ЮРГИС БАЛТРУШАЙТИС

1873—1944?

Ю. Балтрушайтис, 1912 г. (рис. Л. Пастернака)
Ю. Балтрушайтис, 1912 г. (рис. Л. Пастернака)

Может показаться, что жизнь, судьба и сама личность Юргиса Казимировича Балтрушайтиса состояли из одних противоречий. Литовец по происхождению, он писал на родном языке только в начале и конце пути, и в литературе остался как русский поэт-символист. В годы учебы в Московском университете о нем уже шла слава как о полиглоте и гениальном лингвисте — Юргис был тогда студентом... естественного отделения физико-математического факультета. Жил всегда скудно и бедно, добывая на хлеб в поте лица (главным образом переводами Ибсена, Гамсуна, Стриндбергя, Уайлда), а был женат на дочке одного из самых богатых российских купцов, (Миллионер И. Оловянишников не дал согласия на брак дочери с безвестным инородцем и лишил ее наследства). Марии, преданной своей спутнице, посвятил поэт стихи и книги.

Он работал напряженно и сосредоточенно, поэзия была единственным смыслом существования, но при жизни вышли лишь два сборника: «Земные ступени» (М., 1911) и «Горная тропа» (М., 1912). Объявления о них появлялись в «Весах» с начала 1900-х, но только через десять лет поэт смог сказать жене: «Моя книга готова. Нужно только ее написать». Балтрушайтис, «коренной скорпионовец», вместе с С. Поляковым, Брюсовым, Бальмонтом создавший первое символистское издательство, напечатал свои книги тогда, когда уже стихали разговоры о «кризисе» и «конце» символизма.

Он был замкнут, молчалив, искал уединения: «сознанием своим я как-то совсем один», «я должен быть одиноким во что бы то ни стало». И постоянно находился в центре самых шумных кружков, суетной и суетливой литературной, издательской, театральной жизни. В комнате у него висела икона «благого молчания», к образу тишины он постоянно возвращался в стихах и письмах: «Молчание не есть пустая трата времени. Молчание — внутренний труд, время формирования мысли». Оно было услышано среди крика, шума, «сумятицы эпохи».

Всю жизнь его преследовали недовольство собой и неуверенность в собственных силах, а окружающих он притягивал спокойствием, ощущением надежности, его облик вызывал постоянные сравнения со скалой. («Вы считаете меня спокойным, а я весь и всегда мучительно горю».) Скромный, незаметный, старающийся держаться в тени человек, чью дружбу ценили и встреч с которым искали Вяч. Иванов, Станиславский, Комиссаржевская, Скрябин, А. Коонен.

Во времена богоискательства и богостроительства, «дионисийского» буйства и мистического сектантства («нет, нет, я им, мистикам, не верю») он вносил в русскую поэзию незнакомый ей до той поры мотив католической религиозности. Был «символистом по всему душевному складу» (Вяч. Иванов) и создал произведения, которые стоят в наследии русского символизма особняком. «Это — замкнутая лирика», — говорил автор.

Балтрушайтис всегда избегал политики, государственной службы, официальных отношений — и впоследствии долгие годы занимал тяготивший его высокий пост министра и посланника Литвы в Советской России.

Он был несчастлив, мучительно ощущал трагическую природу бытия — и благодарил жизнь за неизбывное счастье, за то, что в ней «всегда было, есть и будет слишком много радости».

Но, наверное, самый большой парадокс заключается в том, что при всех этих противоречиях Юргис Балтрушайтис остается одной из самых цельных фигур в русской литературе начала XX в. — как поэт и человек: «Я так не люблю дробления души и воли».

228

На его могиле на кладбище Монруж близ Парижа указана дата смерти: 3.I 1944. Недавно в иностранных газетах промелькнуло сообщение о том, что русский поэт-символист Юргис Балтрушайтис, чья смерть в 1944 г. были мистификацией, принял другое имя и скончался глубоким старцем в одном из католических монастырей Франции. Даже если это и легенда, возникла она не случайно вокруг имени Балтрушайтиса.

Изд.: Балтрушайтис Ю. Дерево в огне. 2-е изд. Вильнюс, 1983.

* * *

Вся мысль моя — тоска по тайне звездной...
Вся жизнь моя — стояние над бездной...

Одна загадка — гром и тишина,
И сонная беспечность и тревога,
И малый злак, и в синих высях Бога
Ночных светил живые письмена...

Не дивно ли, что, чередуясь, дремлет
В цветке зерно, в зерне — опять расцвет,
Что некий круг связующий объемлет
Простор вещей, которым меры нет!

Вся наша мысль — как некий сон бесцельный...
Вся наша жизнь — лишь трепет беспредельный...

За мигом миг в таинственную нить
Власть Вечности, бесстрастная, свивает,
И горько слеп, кто сумрачно дерзает,
Кто хочет смерть от жизни отличить...

Какая боль, что грозный храм вселенной
Сокрыт от нас великой пеленой,
Что скорбно мы, в своей тоске бессменной,
Стоим века у двери роковой!

1904

ОДИНОЧЕСТВО

Среди людей, я средь — чужих...
Мне в этом мире не до них,
Как им, в борьбе и шуме дня,
Нет в жизни дела до меня...

В дороге дальней им, как мне,
Тужить, блуждать наедине...
Мне в мой простор, в мою тюрьму,
Входить на свете одному...

229

Пока в пути не встанет грань,
Нам всём томительную ткань
Рукою сирой в жизни ткать —
Душою замкнутой алкать...

Звучит по-разному у всех
Один и тот же стон и смех, —
На всех ткачей один станок,
Но каждый сир и одинок...

1904

VALSE TRISTE*

Под сонное пенье фагота
Усталые пары скользят...
И холод, и боль, и забота
В блуждающих взглядах сквозят...

Плывут — чередуются пары,
Испанец, венгерец и лях,
И юноша томный, и старый
Усач, поседелый в боях...

Своею игрой бесконечной
Суровая прихоть сплела
Рассеянность доли беспечной
И скорбную бледность чела...

Мелькает — скользит вереница
Гонимых на пир пустоты —
Борьбой искаженные лица,
Клейменные жизнью черты...

И длится веселье без срока
В чертогах, не знающих сна,
Где в сумрачный час одиноко,
Срываясь, рыдает струна, —

Где, гостья из далей бездонных,
Колеблется ночь по углам
И светится в нишах оконных
Крестами белеющих рам...

<1910>


* Грустный вальс (фр.).

230

РАЗДУМЬЕ

Миг мелькает — день плывет,
Утро сеет — вечер жнет...
Гаснут искорки росы —
Чередуются часы!

В синий полдень, в поле льна
Ходит синяя волна, —
Пестрым цветом луг порос,
Жаль, что скоро сенокос...

Светел мирный шелест ржи
Вдоль извилистой межи,
Строен каждый стебелек, —
Точно ль серп еще далек?

День проходит — жизнь идет,
Жребий сеет — доля жнет, —
Зреет малый труд раба,
То-то будет молотьба!

<1911>

ЭЛЕГИЯ

Мысль в разлуке с вещим сном...
Сердце — в сумраке ночном...
Дождь пустынный за окном...

Свист за дверью, вой в трубе...
Век прожив в пустой борьбе,
Вспоминаю о себе...

Меркнет цвет и гаснет свет...
Ни тревог, ни мира нет...
В миге — много тысяч лет...

Точно я уж вечность жил,
Вечность сетовал, тужил,
Тайне вечности служил...

Ночь... И только мысль во мне,
С тьмой ночной наедине
Тускло тлеет в глубине...

Тьма... Лишь воет за окном
Все о том же, об одном,
Ветер в сумраке ночном...

<1911>

231

SILENZIO*

Молчанье! Забвенье без срока...
Свой жребий, пустынник, мечи...
Пусть зыблется жизнь одиноко,
Как пламя ночное свечи...

Безмолвие грани последней
Мой дух просветленный зовет...
И глухо на башне соседней
Пустынное время поет...

Ни страха, ни ропота в бое
Вещающих утро часов...
Лишь молится сердце живое
Восходу светающих снов...

Молчание! С гордым упорством,
Пустынник, таи свой простор...
Пусть люди о хлебе их черством
Ведут нескончаемый спор...

Всем жаром души своевольной
Будь предан иному труду, —
Ты слишком упорно и больно
Метался в бесплодном бреду!

<1911>

ЖЕРТВЕННИК

Весь смертный жар — от первых детских слез,
Всю мощь мою — от детских малых сил,
Я в Вечный храм в живой тоске принес,
На жертвенник суровый возложил...

Что добыл молот, что взлелеял плуг,
И что вспоила тишь садов моих —
Тревога дум и дрожь усталых рук, —
Все было в жизни пламенем на миг...


* Молчание (ит.).

232

И вся борьба, завещанная мне
В игре мгновений, в долгий век труда,
Цвела лишь с тем, чтоб был мой дух в огне,
Пока пройдет земная череда.

И на костре, где сердце сожжено,
Средь пыток жертвы понял я не раз,
Что долг огня — единое звено,
В ткань Вечности вплетающее нас.

Вот почему, прозрев в людском бреду,
Свои тайный свет, как каждый час былой.
На жертвенник суровый я кладу,
Чтоб стал мой жребий дымом и золой.

30 июля 1914
Село Петровское

233

Воспроизводится по изданию: Русская поэзия «серебряного века». 1890–1917. Антология. Москва: «Наука», 1993.
© Электронная публикация — РВБ, 2017–2024. Версия 2.1 от 29 апреля 2019 г.