162.
Э. В. МАНДЕЛЬШТАМУ,
‹середина мая 1931 г.›
Дорогой папочка!
Отвечаю тебе сразу на все твои письма — и мне и Шуре — с таким чувством, будто они пришли только сегодня утром. Я только что все их снова внимательно перечел, и теперь, чтобы поговорить с тобой, я отодвигаю всю гору суеты, ложного беспокойства, все грубые хлопоты, на которые мы обречены. Ты говоришь об отвратительном себялюбии и эгоизме своих сыновей. Это правда, но мы не лучше всего нашего поколения. Ты моложе нас: пишешь стихи о пятилетке, а я не умею. Для меня большая отрада, что хоть для отца моего такие слова, как коллектив, революция и пр., не пустые звуки. Ты умеешь вычитывать человеческий смысл в своей Вечерней Газете, а я и мои сверстники едва улавливаем его в лучших книгах мировой литературы.
Мог ли я думать, что услышу от тебя большевистскую проповедь? Да в твоих устах она для меня сильней, чем от кого-либо. Ты заговорил о самом главном: кто не в ладах со своей современностью, кто прячется от нее, тот и людям
ничего не даст, и не найдет мира с самим собой. Старого больше нет, и ты это понял так поздно и так хорошо. Вчерашнего дня больше нет, а есть только очень древнее и будущее.
А семейный чайный стол мы, пожалуй, все-таки соорудим, как он ни устарел. 99% шанса на квартиру превращаются мало-помалу в периодическую дробь (99,999(9)). История с квартирой такова: наши знакомые выезжают в новый дом, и в деревянном флигельке, недалеко от центра освобождается квартирка в 3 комнаты с кухней. Первый этаж, окна в палисадник (одно дерево). Еще год назад некоторые руководящие работники надумали обеспечить меня квартирой. Но где ее взять, они сами не знали. И вот мы сами же указали им на эту крошечную квартирку, больше похожую на уездную идиллию, чем на Москву. Три месяца мы ждали, пока старые жильцы откажутся от квартиры и вернут свою площадь Руни. Руни было сделано соответствующее внушение, нам условно все обещали, любезно морочили и не далее как третьего дня, когда мы вооружились справочками, бумажками и привели в Руни старую хозяйку, возвращавшую площадь... с площадью, так сказать, на руках, скромный, но упрямый зав. Руни неожиданно отказал в выдаче ордера, ссылаясь на 2 тысячи красноармейцев, ожидающих очереди на площадь. Не вступая ни в какие пререкания с жилищными работниками, мы сообщили о таком повороте авторитетным товарищам, которые полагают, что я по-своему тоже мобилизован и тоже в какой-то очереди состою. Там от благого почина не отступились. В настояниях своих идут дальше, нажимают, звонят по телефону. Со сдачей площади наши знакомые, к счастью, могут повременить, так как не готовы еще к переезду. В ближайшие 2 — 3 дня недоразумение разъяснится, а здесь безусловно недоразумение.
С Наденькой мы все время жили врозь: я у Шуры, она у брата Евг‹ения› Як‹овлевича›. Как ни странно, Шуру с Лелей я почти не видал. В девять они исчезали на службу, а приходил я всегда к ночи, когда они уже спали. Старался поменьше их стеснять. Леля нервно переутомлена. Постоянный гость для них — сущая мука... Недавно я перебрался на Страстной б‹ульвар› к Евг‹ению› Я‹ковлевичу› (жена его Лена уехала на две недели). Шура с Лелей собираются в месячный отпуск. Только что они приехали домой (пишу у Шуры). Уже взяты билеты на Ростов (потом на море куда-нибудь или в деревню на Сев‹ерный› Кавказ). Билеты Шуры на 23 число.
С нашим приездом на 1 мая разладилось из-за квартиры, развязка с которой пришлась на май, а также из-за глубокого безденежья. На этом фронте, скажу прямо, скверно. Денег — только на завтрашний обед. Есть ли планы? виды? Конечно, есть... Я познакомлю тебя с моими литературными мытарствами. Большой цикл лирики, законченный на днях, после Армении, не принес мне ни копейки. Напечатать нельзя ничего. Журналы кряхтят и не решаются. Хвалят много и горячо. Сел я еще за прозу, занятие долгое и кропотливое, — но договоров со мной по той же причине — не заключают и авансов не дают. Все это выяснилось с полуслова. Я вполне примиряюсь с таким положением, ничего никуда не предлагаю, ни о чем нигде не прошу... Главное, папочка, это создать литературные вещи, а куда их поставить, безразлично... Пера я не сложу из-за бытовых пустяков, работать весело и хорошо.
Друзья мои, люди более смелые и с более широкими взглядами, чем издательские завы, сумеют определить меня на службу. Лишь бы квартира удалась. Не исключена также возможность и получения издательских договоров, месячных выдач от Гиза и т. д. Спасибо за справку Гиза (она не та, между прочим: я просил состояние общего счета, а не данный текущий договор, но сейчас уже не к спеху). С 40% лопается. Отказывают... Надя до последних дней была здорова. Нынче опять начались схватки в кишечнике, тошноты, слабость, похудание... Мама ее В‹ера› Як‹овлевна› одна-одинешенька в Киеве, голодает, беспомощна... Когда получим квартирку, возьмем и ее к себе. Да всю мебель и утварь оттуда же перевезем. Лишнее продадим. Там еще сохранились остатки хазинской обстановки: кровати, столы, буфет, кастрюли, занавеси, стулья... На перевозку и чтоб Надю послать за мамой нужно рублей 500... Где взять? Уповаю на друзей и благожелателей. Мы здесь не так одиноки, как в Ленинграде. С людьми видимся, к себе пускаем тех, кто нам мил или интересен, и в гости выходим... Итак, в квартирке нашей (а я в нее верю) — три комнаты: твоя, Веры Як(овлевны) и наша с Надей. Там и летом хорошо. Рядом большой парк Армии и Флота...
Впрочем, рано я, дурак, размечтался... Как бы не подвела проклятая периодическая дробь...
Лично я, получив ордер и первые же деньги, моментально перекидываюсь в Ленинград — побыть с тобой и Женей. Танюше привет. Татку целую. Славный ты ей подарил стих. На племянничка хочу поглядеть... Напиши, как Юрик растет... О пятилетке не просто, а глубоко и сильно — при всей
старомодности, которую я люблю... Милый папочка, чтобы нам скорее зажить вместе, сделай вот что: упроси Женю выхлопотатть мне у Старчакова 40%... В них спит все наше с тобой скромное богатство... Пиши мне, дорогой папочка, не скучай...
С молчаньем кончаю.
Твой Ося.