже отличались не только новыми для русской поэзии мотивами, но и зрелым мастерством, стилистической и ритмической изысканностью при внешней скромности и отсутствии эффектов.
Тематический комплекс ранних стихов З. Гиппиус включает в себя все важнейшие для «старших» символистов мотивы: уход от скуки повседневности в мир фантазии и иррациональных предчувствий («Я — раб моих таинственных, необычайных снов»), культ одиночества, сознание собственной избранности, эстетизация упадка («Люблю я отчаянье мое безмерное») и т. д. Но при этом звучала своя нота: стремление преодолеть декадентство на путях веры, а порой и разочарование в ней, боянь «пустой пустыни» небес. Брюсов отметил «исключительное умение» Гиппиус «писать афористически, замыкать свою мысль в краткие, выразительные, легко запоминающиеся формулы». Значительно хуже давалась ей поэтическая публицистика: попытки религиозной проповеди в стихах заканчивались неудачей. Вершиной ее мастерства были небольшие стихотворения 1910-х годов, тематически предвосхищавшие трагические фантасмагории западной прозы XX в. («Терпеть, что все в машине? В зубчатом колесе?»).
Приветствовав Февральскую революцию как залог демократического переустройства русской жизни, Гиппиус заняла резко непримиримую позицию по отношению к большевикам после Октября. В «Последних стихах» она вновь обратилась к жанру стихотворной — и теперь уже политической — публицистики, декларируя свое понимание Октябрьской революции как гибели демократии в России. Эмигрировав в 1920 г. вместе с Мережковским и Философовым, до самой смерти оставалась в яростной оппозиции к СССР, отвергая попытки других эмигрантов более лояльно отнестись к Советской власти; во время Великой Отечественной войны это привело к постепенной изоляции Гиппиус в эмигрантских кругах. В Париже продолжала публицистическую деятельность, издала мемуары. Там вышла в 1938 г. ее последняя книга стихов — «Сияние».
Изд.: Гиппиус З. Н. Сочинения: стихотворения, проза. Л., 1991.
Посвящение.
Любовь — одна.
Надпись на книге.
Улыбка.
Мгновение.
До дна.
Пауки.
Всё кругом.
Если.
Водоскат.
Из цикла «Три формы сонета»: 3. «Не знаю я, где святость, где порок...».
Женское «нету».
Внезапно...
14 декабря.
Банальностям.
Ему.
Сегодня на земле.
«Говори о радостном».
«Он принял скорбь земной дороги...».
Страшное.
Веселье.
Сейчас.
14 декабря 17 года.
Так есть.
ПЕСНЯ
Окно мое высоко над землею,
Высоко над землею.
Я вижу только небо с вечернею зарею, —
С вечернею зарею.
И небо кажется пустым и бледным,
Таким пустым и бледным...
Оно не сжалится над сердцем бедным,
Над моим сердцем бедным.
Увы, в печали безумной я умираю,
Я умираю,
Стремлюсь к тому, чего я не знаю,
Не знаю.
И это желание не знаю откуда
Пришло откуда.
Но сердце просит и хочет чуда,
Чуда!
И пусть будет то, чего не бывает,
Никогда не бывает:
Мне бледное небо чудес обещает,
Оно обещает,
Но плачу без слез о неверном обете,
О неверном обете...
Мне нужно то, чего нет на свете,
Чего нет на свете.
1893
ПОСВЯЩЕНИЕ
Небеса унылы и низки,
Но я знаю — дух мой высок.
Мы с тобою так странно близки,
И каждый из нас одинок.
Беспощадна моя дорога.
Она меня к смерти ведет.
Но люблю я себя, как Бога, —
Любовь мою душу спасет.
Если я на пути устану,
Начну малодушно роптать,
Если я на себя восстану
И счастья осмелюсь желать, —
Не покинь меня без возврата
В туманные, трудные дни.
Умоляю, слабого брата
Утешь, пожалей, обмани.
Мы с тобою единственно близки,
Мы оба идем на восток.
Небеса злорадны и низки,
Но я верю — дух наш высок.
1894
ЛЮБОВЬ — ОДНА
Единый раз вскипает пеной
И рассыпается волна.
Не может сердце жить изменой,
Измены нет: любовь — одна.
Мы негодуем иль играем,
Иль лжем — но в сердце тишина.
Мы никогда не изменяем:
Душа одна — любовь одна.
Однообразно и пустынно,
Однообразием сильна,
Проходит жизнь... И в жизни длинной
Любовь одна, всегда одна.
Лишь в неизменном — бесконечность,
Лишь в постоянном — глубина.
И дальше путь, и ближе вечность,
И всё ясней: любовь одна.
Любви мы платим нашей кровью,
Но верная душа — верна,
И любим мы одной любовью...
Любовь одна, как смерть одна.
1896
НАДПИСЬ НА КНИГЕ
Мне мило отвлеченное:
Я жизнь им создаю...
Я всё уединенное,
Неявное люблю.
Я — раб моих таинственных,
Необычайных снов...
Но для речей единственных
Не знаю здешних слов...
1896
УЛЫБКА
Поверьте мне, меня не соблазнит
Печалей прежних путь давно пройденный.
Увы! Душа покорная хранит
Их горький след, ничем не истребленный.
Года идут, но сердце вечно то же.
Ничто для нас не возвратится вновь.
И ныне мне всех радостей дороже
Моя неразделенная любовь.
Ни счастья в ней, ни страха, ни стыда.
Куда ведет она меня — не знаю...
И лишь в одном душа моя тверда:
Я изменяюсь, — но не изменяю.
1897
МГНОВЕНИЕ
Сквозь окно светится небо высокое,
Вечернее небо, тихое, ясное.
Плачет от счастия сердце мое одинокое,
Радо оно, что небо такое прекрасное.
Горит тихий, предночный свет,
От света исходит радость моя.
И в мире теперь никого нет.
В мире только Бог, небо и я.
1898
ДО ДНА
Тебя приветствую, мое поражение,
тебя и победу я люблю равно;
на дне моей гордости лежит смирение,
и радость, и боль — всегда одно.
Над водами, стихнувшими в безмятежности
вечера ясного, — все бродит туман;
в последней жестокости — есть бездонность нежности
и в Божьей правде — Божий обман.
Люблю я отчаяние мое безмерное,
нам радость в последней капле дана.
И только одно здесь я знаю верное:
Надо всякую чашу пить до дна.
1901
ПАУКИ
Я в тесной келье — в этом мире.
И келья тесная низка.
А в четырех углах — четыре
Неутомимых паука.
Они ловки, жирны и грязны.
И все плетут, плетут, плетут...
И страшен их однообразный
Непрерывающийся труд.
Они четыре паутины
В одну, огромную, сплели.
Гляжу — шевелятся их спины
В зловонно-сумрачной пыли.
Мои глаза — под паутиной.
Она сера, мягка, липка.
И рады радостью звериной
Четыре толстых паука.
1903
ВСЁ КРУГОМ
Страшное, грубое, липкое, грязное,
Жестко тупое, всегда безобразное,
Медленно рвущее, мелко-нечестное,
Скользкое, стыдное, низкое, тесное,
Явно-довольное, тайно-блудливое,
Плоско-смешное и тошно-трусливое,
Вязко, болотно и тинно-застойное,
Жизни и смерти равно недостойное,
Рабское, хамское, гнойное, черное,
Изредка серое, в сером упорное,
Вечно-лежачее, дьявольски косное,
Глупое, сохлое, сонное, злостное,
Трупно-холодное, жалко ничтожное,
Непереносное, ложное, ложное!
Но жалоб не надо: что радости в плаче?
Мы знаем, мы знаем: всё будет иначе.
1904, СПб
.ЕСЛИ
Если ты не любишь снег,
Если в снеге нет огня, —
Ты не любишь и меня,
Если ты не любишь снег.
Если ты не то, что я, —
Не увидим мы Лицо,
Не сомкнет он нас в кольцо,
Если ты не то, что я.
Если я не то, что ты, —
В пар взлечу я без следа,
Как шумливая вода,
Если я не то, что ты.
Если мы не будем в Нем,
Вместе, свитые в одно,
В цепь одну, звено в звено,
Если мы не будем в Нем, —
Значит, рано, не дано,
Значит нам — не суждено,
Просияв его огнем,
На земле воскреснуть в Нем...
1905
ВОДОСКАТ
А. А. Блоку
Душа моя угрюмая, угрозная,
Живет в оковах слов.
Я — черная вода, пенноморозная,
Меж льдяных берегов.
Ты с бедной человеческою нежностью
Не подходи ко мне.
Душа мечтает с вещей безудержностью
О снеговом огне.
И если в мглистости души, в иглистости
Не видишь своего, —
То от тебя ее кипящей льдистости
Не нужно ничего.
1905
ИЗ ЦИКЛА «ТРИ ФОРМЫ СОНЕТА»
3
Б. Б-у*
...И не мог свершить там никакого чуда...
Не знаю я, где святость, где порок,
И никого я не сужу, не меряю.
Я лишь дрожу пред вечною потерею:
Кем не владеет Бог — владеет Рок.
Ты был на перекрестке трех дорог, —
И ты не стал лицом к Его преддверию...
Он удивился твоему неверию
И чуда над тобой свершить не мог.
* Адресат посвящения — поэт Андрей Белый (Борис Бугаев).
Он отошел в соседние селения...
Не поздно, близок Он, бежим, бежим!
И, если хочешь — первой перед Ним
С безумной верою склоню колени я...
Не Он один — все вместе совершим,
По вере, — чудо нашего спасения.
1907. Париж
ЖЕНСКОЕ «НЕТУ»
Где гниет седеющая ива,
где был и нынче высох ручеек,
девочка на краю обрыва
плачет, свивая венок.
Девочка, кто тебя обидел?
Скажи мне: и я, как ты, одинок.
(Втайне я девочку ненавидел,
не понимал, зачем ей венок.)
Она испугалась, что я увидел,
прошептала странный ответ:
меня Сотворивший меня обидел,
я плачу оттого, что меня нет.
Плачу, венок мой жалкий сплетая,
и не тепел мне солнца свет.
Зачем ты подходишь ко мне, зная,
что меня не будет — и теперь нет?
Я подумал: это святая,
или безумная. Спасти, спасти!
Ту, что плачет, венок сплетая,
взять, полюбить и с собой увести...
— О, зачем ты меня тревожишь?
Мне твоего не дано пути.
Ты для меня ничего не можешь:
того, кого нет, — нельзя спасти.
Ты душу за меня положишь, —
а я останусь венок свой вить.
Ну скажи, что же ты можешь?
Это Бог не дал мне — быть.
Не подходи к обрыву, к краю...
Хочешь убить меня, хочешь любить?
Я ни смерти, ни любви не понимаю,
дай мне венок мой, плача, вить.
Зачем я плачу — я тоже не знаю...
Высох — но он был, ручеек...
Не подходи к страшному краю:
мое бытие — плача, вить венок.
1907. Париж
ВНЕЗАПНО...
Тяжки иные тропы́...
Жизнь ударяет хлестко...
Чьи-то глаза из толпы
взглянули так жестко.
Кто ты, усталый, злой,
путник печальный?
Друг ли грядущий мой?
Враг ли мой дальный?
В общий мы замкнуты круг
боли, тоски и заботы...
Верю я, всё ж ты мне друг,
хоть и не знаю, — кто ты...
1908
14 ДЕКАБРЯ
Ужель прошло — и нет возврата?
В морозный день, в заветный час
Они на площади Сената
Тогда сошлися в первый раз.
Идут навстречу упованью
К ступеням Зимнего Крыльца...
Под тонкою мундирной тканью
Трепещут жадные сердца.
Своею молодой любовью
Их подвиг режуще-остер,
Но был погашен их же кровью
Освободительный костер.
Минуты годы, годы, годы...
А мы всё там, где были вы.
Смотрите, первенцы свободы:
Мороз на берегах Невы!
Мы — ваши дети, ваши внуки...
У неоправданных могил
Мы корчимся всё в той же муке,
И с каждым днем всё меньше сил.
И в день декабрьской годовщины
Мы тени милые зовем.
Сойдите в смертные долины,
Дыханьем вашим — оживем.
Мы, слабые, — вас не забыли,
Мы восемьдесят страшных лет
Несли, лелеяли, хранили
Ваш ослепительный завет.
И вашими пойдем стопами,
И ваше будем пить вино...
О, если б начатое вами
Свершить нам было суждено!
14 декабря 1909
Петербург
БАНАЛЬНОСТЯМ
Не покидаю острой кручи я
Гранит сверкающий дроблю,
Но вас, о старые созвучия,
Неизменяемо люблю.
Люблю сады с оградой тонкою,
Где роза с грезой, сны весны
И тень с сиренью — перепонкою,
Как близнецы, сопряжены.
Влечется нежность за безбрежностью,
Все рифмы-девы, — мало жен...
О как их трогательной смежностью
Мой дух стальной обворожен!
Вас гонят... Словно дети малые,
Дрожат мечта и красота...
Целую ноги их усталые,
Целую старые уста.
Создатели домов лучиночных, —
Пустых, гороховых домов,
Искатели сокровищ рыночных
Одни боятся вечных слов.
Я — не боюсь. На кручу сыпкую
Возьму их в каменный приют,
Прилажу зыбкую им зыбку я...
Пусть отдохнут! Пусть отдохнут!
Январь 1914
Петербург
ЕМУ
Радостные, белые, белые цветы...
Сердце наше, Господи, сердце знаешь Ты.
В сердце наше бедное, в сердце загляни...
Близких наших, Господи, близких сохрани!
1915
СЕГОДНЯ НА ЗЕМЛЕ
Есть такое трудное,
Такое стыдное.
Почти невозможное —
Такое трудное:
Это поднять ресницы
И взглянуть в лицо матери,
У которой убили сына.
Но не надо говорить об этом.
20 сентября 1916
Петербург
«ГОВОРИ О РАДОСТНОМ»
В. Злобину
Кричу — и крик звериный...
Суди меня Господь!
Меж зубьями машины
Моя скрежещет плоть.
Свое — стерплю в гордыне...
Но — все? Но если все?
Терпеть, что все в машине?
В зубчатом колесе?
Ноябрь 1916
* * *
Он принял скорбь земной дороги,
Он первый, Он один,
Склонясь, умыл усталым ноги,
Слуга — и Господин
Он с нами плакал, — Повелитель
И суши, и морей...
Он царь и брат нам, и Учитель,
И Он — еврей.
<1916>
СТРАШНОЕ
Страшно оттого, что не живется — спится...
И всё двоится, всё четверится.
В прошлом грехов так неистово-много,
Что и оглянуться страшно на Бога.
Да и когда замолить мне грехи мои?
Ведь я на последнем склоне круга.
А самое страшное, невыносимое, —
Это что никто не любит друг друга...
1916
ВЕСЕЛЬЕ
Блевотина войны — октябрьское веселье!
От этого зловонного вина
Как было омерзительно твое похмелье,
О бедная, о грешная страна!
Какому дьяволу, какому псу в угоду,
Каким кошмарным обуянный сном,
Народ, безумствуя, убил свою свободу,
И даже не убил — засек кнутом?
Смеются дьяволы и псы над рабьей свалкой,
Смеются пушки, разевая рты...
И скоро в старый хлев ты будешь загнан палкой,
Народ, не уважающий святынь.
29 октября 1917
СЕЙЧАС
Как скользки улицы отвратные,
Какая стыдь!
Как в эти дни невероятные
Позорно жить!
Лежим, заплеваны и связаны
По всем углам.
Плевки матросские размазаны
У нас по лбам.
Столпы, радетели, водители
Давно в бегах.
И только вьются согласители
В своих Це-ках.
Мы стали псами подзаборными,
Не уползти!
Уж разобрал руками черными
Викжель* — пути.
9 ноября 1917
14 ДЕКАБРЯ 17 ГОДА
Д. Мережковскому
Простят ли чистые герои?
Мы их завет не сберегли.
Мы потеряли всё святое:
И стыд души, и честь земли.
Мы были с ними, были вместе,
Когда надвинулась гроза.
Пришла Невеста. И Невесте
Солдатский штык проткнул глаза.
Мы утопили, с визгом споря,
Ее в чану Дворца, на дне,
В незабываемом позоре
И в наворованном вине.
Ночная стая свищет, рыщет,
Лед по Неве кровав и пьян...
* Викжель — Всероссийский исполнительный комитет железнодорожного профсоюза.
О, петля Николая чище,
Чем пальцы серых обезьян!
Рылеев, Трубецкой, Голицын!
Вы далеко, в стране иной...
Как вспыхнули бы ваши лица
Перед оплеванной Невой!
И вот из рва, из терпкой муки,
Где по дну вьется рабий дым,
Дрожа протягиваем руки
Мы к вашим саванам святым.
К одежде смертной прикоснуться,
Уста сухие приложить,
Чтоб умереть — или проснуться,
Но так не жить! Но так не жить!
ТАК ЕСТЬ
Если гаснет свет — я ничего не вижу.
Если человек зверь — я его ненавижу.
Если человек хуже зверя — я его убиваю.
Если кончена моя Россия — я умираю.
Февраль 1918