ВЛАДИМИР НАРБУТ
1888—1938?
Владимир Иванович Нарбут, по убеждению Гумилева, должен был стать (наряду с Ахматовой) самым значительным поэтом послесимволистской поры, однако им не стал, хотя и оказался в то время одной из заметных фигур.
Сын мелкого помещика хутора Нарбутовка Черниговской губернии, брат книжного художника Г. Нарбута. Начал печататься еще студентом-филологом Петербургского университета в 1909 г., вскоре издал первый сборник «Стихи» (СПб., 1910), во многом подражательный; в 1911 г. ведал отделом поэзии в недолговечном журнале «Gaudeamus», где выступили Брюсов, Волошин, Ахматова. Войдя в «Цех поэтов», Нарбут издал в 1912 г. сборник «Аллилуйя», конфискованный цензурой. Книга, оформленная Г. Нарбутом и И. Билибиным, была напечатана шрифтом, заимствованным из Псалтыри XVIII в., клише обложки изготовила Синодальная типография; однако стихи в подражание озорному фольклору украинских бурсаков оказались вызывающе грубы и антиэстетичны, славословили «нежить» и «погань». Вместе со сборником Зенкевича «Дикая порфира» «Аллилуйя» явилась наиболее эпатирующим примером «адамизма». Гумилев писал, что Нарбут и Зенкевич «возненавидели... все красивые слова»: «Их внимание привлекло всё подлинно отверженное, слизь, грязь и копоть мира. Но там, где Зенкевич смягчает бесстыдную реальность своих образов дымкой отдаленных времен или отдаленных стран, Владимир Нарбут последователен до конца...»
Опираясь на воспоминания детства, заостряя некоторые черты гоголевской сатиры и гротеска, Нарбут изображал низменные стороны провинциального быта в духе непривычной для русской литературы поэтики безобразного. Параллельно экспериментальным стихам, продолжавшим манеру «Аллилуйя» («Баня», «Порченый», «Самоубийца» и др.), писал и традиционного толка стихи; они перемежались в книжках «Любовь и любовь» (СПб., 1913), «Вий» (СПб., 1915) и в вобравшем раннее сборнике «Плоть» (Одесса, 1920).
После Февраля 1917 г. живший тогда на Украине Нарбут — эсер, а затем большевик — в гуще политической жизни. В 1918—1919 гг. редактировал воронежские «Известия» и организовал журнал «Сирена», собравший на своих страницах лучшие литературные силы. В 1920 г., заведуя в Одессе отделением ЮгРОСТА, сплотил молодых писателей; Багрицкий считал его своим учителем. В 1920 — начале 1930-х годов вышло несколько сборников стихов и прозы Нарбута; он организовал издательство «Земля и Фабрика», редактировал журналы «30 дней», «Вокруг света». В 1936 г. был незаконно репрессирован. Погиб в 1938 г. в одном из дальневосточных лагерей (официальная дата смерти — 1944 г. — его близкими оспаривается).
Изд.: Нарбут В. Стихотворения. М., 1990.
ЛИХАЯ ТВАРЬ
Н. Гумилеву
3
Луна, как голова, с которой
кровавый скальп содрал закат,
вохрой окрасила просторы
и замутила окна хат.
Потом, расталкивая тучи,
стирая кровь об их бока,
взошла — и жёлтый и тягучий
погнала луч издалека.
И в хате мшистой, кривобокой
закопошилось, поползло
и — скоро пристальное око
во двор вперилось: сквозь стекло.
И в тишине сторожкой можно
расслышать было, как рука
нащупывала осторожно
задвижку возле косяка.
Без скрипа, шелеста и стука
горбунья вылезла — и — вдруг
в худую, жилистую суку
оборотилась и — на луг.
Цепляясь острыми когтями,
перескочила через тын
и — вот прыжки несут уж сами
туда, где лег кротом овин.
А за овином, в землю вросшим, —
коровье стойло: жвачка, сап.
Подкрадывается к гороже,
зажавши хвост меж задних лап.
Один, другой, совсем нетвердый,
прозрачно-легкий, легкий шаг
и — острая собачья морда
нырнула внутрь, вполупотьмах.
В углу шарахнулась скотина...
Не помышляя о грехе,
во сне подпасок долгоспинный
расплюхнулся на кожухе,
и от кого-то заскорузлой
отмахивается рукой...
А утром розовое сусло
(не молоко!) пошлет удой.
А если б и очнулся пастырь,
не сцапал ведьмы б все равно:
прикинется метлой вихрастой,
валяется бревном-бревно.
И только первого помета
опасен ведьмам всем щенок!
Зачует — ох! — и в огороды
гребет ногами: наутек.
И после, в хате, колкой дрожью
исходит, корчась на печи,
как будто смерть по придорожью
несли в щенке луны лучи.
1912
ПОРТРЕТ
Мясистый нос, обрезком колбасы
нависший на мышастые усы,
проросший жилками (от ражей лени), —
похож был вельми на листок осенний.
Подстриженная сивая щетина
из-под усов срывалась — в виде клина;
не дыней ли (спаси мя от греха!),
глянь, подавилась каждая щека?
Ленивей и сонливей лопухов,
солонки сочные из-за висков,
ловя, ховая речи, вызирали
печурками (для вкладки в них миндалин).
А в ямках-выбоинах под бровями
два чернослива с белыми краями,
должно быть, в масле (чтоб всегда сиять),
полировали выпуклую гладь.
И лоб, как купол низенький извне,
обшитый загорелой при огне,
потрескавшейся пористою кожей,
проник заходиной в колосьев ложе;
и взмылила главы обсосок сальный
полсотня лет, глумясь над ним нахально:
там — вошь сквозная, с точкою внутри,
впотьмах цепляет гнид, как фонари.
* * *
Одно влеченье: слышать гам,
чуть прерывающий застой,
бродя всю жизнь по хуторам
Григорием Сковородой.
Не хаты и не антресоль
прельстят, а груша у межи,
где крупной зернью ляжет соль
на ломоть выпеченной ржи.
Сверчат кузнечики.
И высь —
сверкающая кисея.
Земля-праматерь!
Мы слились:
твое — мое, я — ты, ты — я.
Мешает ветер пятачки,
тень к древу пятится сама;
перекрестились ремешки,
и на плечах опять сума.
Опять долбит клюка тропу,
и сердце, что поет, журча, —
проклюнувшее скорлупу,
баюкаемое курча*.
* «Курча» — цыпленок (укр.).