Веря Михайловна Инбер в своих трех ранних книгах — «Печальное вино» (Париж, 1914 с рисунками Ж. Цадкина), «Горькая услада» (М. Пг., 1917) и «Бренные слова» (Одесса, 1922) — всем вплоть до заглавий вписывается в картину послеахматовской «женской поэзии». Недаром Р. В. Иванов-Разумник объединил «Четки» Ахматовой и «Печальное вино» Инбер в одной рецензии и озаглавил эту рецензию «Жеманницы». Жеманство было в интонациях, в узких границах любовной темы, в кокетстве близостью смерти, в импрессионистических впечатлениях путешествий по югу и даже — в самых ранних стихах — в речи от мужского лица. Постепенно жеманность выветривалась, все больше места занимали картины спокойной плодородной природы. Вера Имбер родилась в Одессе, отец ее был владельцем издательства, мать — преподавательницей, стихи она писала с детства, но «до революции занятие литературой не было средством к существованию», по деликатному выражению биографического словаря 1928 г. Переломом стали жизнь в Одессе 1919—1921 гг. и переезд в Москву в 1922 г. — тема будущей повести «Место под солнцем» (1928). С этих пор и начиняется истории Веры Инбер — автора ленинских стихов, «Пулковского меридиана» и «Ленинградского дневника», лауреата Сталинской премии.
Cinema.
Ваши руки пахнут апельсином.
На экране — дальние края.
И в пути, волнующем и длинном,
Всюду вместе, всюду вы и я.
В первый раз я вижу воды Нила.
Как велик он, дивен и далек!
Знаешь, если б ты меня любила,
Я сгорел бы, точно уголек.
Свет и шум. Глаза болят от света...
Чёрный кофе буду дома пить,
Думаю, что вы смеетесь где-то
И меня не можете любить.
<1914>
Книга пахнет духами,
Или пахнут сами слова.
Я бы так хотела быть с вами.
Я одна. Болит голова.
От легких касаний мигрени
В ушах и шёпот и звон.
И вечер совсем осенний,
И вечер в меня влюблен.
У него музыкальные пальцы,
Он играет на стеклах окна.
Он играет, и падают капли,
Точно слезы на старые пяльцы.
Где вы? что вы? Вы рыцарь ли? Раб ли?
Я сегодня опять влюблена.
<1914>
Жанне
Мы повесим нашу писанку
Рядом с папиным ружьем.
Мы с тобой уложим кисаньку.
Будет нам тепло втроем.
Чиж долбит сердито жердочку,
Точно клетка коротка.
Кошка высунула мордочку
Из-под теплого платка.
— Завтра, значит, будет праздница?
— Праздник, Жанна, говорят.
— Всё равно, какая разница,
Лишь бы дали шоколад.
— Будет всё, мои мальчик маленький,
Будет даже детский бал.
Знаешь: повар в старом валенке
Утром мышку увидал.
— Мама, ты всегда проказница:
Я не мальчик. Я же дочь.
— Всё равно, какая разница,
Спи, мои мальчик, скоро ночь.
1913
Дождь весенний, ты пахнешь мохом.
Осторожно, в меня не брызни!
Я чувствую себя так плохо,
Что пугаюсь громкого вздоха,
Что боюсь загробной жизни.
Страшно думать, что после смерти
Найду в раю так много света,
Столько скрипок, как на концерте.
Роз, как здесь в середине лета.
Незнакомые звери и птицы
Поведут разговаривать с Богом.
Нужно вновь подымать ресницы,
Говорить, трепеща, о многом.
Зябко там обнаженной коже,
Ни одной души знакомой:
Всех друзей своих я моложе,
Все они остались дома.
Только бабушка, мамина мама
(Я вспоминаю ее с усильем)
Подведет ко мне Адама
И погладит меня по крыльям.
Нет, не надо. Я слишком устала.
Мне не нужно Светлого Стана:
Я всё на земле испытала,
Хотя умерла так рано.
<1917>
Мне не дано быть розой без шипов.
В густом снопе я лишь смиренный колос,
И растворяется мой слабый голос
Среди ему подобных голосов.
Но всё же я пою по мере сил,
Без гнева, не ища заветной цели,
Чтоб после смерти ангел не спросил:
— Где ты была, когда все пели?