АЛЕКСАНДР КОНДРАТЬЕВ
1876—1967
Александр Алексеевич Кондратьев учился в гимназии у Ин. Анненского, считал его своим наставником всю жизнь, но воспринял от него только интерес к античной мифологии, дополненный влиянием живописи Штука и Бёклина (отчасти через раннего А. Белого) и свежей модой на греческую архаику и древний Восток. Отсюда основная тематика его прозы («мифологический роман» «Сатиресса», 1907, отголоском которого является печатаемое ниже стихотворение и две книги «мифологических рассказов») и его стихов («Стихотворения А. К.» СПб., 1905; «Черная Венера». СПб., 1909). Впрочем, дальше сюжетов и экзотических имен и слов («заимф» — покрывало; «шеол» — иудейская преисподняя) его новаторство не шло; недаром «Черную Венеру» он посвятил «Памяти Аполлона Майкова и Николая Щербины», а об А. К. Толстом написал книгу. Ведущие символисты относились к нему в лучшем случае снисходительно (только Блок в 1906 г. записал, что Кондратьев «не навязывается на тайну, но таинственен и глубок»). В свою очередь, Кондратьев предпочитал символистским центрам «Вечера Случевского», «Кружок молодых» и собрания начинающих авторов в собственной квартире. По образованию юрист, он служил в Петербурге; в 1920 г., оказавшись в Ровно, остался на территории Польши, умер в США.
Жалобы сатирессы.
«Щедрою, властной рукой бросил я образы миру...».
«Моя душа тиха, как призрачный шеол...».
* * *
Вокруг креста обвившись, изумрудный
Прекрасный Змей, короною блестя,
Мне говорил. Я слышал голос чудный.
Змей кроток был и ласков, как дитя.
И речь его мне в душу проникала;
Ласкало взор сиянье чешуи.
Как сладкий сои с раздвоенного жала,
Текли слова пленительной Змеи:
«О, будь светлей и не люби, как звери.
Забудь про страсть. Влюбленность лишь чиста.
Ищи ее!.. Пленительных мистерий
Зовет людей святая красота.
Она спасет остатки поколений...» —
Шептали мне змеиные уста,
И я упал внезапно на колени —
Поцеловать подножие креста.
<1905>
ЖАЛОБЫ САТИРЕССЫ
Тяжела наша жизнь и сурова.
Избегают мужья сатиресс.
Я всечасно должна быть готова,
Что супруг от семейного крова
Удерет легкомысленно в лес.
Он стремится туда, убегая,
Где бесстыдно и звонко смеясь
Ждет сатиров дриада нагая,
Взором с нею вступить предлагая
В мимолетно веселую связь.
Презирая мольбы и укоры,
Не жалея проворных копыт,
Каменистой тропинкою в горы
Он, заслышав призывные хоры,
К ореадам блудливо спешит.
Он стремится туда, бессердечный,
Где в серебряном свете луны,
Вереницей скользя бесконечной
Нимфы водные в пляске беспечной
Вьются, томным желаньем полны.
Ни супруга тогда, ни вдова я.
Слез соленые льются струи...
Вкруг бушует игра боевая.
— То кусаясь и шерсть вырывая,
Сатирята дерутся мои...
<1905>
* * *
Щедрою властной рукой бросил я образы миру;
К жизни от сна пробудил фавнов, сатиров и нимф.
Боги минувших времен мне откликались на лиру;
Вечная Матерь с чела звездный подъяла заимф.
Нет, не умру я совсем! Дети раздумий поэта,
Дети печали моей, жадно вкусив бытия,
Будут блуждать, как отец, среди равнодушного света
И о веселье шептать, грусть неземную тая...
<1909>
* * *
Моя душа тиха, как призрачный шеол,
Где дремлют образы исчезнувшего мира;
Она — в песках пустынь сокрытая Пальмира.
Мои стихи — богам отшедшим ореол.
Я не стремлюсь в лазурь ворваться, как орел.
Пусть небожители ко мне летят с эфира.
О юности земли моя тоскует лира,
И не один из них на песнь мою сошел.
Ко мне идут они, как в свой заветный храм,
Стопой неслышною, задумчивы и строги,
Когда-то сильные и радостные боги,
С улыбкой грустною склониться к алтарям...
И полон гордости, блаженства и тревоги
Гирлянды строф моих бросаю к их ногам.
<1909>