17 марта ‹1926 г.›
17/III Москва
Родная Надик! Что ты мне не отвечаешь? Два дня я в Москве, и нет от тебя телеграммы! Вчера я опоздал к закрытию почты. Вот второе письмецо — от среды. Детка моя, мне все очень легко удалось. Я уже получил санкцию Гиза на договор. В Кино-Печати тоже дают фантастические деньги 150 — 200 р. — ни за что. Остается поговорить завтра с Нарбутом и Воронским. Это уже мне не нужно. Мы обеспечены до самого лета. В субботу я поеду прощаться в Петербург. На все дела мне нужен там один понедельник. А во вторник думаю выехать прямо в Ялту. Вчера я ночевал у Пастернака в комнате с его братом на ужасном одре-диване, а сегодня у твоего буду Женички. Какой он славный! Они, правда, поссорились с стариками. Женю не вызывают к телефону и не открывают к нему. Лена была на днях в Киеве. А мы с тобой поедем в Киев в мае. Няня твоя здорова совсем и безумно волнуется отсутствием твоей телеграммы. Родненькая, я хожу по улицам московским и вспоминаю всю нашу милую трудную родную жизнь. Ангел мой, у Жени висит твой портрет — работы Сони. Когда я ехал к тебе в первый раз — как я ему обрадовался. Солнце мое, я люблю тебя. Со мной Шура на почте. Надик жизнь, я иду к тебе.
‹Приписка А. Э. Мандельштама:›
Целую Вас, потому что давно не видел.
С тов‹арищеским› приветом корреспондент А. Мандельштам (это по служебной привычке).
17/III