АЛЕКСЕЙ СКАЛДИН
1885—1943
Репутация Алексея Дмитриевича Скалдина в символистских кругах первоначально напоминала репутацию Клюева или Пимена Карпова: благодаря крестьянскому происхождению Скалдина принимали в кругу Мережковских как «человека от земли», несмотря на то что он учился в Петербургском университете, а затем служил в страховых компаниях на высоких должностях. Наиболее близким Скалдину поэтом был Вяч. Иванов. Во время пребывания Иванова в 1912 г. в Италии Скалдин был его доверенным лицом в России, держал за него корректуру сборника «Нежная тайна» Единственный сборник Скалдина «Стихотворения (1911—1912)» (СПб., 1912) был посвящен «Вячеславу Иванову. Брату». Гумилев в «Письмах о русской поэзии» назвал Скалдина «двойником Вяч. Иванова», оговорившись, что это «бедный, захудалый двойник», лишенный собственной поэтической манеры, хотя и «недурной версификатор». Действительно, стихи, собранные в книге, демонстрируют попытки освоить разнообразные стили и жанры: «антологические», фольклорные, романтические (баллады). В 1917 г. Скалдин издал философский роман «Странствия и приключения Никодима Старшего» (Пг.). После Октября отошел от поэзии, выступал преимущественно как детский писатель, автор научно-популярных книг, писал и автобиографическую прозу, ныне, очевидно, утраченную; его воспоминания о Блоке опубликованы в сборнике «Письма Александра Блока» (Л., 1925).
* * *
М. А. Кузмину
В моей полутемной комнате
В углу потемневший Спас,
Такой же суровый, что — помните! —
Пленил когда-то и вас.
Шкафы наполнены книгами
(Два шкафа, но будет пять):
Их мудростью, точно веригами,
Люблю себя облекать.
Пред Спасом лампада красная.
Я рад, влача на плечах
Вериги, что дума согласная
С моей у Спаса в очах.
1910
* * *
Агнессе Скалдиной
Солнышко ласковое греет.
Матушка-земля, пробудися!
Дождичком весенним умойся,
Вырасти зеленую травку,
В алый цвет нарядися,
В белый, и лазоревый, и желтый, —
Что нарядов у тебя — счету нет,
Любованью, красованью лето долгое.
А нрав у тебя незабывчив —
Помяни же и нас за весельем,
Вспой, вскорми нам ярицу и озимь.
Матушка-земля, потрудися!
Матушка-земля, День Христов на дворе.
1911
ГАДАНЬЕ
Я помню живо... Было лето.
Был вечер серый и прохладный.
Из-за угла мелькнув, карета
Остановилась у парадной.
А с козел слез старик в ливрее.
Он, руку приложивши к сердцу
И сделав мину поважнее,
Открыл таинственную дверцу.
И вылезли два господина
В цилиндрах, с розами в петлицах,
Не то с печатью важной сплина,
Не то с отчаяньем на лицах.
По лестнице они взбежали,
Входною дверью хлопнув резко;
Им стекла вслед продребезжали,
Швейцар же выругался резко.
Так было всё на сон похоже:
Когда негромко позвонили,
Арапа высунулась рожа
И чьи-то тени заходили.
Седая дама в платье черном, —
Поклонница старинной моды, —
Движеньем строгим, но проворным
Раскрыла вещие колоды.
Раскинула. Легла брюнету
Дорога без хлопот и скуки,
И скорая — пройти бы лету...
Вновь быстрые мелькают руки.
Сулят блондину карты что-то
Неясное. Измена злая.
Расходы. Тайная забота.
Опять любовь... «Ужель Аглая
Мне хочет изменить постыдно?»
Товарищу от шепчет, зная,
Что тот ответит безобидно:
«Подумаешь, беда какая!»
Раскланялись. И вниз сбежали.
Не тайную ль несли тревогу?
И снова стекла дребезжали,
И занавесил дождь дорогу.
Швейцар махнул. Запел из чайной
Вдруг граммофон. Рулады. Взвизги.
Но с резвостью необычайной
Помчалися, бросая брызги.
1912
ЭВРИДИКА
Пишу карандашом, пишу чернилами,
Пишу о тех, что сердцу стали милыми.
И заодно о тех, кого забыл давно:
Вот вспомнил, напишу и опущу на дно.
Бежит река, но тень одна над Летою
Кружит и ждет, да что ж ей присоветую?
Я весело пою, как юноша Давид,
Но знаю я, что все пути ведут в Аид.
Не минется никак: дорогой дикою
Пойду туда за ней, за Эвридикою.
1912