Сергей Павлович Бобров вошел в историю русского модернизма как организатор группы «Центрифуга», оказавшейся одним из самых долговечных футуристических объединений (1914—1918; издательство выпустило 17 книг). Ядром группы были Н. Асеев, С. Бобров, Б. Пастернак, отколовшиеся от млалосимволистской группы «Лирика» (1911—1914). Сам Бобров, рассказавший позже о своем детстве и юности в повести «Мальчик» (М., 1976), писать начинал сперва под влиянием Брюсова, потом А. Белого с оглядкой на французскую поэзию (А. Бертран, А. Рембо); учился живописи, первая книга его («Вертоградари над лозами». М., 1913) вышла с замечательными иллюстрациями Н. Гончаровой. Футуристическая раскованность окрепла в его лирике накануне и в годы мировой войны («когда... будут визжать, просмотрев “Лиру Лир”, что это не поэзия, что это не певуче, бессмысленно, безумно, похоже на издевательство и т. д., — я спрошу: — А то, что вы, собаки, устроили в 191* году, это, по-вашему, поэтично, певуче, осмысленно, умно, не издевательство?..» — послесловие к сб. «Лира Лир»). Впрочем, произведения его современниками ценились невысоко: «Сергей Бобров и в прозе и в стихах — замечтавшаяся гиря». Гораздо заметнее он был как критик-полемист, начиная от едкой брани по адресу футуристов «Гилеи» в альманахе «Руконог» (М., 1914) и до печально известной рецензии на «Седое утро» Блока (Печать и революция. 1921. № 1), где за считанные дни до смерти Блока говорилось, что как поэт он уже мертв; «всем так казалось», оправдывался Бобров впоследствии. После революции был недолго заметным деятелем московского Союза поэтов, выпустил три авантюрно-утопических романа, преподавал математику, работал в ЦСУ, побывал в тюрьме и в Кокчетаве, писал научно-популярные книги для детей, много переводил, плодотворно занимался стиховедением. Поздние стихи его почти не изданы.
Б. Н. Бугаеву
В степи седеющий курган
Ты издали заметишь темный,
На нем — горбатый истукан,
Он серо-жёлтый и огромный.
На степи он и на закат
Бросает неживые взоры, —
На дымы отдаленных хат,
На возмущенные просторы.
Ты издали к нему взирай,
В гигантскую обрубка муку.
Поднимет на печальный край
Он неослабнущую руку;
Он издали кивнет — и нет:
Стоит как встарь окаменелый, —
Он — непостигнутый поэт, —
Подъемлет каменное тело.
Он разобьет, загрохотав,
Твои лукавые реченья
И опрокинет в зыби трав
Жизни отвергнутой мгновенья.
Встречай же жизнь! остановись
Перед восторженным полетом;
Разверзнет трепетная высь
Облак — пустующим киотом.
Следи, прикованный к земле,
Как он несется величавый
И тонет в тучи ярой мгле,
В блистаниях закатной славы. —
Мгновенный сон! земной обман!
И не было его нелепей! —
И на кургане истукан
Сурово озирает степи.
<1912>
Воздушная дрожь — родосский трактор.
О, темь, просветись, лети!
Земля дрожит, как раненый аллигатор,
Ее черное лицо — изрытая рана.
Валятся, расставляя руки, —
Туже и туже гул и пересвист,
Крики ломают брустверы,
Ржанье дыбится к небу.
О, сердце, крепче цепляйся
Маленькими ручками за меня!
Смотри: выбегают цепи
В полосы бризантного огня.
И чиркают пули травою;
Еще минута — и я буду убит.
Вчера контузило троих, сегодня... что такое?
Нечего и вспоминать, это я — просто так.
Но сегодня — какое-то странное...
И даже... Однако, позвольте, где же я?
Ведь вниз уносится земли полоса —
В мрак! в мрак!
— Да этого быть не может!
Это просто так.
<1914>
И. А. Аксенову
О, легкая мчимость! о, быстрая улетимость!
Как — гул колес, стук, крик лег;
Разверни хрип, вой мук живых,
И со стрелки соскальзывай — раз, два, три, — еще:
Раз, два, три! — железными зубами
Куснуть стык; зеленому огоньку
Лепетнуть. Семафор —
Язык
Опуская, чтоб вырвать вой, —
И быстрее:
Мчее, левее, милее, живее, нежнее
Змея живого медным голосом: —
Хрип звезд, брань столбов,
И: ровно — чудно, словно — бурно,
И: нудно — ёмно, скудно — до домны:
По мосту летивея —
Графиты... черноземы... сланцы...
Гра-ра-ра-фиты, —
Черно-чер-ер-ер-черноземы
Ссссслан-аннн-анцы, —
Стоп! — вынь да положь, —
Стансы, —
Станция, 10 минут.
<1915>