88.
Н. Я. МАНДЕЛЬШТАМ,
‹27 февраля 1926 г.›
Родная моя, ненаглядная — ты мне подснежничек нашла... Я, Надик, чудовище: три дня не писал. Не скрою: я эти дни слишком много работал — сделал из работы спорт. 2 книги параллельно для Гиза и Прибоя... Все откладывал на вечер, на «спешное», а вечером уставал. Надик, ты прости меня: никогда это не повторится. Это просто не нужно. Мы прекрасно обеспечены. Этот курьезный Прибой стал для меня вторым Гизом, и сейчас у меня 2 Горлина (один — Грюнберг). Родненькая, ты от 26-го телеграфируешь, что здорова, а 22-го у тебя 37,6(?) Что это значит? Только один день? Или держится? Родная, подробнее, подробнее и не сердись на телеграммы. Это моя натура! Детка моя, я здоров. Это правда. Очень работоспособен. Очень бодр. Физически бодр. Я очень наволновался с твоей телеграммой. Мы тут ломали голову, особенно изощрялся деда. Значит, опять Тархова? Это хорошо. Сохрани нашу комнатку до моего приезда. Я люблю наши кроватушки и «капоцан». Что он, капает? Надик, вот на чем основаны мои планы на приезд:
1) С 15 марта в Крыму до 15 мая чудесно. Это настоящие лечебные и целебные месяцы. Мы же устроены в Крыму, и жалко не использовать. Это, наконец, попросту будет весело.
2) Кроме 200, посланных тебе, я уже имею заработанных в Гизе и Прибое 400. (Остаток с Даудистеля (130 р.) не считается, он пойдет Рыбакову.)
3) К 15-му марта я заключу два новых договора — с Гизом (крупный) и с Прибоем. Высылку денег наладим.
4) На 2 — 3 дня я остановлюсь в Москве и перехвачу там кроме всего некоторую толику.
Итак, у нас будет обеспеченный с «гаком» месяц, а на второй нам вышлют. Может, будет и еще лучше.
Ты бы меня сейчас не узнала бы в Ялте. Я дурак, что сидел
сиднем, как маниак какой-то. Я бы сейчас лазил по горам, бегал в город, гулял ежедневно у моря. А ведь я «боялся» к переписчику сходить! Вот дурак-то был? Надичка, а Лев Платоныч еще есть? Его не зацапали? Справься: мне он очень нужен. Сегодня приехал из Москвы Женя. Ихнее общество как-то грандиозно оскандалилось. У них враги Кугель и Щеголев. Свирский устроил в подвале на Тверском, где наша старушка-сторожиха Хлебникова угощала, грандиозный ресторан. У Татьки все прошло. Вчера ее купали в большой ванне. Я для отдыха читаю Мертвые Души с картинками. Твоего переводика я не выбросил, а поцеловал и поправил: он очень славный.
Ты, Надичка, стала душой общества и председателем клуба? Да? Мне простынки дала М‹ария› Н‹иколаевна›. На диване мне очень уютненько с тюфячком нашим. Сплю хорошо. Бываю я, Надичка, нигде. Раза 2 — 3 у Бена и Выгодского. Поэт Комаровский «тот самый». Он очень хороший. Достань стихи. Объясни Безобразовой. Надичка, что с тобой сейчас? Тебе не плохо? Я сейчас даю телеграмму. Дня не оставлю без письма. Все твои заботушки исполню. Лекарство почти достал на проспекте Юных Пролетариев(?).
Надик мой любимый! Храни тебя Бог!
Целую головку твою и глаза твои и морщиночки!
Люблю. Твой Нянь. Я с тобой, родная. Люби меня, Надик.
Сейчас звонил Грюнбер‹г›: прочел обо мне в каком-то английском Magasin’e. Уважает.
А‹нна› Андр‹еевна› прочла в Mercure de France.