ЕЛИЗАВЕТА КУЗЬМИНА-КАРАВАЕВА
1891—1945
Трагическая судьба «матери Марии» надолго заслонила лирику Елизаветы Юрьевны Кузьминой-Караваевой (урожденной Пиленко), которая обладала, может быть, и не самым громким, но особым голосом в поэзии 1910-х годов. Пятнадцатилетней девочкой она пришла со своими стихами к Блоку. Блок посвятил ей стихотворение «Когда вы стоите на моем пути, /Такая живая, такая красивая...». В блоковском ключе строилось многое в лирике молодой поэтессы. Но это не противоречило тому, что через своего мужа Дмитрия Кузьмина-Караваева, «стряпчего» «Цеха поэтов» она сблизилась с акмеистическим окружением. Первый сборник «Скифские черепки» (СПб., 1912), вышедший в издательстве «Цеха поэтов», построен как исповедь скифской царевны, которая оплакивает гибель своего царства. Закат великой цивилизации, преждевременная старость детей, выросших в плену, обреченная любовь — вот основные мотивы книги. В ней языческое начало своеобразно сочетается с христианским; преодоление трагического одиночества видится в слиянии с Богом. Гумилев писал тогда о поэзии Кузьминой-Караваевой: «Ее задача — создать скифский эпос, но еще слишком много юношеского лиризма в ее душе, слишком мало глазомера и решительности определившегося и потому смелого таланта»; отличительное свойство ее стихов — «общая призрачность в соединении с гипнотизирующей четкостью какой-нибудь одной подробности».
Отчетливее зазвучал голос Кузьминой-Караваевой в следующем сборнике — «Руфь» (Пг., 1916). Библейское название предопределило тему книги — трагизм бытия человека, несоединимость «высокого духи» и «земного обличья», приближение конца мира. Сборник «Руфь» выявил (еще не столь заметную в «Скифских черепках») философичность стихов автора, которой суждено было развиваться в последующее время.
В 1919 г. Кузьмина-Караваева эмигрировала. Выпустила несколько поэтических сборников (некоторые под фамилией Скобцова). Стала заниматься историей русской философии и литературы (книги о В. Соловьеве, А. Хомякове и др.). В 1931 г. постриглась в монахини и взяла себе имя мать Мария. В годы войны участвовала во французском Сопротивлении. Погибла в газовой камере лагеря Равенсбрюк.
«Я испила прозрачную воду...».
«И вынули сердце и не дали рая...».
«Жить днями, править ремесло...».
«Какой бы ни было ценой...».
«Завороженные годами...».
* * *
Я не ищу забытых мифов, —
Я жду, я верю, я кляну.
Потомок огненосцев-скифов, —
Я с детства в тягостном плену.
Когда искали вы заложников,
Меня вам отдал мой отец, —
Но помню жертвы у треножников,
Но помню царственный венец...
И рабства дни бегут случайные,
Курганного царя я дочь,
Я жрица, и хранитель тайны я,
Мелькнет заря, — уйду я прочь.
Пока ж я буду вам послушною
И тихо веки опущу,
А втайне — месть бездонно-душную
Средь ваших городов ращу.
<1912>
* * *
Я испила прозрачную воду,
Я бросала лицо в водоем.
Трубы пели и звали к походу,
Мы остались, мой идол, вдвоем.
Все ушли, и сменили недели
Миг, как кровь пролилася тельца,
Как вы песню победную пели...
Не увижу я брата лица.
Где-то там, за десятым курганом,
Стальные клинки взнесены;
Вы сразились с чужим караваном, —
Я, да идол — одни спасены.
Я испила прозрачную воду,
Я бросала лицо в водоем...
Недоступна чужому народу
Степь, где с Богом в веках мы вдвоем.
<1912>
* * *
И вынули сердце, и не дали рая...
Мой путь опоясывал землю не раз.
Я стала другая, я стала чужая,
Иду средь людей выполнять ваш наказ.
Тропинки, дороги, равнины, заборы,
Моря, океаны, излучины рек,
Бездонные глуби, высокие горы,
И каждый день сызнова солнечный бег.
А рядом, а рядом состарились дети,
Дождались. Открыли врата им небес...
Иду, чудотворен, в немеркнущем свете,
Не страшен, не страшен над бездной отвес.
Живые и в смерти — не плачьте о чуде, —
Вам рай уготован за горести дней...
А я чудотворен, — бессильные люди, —
Не в силах нести всей победы своей...
Я площади эти давно проходила
И слышала тот же тоскующий плач. —
Не бойтесь, не бойтесь — вас ждет лишь могила, —
Я ж — тихий, целящий и благостный врач.
<1912>
* * *
Жить днями, править ремесло
Размеренных и вечных будней;
О, путь земной, что многотрудней,
Чем твой закон, твое число?
Мне дали множество имен,
Связали дух земным обличьем,
Но он сияющим величьем
Безмерных далей ослеплен.
И здесь, средь путников одна,
Я о путях не вопрошаю:
Широкая дорога к раю
Средь звезд зеленых мне видна.
Пусть яркий полог звезд высок,
Пусть мы без пищи и без крова, —
Лишь бы душа была готова,
Когда придет последний срок.
Еще нечеток в небе знак,
Пророчество вещает глухо: —
Брат, верь: язык Святого Духа
Огнем прорежет вечный мрак.
Недолго ждать, уж близок час:
Взметает ветер пыль с дороги;
Мы все полны святой тревоги,
И вестники идут средь нас.
<1916>
* * *
Какой бы ни было ценой
Я слово вещее добуду,
Приближусь к огненному чуду,
Верну навеки мой покой.
Пусть давит плечи темный грех,
Пусть нет прощения земного, —
Я жду таинственного зова,
Который прозвучит для всех.
<1916>
* * *
Завороженные годами
Ненужных слов, ненужных дел,
Мы шли незримыми следами;
Никто из бывших между нами
Взглянуть на знаки не хотел.
Быть может и теперь, — всё то же,
И мы опять идем в бреду;
Но только знаки стали строже,
И тайный трепет сердце гложет,
Пророчит явь, несет беду.
Пусть будут новые утраты,
Иль призрак на пути моем —
Всё, чем идущие богаты,
Оставим в жертву многократы
И вновь в незримое уйдем.
Зачем жалеть? Чего страшиться?
И разве смерть враждебна нам?
В бою земном мы будем биться,
Пред непостижным склоним лица,
Как предназначено рабам.
<1916>