САМУИЛ КИССИН (МУНИ)

1885—1916

Самуил Викторович Киссин (псевдоним — Муни) остался в истории поэзии как литературный спутник Ходасевича. Они близко дружили, вместе вели богемную жизнь в Москве до конца 1900-х годов. Наделенный «мрачной мудростью, соединенной с нежнейшим отзывчивым сердцем», Киссин играл роль «про?клятого поэта»; «“Муни”, клокастый, с густыми бровями, отчаянно впяливал широкополую шляпу, ломая поля, и запахивался в черный плащ, обвисающий, точно с коня гробовая попона...» — таким его вспоминал Андрей Белый. Стихи Муни тоже напоминают раннего Ходасевича: пессимизм, ориентация на эпоху Пушкина и Баратынского, влияние Белого и Сологуба, для оттенения, стилизованные любовно-альбомные стихи, только немного больше мистики и быта. Даже приводимое стихотворение об авиаторе имеет параллель у Ходасевича. Родом из Рыбинска, Киссин учился в Москве на юридическом факультете, был женат на младшей сестре Брюсова; стихи его остались рассеяны по журналам — из-за крайней взыскательности к себе он не выпустил ни одной книжки (за сообщение текстов приносим глубокую признательность Н. А. Богомолову). В мировую войну находился на санитарной службе и застрелился в Минске.

СТУДЕНЧЕСКАЯ КОМНАТА

Вечер. Зеленая лампа.
Со мною нет никого.
На белых сосновых стенах
Из жил сочится смола.
Тепло. Пар над стаканом.
Прямая струя дыма
От папиросы, оставленной
На углу стола.
На дворе за окошком тьма.
Запотели стекла.
На подоконниках тюльпаны:
Они никогда не цветут.
Бьется сердце
Тише, тише, тише.
Замолкни в блаженстве
Неврастении.
Если утром не будет шарманки,
Мир сошел с ума.

341

* * *

Золотые вьются листья
В золотой веселой пляске.
Сколько мудрой, легкой грусти
В этих прыгающих блестках.

Солнце тоже очень мудро:
Знает, где ему проглянуть,
Посмотреть на эти игры
Не сквозь сосны, а сквозь клены.

Ветер свищет в легком тоне,
То затихнет, то зальется.
Золотой предсмертный танец
Золотых эпикурейцев.

* * *

И вот достигнута победа,
И, птицею взмывая, ты
Венчаешь подвиг Архимеда
И Винчи вещие мечты.

Но пусть с решимостью во взоре
Летишь ты, новых дней Икар.
Тебя не солнце ввергнет в море,
А легкий рычага удар.

А солнце где? А небо? Выше,
Чем в оный день над Критом, ты
Кружишься над ангара крышей,
Бескрылый раб чужой мечты.

Железных крыльев царь и узник,
Кружишь. Нам весел твой полет.
А Феб, не враг и не союзник,
Тебя презреньем обдает.

* * *

Сырые дни. В осенних листьях прелых
Скользит нога. И свищет ветр в тени
Плохие песни. Лучше б он не пел их.

На край небес краснеющий взгляни.
Лохмотьями кумачными рубахи
Висит закат на лужах. Злые дни!

342

Дрожат деревья в чутком вещем страхе.
Земля, как труп неубранный, лежит,
Как труп блудницы, брошенной на плахе.

Глаз выклеван. Какой ужасный вид!
Зияет здесь запекшаяся рана,
Здесь кровь струей из синих губ бежит,

Здесь дождь не смыл дешевые румяна.
Желтеют груди в синих пятнах все.
Припухшая мягка окружность стана.

Вороны гимн поют ее красе.
Такой ты будешь поздно или рано,
Такими — рано ль, поздно — будем все.

Чу! Крик ворон ты слышишь из тумана.

* * *

Где водоем старинный пуст,
Расту, крапивы тощий куст.

Полдневный ветер налетит:
Прошелестит и запылит.

Я в волосках. Меня не тронь!
Мой каждый волосок — огонь.

Мой волосок острей шипа.
Вражда безумная слепа.

Захватит грубая ладонь —
В нее пролью я мой огонь.

Коснется нежная рука —
Я обожгу ее слегка.

Ах, ни любви и ни обид
Сухое сердце не простит.

343

Воспроизводится по изданию: Русская поэзия «серебряного века». 1890–1917. Антология. Москва: «Наука», 1993.
© Электронная публикация — РВБ, 2017–2024. Версия 2.1 от 29 апреля 2019 г.