---

1. О.Э. Мандельштам
2. Собр. соч. в 4 тт.
3. Т. 4
4. Дополнения

---

Том 2

ПЕРЕВОДЫ

Из французской и бельгийской поэзии

ЖЮЛЬ РОМЭН

114¹.

КРОМДЕЙР-СТАРЫЙ

Пьеса

Действующие лица

Эммануил.

Тереза.

Пьер Дамас.

Клод-рыбак.

Разносчик.

Фома Пибуй.

Настоятель монастыря.

Бабушка Агата.

Маленький Жан.

Мать Эммануила.

Старейшины: Дидье, Яков-каменщик, Жеро, Элье, Фульгентий, Батьен и шестеро других.

Ансельм.

Парни из Кромдейра.

Люди из Кромдейра: две группы.

Хромой.

Пятнадцать девушек из Лоссоны.

АКТ ПЕРВЫЙ

Ганьские ущелья в области Планта. Дорога, вдоль потока, уходит к верхним ступеням долины. Под отвесной стеной скалы гостиница. Снаружи, справа от дверей, стоит стол. Действие происходит на дороге перед гостиницей, внутренность которой просвечивает сквозь ставни. Однообразный, мерный шум потока и ветра. Цвета и оттенки соответствуют началу весны.

СЦЕНА ПЕРВАЯ

Пьер Дамас, Клод-рыбак, Разносчик.

Пьер Дамас

Эй, ты, пискарщик! Эй, ты, форельщик!
Что ты проходишь мимо моей двери,
Не замедляя походки викария,
Глаза обратив в сторону вод?
Или вино мое тебе разонравилось?
Или вздыхает твоя возлюбленная
В низинах, под редкой сосной?

Клод-рыбак

Нет, вино твое мне еще нравится.
Белое чуточку больше красного.
Хочешь знать — где моя милая?
Опоздала она, замешкалась:
Банта никак не найдет атласного.
А продать тебе мне нечего:
Даже малютки-пискарика нет.
Стоит ли мне к тебе входить,
Чтобы печь твоя раскрытым зевом
Глумилась над бедным рыбаком?

Пьер Дамас

(выходя на дорогу)

Хитрый рыбак — это басни:
Ты утаил королеву форелей,
Самую розовую из потока.
Знаю: ты хочешь ее просватать
За толстяка из коровьих барышников —
То-то ты его высматриваешь,
Когда он покажется из Фая

В своей блузе, с своей тростью,
С своей мошной и своей флягой.

Клод-рыбак

Пощупай сумку — убедись!

Пьер Дамас

А зачем под курткой топорщится ящик?

Клод-рыбак

Сними с него крышку, сделай милость, — обшарь!

(Разносчик показывается на дороге.)

Пьер Дамас

Чорт! А мой обед для тех двух купцов!
Разиня-рыбак, где же мои форели?

Клод-рыбак

Какие купцы? Два коровьих барышника,
Что возвращаются из Фая,
В своей блузе, с своей тростью,
С своей мошной и своей флягой?

Пьер Дамас

Они опрокинули по две кружки
Вчера по дороге в гору, на ярмарку;
Спустятся к нам сюда через час.
Перетряхнут в сердцах весь дом!
Эх, горе-поставщик, бессовестный рыбак,
— А я-то им наобещал форелей!

(Минуту раздумывает, понурив голову.)

Ну, это все хорошо и прекрасно;
Клод, я жду твоих объяснений, —
Или это работа жандарма,
Что петрушкой выскочил из воды?

Клод-рыбак

Я предпочел бы напороться на жандармов.
Аминь! О рыбе говорить нельзя.
Мир рыбаку и вечный отдых печке:

Люди из Кромдейра кроют нас почем попало,
А если к нам на шею спрыгнет Кромдейр,
Таким, как мы, лишь пятиться осталось.

Пьер Дамас

Они спустились в наши долы?
Зрение тебе затуманило зарей.
К чему поход трехверстовый
За тем, что лежит под рукой?

Клод-рыбак

Уже не первую ночь они слазят.
Уже не первую ночь, Петр.

Пьер Дамас

Я знаю людей из Кромдейра,
Кромдейрский волчий аппетит, —
Но сейчас позволь мне не верить.

Клод-рыбак

Быть может, форели от них ускользнули.
А может быть, просто им лакомо блюдо
Из наших форелей.
Шесть ночей или семь, как они увязались
Из речного мешка тащить мою рыбу.
Сначала помалу, не зная приманки,
Ни речных колдобин, ни пряток под камнем,
Но каждый раз забирали все глубже, —
Сегодня ж хлебнули весь улов.

Пьер Дамас

Вот кого нам не хватало.
Трудно им усидеть дома.
Что за напасть беспокойный ум!
Однако они довольно громко
О древней крови своей говорят.
Людей называют мурашами, —
Подумаешь, ветер им двоюродный брат.

Клод-рыбак

Не велика беда их презренье, —
До нашей рыбы опасно их рвенье.

Пьер Дамас

Хе! Беспокойного духа люди:
Хорошие вещи их больно ранят,
В чужом владеньи — чужое веселье.

Разносчик

Я не здешнего ущелья,
Но знаю Кромдейр.
Возил туда тележку
Один разок, и баста.
Обычная прогулка
Моя на Сен-Жюльен.

Если мне случается ехать в Фай на холоду,
Я Мейгаль пересекаю коридором Двух Черепах
И держу по плоскогорью на подошву Большой Сосны.
Это страшная дорога, но блаженная все ж тропа, —
Там легко дышать в июле, там знобит в сентябре.
Солнце чадное там светит еле-еле в сшибке ветров
И не ярче звезд молочных, — не пришлось бы думать о нем, —
Если б на воде замерзшей луж продрогших не плясал
Круглый огонек-прыгунчик, пламя горькое глазам.

Раз, выбравшись из Фая,
Я нащупал Кромдейр.
Дорога, словно обруч,
Прибита к скале.
Идешь по твердым плитам, —
Лоснится отвес, —
Вдруг: вид на Кромдейр.

Сначала растеряешься: гадаешь — откуда войдешь.
Деревушка замешана, как ржаная квашня.
Ты скажешь, что причесан блестящий гранит
Лепешкой из теста круглого, что печется на нем?
Я тебе не советую различать дома:
Они как бы проникли один в другой.
Внутри одна-единственная уличка спешит,
Как прорытый гусеницей под корень ход.
Лишь посередке раздаются
Строенья вкруг глухой площадки,
Где можно сесть на вытесанный камень.
Едва палатку я разбить успел,
Над головою просвистел булыжник, —
Один, другой и целый серый дождь.
Ну, полдник мой недолго продолжался.

Клод-рыбак

В толк не возьму — чем вы их раздразнили?

Разносчик

Этот день, я смекаю, был особенный день,
Когда никто не смеет вести торговый счет.
Тогда, не оскорбляя общинный нрав,
Нельзя полушки вынуть, гроша передать.
В те дни деревня лишь мену признает:
Круг сыра меняют на масла брус,
Меняют цыпленка на меру зерна.

Клод-рыбак

Вот где, хозяин, — ни сегодня, ни завтра —
Тебе не придется гостиницу держать.

Пьер Дамас

Какая уж там гостиница,
Если нету и кабачка, —
Кабачок или гостиница —
Все одно: дом чужака.
У Кромдейра на вершине
Нет крыши для чужака.

Разносчик

У него лишь ветер да камень за пазухой.

Клод-рыбак

А если им захочется выпить,
Посидеть, прочистить в компаньи глотку?

Разносчик

Говорил мне один бродяга,
Что у них кутежи в приходской церкви.
Чорт возьми, пирушки в знаменитой церкви,
Чья слава гремит от Пюи до Валенты,
Где пуста колокольня, священник в бегах, нет мессы.

Кто бочонок вина,
Кто старую водку,
Кто коричневый ставит мед.
А еще пахучих трав отбор,

Горьких, горных трав они с собой приносят,

Чья полынь известна только им.
И еще, бог весть, каких приправ
И каких снадобий прибавляют.
Сыплют, подливают
В медный головной котел.
Сами в кружок садятся,
Зажигают брагу,
И, когда смесь готова,
Потушив огонь, пьют
Деревянными черпаками,
Погружая их разом
В чрево котла.
Минута передышки —
И черпаки снова
Дымящиеся разворачивают недра.
Так пьют, пока не стукнет дно.
Тогда они поют, горланят,
Танцуют страшным хороводом,
И можно видеть черных бабок
Смеющихся беззубым ртом.

Пьер Дамас

Кто не помнит ясновидящей
Ихней матери Агаты?
Вереницы путешественников
Из заречной Маргериды
Шли полакомиться чудом.
Ныне заваруха с церковью
Этих дел отшибла память.

Фома Пибуй, держа на привязи собаку, появляется
из глубины ущелья и выходит на дорогу.

СЦЕНА ВТОРАЯ

Те же и Фома Пибуй.

Фома Пибуй

Здравствуйте!

Клод-рыбак

К нам браконьерствовать явился, старый чорт!
Что у тебя там — перья или шерстка?

Фома Пибуй

У меня на привязи дрожит собака.
Пьер Дамас, мне нужен опыт твой:

Я глядел за ней внимательно, однако
Она не ест, не пьет, как следует борзой.
Может быть, она одержима хворобой,
Но я люблю ее сильно, Пьер Дамас.
Семерых собак воспитал я с детства —
Эта последняя, и стоит она семерых:
Лежит в траве, как ни в чем не бывало,
И с глупой скотины не сводит глаз, —
Чуть заколобродит, заплутает корова,
Она встряхнется на все четыре лапы
И спокойным шагом за ней в камыши.
Ни праздной шумихи, ни грозного лая,
А если непослушная все-таки медлит —
Спокойная верная хватка зубов.
Ей также известна выгона площадь,
И сколько подвинется пастбище в сутки,
Насколько за день и насколько за ночь.
Я не позволю ей умереть.

Пьер Дамас

Дай взглянуть на твою собаку.
Мы пощупаем, поглядим.

Фома Пибуй

С человеком она не злая,
Только крепче ее привяжи.

Пьер Дамас

Я сведу ее в сарайчик.

(С порога, обернувшись.)

Если нужно, кликну: помоги.

СЦЕНА ТРЕТЬЯ

Те же, без Пьера Дамаса.

Фома Пибуй

Из старинной деревни Кромдейра,
Древней расы, без помеси собака.
Года три, как ее мне подарили.

Клод-рыбак

Я скажу, Фома, что вы счастливчик:
Кромдейра древнее отродье
Брать умеет лучше, чем дарить.
Здо́рово! Подарок с Кромдейра, — 
Не мешает протереть глаза.

Фома Пибуй

Я ведь был когда-то им полезен:
В дни церковной, знаменитой их затеи,
В дни, когда они тесали церковь,
От которой чуть не сдох епископ, —
Им понадобился мой песок для стройки.
Ведь для выработки вечного цемента
Чудо-щебень в старину они толкли;
Ни с одной его не вывезешь земли, —
Только у меня и есть, в Риульском поле.
Вел тогда я под сурдинку дружбу
С Жаком Тергезом — каменотесом,
Распорядителем постройки,
А еще с самим Элье-маловером,
Элье, чей сын Эммануил
Был намечен советом старейшин,
Был отправлен в Пюи, в семинарий,
Чтоб священником церковь отворить.
Из могучих — это семейство,
Гордецы: кусок Кромдейра.
Третий год у меня от них собака.

Клод-рыбак

Ничего не пропишешь — вы счастливчик.

Фома Пибуй

И сейчас Элье — мой приятель,

Нам случается вместе покалякать.
Он намедни говорил о сыне:
Дело скрипит, монастырь недоволен.
Видно, голову Эммануила
Не под всякую спрячешь шапку.
Он в божественной смыслит науке
Больше игумна и больше братьи, —
Сам не прочь их доучить.

Клод-рыбак

Стало быть, указка Кромдейра
Дотянулась в Пюи, к монахам?

Фома Пибуй

Нынче пора ему вернуться.
Эти дни, зевая при скотине,
Я высматривал Эммануила —
Вдруг покажется: все ж развлеченье.

(Указывает в сторону моста, которого не видно.)

И заразительное ожиданье
На собаку перекинулось мою.

Клод-рыбак

Где вы коров своих, Фома, пасете?

Фома Пибуй

Я на Буленскую опушку их гоняю.

Клод-рыбак

И с верхушки вы распознать беретесь,
Какой случится на мосту прохожий?
Вы, Фома, как мальчик, дальнозорки.
Но, конечно, нам лишнее сболтнули.

Фома Пибуй

Я берусь распознать с моей вышки,
Мужчина или женщина — прохожий,
Из Кромдейра или из Лоссоны.

Клод-рыбак

Из Кромдейра или из Лоссоны?
Ну нет, Фома, вы нам в лицо смеетесь.

Разносчик

Что до меня, я узнаю их тоже,
Но по запаху их кожи, не по виду:
Все они воняют навозной гарью.

Клод-рыбак

А вот это сказано здо́рово,
Ловко сказано, Фома Пибуй!
Что называется, правильно сказано.
Можно сказать, чудесная мысль.
Я за нее перегрыз бы горло!
Старый Кромдейр, твои люди воняют —
И чем бы вы думали? — навозной гарью.
Друг Фома, если вам так приятно,
Кромдейрский дух навозный на расстояньи слышен.
Но навряд ли на Буленской вышке.

Фома Пибуй

А мне довольно распознать
Чужое их телосложенье...
Да, Клод, вы смыслите в форелях,
Пожалуй, более, чем в людях.
При нашем туловище все мы —
Коротконожки, коротышки,
А кромдейрская порода
Под длинноногую посадку
Короткий подгоняет торс.
У нас, когда мы на ходу,
Едва сгибаются колени,
И получается раскачка
В бедрах — вправо и налево.
А кромдейрские, напротив,
Втягивают и выбрасывают тело,
Как лошадь на крутом подъеме.

Клод-рыбак

А этого я не приметил.

Фома Пибуй

Ну, вы покуда новичок.

Пьер Дамас показывается с собакой.

СЦЕНА ЧЕТВЕРТАЯ

Те же и Пьер Дамас.

Пьер Дамас

Вот я дал ей хлебнуть лекарство,
Всю глотку у ней разворотило.
День-другой ее не тормоши.
Спать не мешай, если спать захочет.

Фома Пибуй

Спасибо, Пьер Дамас, спасибо!
Ужо я принесу тебе —
Чем богат — два славных козьих сыра.

(Фома прощается и уходит вверх в гору.)

Оставшиеся провожают его взглядом. Потом Клод поворачивается в сторону моста. Что-то замечает, становится напряженно-внимательным. Смеется, хлопает по плечу разносчика и на кого-то ему указывает. Потом делает два-три шага, переваливаясь с ноги на ногу. Все смеются. Клод повертывается к подъему дороги.

Клод-рыбак

Эй, Фома! Эй, Фома Пибуй!
Поворачивай-ка назад:
Видно, выгорело твое дело —
Через мост махнул пешеход
В эту самую минуту
И шагает на двух пружинах,
Как ты давеча нам объяснил.

Фома медленно спускается и выходит вперед. Останавливается, внимательно смотрит. Молчанье. Собака волнуется и тянет привязь.

Фома Пибуй

А ведь малый-то из Кромдейра.

Клод-рыбак

Если он мой забавник-вор,
Без восьми дней рыбак,
Любопытно мне, каков он спереду и сзаду.

Фома Пибуй

А ведь малый, не шутя, из Кромдейра.
Я скажу вам правильное слово —
Это Кромдейр сам месит пыль.
Дряхлое мое взыграло зренье, —
Это сын Элье, Эммануил,
Это их первенец Эммануил.
Он сказал «прости» своим монахам, —
Это его мешок, это его трость
Из орешины, срезанной на дорогу.

(Собака волнуется.)

СЦЕНА ПЯТАЯ

Те же и Эммануил.

Эммануил

(ни на кого не глядя)

Здравствуйте!

(Наклоняется над собакой и говорит ей быстро, вглядываясь в ее морду.)

Ага, приятель! Горячий хрящ, уши трубкой —
Узнаю тебя. А ну, зевни, осклабься,
Куси мой палец. Что, нет сил? Ты болен?
Ну, поворчи, дружок, ну, порычи, старик!

(Пьеру Дамасу.)

Мне кружку вина, только белого, хозяин.
...Куда подать? На любой стол.

(Глядит на собаку.)

Я не узнаю лоснящуюся шерсть.

(Тащит клок шерсти.)

Собака ленива, шерсть клочьями лезет,
Собака не в теле: спина — ребром.
Это капризная порода:
Она разборчива на корм.

Клод-рыбак

Вы, Фома, из молодых да ранний,
И я скажу вам в свой черед:
Что на людей у вас собачий нюх, а на собак — неважный.

Эммануил

Вино с кислинкой; в нем есть приятность.
Но лучшим вином из погреба тянет.

Пьер Дамас

Это вино завсегдатаи хвалят,
Хвалят компаньи и одиночки,
Не морщась пьют за моим столом.
Но можно сойти, нацедить из бочки:
За то, что получше, мы дороже берем.

Эммануил

Дайте другого. Да не троньте стакана.
Раз я пригубил, значит, плачу.

Фома Пибуй

Что ж у монахов там, перевелась латынь?

Эммануил

Я думаю, там все идет по старине:
И латынь, Фома Пибуй, и вся карусель.

Фома Пибуй

Но ты вернулся?

Эммануил

Да, я вернулся.

Фома Пибуй

Ты надолго сюда иль на побывку?

Эммануил

Если ветер подует на северном взгорьи

И нахохлится певчая птица на мертвой сосне,
Птица в серых перышках — память:
Это может случиться надолго, затянуться на  много дней.
Если петь она будет чересчур хорошо —
Это может случиться на годы.

Фома Пибуй

А как же господа проповедники?
Признайся, они довольны тобой?

Эммануил

Я уходил — о чем тогда я думал?
О чем угодно, только не о них.

(Задумывается на мгновенье.)

Эх, дедушка Фома, ты у меня спросил бы,
Каково-то доволен ими я?

Фома Пибуй

                                         Эммануил, они тебя обидели?

Эммануил

Я никогда так не смеялся! Нет людей,
Чье ремесло — судить о божестве
И всякой твари щупать селезенку!
Холодный нос ищейки богословской —
И все-таки короткое дыханье.

Клод-рыбак

Если б вы пришли не из-за Пюи,
Вы б держали передо мной ответ
За мою пропажу, за форелей.

Эммануил

Каких форелей? О чем вы мелете?

Клод-рыбак

Рыба моя! Мой рыбный пай!
Из ночи в ночь, уже семнадцать лет,
От мельницы Симона до Черного Горла.

Эммануил

На здешнюю мерку, вы — богатей.
И по той же сходной цене
Вы прикупили парочку жандармов:
Ведь жандармы, при старом владельце,
Как духи потока ютились в нем.

Клод-рыбак

Полно, мальчик, какая покупка!
Я семнадцать лет правлю рыбное ремесло,
Я семнадцать лет торгую свежей рыбой.

Эммануил

Рыбак — молодец. Счастливый купец.

Клод-рыбак

Вы еще в свивальничке лежали,
Когда я ворочался в потоке
Между полуночью и рассветом.
Я вольготный дал срок — семнадцатилетний —
Ганьским форелям — узнать мою руку.

Эммануил

В толк не возьму я твоих жалоб.
Рыба твоя от тебя убежала?

Клод-рыбак

Это ваши кромдейрские люди.
Каждую ночь приходят с гор.
Не пропускают ночи с новолунья.
Заграбастали, черти, весь мой улов.

Эммануил

А ваши улики?

Клод-рыбак

                              Мое убежденье.

Эммануил

Недурно!

Однако, кто дал вам право
Этих людей ворами честить?

Клод-рыбак

Они берут у меня — мое.

Эммануил

Рыбак, форели-горемыки
Твои не с рожденья, а после поимки,
Скажем, когда, затрепыхавшись,
Прыгают, зажатые, в твоих ладонях.
Пока форель скользит, она ничья.
Ты думаешь — ей умирать больнее
В ладонях кромдейрских рыбаков?

Клод-рыбак

Что — им нечего жрать у себя на вышке,
Что они приходят соседей грабить?
Может, я разжирел на их кормежке?
Видел ли кто, чтоб я улепетывал полем,
Таща добычу за собой на веревке?
Или прятался с награбленным скарбом?

Эммануил

Если б, не чета твоим, под чешуей форелей
Жили сила, смелость и коварство,
Честный мой рыбак, я не уверен,
Чтобы ты отважился в их царство.
Если б, скажем к слову, не случилось
Сторожей на вышке Кромдейра,
Ты не вышел бы на маленькую горную разведку?
Защищай же, береги своих форелей.
Если ты услышишь — по речному илу
Вдруг захлюпают чужие сапоги,
На весу держи тяжелый свой кулак.

Клод-рыбак

Раньше меня приходят гости.

Эммануил

А ты не спи, будь на месте.

Клод-рыбак

До полуночи они слезают с гор.

Эммануил

Раньше полуночи слезай с нар.
Если б Кромдейр с гор
За вашими девушками спустился,
Ваши парни, готов поручиться,
Дали б им лучший отпор.

Фома Пибуй

Кромдейр любит чужой хлеб.
Мы же, дети щедрой долины,
Избалованы ее добром.
Не к лицу за плетеную корзину с рыбой
Ссориться нашим деревням:
Если он голодает — старый Кромдейр, —
Пусть Кромдейр ест наш хлеб.

Пьер Дамас

Правильно сказано, Фома Пибуй.
Мы не снимаем ружья с гвоздика,
Если прохожий сбивает яблоко,
Но знаем, где висит ружье.

Эммануил

(обращаясь к нему)

Взведенный курок — лучший товарищ,
Когда кругом нет жилья;
И всегда под озорной угрозой
Девушки и запас вина.
Что ж, и вы по-своему чести сторожа.
Но какая грусть, какая смелость —
Разбить дом в этой глуши.
Вы не здешний, не деревенский?

Пьер Дамас

Говорят обо мне — липовый лоссонец;
Я деревня сам по себе.

Эммануил

Сам деревня — золотое слово.

Пьер Дамас

На две ленты рвется здесь река,
И скрестились вилкой две дороги, —
Стало быть, должна стоять деревня.

(Указывает на дом.)

Вот она.

Эммануил

                  Она мне по душе.

Пьер Дамас

С виду она невзрачна, как маленький шалаш,
Но, как и все, просторна, как все, населена.
Ты видишь только корень и сухорукий ствол,
Незримою листвой ее насельники шумят.
Тело моей деревни разбросано вокруг,
Движется по дорогам, шагает, бредет;
Человек, который только что ел за этим столом
И медленно спускается с Кустетской горы,
Человек, который, стоя на пороге, выпил стакан,
Встряхнулся и поплелся по аллее тополей,
И толстяк, который выспался в лучшей комнате с ковром,
И в зеленой двуколке берет гору Сен-Фрон.

Эммануил

Ловлю себя почти на вожделеньи открыть гостиницу.

(Смотрит по сторонам, поворачивается к подъему и вдыхает запах ветра.)

Но запах огня родимый
С гарью сюда долетел.
Запах земли, обреченной
Сгореть за своих сыновей.
Это он скользит, наплывает
По теченью ветра долины —
Захватить меня, спеленать.
Значит, мне пора идти. До свиданья.

(Делает несколько шагов.)

А ведь я уже не верноподданный
Твоего чудесного народа.
Что, трактирщик?

(Идет дальше.)

Мой Кромдейр могуч и ревнив.

СЦЕНА ШЕСТАЯ

Те же, без Эммануила.

Клод-рыбак

(Приближается к столу и протягивает руку.)

Если ваше вино ему не по вкусу,
Оно как раз придется по вкусу мне
И забулькает у меня в тепле желудка
Ничуть не  хуже, чем здесь, на столе.

Фома Пибуй

Чур тебя, не пей, голубчик.
Плесни его наземь!
                                 Вот так!

(Выплескивает вино. Минута молчанья.)

Пьер Дамас

На подбородке пух, а чванства целый лес.
Учеба священников не пошла ему впрок.
Как был он отпрыск черствого колена,
Так и остался сухой корешок.

Фома Пибуй

Кромдейр — старик, говорят крестьяне,
Он старейшина всех деревень.
Это общий голос, и я ему верю.
Но есть другой Кромдейр:
Молодой, подвижный хлопотун —
Точь-в-точь мезенский жеребенок.
Если б все по прежней колее,
Если б не жандармский хищный клюв,
Если б не окружный город Пюи,
А за ним другие города,
А за ними чудовищный Париж,
Что ладонью может нас накрыть, —
Показал бы вам себя мой резвый Кромдейр.
Ваша память коротка — мой длинен век.
Помню разные дела — теперь таких нет.
В дни моей весны двадцатой,
Было жарко в наших деревнях:
Повелись тогда по воскресеньям

Молодежи жаркие бои.
Бывало, после праздничной службы в Лоссоне,
Засядем мы, мальчишки, в своем кабачке.
Веером служанка раздвигает стаканы,
Посередине ставит бутылку на круглый стол.

(Роется в кармане.)

Перво-наперво у себя в кармане каждый  нож,
Вынимает его, разворачивает, подушечкой мизинца щупает сталь.

(Вынимает нож.)

И за шуткой, прибауткой, за веселой болтовней,
Под столом втыкает живо в деревянное мясо доски,

(Втыкает нож под стол.)

Чтоб потом уже спокойно разговаривать, петь,
Широко расставив локти, горланить, кричать.
Подходи к нам, кто хочет, о чем хочешь проси:
На невежливую просьбу
Под рукой сверкнет ответ.

(Вырывает нож и бросает его на стол.)

Отчего у меня не хватает пальца?
Его отхватил один из Дейнаков.
Я знавал человека из Сен-Пьера,
У него лишь половина уха,
А другая в чужих руках осталась.
В это время мы тихонями сидели.
Вот ребята из Фая были забияки.
Кромдейрские тяжелы на подъем:
Но, раскачавшись, не любили шуток.

Разносчик

Из-за чего же вы друг друга грызли?

Фома Пибуй

Ба! Старинное беснованье из-за девок.
В те времена уже считалось худо,
Если милая девушка переглянется с соседним  парнем.
Что ни деревня, то свой запас девичий,

То своя — чужестранцу обидная десятина, —
Для копыт чужого стада общинные луга под запретом.
Нет-нет, да и стукнет чужой человек,
Выхватит одну да и женится на ней.
Он знал, чего стоила затея:
Мочка уха, полпальца, да мелочь передних зубов —
Считалось дешевой покупкой.
Я, конечно, недавно топчу эту землю,
Но в старину, — рассказывал мой дядя,
Не болтун и не лгун, прямой старик, —
О чудно́й проделке Кромдейра.
Дело пахнет почти столетьем.
В те дни у них стоял девичий недород:
Им на роду написано рожать
Не девочек, а мальчиков, такая уж порода.
Не напасешься жен на столько-то мужей.
То был, наверное, мучительный извод.
В один прекрасный день, на улей ярмарки с пчелою-королевой,
На Монтусклат, они скатились с гор,
И в сердце праздника, как банда южных туч,
Ударили грозовою ватагой.
И сколько было милых девушек-плясуний
На седла подняли, верхами увезли.
Раз лезут на рожон, не обошлось без сшибки:
Брошенные тела и пролитая кровь.
Но девчонки остались за ними, за сволочами.

(Минута молчанья.)

Клод-рыбак

Вы, Фома, хороший рассказчик,
И недаром вас вокруг
Хитрым дедушкой зовут.
Рассказать бы вашу сказку
Кружевницам у огня.

Фома Пибуй

Можете думать что угодно,
Эта обуза не по мне:
Я отвечаю за скотину,
Девушек выбросил из головы.

АКТ ВТОРОЙ

КАРТИНА ПЕРВАЯ

Ганьская долина у нагорья Планки; ни ложбин, ни складок, — глубокий, цельный амфитеатр; сбоку вьется дорога; на горизонте четкие зубцы серых гор. Между первым и вторым актом прошел час.

СЦЕНА ПЕРВАЯ

Эммануил один.

Эммануил

Ручей изломанным коленом
Светло бежит на дне долины;
Так молния в траву живая,
Но охлажденная ушла.
И обруч горизонта стянутый
Так неожиданно расширился,
Как будто винный пар гостиницы
В плеча поднялся мощных гор.
О Гань, твоей струи журчанье
Меня могло глушить и нежить;
Вот ты ушел и закатился,
Как мысль в раскрытые зрачки.

Здешний ветер молодит и щекочет кожу.
То сверчком забивается в ухо, то раздувает мехами
Воспоминанье о песне старинной в голове тяжелой от шума.

Но, кажется, чиркнул башмак о песок —
Я не один карабкаюсь на эту кручь:
Я ли, взбираясь, замедлил шаг,
Или тот — другой, за мной, скороход?

(Снова глядит в глубь амфитеатра.)

Эта кровля, сползающая в Гань,
Еле приметная кровля,
Чуть приподнятая, как ноготок.

(В глазах его полуулыбка.)

Кухня — четыре шага,
Две балки в глубоком квадрате окна
На двух перекладинах, крепко сбитых и старых.

Крест-накрест в окошке распятый свет,
И крестовидная тень на столе.
Я поджигаю валежника ворох,
Огромный очаг зияет,
Как вход в потусторонний мир.

(На мгновенье умолкает.)

Или на почве отлогой
Подобравшийся в гору дом пастуха;
Нежно выструганные тонкие планки,
Четвероногий сундук. Солома.
Расстеленные одеяла
И милый пар твоих уст.
Эта горячая струя в ночи
И спящая бок-о-бок с тобой собака.

(Оборачивается и смотрит.)

Бредущий в гору человек — куда он?
Земляк? Нет — преподобие, кюре.
Из-под сутаны выпирает брюхо.

(Отводит взгляд. Смыкает глаза.)

Я рукавом задел отвес, и потянуло затхлой прелью —
Сквозняк, пробившийся из черной глубины,
Из тех, что хлопают дверями чадных келий...
О нет, я не хочу! С меня довольно!

СЦЕНА ВТОРАЯ

Эммануил и Настоятель монастыря.

Настоятель

(Останавливается, снимает шляпу, вытирает лоб.)

Здравствуйте, друг мой.
Вы отдыхаете?
Пятнышки снега в колдобинах и рытвинах
Не мешают солнцу чересчур усердствовать.

(Садится. Молчанье.)

По всему заметно, вы — местный житель
И лучше меня знаете путь.
Я не охотник до горных обителей.

(Молчанье.)

Сколько ходу отсюда до Кромдейра будет?

Эммануил

Как, вы, значит, идете в Кромдейр?

Настоятель

Туда, мой сын, как и вы, надеюсь.
Быть может, вы даже тамошний житель?

Эммануил

Ровно час ходьбы хорошим шагом,
А если с прохладцой и с расстановкой,
Тогда пройдете часа полтора.

Настоятель

Полтора часа по свирепому зною —
Екнуло сердце, подкосились ноги.

Эммануил

Ничего, наверху вас ветерком обдует.

Настоятель

Ветерком? Знаменитым вашим ветром?
Ну, спасибо, не знаю, что еще хуже:
После испарины сквозняк в горах,
А потом — доктора, припарки, грелки.

(Через секунду.)

Но величье церкви поможет мне
Отважно пройти голгофский путь.

(Смотрит на Эммануила, который не двигается.)

Если вы из Кромдейра, друг,
Вам нетрудно будет смекнуть,
Кто я таков и зачем иду.

(Эммануил не шевелится.)

Трудное дело, как ржавый гвоздь!

(Молчанье.)

О, тут нечего кутаться тайной, —
Шила в мешке не утаишь!

Вы уже догадались, сын мой:
Моя сутана говорит за себя.

Эммануил

По церковному делу? Вы? К нам?

Настоятель

Этот мальчик свалился с туч.
Собирают сенат свой кромдейрские старцы.
Сегодня, в день седьмой от рождения луны,
Я должен там быть, согласно обещанью,
Чтоб нелепую распрю убить.
Монсиньор вручил мне ключи убежденья:
Я надеюсь посеять разумный совет.

(Воодушевленно.)

Дивлюсь, откуда только взялся
Их еретический уклон, —
Они себе забили в темя
Своею церковью обзавестись.
И вот — скребут и роют землю,
И кучи щебня и седые валуны!
Величиной с быка обтесывают камни
И трудятся, как некогда языки
Над вавилонской башнею своей.
Что на уме у монсиньора?
Что говорят у нас?
Ба, смех и горе нам!
Мы не хотим их самодельной церкви,
Они ж решаются спиною к мессе стать,
Из списка дней вычеркивают воскресенье,
Как патагонцы-дикари. Все или ничего! —
заладили одно: В Кромдейре или хоть нигде!
Не сгибается у них, как видно, шея!
Легче им оскотиниться, чем уступить.
А кирпичу извели! А щебню!

(Обрывает. Продолжает более спокойно.)

О, бунтовать они не новички,
Ибо достойный мой предшественник
Ел тот же горький хлеб неразумья.
В те памятные дни стон стоял в воздухе
От видений матери Агаты.
Людская память коротка.
Надеюсь, старая карга
Калачиком свернулась в лоне Вельзевула.

Эммануил

Но еще недавно в Пюи, в семинарий,
Снарядили они первенца из старинной семьи,
Он вернется и откроет церковь.

Настоятель

(пожимая плечами)

Между нами, он в монастыре не уживется —
Вылетит в трубу его латынь. И потом какие гордецы —
Выбирать священника на свой вкус.
Иерархам навязывать земляка!
Разве можно, как дерюгу,
Церковную ризу в клочья рвать?

Эммануил

(кротко)

Эту речь вы приготовили
Для совета кромдейрских старшин?

Настоятель

Поймите: я спасаю души из капкана —
Бог даст мне ударный и сильный глагол.
Если дьявол-хитроумец не изловчится,
Он потеряет и последнюю дичь.
О, если б елей послушанья и смиренья
Пролился на гордую волю Кромдейра!

(Снова воодушевленно, но растроганно.)

Не жалейте пары башмаков
На пять верст за мессой в воскресенье!
Не ленитесь дать вторую жизнь
Новорожденным младенцам
Из купели чистой Иордана!
Монсиньор — безоружная крепость
Для кротких помыслов своих овец.
Не возьмешь его силой: нелепость
Огорчать его доброе сердце.

Эммануил

Мой совет: идти вам не нужно,
Идти вам незачем: подъем крут.

Настоятель.

Что вы сказали, мой мальчик?
Я не расслышал.

Эммануил

Я немножко терся в Кромдейре:
Знаю, как стучат клюки старейшин.
Возвращайтесь, ваше преподобье.

Настоятель

Почему же?

Эммануил

Что им церковь? Гранитная рубашка.
Месса без Кромдейра для них не месса —
С прошлого лета молочная крынка.

Настоятель

Святая дева! Небесная роза!
Какая странная мысль!
Как будто разный
Бог и разная бывает месса.

Эммануил

Сказать вам правду — разбираясь в Боге,
Они находят разные оттенки.

Настоятель

Но ведь это черное безумье.
Страшное пустое бормотанье!

Эммануил

Нужен долгий срок для пониманья:
Я понемножку к нему привыкаю.

Настоятель

И по-вашему, они христиане?

Эммануил

Я так думал еще недавно,
Но теперь, подумав еще раз,
Я, пожалуй, скажу иное.

(Настоятель отступает на шаг и молча смотрит на Эммануила.)

Настоятель

Кто вы такой?

Эммануил

Я? Кто такой я?

Настоятель

Я скажу вам, кто вы такой:
Эммануил, сын Элье,
И возвращаетесь из семинария.

(Они умолкают и наблюдают друг за другом.)

Эммануил

Значит, мы — попутчики, прекрасно!

Настоятель

Значит, в замшелые уши старейшин
С вами вместе мы будем кричать?

Эммануил

Что ж, иногда они принимают
Совет молодого петушка.

Настоятель

Если так... Сегодня день неподходящий —
Мне придется дело отложить.

Эммануил

Рассказать ли мне там о встрече?

Настоятель

Скажите, что я хотел прийти,
Но...

Эммануил

      Что было немного жарко
Для такого трудного пути.

КАРТИНА ВТОРАЯ

Площадь совета в центре Кромдейра-старого. Сплошной пояс домов из базальтовых глыб, скрепленных темно-красным цементом. Все кажется плотно пригнанным, неколебимым, непроницаемым. Лишь внимательный глаз различает кой-где отверстие: то ли вход в жилище, то ли проход в уличку. Мостовую образует сама скала, зернистая и блестящая. На равных промежутках — каменные скамьи, точно пограничные вехи. На них сидят старейшины, числом тринадцать.

СЦЕНА ПЕРВАЯ

Совет старейшин. Дидье, Яков-каменщик, Жеро, Элье, Фульгентий, Готьен и еще шестеро. Дидье — справа, Яков — слева, в глубине — Ансельм, Элье — справа от Ансельма.

Дидье

Сперва нам Яков все доложит, как следует.

Яков-каменщик

Церковь готова. Вы сами видели,
До совершенства довел я кровлю;
Я вымостил большой корабль и хоры.
Остается добыть у стекольщика несколько футов
Для трех круглых окошек, где еще гуляет ветер.
Но с этим не спешно, и время терпит.

Сентябрьские деньги, что Дидье мне сдал на руки,
Я расходовал исподволь, до конца зимы.
Сорок франков задатку ушло на ореховые кафедры.
Да еще Жану Мулену мы должны десять рабочих дней.

Дидье

Теперь отвечу я: спасибо вам, каменщик Яков,
Окончена церковь своими средствами.
Она стоит, пусть монсиньор епископ злится,
А с ним наш добрый приятель-кюре из Сен-Фрона.
То-то ему не спится восемь лет и четыре месяца,
То-то недоволен аббат, наш добрый друг,
Обещавший проведать нас сегодня.
Вы исполнили точно, мастер Яков,
То, что мы приказали, что замыслил Ансельм, —
Ему же первое место средь нас.
И для постройки вы брали камни,

Выкорчевывая их, разборчиво —
В пределах двух тысяч шагов
В окружности от сердца Кромдейра.
Вы брали сосны в лесах неделимых от века,
Где ни один корень, ни одна шишка
Никому ничего не могут быть должны.
Мы владеем этими деревами
Не по какой-нибудь хитрой купчей,
Не колдовством нотариальных перьев,
А потому владеем, что деды
Вывели на свет их зеленые кроны
На земле девственных угодий,
Где Кромдейр — единственный держатель.
Вы могучий матерьял связали,
Мастер Яков, старинным цементом,
Чей состав у вас в семье известен:
После ста прорезываний лунных
Он прочней, чем после десяти,
После тысячи — несокрушим.

Жеро

Предлагаю старейшинам созвать праздничный сход —
Почтить весельем конец работ.

Фульгентий

                                       И я тоже.

Дидье

                                                        Одобряю.

Ансельм

(слабым голосом)

Что ж вы предлагаете, Жеро?

Жеро

Если будет солнце, то хоть здесь поставить праздничный стол,
А не то в самой церкви, как в праздник Грачей.

Дидье

Ансельм, вы у нас почетный старик,

Все голоса покрывает ваш правый суд,
Но сейчас нужно подумать, как порадуется Кромдейр.

Ансельм

(понемногу воодушевляясь)

Друзья, пирушка, как в праздник Грачей,
Вряд ли сможет насытить весельем Кромдейр.
Скажите, как бы отпраздновали люди старинных лет
Таких трудов огромных величавый конец?
С самых глубоких, незапамятных времен,
С тех пор как на этом месте Кромдейр увидел свет, —
Ибо здесь, где мы стоим, он продырявил гранит, —
Это самый большой, самый торжественный миг.
Жеро, чего вы хотите? Пирушку, как все?
Жареный ягненочек, румяный барашек в соку...
Тысяча лун родится и приблизится срок:
Не забудьте, мы празднуем сразу и заодно
И труд свежеоконченный и начало грядущих дел.
Я требую крутого пира,
Столов, ломающихся от снеди,
Неистовства жажды,
Пьянства, текущего в жилах, —
Чтоб на испарину не меньше двух дней!
Не ради голода, не ради жажды,
Жеро, — а ради насыщенья,
И совсем не ради насыщенья,
А ради веселья Кромдейра!

Дидье

К вашему совету, Ансельм,
Мы охотно склоняем слух
И подумаем, как устроить пир.

(Запинается.)

Но меня смущает другой вопрос:
Церковь кончили тесать,
Но священник еще не достроен.

Готьен

Что нового с сынком Эммануилом?

Дидье

Чудится мне, он скоро вернется.

Мы получили нехорошее письмо:
Молодой человек с порядочным норовом
И будто бы всем против шерсти идет
И во что вгрызается, зубов не разожмет.
Еще говорят: завел, голубчик, воркованье
С какой-то девчонкой из соседних деревень.

Элье

Всего, что случилось, могли мы ждать заранее,
У меня на ладони мой сынок Эммануил:
Будь он служка церковный в кружевной пелеринке,
Осторожный крысенок с душой слизняка,
И тогда б себе нажил он врагов не меньше!
Ах, не нужно им, поверьте мне —
Ни священника, ни нашей церкви!
Эти попы долинного народа
Над ней смеются всем в глаза.
Еще намедни этот козел из Лоссоны
Чердаком для соломы ее обругал.

Готьен

Вот ужо подойдет господин настоятель,
Мы тогда узнаем, на котором мы свете.

Элье

Что говорить: болотный народ
Ненавидит Кромдейр от века;
Если Кромдейр упадет ниц,
Его приласкают, как собаку.

А почему ненавидят нас болотные недомерки?
Потому что Кромдейр еще не выбит из седла,
Потому что старинный хозяин Севенны
Еще цепляется за последний свой утес.
В старину мы держали всю эту гать,
Наша власть упиралась краями в горизонт
На запад, насыщенный голубизною гор.
Кромдейр был держателем трех долин,
В четырех потоках омывал ступни, —
Но однажды, как мусор под пятой южных ветров,
Недомерки вылезли из земляных дыр;
Они навалились со всех сторон,
Облапили множеством, клешнями толп,
И медленно мяли и плющили нас.

Что осталось?
                          Орешек: одно ядро.

Дидье

Хладнокровно, обдуманно наш выбор пал
Ни на кого другого, как Эммануил.
Ансельм его наметил, зная насквозь.
Из всех своих сверстников — самый складный он.

(К Элье.)

Он сын ваш. 
                      В нем течет превосходная кровь!

Ансельм

Он лучший из юношей и стариков,
Самый крепкий мыслью и быстрый умом;
Он твоя дозорная башенка, Кромдейр,
А Кромдейр — именинник славы своей.
Пока мы мужали, он томился без сил,
Но проснулся для жизни десять лет назад.
Выждав наступленье тысячной луны,
Кромдейр выпрямляется и снова цветет.
Ныне вся его сила ушла в молодняк,
И нас затмевает уже молодежь.
Когда они исполнят умыканья обряд —
Для них справедливость награду зовет, —
Власть должна перейти к ним из наших рук,
И если правит над миром везде
Держава жестоких и грустных стариков,
Кромдейр значит — праздник и хоровод:
В этом слове народная радость поет.

Готьен

А толстому аббату какую скажем речь?

Элье

Мы ему скажем, что нет перемен
И что, если пришел он наше право скрепить,
Без ущерба он может вернуться домой.

Голоса из собранья

— Постойте, слышите: 
                                      человек идет!

Уж не наш ли это любезный друг?
 — Нет, это шаг молодой стучит.
Этот шаг по каменьям не тащит ног.
 — Это шаг Эммануила,
                                        это он идет!

(Несколько мгновений молчанья.)

СЦЕНА ВТОРАЯ

Те же, Эммануил, потом мать с больным ребенком.

Элье

Эммануил, ты?

(Появляется Эммануил на переднем плане, слева.
Он одет по-дорожному.)

Дидье

Раньше времени ты возвращаешься, Эммануил.
Другого мы ждем сюда.

Эммануил

Другого? Толстую рясу с одышкой?

Элье

Ты его встретил, святого апостола.
Дорогого пастыря, что любит нас слишком?

Эммануил

Встретил, хоть и не знаю его.

Элье

А что он сказал?

Готьен

                                  А как он сказал?

Эммануил

Он лез, пыхтел и здорово сопел.

Элье

Куда же он делся, наш добрый пастырь?

Эммануил

Он слезает, пыхтит и отирает пот.

(Смех.)

Готьен

Он показал нам спину, а мы-то тут ждем его!

Эммануил

Я решился отправить его на покой;
Это был, я думаю, христианский долг:
Такой тучный человек! Такой крутой подъем!

(Собранье громко хохочет.)

Дидье

А тебя какой ветер сюда принес?

Эммануил

А вы еще не знаете?
                                  Вот так раз!

(Молчанье.)

Еще не получили их письма?

(Молчанье.)

Ваш ребенок притомился,
Нельзя ли, старейшины, ему присесть?

(Он опирается на выступ скалы.)

Дидье

В том письме, что мы получили,
Лесть не вяжет строки.
Говорят, с какой-то резвушкой
Ты завел шашни на стороне.
Я молчу. Но разве это подспорье
К изученью алтарного ремесла?
Или так опасна девичья прелесть?
Или нам солгали в письме?

Эммануил

Это правда — хоть невеличка.
Настоящую — скрыли отцы.

Дидье

Говорят, ты спорщик, — петух!
Что в тебя вселился дух зла
И что ты не в ладу с наукой.

Эммануил

Я внимательно слушал, напрягши слух,
Не за страх, а за совесть долбил латынь;
Но тонзурщики меня не могли убедить:
Я согласен с грамматикой, с папой — нет!
Я склоненья знаю — Рима знать не хочу!

Дидье

Усумнился птенец желторотый
В уме почтенных людей?

Эммануил

Эти люди хранят уверенный вид.
На собеседника брызжут слюной,
У них своя правда, своя голова —
Мой череп другими нитками сшит.

Дидье

А возможно ли это, мое дитя?

Эммануил

Трезвоном разных печальных слов
Они колоколят о Боге из Пюи,
О Боге для Рима, быть может.
Но для Кромдейра — никогда.

Ансельм

(с большим волненьем)

Эммануил, наш первенец, Эммануил,
Избранник, отмеченный высоким лбом.

Эммануил

Ансельм! Когда мальчишкой в башмаках деревянных
Я жизни учился под вашей рукой,
Я был переимчив: мне чудился в мире порядок,
Хоть таинственный мир чудесами кипел.
А с ними нет мочи: смешок иль зевота.

Готьен

Значит, ты нам обедню не будешь служить?

Эммануил

На что мне, старейшины, священный сан?
Но если вам так нравится и так хочет Ансельм, —
Так и быть, буду священником для вас одних.

Дидье

Тут что-то неладно!

Ансельм

                                  Говори, сынок!
Будь сердцу подсказчик там, где оно молчит.

Эммануил

Зачем притворяться народом, как другие,
Зачем притворяться детьми одного отца?
Что здесь возвышенного? Печаль и униженье —
Искажать вечным притворством черты своего лица.
Чужестранцы и мы — нас всех крутило время.
Где твой Бог, Кромдейр? Где общий римский Бог?
Мы забыли, и еле помнит мать Агата.
Но десять лет бредем обратною тропой.
Уже слава — спиной повернуться к их мессе,
Уже очарованье — не стоять с ними в одной толпе.
Для того ли мы тесали и гранили нашу церковь,
Чтоб сказать: научите нас кланяться и бормотать
И о земле и о небе, о входе и выходе мира —
Распевать небылицы, к которым глух Кромдейр?

Дидье

Я подавлен согласьем одного и другого:
Но случайно сговорились старик и молодой;

Мнится, опираясь на одну ошибку,
Столько лет они прошли вместе, рука с рукой.

Ансельм

Да будет хвала вам, отцы семинария!
Ты ушел неплохим, а вернулся — куда как хорош;
Они тебя заперли в бессолнечной келье,
Ты ж веселился мыслью и в грязной тюрьме.

Эммануил

Это бросилось мне в голову во время подъема,
Выстукивая палкой дробь по камням.
Да что говорить! Миг родил решенье;
Я тут сам ни при чем, меньше всех — монастырь.
Я был скверным мальчишкой: во время занятий
Я вырезал на парте перочинным ножом
Портрет учителя с мордочкой лисьей,
Что долбил нам Писанье и греческий язык.
А ночью меня бесил в дортуаре Один из Бриуды, толстый мужлан,
Краснощекий невежа, раздутый домашней снедью;
Я ненавидел его поросячий храп.

(На мгновенье задумывается.)

А я бы ушел, все равно,
К годовщине тысячи лун.

Фульгентий

А зачем, сынок Эммануил,
Ты понадобился тысячной луне?

Эммануил

Что, Фульгентий: тесно вам, мужчинам?
Иль, может, девичья коса
Темной прядью застит божий свет?

Жеро

На что вы жалуетесь, Фульгентий?
Что наш священник в любви не профан?
То-то будет нам, старым дьяволам рыжим,
Исповедываться у него лафа.

Эммануил

Постная рожица, шопоток исповедальни —
Баста! Кромдейрский невежливый Бог
Не любитель римских бирюлек.

(Смеется.)

Мы их выкинем, отец Ансельм.

Дидье

Ты, юноша, спешишь, зарвешься,
Сам не заметишь, как споткнешься.

Эммануил

Полно вам, я шагнул вперед —
Чувствую: опыт мощно растет.
Только что был я глупый школяр,
Но дышит мне разумом шершавая скала.
Ансельм, нам нужно выбелить, вымыть Кромдейр,
Чтобы он всеми гранями сверкал
И с весельем озирал свой законный женский надел.
Вы колеблетесь, Яков, и вы, Готьен?
Значит, вы не знаете, как могуч Кромдейр.

(Выпрямляется.)

Терпенье!

(С минуту раздумывает. Лицо его меняется, голос тоже.)

На сегодня — короткая притча,
Легкое поученье, как жужжащая оса.

(Снова думает. Потом, с внезапной силой.)

Когда я поднимался ребром котловины,
Сухой воздух потрескался от детского плача.
Задыхался больной ребенок Берты,
                                            Пусть его принесут сюда.

(Он властно протягивает руку. Один из старейшин встает
и уходит за ребенком. Совет мгновенье безмолвствует,
жадно вглядываясь в Эммануила, который исполнился
молодым величьем.)

Старейшины, старцы, кромдейрская кость!
Встаньте, прошу вас, и глядите на меня:

(Они повинуются.)

Да прольется в меня ваш темный Бог из погребов сознанья!

(На мгновенье умолкает.)

Вам говорю, я исцелю ребенка!

Старейшина возвращается с женщиной, которая несет больного ребенка. Лицо ребенка сводит судорога. Он непрерывно и тихо стонет.

Старейшина

Мальчика принесли, он с утра лихорадит,
И внутри у него, говорит, раскаленные угли.

Эммануил

Дитя мое! Мальчик! Холодные ручки!
Вложи свои лапки в мои большие ладони.
Дитя!
         Я сильней, чем мезенский бык,
Ты понял? Я сильней, чем южный ветер-свистун.

(Ребенок волнуется и тихо плачет.)

Ты плачешь?
                      Хорошо!
                                    Ты будешь здоров.

(Ребенок перестает плакать. Не отрываясь, он глядит в глаза Эммануилу.)

Боль тебя отпустит.
                                 Руки твои потеплеют.
В твоем нутре потухнет жаровня.

(Лицо ребенка понемногу светлеет.)

Тебе говорю я: ты не умрешь.

(Ребенок улыбается. Эммануил отпускает его ручки, все
время глядит на него и как бы благословляет широким
движеньем руки.)

Ступай.
            Спи крепко.
                               И дай выспаться матери.

АКТ ТРЕТИЙ

Поросший травою склон в долине Лоссоны. Обломки скал. Пихты и лиственницы. Дальше — изрытые ручьями ложбины, русла потоков. Кой-где искривленные сосны с развороченными корнями; набухшие сыростью пригорки. От земли до облаков — все оттенки глубокого и живого серого цвета.

СЦЕНА ПЕРВАЯ (и единственная)

Тереза, Эммануил.

Тереза сидит на траве, шьет. Возле нее лежит собака. Время от времени она бросает взгляд в сторону стада; оно близко, но его не видно. Сверху приближается голос Эммануила, поющего песню. Он подходит. Собака встает, потом лает.

Эммануил

На меня окрысилась твоя собака.
Разве она меня не узнает?

Тереза

Эммануил, конечно, она тебя знает,
Но лишь наполовину признает.
Это совсем не одно и то же:
Любить и знать — две разные вещи.
Чужой человек для нее — иностранец,
Полный опасной и темной силы.
Разве она глупа для собаки?

Эммануил

Но скажи, хорошо ли, по крайней мере,
Кружит она и гоняет стадо?

Тереза

Недурно, если нет другой забавы, —
Она, ведь, шалая, игрун.
Вечно у нее в голове играет
Всякая разность — не по ремеслу.
Долго скребет лапами землю,
Буравит ее до глубоких дыр
И принюхивается носом,

Словно учуяла зарытый клад.
А еще муравьев не любит,
Рада с ними вести войну,
Разворачивает муравейники
И свирепо их ворошит.
Возвращается — вся горит в укусах,
Муравьями облеплена до ноздрей,
Дух переведет, и опять за работу...
Ах, если б она захотела —
Могла бы папой собачьим быть!

(Молчанье.)

Эммануил

Когда я спускаюсь с горной площадки,
Тереза, я вижу с ветряной вышки
Стада, ползущие по долине.
Если твое передвинется стадо —
Я узнаю его сразу
По размерам пятна и форме клина.
Так лицо меняет выраженье,
А под ним постоянное имя.

Тереза

Так повелось у меня от барана
И от этой черной овечки,
Что гуляют вокруг черешни,
И всегда на одном расстояньи,
Без отводу и без приводу,
Как луна и звезда, ее спутник.
А по ним равняются другие.

Эммануил

Замечательно стойкое стадо.
А еще хорошо на свете
Быть бараном и черной овечкой.
Я сейчас подумал, Тереза,
Что вы, деревенские люди,
Разнобоем живете, в одиночку
И вразбивку, друг друга чураясь.
Вы соседи только поневоле,
Да еще по старой привычке.
Ваш народ никогда не смыкался
В одно пестрогрудое стадо.

Тереза

(смеется)

Я сейчас умру от огорченья.
Как же мы от зависти не лопнем,
Что кромдейрские пасутся стадом!

Эммануил

Будь я вашей деревенской крови,
Я бы выучился вашей жизни:
Хорошо закрытая коробка,
А внутри детеныши под крышкой,
Сердце твердое и заячье ухо.
Или постоялый двор открыл бы
На каком-нибудь ужасном месте,
Как безлюдная излука Планки.
Или, как Фома Пибуй, поставил
Для себя шалаш, от человека
Тысячу шагов кругом отмерив.

Тереза

Эммануил, скажи, что это значит?

Эммануил

(как бы не слыша, на мгновенье смолкает, потом, не глядя на
Терезу, продолжает)

Кромдейр, со всеми углами, — единый дом,
Стена Элье не встанет Якову поперек.
Кромдейр повис на вышке, как пористый известняк,
И в ноздреватом камне пламя старинных лет.
Выщербленные переулочки теснятся в сводчатой тесноте.
Камень теплый и блестящий от службы вековой.
Синий обрезок неба тает между рядами крыш,
Потом все сжимается и вытягивается в длинный коридор.
Где-то за дверью слышно: человек храпит.
Ступеньки. Подымаешься. Срезает голову косяк,
И вдруг ты натыкаешься на качающийся свет —
Это семейство ужинает за круглым столом.

(Молчанье. Он встает.)

Человек из Кромдейра свой дом перешагнет
Лишь через все пороги и то в последний миг,

И когда подкатит к его горлу ветров равнинных ком,
Ибо со всеми углами Кромдейр — его дом.

(Молчанье.)

Таким коридором в зимний день
Иногда мне случается бродить
По щербатым лазейкам без конца.
Одинаковый всюду очажный дым,
И отеческий кров нерасторжим.
Это горячий и нежный путь,
Тереза, это — любовный круг.

(Молчанье.)

Но лишь в Кромдейре или нигде.

Тереза

Опять ваша гордость, Эммануил.
Значит, вы лучше других людей?

(Короткое молчанье.)

Эммануил

Да, мы лучше других людей,
Но не об этом сейчас речь.
И сбоку и сзади торчит сосед:
К нему справедливая ненависть кипит, —
И я ненавижу соседский тын:
Сосед на вас смотрит, сощурив глаз,
И дурно пахнет, как хорек;
Хорошо, что он кой-чем прикрыт,
Не хотелось бы видеть его нагим.

Тереза

А что же, в Кромдейре не так живут?

Эммануил

Тереза, Кромдейр — один человек.
Человек не брезгает сам собой,
Не боится блеска своих зрачков.

Тереза

Наши люди говорят,
Что в союзе вы крепыши.

Неужели злой человек
Не сумел затесаться к вам;
Злоязычник, хитрый шептун,
Иль завистник чужого добра,
Или сладкоречивый ханжа:
Мягко стелет, а жестко спать?

Эммануил

Люди у вас с бору по сосенке, собирались невесть откуда,
Из далеких окраинных скважин ручьями текли,
Против нас заключили союз — для воровского набега,
Чтобы загнать Кромдейр на оселок горной земли,
Много враждующих рас угнездилось в ваших селеньях,
Тысячелетья брачных прививок даром прошли.
Сборная плоть не дала единого сплава,
И свояки друг на друга исподлобья глядят.

Кромдейр — кусок мяса
На солнцепеке скалы,
У него особый запах.
Много гордости, много коварства,
Много ненависти и много лукавства.
Умный зверь бережет для других свой яд,
И никогда сам себя не укусит.

(Молчанье.)

Тереза

Тяжела тебе, видно, была монастырщина,
Если так сильна к Кромдейру любовь.

Эммануил

Я вернулся... и вот — я на старой земле стою.

(Молчанье.)

Тереза

Значит, ты раздумал у нас быть священником?

Эммануил

Я высоко забрался — мне трудно слезть.

Тереза

Ты будешь пахарь или виноградарь?

Эммануил

Тереза милая, не то, не то.

Тереза

                                            Так что же?

Эммануил

(подумав)

Я, кажется, буду, как твой баран, —
Собиратель стада и формовщик.

(Молчанье. Протяжный звон колокола.)

Уже без четверти двенадцать бьет.
В путь пора, я отдохнул.

Кромдейрское сердце наверху...

(Подымается.)

Но я спускаюсь из года в год
По крутосклонам, и долина меня манит.

(Улыбается.)

Ты с горы меня сманила, Тереза.

(Молчанье.)

Когда я на горной площадке гоняю табун,
Я невольно спускаюсь пониже, сюда.
Ах, мне трудно здесь, мне недужно,
Как лисе, заманенной в капкан.

(Долгое молчанье.)

А мне бы вырвать тебя наверх!

Тереза

Полно баять, полно баять, —
Я совсем не кромдейрка. Кто я?
Бедная лоссонка
И — орел или малиновка —
Я не горная жилица.

Эммануил

Это правда, а не выдумка.
Без тебя — хоть удавиться.

Тереза

Вот так раз — ишь рассмешил:
Нашел дурочку, краснобай!
Скажет еще, что ради Терезы
От монахов удрал: какой любезный!
А еще проповедник!

Эммануил

Ты послушай,
Какие мысли мне спать не дают:
Скоро ты станешь мне насущней хлеба;
За тобой, скрепясь сердцем, я сойду с гор,
Приду к отцу и матери-старухе;
Скажу: у вас дочка — мне нужна жена!

Тереза

(глядя ему прямо в лицо)

Говорят, что в наши дела девичьи
Никогда не мешался Кромдейр.

Эммануил

Неужели, Тереза?
                            Кто говорил?

Тереза

Я у матери спросила, она мне сказала.

(Молчанье.)

Да о чем говорить: ни за что на свете
Старики не отпустят дочку в Кромдейр.

Эммануил

Значит, был разговор, Тереза?

Тереза

                                                 Быть может.

(Молчанье.)

А я ведь посватана, чуть-чуть, немножко,
Кое-кому, кого ты не знаешь,
Если тебе не наболтали только.

Эммануил

Нет, не слыхал.
                           Впрочем, мне что за дело?

(Молчанье.)

Тереза

Вот ты как — глазом не моргнул.

(Молчанье.)

Видно, все влюблены в тебя девчонки.
Наверху — ждут тебя, не дождутся!

(Молчанье.)

И уж, наверно, ни одной дурнушки
Не сыскать в хваленой вашей деревне.

Эммануил

(изменившимся голосом)

Тереза, нам нужно сговориться:
Ты должна меня слушать, а не смеяться,
А потом держать язык за зубами.

(Сначала запинается, потом тихо, неуверенно и срываясь.)

Мучит нас в Кромдейре один изъян.
Мы — исконный народ самцов.
Урожайный или не урожайный год —
Мальчиков много, а девочек недобор.

Тереза

Я не знала, верить мне или нет —
Мало ли что про вас говорят.

Эммануил

А по-моему, в этом скрыт намек,
Что Кромдейру властвовать — рок.
Глубоко коренится суть вещей.
Кромдейр всегда вниз глядел.
Припадал к долине и видел в ней
Для себя рассадник дочерей.

(Воодушевляется.)

Но отвращенье выклянчивать нам
Для себя вразбивку будущих жен.
Поглядел бы я, как наши молодчики друг за дружкой спускаются с гор,
Гладко выбритые, причесанные, сердечком губы сложив:  —
Батюшка, коньячку не хотите ль, не хотите ли, матушка, табачку?
Нет. Времена переменились, и Кромдейр уже не тот,
Но из старинных вольностей кой-что он сберег.

(На мгновенье умолкает, Тереза вглядывается в него.)

В Лоссоне, на ярмарочном хороводе,
Ты не будешь?

Тереза

                         Нет... я надеюсь быть...

Эммануил

(медленно)

Ты придешь, ты там будешь, Тереза,
Ты глазами наметишь меня в толпе;
Не удивишься там ничему, Тереза,
Не испугаешься, на дрогнешь!

Тереза

Как вещун говоришь ты
Глухим голосом.

(Он хранит молчанье и кажется рассеянным.)

Знаю.
        Ты хочешь меня испугать.

(Молчанье.)

Я должна знать всю правду.

(Молчанье.)

Ты хочешь проучить молодчика?

Эммануил

Какого молодчика?

Тереза

                                  Ну... молодого человека,
С которым я помолвлена... немножко.

(Быстро.)

О, ничего серьезного, просто
Отец придумал — и только всего.

Эммануил

Но, прежде всего, ты его не любишь.

Тереза

Ты почем знаешь?

Эммануил

(Молчит несколько мгновений, погрузившись в какую-то мысль. Потом вдруг вскрикивает.)

                             А, это справедливость!
Двадцать племен слетели с четырех ветров
И свой шатер разбили пред Кромдейром,
Чтобы выбить из седла хозяина земли.
Но за нами ответное право и возмездье
В первоначальной чистоте нас пожирающей крови.
Хорошо, когда любящая жертва веселит себя согласьем.
Спору нет.

Но Кромдейр подождет.
А согласье придет не сегодня, так завтра.
Кромдейр когтит так сильно
Чужую, дорогую плоть,
Что прозрачным соком рябиновки она течет у него в жилах.

(Тереза глядит на него с некоторым страхом. Он подходит к ней.)

Тереза, на тебе кромдейрское тавро.
Отлучи себя понемногу от лоссонских деревень,
С их запутанной жизнью по указке землемера.
Воспитай свою волю для родины с кряжистой выей,
Для земли, взошедшей опарой, как королевский пирог,
И для радости нашей, что свистом питается горным.

Тереза

(внезапно разрыдавшись)

О, ты злой. Ты сильнее меня! Я только бедное дитя.

(Продолжает рыдать.)

Но за меня постоят.

Эммануил

(тихонько лаская ее плечо)

                                     Нет, Тереза, готовься и жди.

Долгое молчание. Тереза бесшумно рыдает, затем понемногу успокаивается. С колокольни доносится полуденный звон, наполняющий всю долину. Эммануил выпрямляется и прислушивается.

До чего вы солнечный народ —
Ваши колокольни по солнцу звонят.

(Молчанье.)

Не по солнечным часам мы живем.
Мы — другие: Нас больно томит
Смена лун. Три лунных перемены:
Как луна выходит на подножный небесный корм,
Как откормленной телкой потягивается потом,
А потом, голодая, идет на ущерб!
Я боюсь: у вас в колоколах
Я почти отреченье от родины пью.
О чем вещает их чудный звон?
Когда ветер, заряженный ими, плывет в горах,
Во мне просыпается тяга блаженных долин.
Мое сердце уносится, как ячменное зерно,
Туда, где Лоссона нежная на отлете равнин,
К черепицам красным Грива и к свайным мостам —
Туда, где Пюи на солнцепеке в виноградных зеленях.

В Лоссоне колокола звонили,
Когда я уходил в монастырь.
Бывают такие деревни-шалаши,
Что звонят в своей горной тюрьме,
Чтобы доказать свое существованье.
Приходилось тебе слышать о Беаже,

Одиноком стороже своей земли?
Я знаю: один человек
Пробирался в грозу через лесные кряжи
И разрыдался, как ребенок,
Услышав заглушенный, с подветренной стороны, звон:
Что не пыль Беажа у него на башмаках,
И что не бросил он свой очаг,
Свою постель и жену с детьми
На попеченье колокола в Беаже.
А зимой гудит на Большой Сосне
Колокол, как мохнатый шмель,
Пробиваясь сквозь сон и метель.
Наплывая на горную скатерть,
Пешехода целует в лоб,
Или, как ослабевший ветер,
Тихо ложится в сугроб.
Бесколокольная деревня Кромдейр,
Но на стропила звонницы втянуть
Наш мастер Яков колокол хлопочет.
Не нужно нам! Не нужно нам!
Мы никого к себе не зазываем.
Молчит Кромдейр, насторожившись,
Оседлав скалистого коня.
Кромдейр ждет, стиснув зубы,
Когда его голос созреет для крика.
Это не будет протяжный звон —
А скорей пороховая вспышка,
Раздирающая недра земли.

АКТ ЧЕТВЕРТЫЙ

КАРТИНА ПЕРВАЯ

Внутренность дома в Кромдейре. Дом — очень старый и как  бы оголенный. Большой очаг. Слева — оконце, выбитое в плотной стене. Немного света лишь в центре комнаты. Клочья соломы валяются на полу, спаянном со скалой.

СЦЕНА ПЕРВАЯ (и единственная)

Мать Агата и маленький Жак. Посреди комнаты мать Агата  сидит в соломенном кресле, повернувшись к оконцу.

Мать Агата

Где ты, Жак, где ты, внучек?

Маленький Жак

(В руке у него ореховая палка.)

                                               Бабушка Агата, я здесь.

Мать Агата

Подвинь мне грелку
И соломенную вынь затычку
Из отдушины, что свет мне застит.

(Маленький Жак пододвигает грелку и, взобравшись
на табурет, вынимает заслонку.)

А теперь чуточку присядь.

(Ребенок берет скамеечку и хочет примоститься справа возле
старухи. Она останавливает его движеньем руки и
показывает на другую сторону.)

Не сюда, сам должен знать.

(Ребенок усаживается. Мать Агата подставляет ему ухо.)

И расскажи, как уехали верховые.

Маленький Жак

Все уехали, бабушка Агата,
Все уехали, вскочив на лошадей.

Мать Агата

В котором часу?

Маленький Жак

                                По-моему, в десять.

Мать Агата

А где же они сговорились встретиться?

Маленький Жак

У водопоя, на водокачке.

Мать Агата

А было ли их пятнадцать?

Маленький Жак

Ну, уж конечно.

Мать Агата

А ты считал их, внучек?

Маленький Жак

Нет, бабушка Агата:
Я считаю только до десяти.

(Молчанье.)

Мать Агата

Ох, как дует из-под двери!
Подложи, внучек, в щель соломы!

(Маленький Жак встает, собирает немного соломы и
засовывает ее под дверь.)

Маленький Жак

(кончив возиться)

Всего осталась горсточка, охапка.

(Снова садится на свое место.)

Мать Агата

А большая куча народу
Поглядеть на них пришла на площадку?

Маленький Жак

Ах, бабушка Агата! Умора!
Симона старшего лошадь
Чуть кубарем по земле не покатилась.
А он все ложился набок.
А потом...

Мать Агата

Да много ли ты видел народу?

Маленький Жак

Нет, бабушка Агата.

Мать Агата

                                    А ты припомни!

Маленький Жак

Я видел, много людей стояло
И на высокой стене и на лесенке,
Но на лужайке никто не стоял.

Мать Агата

Видел ли ты Эммануила?

Маленький Жак

На высокой стояли стене
Старейшины и махали руками —
Дидье и Фульгентий рядышком.
И все к нему протягивали руки.
А еще там стояли на лесенке
Женщины и быстро, быстро говорили
И все цеплялись за камни,
Чтоб не поскользнуться, не полететь кувырком.

Мать Агата

А Эммануил, что он там делал?

Маленький Жак

Это он схватил за уздечку
Старшего Симона лошадь.
Потом пришел дедушка Ансельм
И с высокой стены говорил речь.
Я держал сам стремя, бабушка,
Когда Эммануил садился на лошадь.
И все они уехали вместе,
Напылив на дороге.

(Молчанье.)

Эту палку, бабушка Агата,
Мне подарил Эммануил.
Не правда ль, хороша палка?

(Мать Агата с жадностью схватывает палку, которую ей протягивает маленький Жак.)

Если хотите, я вам одолжу ее, —
Но вы мне вернете ее, бабушка Агата?

(Мать Агата долго безмолвствует. Черты ее лица и взгляд разительно меняются.)

Почему вы так долго молчите?

Мать Агата опускает веки. Она исполнена какого-то немого  волненья. Наконец она начинает говорить, вначале голосом   слабым, идущим издалека, с долгими паузами.

Мать Агата

Они остановились; кругом деревья, как трубы органа.
Большой замшелый утес прорезался из земли,
В отраженьи воды мнутся кисти рябины,
И крупы лошадей дымятся, как испарина ручья.
Какая прелесть этот жаворонок с трепещущим горлом,
Что на вершине бука гомозится и поет!
О, как мужские лица, побледнев, похорошели,
И как особенно бледен и светел Эммануил!
Сквозь густой покров листвы
Хороводы из Лоссоны, —
Плеск и шарканье башмаков,
Девичий крик, девичьи стоны;
И волынки разговор:
То туда, то сюда,
Как головка саламандры,

И лукавых мыслей рой
Улетает в воздух бандой.

Маленький Жак

Но я не вижу ничего,
Бабушка Агата. Покажи мне,
Я хочу на жаворонка поглядеть,
Я хочу волынщиков послушать.

(Молчанье.)

Мать Агата

Кое-кто прошел вперед
И втираются в Лоссону,
И улыбка во весь рот,
И по-ярмарочному ходят.
Вот они, лисички мои, бродят.

(Берет ребенка за руку.)

Слышишь, как Эммануил рассмеялся?

(Молчанье.)

Маленький Жак

Ничего я не слышу, бабушка Агата.

(Молчанье.)

Мать Агата

Разливается молочный свет.
Кажется, большое пламя
Из разбитой брызжет лампы.
Это сердце Эммануила,
Это горит Эммануил.

(Вдруг умолкает и учащенно дышит.)

О, какой неожиданный сдвиг!
В смуте лиц не могу разобрать, —
Бьет в глаза слишком белый свет...
Есть горючих чувств порошок,
И трещит, сохраняясь, страсть,
Как щепотка соли в огне.

(С возрастающим подъемом.)

Хороводы? Их нет, —
Им свернули шею.
Волынки? Беда!
И балы уже не воркуют...
Волосатая рука
В голубятнике шарит.
Как, скажите, пройдет
Эта обида Лоссоны!
Но все подхватил смерч,
Все рванулось, все двинулось.
Лошади! Жак, внук!
Разве ты не видишь: лошади!

КАРТИНА ВТОРАЯ

Большая комната в доме Элье. Громадные стены. Мебель, утварь, форма и цвет каждой вещи указывают на родовитость, силу, изобилье. И, однако, нет ничего блестящего, бросающегося в глаза. Всему дает тон скала, служащая полом. Единственное окно — довольно узкое, но много ясно различаемых дверей.

СЦЕНА ПЕРВАЯ

Элье, Эммануил, Тереза, мать Эммануила. 

Занавес открывается, когда в комнату входит Тереза, растрепанная, простоволосая, рыдающая. Эммануил поддерживает ее и ласково успокаивает. Элье держится вначале в стороне, в глубине комнаты. Мать прядет.

Эммануил

(к матери)

Дайте ей посидеть у огня.
Подвиньте большое плетеное кресло.

(Усаживает Терезу и ждет возле нее, чтобы она успокоилась.)

Ты еще плачешь, Тереза?
Не хочешь со мной говорить?

(Матери.)

Мать, коза привязана в стойле,
Схлопочите нам парного молока.

(Мать Эммануила берет крынку и выходит.)

Тереза

(плача)

Что на вас нашло?
Я думала, они нас всех убьют.
Пустите меня, откройте дверь, —
Дайте мне вернуться домой.

(Молчанье.)

Я не хочу оставаться здесь, —
Иль будут меня силком держать?

Эммануил молчит. Входит мать Эммануила и ставит возле Терезы крынку молока и жбан. Эммануил наполняет его. Мать смотрит на них с молчаливой улыбкой. Потом она делает знак мужу и выходит через другую дверь, нежели в первый раз.

Эммануил

Пей молоко.

Тереза

(спокойнее)

                       Я не буду пить.

(Молчанье.)

Вы яду могли подсыпать в него.
Может статься и это с вас.

(Эммануил делает глоток и снова протягивает ей жбан.)

Я от вас ничего не приму.

Эммануил

Выпей немного молока, Тереза,
Лучшего тебе нигде не найти:
Вкус у него горной полыни
И пенится оно, как поток.

Тереза

Нет, только чуть-чуть пригублю.

(Она пьет. Молчанье. Она озирается вокруг.)

Куда вы дели моих подружек?

Эммануил

Для каждой теперь открылся
В Кромдейре надежный дом.

Они сидят у огня в креслах,
И пестуют их, как тебя.

Тереза

Я видеть хочу их.

Эммануил

Ну, конечно... Завтра... и вообще... всегда.

Элье

Малютка, не нужно, не плачь,
Брось страхи прясть.
Грубые кромдейрские ухватки
Ошарашили тебя:
Но таков уж обычай наш, —
В народе могуч и жив.
Не нов твой отчаянный трепет;
Тот же самый вкусила опыт
Прабабка твоя,
И сто лет назад просохли слезы,
Которыми ты плачешь в три ручья.

(Молчанье. Тереза все еще плачет, но уже тише.)

Одни только парни-ублюдки
Улещивают, обхаживают девок;
Нам так поступать не свычайно —
На крутых дрожжах наши свадьбы:
Мы путь к браку расчищаем дубинкой
И мостим его кулаком.

(Молчанье.)

Будешь ты кромдейрская дочка, —
Нечего тебе, девушка, плакать.

Тереза

Значит, сын ваш возьмет меня в жены?

Элье

Да, дружок, по большому чину,
При старейшинах и всем народе;
Даже — в свежеосвященной церкви, —
В честь таких прекрасных гостий,
Нежных полонянок Кромдейра!

Тереза

Беспоповская ваша церковь —
Без священника не бывает свадьбы.

Элье

Нет у нас ни в чем недостатка, —
Есть священник и вино для обедни,
И вина особенно много, крошка.

(Элье и Эммануил хохочут. Элье смотрит на невыпитый
Терезой жбан молока и полную крынку.)

Я вижу, невестка молока не любит, —
Добрый знак: в ней что-то кромдейрское бродит...
Бог дал молоко для младенцев и старых дедов.
Мы чтим старейшин древних, не стариков по крови;
Молока не оспариваем у грудного народца.

(Смеется. Берет с полки кувшин, потом три больших стакана
и ставит их на стол; выплескивает остаток молока из
жбана, продолжает говорить.)

Ты попробуй, невестка, какое вино у нас:
Это не виноградное, хотя на купеческих мулах
Виноградную выжимку осенью нам шлет Обенас.

(Наполняет стаканы.)

Это старинный настой — старше библии, — жгучая смесь;
Он мудреный — разглаживает морщины.
Выпьешь — отца и мать позабудешь, в родной заблудишься деревне.

Тереза

Не забуду, молчите, не хочу забывать их!

Элье чокается с Терезой, которая решается взять стакан. Потом с Эммануилом. Они пьют.

Элье

Пейте вместе, — ставлю на стол кувшин.
Я еще вернусь поглядеть, хорошо ли
Вы спасаетесь, дочь моя и мой сын.

(Выходит из комнаты.)

СЦЕНА ВТОРАЯ

Тереза и Эммануил.

Тереза осушила стакан и кажется немного оглушенной.

Тереза.

Это и есть ваш дом?

(Она долго глядит вокруг себя.)

Эммануил

                                   Он самый.

(Показывает на стену, в сторону окна.)

Позвоночник деревни — один из стержняков.
Здесь бывают камни непомерной толщины —
Кулак отскакивает и в толще вязнет звук.
Не для себя одних мы взгромоздили эту стену:
Это общинный щит, одежа и броня народа.
Да, наружная броня против ветра, снега и стужи.

Тереза

Но куда ведут все эти двери?

Эммануил

Эта вот — в конюшню,
Эта вот — к нам наверх,
Эта вот — к Сабасам,
А эта — к Аньяну,
Старшему сыну Кристины.

Тереза

И так просто вы к ним заходите?

Эммануил

Ну да, мы свободно входим друг к другу,
Мы не привыкли мокнуть под ливнем,
Покуда щеколду с звоном
Сдвинет заспанной рукой сосед.
Живой общительностью вся изрыта,
Вся проникнута кромдейрская толщь.

Тереза

О, как мне не по сердцу это:
Низколобые двери глядят на меня.

(Задумалась.)

Значит, нельзя ключ повернуть в скважине,
Довериться прочным, глухим стенам?
Значит, я одна останусь в комнате,
А кто-нибудь вдруг сюда войдет?
Мнится, можно, ткнув мизинцем,
Продырявить каменный — нет, паутинный! — дом!
И снаружи хлынет на вашу голову
Целый ушат холода и беды.

(Вздрагивает.)

Эммануил

Ты так думаешь, моя чужая дочка,
Ты заранее не трепещи.
Скоро, скоро ты у нас освоишься,
Будешь с нами радость делить и очаг.
Ты полюбишь эти смежные двери,
Ты полюбишь этот длинный коридор,
Эти своды, эти темные закуты
И нежный порхающий сквозняк,
Уже ничем не похожий на ветер,
Не коробящий гусиной кожей холодок,
Но близкий и домашний свидетель,
Как дыханье короткое сна.

Тереза

(все еще дрожит и всхлипывает)

Ни за что, ни за что на свете
В этом ужасе я не буду жить!

(Долгое молчанье.)

И потом какой противный
От очага несется дух.

Эммануил

Это запах жженого навоза, —
Мы всю зиму топим кизяком

(Молчанье.)

Мы лопатой его снимаем с выгона,
Каждый год по началу летних дней,
И слоим на солнце кучей,
Как могилу, как алтарь.

(Указывает на очаг.)

А вот здесь он горит, потрескивая,
В долгие зимние, Тереза, вечера.
Много дыма от него и легкий треск.

Тереза

Но отчего вы не жжете дерево,
Как поступает весь божий люд?

Эммануил

Дерево? Оно идет в подспорье
Мастеру Якову, чтоб церковь тесать.
Ведь у нас только краешек леса —
Все наперечет именные стволы,
Словно козочки размечены по кличкам.
И драгоценная эта вязанка
Здесь пылает лишь в твою честь.

Тереза

Значит, я пропахну тоже
Перегаром жженого навоза?
Стыдно будет в люди показаться.

Эммануил

Что же тут худого, малютка?
Иной человек пахнет конюшенной прелью,
А другие пахнут творогом.
Неужели нам краснеть и стыдиться,
Если мы землею нашей пахнем?
Это ведь ее всамделишный запах,
Это — сенокосная испарина июля,
Когда землю мучит высокое солнце,
Прославляемое звоном ваших колоколен.

Тереза

(после долгого молчанья)

Все равно, здесь жить не смогу я.

Эммануил

Но совсем не здесь мы будем жить сначала.
Наш отец Элье нас переводит
В светлый дом, на выгоне в Мезене:
Это — целое царство и больше, чем деревня.

(Тереза насторожилась и просветлела.)

Послушай: большое низкорослое жилище

Глубоко осело в степной котловине;
И широкая, приземистая крыша, навесом касающаяся земли,
И одно-единственное дерево, ветвями опутавшее крышу,
А вокруг, насколько хватает глаз,
Лишь прошлогодняя трава, стриженная под гребенку.
И густые заросли волохатых кустарников —
Весь широкий простор, уходящий в ничто.
Ни намека, ни признака межи или вехи.
Кой-где камень засел, кой-где тополь растет.
В сентябре наплывают медленные туманы.
Ты — один, как разметавшийся во сне человек,
И вдруг выскакивает и мчится в тумане
Бесшумный жеребенок, несущийся дичком.
А после падают снежные хлопья,
Нежный снег к полудню тает совсем,
Оставляя росу на игольчатых травах.
Но однажды октябрь велит ему оставаться.
Глохнет жесткий ковер травы, глохнет черный луг,
И скуластые камни, и волохатый кустарник.
Новой корой набухла земля, обновляется очерк вещей,
Словно кожу меняет линючий зверь,
И земле не уступит в прочности первозимняя кора,
А сияньем она небесной тверди равна.
А там и дом запорошит. Разгребают
Кой-какую дорожку под ступеньками крыльца,
И растут и наваливаются стены сугроба.
А там пойдет ночная пороша.
Ночь переспав, выйдешь в сени
И только рукой махнешь на лопату.
Нужно подпорками заставить двери:
Наверх перекладину, вниз перекладину,
А две другие с упором в землю —
По одной на каждую створку окна.

Тереза

(наполовину улыбаясь, наполовину трепеща)

Ты хочешь меня в тюрьму упрятать?
По горло в снегу, на Мезенской горе?
Да я умру, Эммануил!

Эммануил

(еще ближе подходит к ней)

И так уединенно дом отмалчивается в пустыне,
Что если на сто локтей в подполье уйти,

Лишь расслышишь, как внутренний ключ лепечет
И бесконечно журчит в щели гранитных пород.
Вот когда гулять душе от кухни до конюшни.
На прокопченных крючьях качаются под черным потолком
Окорока, сырные круги и сало — шестимесячный припас;
Связки колбас привешены к нёбу очага;
Хрустящим, мерзлым картофелем кладовый ларь забит;
Два дубовых комода хранят в порядке тысячи плодов;
Мешки с мукой рассыпчатой закинуты на чердак,
И сарай напихан сеном до слухового окна.
Дом тогда наполняется живым конюшенным теплом,
И вода течет между пальцами, теплая, как овечья шерсть.
Только через высокую отдушину едва просачивается день
На уровне дерева, куда снег не достает;
Эта узкая пробоина, щель, глубокая, как ручей, —
Свет через нее процеживается, как затея богача,
И его лучи скупые благодарный глаз бережет.
А вечером лампы пузатой
Гудящий круг на столе,
Пока не осилит дрема.
Сами постели заделаны в деревянный короб стены
И проложены вглубь, как ходы насекомых в дупле старинного дерева.
В них размывчивый сон опьянительней чем где-либо
И свободнее от земли и внедреннее в мир небожителей.
Дрема, Тереза, и сон.
                                   Дрема и любовь.

Он целует ее в волосы, потом выпрямляется и прислушивается. Глухой шум, голоса за стенами жилья. Кругом растет волненье и приближается. Внезапно дверь от Сабасов и дверь от Аньянов разом распахиваются.

СЦЕНА ТРЕТЬЯ

Те же, Элье и несколько кромдейрских парней. Парни врываются в комнату разом в обе двери. С ними Элье.

Парни

Эммануил, Эммануил!
                                     — Поди сюда!
                                                           — Ты нам нужен!

 — Недомерки собрались внизу.

 — За ними пешком увязались парни.

 — Вон они лезут всей оравой
По тропинке на подъем в Дируоль.

 — Лезут драться из-за девчонок!

 — Поскорее! Поскорее!

(Тереза в страхе забивается в угол комнаты и прижимает руки к груди.)

Эммануил

Где они там?..

Парни

 — За четыреста шагов от перевала.

 — Наши ребята все начеку.

 — Нужно встретить их в каменья,
До того как сравняются они с грядой.

Эммануил

Я иду.

(Он подходит к Терезе и сжимает ее руки.)

Тереза

Боже мой, куда вы? Эммануил! Эммануил!

(Он отрывается от Терезы.)

Элье

(громким голосом)

Выбирайте, детки, покрупнее камни
Да спустите с привязи собак.
Пусть Кромдейр рассвирепеет:
Мы готовим вам славный зверобой.

(Парни шумно выходят.)

АКТ ПЯТЫЙ

КАРТИНА ПЕРВАЯ

Внутренность новой кромдейрской церкви — строгая нагота. Архитектура напоминает старинные церкви в Велэ. В диком  орнаменте стен — мощь и огонь Кромдейра. Алтарь о шести ступенях в виде жертвенного камня. Соломенные сиденья. Скамьи.

СЦЕНА ПЕРВАЯ

Совет старейшин. Старейшины разместились полукружьем у подножья алтаря на соломенных сиденьях, в том же порядке, как во второй картине второго акта.

Дидье

Радостной вестью делюсь с вами:
Наши парни, с поддержкой собачьей своры,
Орудуя круглыми камнями,
Деревенским дали по шапке.
Умыканье в тысячное новолунье
Увенчалось видимым успехом,
И пятнадцать требуемых девок
В нашу кровь претворятся без помехи.
Мы еще займемся напоследок
Брачной канителью для Парижа,
Но покуда нам необходимо
Брачующихся освятить обрядом.
Ибо эта девичья добыча
До конца останется за нами.
Лишь пролив на наших полонянок
Сок могущества и сок веселья,
Мы срастим их с мясом Кромдейра,
Чтобы им вовек не оторваться
От земли, чтоб цепкими руками
За нее они держались сами.

Элье

Вы сказали, как мудрый староста.
Вот что нужно нам, Дидье,
Поначалу обсудить. Установим праздничный чин.

Дидье

Церковь есть, но священника нету.
Что вы скажете, отец Ансельм?

Ансельм

Мы — старейшины в народе,
А наше рожденье еще не просохло
У вчерашнего дня на губах.
Здесь бы нужен люд старинный,
Чтобы в них полыхал еще Кромдейр.

Дидье

Где же мы таких отыщем?
Или вы у нас не самый древний,
Многопомнящий старик?

(Долгое молчанье.)

Ансельм

Я хочу услышать Эммануила.

Жеро

Эммануил сейчас на дороге,
Он с товарищами играет
В какую-то детскую лапту.
Давеча, когда сюда входил я,
Они смеялись и кричали все зараз.

Ансельм

(к Дидье)

Позовите его сюда.

Дидье подходит к Фульгентию и посылает его за Эммануилом. Фульгентий уходит. Минутное молчанье.

Готьен

Ансельм, если мы новички зеленые —
Чего же от мальчика ждать?

Ансельм

Эммануила выслушать впору нам.

Молчанье. Появляется Эммануил в сопровождении Фульгентия, который ему что-то горячо втолковывает.

СЦЕНА ВТОРАЯ

Те же и Эммануил.

Эммануил

(еще смеясь)

Привет старейшинам Кромдейра!

Ансельм

Сынок, нам хочется сыграть прекрасный свадебный обряд,
Чтоб изъявил господь согласье на девичий полон,
Но мы не умеем... Мы начисто ничего не помним.

Эммануил

(стоя в полукружьи старейшин)

Что же вы забыли, дедушка Ансельм?

Ансельм

Старую погудку Кромдейра.

Эммануил

А обычай Пюи вам разве плох?

Ансельм

Для кого хорош, а нам — противен.

Эммануил

Где же нам припомнить, дедушка Ансельм,
Если вы сами забыли все,
Если в земле рассыпались косточки
Тех, кто раньше вас стариковствовал.

Ансельм

Кромдейр-старик еще жив
И не смешался с трухой,
Он еще корежится и стоит;

Над быть, он только припрятал
Старинную память своих лет.
И, когда я вызвал тебя к ответу,
Я знал, что ты-то помнишь больше, чем какой-нибудь дед.

Эммануил

Если так, я вам скажу: Позовите бабку Агату.

Готьен

Бабку Агату! Вот человек,
Который помнит бабку Агату.

Эммануил

Дедка Ансельм, она старше вас:
Между вашими рожденьями поместится семилетка.

(Умолкает, потом опять говорит.)

Вы забыли, какие у нее чудесные виденья?
Пространство и время не властно над ее душой.
Она глядит сквозь мир, как сквозь наслоенье прозрачных толщ,
И в прошлое входит непринужденно, как мы в свой дом.
Череп ее хранит нерушимо все, чем некогда жил Кромдейр.

Дидье

Хорошо, но как она сюда доковыляет?

Эммануил

Мы поднимем ее с креслом и принесем.

Совет безмолвно соглашается на предложенье Эммануила.
Долгое молчанье.

СЦЕНА ТРЕТЬЯ

Те же, без Эммануила.

Ансельм

(очень медленно)

Не нарадуюсь я на воспитанника:
Он моложе щегла,
Но мудрость старая, испытанная
На него снизошла.
На плеча к нему садится
Сам кромдейрский бог.
От него исходит дар врачеванья
И чудесный ветерок наитья
За бабкой Агатой его послал.

(Умолкает, потупив голову. Потом разражается смехом.)

Дидье, мы жили до отказу!
Пора подумать о передаче власти
В молодые — из наших узловатых рук.
Мы вытянули Кромдейр
Из отвратительной трясины,
Но не нам, а другим подобает
Править руль новых времен.

Дидье

(кивает в знак согласья, потом обращается к Фульгентию)

Что-то долго не видно Эммануила.
Фульгентий, встаньте на дозор.

Фульгентий встает и направляется к выходу. Он исчезает.
Слышен его голос.

Фульгентий

Я ничего не вижу.
                             Я слышу хохот.

(Долгое молчанье.)

А, наконец-то он показался
И бежит сюда на резвых ногах.

СЦЕНА ЧЕТВЕРТАЯ

Те же и Эммануил, потом бабка Агата, с нею люди из Кромдейра.

Эммануил

(вбегает, смеясь)

Я застал мать Агату смеющейся и отдыхающей на солнце;
С нею рядышком Антон — ее внучатый племянник —
Рассказывал ей, захлебываясь, про умыканье и каменный град.
И как бабушка Агата слева не так туга на замшенное ухо,
Внучек к ней примостился с левой стороны.
Когда мы вошли, она весело притопнула
И встретила нас проклятьями — шутливыми и нежными.
Ей хотелось узнать, не продешевили ли, часом, добытчики,
И хороши ли девушки, и дразнят ли лакомый вкус.
Говорила, что парни слишком часто малым довольствуются:
Выберут себе личико, разглядев одни глаза,
И что нужно смотреть и на грудь и на шею,
И что в спокойной походке двадцатилетней девушки
Самое главное — разглядеть, как покачивается таз.
Мы порадовались ее старческой мудрости.
Вот и она сама.

Мать Агату вносят на кресле трое юношей. Ее сопровождает женщина. Старуху усаживают среди собрания, которое она весело оглядывает.

Мать Агата

Ты здесь, Ансельм, мой младшенький?
К вам на собранье меня сынок привел, —
В чем же дело?

(Смеется.)

Дидье

 Сами знаете, бабушка,
Как хорошо были нынче похищены девушки
И что церковь готова до последнего камушка.

Мать Агата

(оглядев спокойно стены, украшенья и своды)

Да, спасибо Якову, что на руках моих куксился,

Когда мать уходила на речку полоскать белье.
Этого самого Якова я кормила шлепками горячими.

(Обернувшись к нему.)

Ты рыгал молоком, чудак, и был крикун и плакса.

Дидье

Быть может, вы не знаете, бабушка, —
Нам в священнике отказано и отказано в обедне.

Мать Агата

(к Эммануилу)

На тебя мне люди добрые указали, мальчик:
Дескать, ты будешь священник, подходящий для нашей обедни.

(Подмигивает и смеется.)

Но, не потупив глаз своих, ты проходил намедни.

Эммануил

Не без этого, — винюсь, бабушка Агата.

Мать Агата

А еще, говорят, выхватил девчонку из Лоссоны.

Эммануил

Я вам ее, бабушка, приведу на смотрины.

Мать Агата

Где же тут «Отче наш» читать и «Четьи-Минеи»,
Если на руках обуза нежного ребенка.

(Смеется.)

Эммануил

Бабушка, как нам устроить свадьбу, —
Посоветуй нам брачный обряд.

Мать Агата

Чудаки! Подумаешь — спешка!
Но ваша правда, чорт возьми:
Кромдейр не любит мешкать.

Много, много потребуется ласк,
Чтобы тело холодных полонянок
В милых, теплых женщин превратилось.
Много радости и много смеха —
И с сегодняшнего вечера
К делу приступить не грех.

Эммануил

Вы не бойтесь: вы лучше скажите,
Где обрядчика мы найдем?

Мать Агата

Ах, бедный, бедный Кромдейр!
Нахлобучил на лоб свою церковь,
Разогнал чужих богов,
А своего найти не умеет.

(Трясет руку Эммануила.)

Дал Ансельм тебе немало уроков.
Я хочу тебя, сынок, доучить.
В солнечный день приходи посидеть
Рядом со мной на каменном пороге;
В прозрачных омутах твоего сознанья,
Яблоком сна отяжелив твои глаза,
Покажу тебе старинных людей собранья,
Как они кружились за руки под луной,
Как они на землю бросались ничком
И, вскакивая, хлопали в ладоши.

(Умолкает.)

Впереди стоят года, ждут, чтоб их прожили.

(Снова задумалась. Потом изменившимся голосом.)

Дитятко! Нечего время терять:
Собери немедленно парней и девушек,
И пусть приходит кромдейрский народ.

Эммануил и трое старейшин уходят — выполнить приказание матери Агаты. Снаружи слышны их голоса. Потом, внезапно — неизвестно откуда: гобои и волынки. Музыка крепнет. Отовсюду льются веселые и дикие звуки. В широко распахнутые церковные двери понемногу входят: пятнадцать лоссонских девушек во главе с Терезой, пятнадцать юношей с Эммануилом, разные люди, трое старейшин. Все размещаются в корабле церкви. Музыка становится властной, возбужденной и величественной.

СЦЕНА ПЯТАЯ

Те же, девушки, юноши, люди из Кромдейра. Музыка понемногу стихает.

Мать Агата

Вот они, нежные, все пятнадцать.
Кажется, выбраны хорошо:
Сколько я помню, в сырой долине
Розы еще не цвели так свежо.
Поговорим. Подойдите ближе.

(Девушки садятся.)

Мы вас не чествуем пышной встречей,
Сквозняк новоселья дом холодит.
Новый порядок придет с детьми.
И нынче в Кромдейре починка бога.

(Смеется.)

Трудное дело и кутерьма.
Скажут, что вы пришли невпопад.
Но, малютки, — да подвиньте же к ним мое кресло,
Чтобы я не брехала, как заблудившийся пес!
Вы оправились, надеюсь, от первой встряски.
К кромдейрским суровостям привыкнуть легко.
Нужно по нему равняться — у него старые привычки.
На нашей почве прорастает лишь мужественное зерно.
Раз внизу есть девушки — что нам делать? Нужно взять их!
Так было во времена, когда дрожали горы,
И раньше, чем ключами от веры стал звякать Рим,
До того, как возник Париж, многолюдный законник.
И верен себе старик Кромдейр.
Если б мы остались втроем на утесе,
И тогда б мы сохранили особую стать —
Нашу веру, нашу повадку, нашего бога.
Всех других стоит племя, вам открывшее свое лоно.
Ему принадлежала в незапамятные времена
Вся земля, доступная человеческому глазу.
И однажды оно вернется к славе своей.
Радуйтесь, нежные: ваши будущие дети —
Прямые потомки высоких отцов,
И мужья, обновители вашей крови,
Возвышают ее, зачиная детей.
Вольно вам привередничать и рожицы строить:
Вон та и вон эта смахнули слезу.

Подумать, вам грезился томный воздыхатель...
О, грубая неожиданность внезапного пробужденья
В шершавых руках и поперек седла.

(Умолкает и грезит мгновенье.)

Так и быть, расскажу вам забвенную повесть.
Я — последний обломок умыканий старинных лун.
Я жила в Прадетте, мне было пятнадцать лет.
Однажды, когда ярмаркой пестрел Монтусклат,
Глубоко и укромно запрятанный в скалах горной земли,
Ворковали волынки, щелкали ногами плясуны,
—  Вдруг скатился к нам на голову конник Кромдейр,
Кромдейр, как лавина, как банда южных туч.

(Запинается.)

Дольше,  чем вы, я  плакала, трепетала дольше, чем вы.
Кто из вас полуребенок, пятнадцатилетнее дитя?
А теперь на меня взгляните, — я без примеси Кромдейр.
Муж вдохнул мне в тело обновленную жизнь;
Силой древней напитаны мышцы моих сыновей.
И покуда печеным яблоком не сморщилось мое лицо,
На меня ребятам показывали и приезжих водили смотреть —
Кромдейра осанку вылитую, кромдейрских женщин смех.

(Улыбается.)

А теперь, Ансельм, мой младшенький, станьте с правой стороны:
Пусть голубки к нам подходят одна за другой.
Их ведут тихонько за руки страшилища-мужья.
Мы с тобой их поцелуем и всех благословим.

(Ансельм становится справа возле нее.)

Ты, Эммануил, первым подойди,
Смело покажи избранницу свою.
Будем ее чтить выше всех подруг.
Этого молодого учителя плоть,
Нашего избранника — милая жена.

Эммануил берет Терезу за руку и подходит с ней к матери Агате.

Как тебя зовут?

Тереза

(немного раздраженно)

Тереза.

Мать Агата

Покажись. Хороша.
Эммануил не ошибся.
И нежна, как пушок,
Нежная Тереза.
                           Дай, поцелую тебя.

(Медленно целует ее в висок. Тереза, наконец, улыбается.)

Видишь, она уже не плачет.

КАРТИНА ВТОРАЯ

Площадь совета, как во втором акте.

СЦЕНА ПЕРВАЯ

Люди из Кромдейра, в двух группах.

Первая группа

(выбегает слева на самую площадь, в то время как другая появляется в глубине проулка)

Три человека! Там лезут трое
Прямо на кручь, вдоль виадука!
Надо пойти сказать старейшинам!

(От кучки отделяется человек и исчезает между домами.)

Вторая группа

Три человека? Люди из деревни?

Первая группа

Чорт возьми!

Вторая группа

Запасемся камнями.

Лезем на стену.
Спустим собак.

Человек из первой группы

Вы не в уме! Неужели скажут,
Из-за трех человек Кромдейр бьет тревогу?

Другой, из первой группы

Три человека?

(Он протягивает руку влево к выходу на площадь.)

И того нет — взгляни-ка:
Троица — ребенок, старик и калека.

(К нему подходят другие и, образуя цепь, разглядывают пришельцев.)

СЦЕНА ВТОРАЯ

Группа людей из Кромдейра, Фома Пибуй с собакой, Хромой, ребенок, потом Элье и другие старейшины.

Фома Пибуй

(останавливается, вытирает лоб и обращается к спутникам)

Вот сюда.
                 Кто здесь уполномочен
От народа и от деревни?

Человек из первой группы

Немного терпения, люди из Лоссоны, —
Вы найдете, с кем договориться.

Новоприбывшие подходят к группе. В глубине площади показываются четверо старейшин. Группа расступается перед ними надвое.

Фома Пибуй

(очень громко)

Я хочу говорить для начала
С дедушкой Яковом, что строил церковь,
И с Элье, отцом Эммануила.

Услыхав, Яков и Элье выходят вперед, а остальным подают знак отойти.

Элье

Фома Пибуй, говори, в чем дело.

Фома Пибуй

(горячо)

В чем дело? Знаете сами.
Я нож оставил дома, не поднял камня, забыл палку.
Для ровного счета нас три человека —
Троица: старик, ребенок и калека.

Элье

Фома Пибуй, мы умеем слушать.
Сядьте сюда, наберитесь дыханья,
Приготовьтесь говорить.
Вы найдете благоволенье.

Фома Пибуй

Элье! Я не питал к вам враждебного чувства.
Вы меня называли товарищем и кумом,
И вы, Яков Тергез, кирпичных дел мастер,
На Риульском поле вы брали мой песок,
Когда чуть шевелилась на фундаменте церковь.
И собака, что вот ерзает и нюхает воздух,
Осматривает землю, как будто родину узнает,
И каждая межа земли ей друг старинный, —
Вы мне сами ее подарили в лучшие времена.

Элье

Я без лести скажу — из всех деревенских
Вас почтил уваженьем кромдейрский народ.
Ваш приход нам приятен, Фома Пибуй.

Фома Пибуй

(помолчав)

Гм! Ваши дети скатились на ярмарку в Лоссоне,
Растолкали музыкантов, опрокинули хоровод,
Пятнадцать девушек, самых лучших, подняли на седла и рванулись назад.
Наши парни за ними, отбить полонянок.

Вы же заняли для встречи высокую крепь,
Оглушили их каменьями, затравили их собаками.
О, печаль! Я видел возвращенье побежденных!
Сколько доброго мяса изодрано в клочки!
О, печальные сгустки крови в полосах и на куртках!
Наши парни решились на правильный ход, —
Вы их ткнули ногой: они зашипели.
Я нимало не думаю перевязывать раненых:
Самый лучший врач — здоровая кровь...
Но можно ли кончить на полуслове?

(Оба старейшины приблизились.)

К доброму сердцу старейшин пусть дойдет моя речь.
Там, в долине, родители бьются в слезах,
Дряхлые родители, кум Элье.
Ваши ровесники, Яков Тергез.
Бормочут и плачут, как по смерти зовут
Свое лучшее благо, свой дочерний клад!
Даже я, бездетный сухой бобыль,
С ними, стариками, сейчас заодно

И готов разрыдаться, глядя на них.

Элье

О чем они плачут? И вы, Фома?
У нас веселье: Кромдейр — именинник.

Фома Пибуй

Элье, что вы сделали с вашими пленницами,
Каким полотенцем их слезы осушить?

Элье

Откуда вы взяли, что девушки заплаканы?
Весь гудит Кромдейр, как улей, полный сот.
Мы пятнадцать свадеб сразу играем торжественно
И двойное уваженье и двойной почет.
Пышно взбитые перины ждут молодоженов,
И солнечная радость пробужденья впереди.
Мы бражничать будем еще сегодня;
Просим вас прийти на пирушку втроем,
Хотя гостеприимными у крестьян мы не слывем!

Фома Пибуй

Вы слишком любезны.

Покажите-ка лучше девчонок,
Хоть на минутку.

(Молчанье.)

Дайте взглянуть:
Я сумею выведать правду.

(Молчанье.)

Сами скажут, не таясь,
Чем довольны, чем недовольны.
Нечего обижаться тут.
Допускаю, каждая молвит:
«Да, мы нашли свое женское счастье.
Поцелуйте старых родителей —
Нечего им жалеть дочерей».

Элье

Мы даем вам эту поблажку:
Девчонки близко — рукой подать.

(Молчанье.)

Сбегай за ними, мальчик, живо!

Фома Пибуй

Будьте уж до конца любезны:
Отойдите немножко к сторонке —
Без свидетелей, с глазу на глаз,
Я хотел бы с ними говорить.

Молчанье. Элье размышляет, спрашивая взглядом остальных трех старейшин.

Элье

Хорошо, Фома: мы согласны.

Старейшины подымаются и уходят, уводя с собой людей из Кромдейра. Волынки. Подходят процессией пятнадцать девушек.

СЦЕНА ТРЕТЬЯ

Те же, без старейшин и группы кромдейрских жителей; потом Тереза и девушки.

Фома Пибуй

Вот они, Хромой!
                               Вот они все вместе.

(Девушки размещаются в глубине площади. Фома подходит к ним.)

Красавицы!
                  Вас оплакивают горько.
В четырех долинах, в каждом доме
Нет человека, чтоб не сокрушался.
Плачут старики и маленькие дети.
Даже собаки грустными глядят глазами
И отворачиваются от подачки хлеба.
Каждый сочувственно разделяет
Вашу грубую долю, вашу обиду,
И многие парни, женихи-горемыки,
Презирая опасность, бросились в погоню.
Я видел кровь.
                           Щупал сломанные ребра.
Но висит закон и над Кромдейром:
Не бойтесь: криком изъявляйте волю!
Я стар и сед.
                   Но пусть убьют меня на месте,
Если, решив уйти, вы не уйдете!
Но вы молчите, вы боитесь. Тереза!

(Молчанье.)

Тереза, отвечай: ведь ты смелее всех!

Тереза

Что сказать вам, Фома Пибуй, не знаю.
Набухает сердце сырое
Соленым родительским горем.
Боже мой, скрипят ворота,
Плач стоит во дворах долины!
Тяжело, но лгать некрасиво:
Мы уже совсем не бедняжки
С тех пор, как нас взяли в жены.

Фома Пибуй

Тереза, вас взяли в жены?
Если так, то вор поженился
На кошельке, украденном ловко,
И волк женился на овечке!

Тереза

Нет, Фома, мы действительно жены,
И я жена Эммануила.

Фома Пибуй

А внизу матерей голошенье?

Тереза

Возвращайтесь. Именем Терезы
Осушите их слепые слезы.
Что бы начали они со мною мертвой?
Разве лучше рыдать над свежим дерном?
А еще, Фома Пибуй, скажите,
Что подруг оскорбили жесточе:
Ведь не всех выбирали свободно.

Фома Пибуй

Они им подсыпали зелья,
Хромой.
              Это не наши девки:
Зелье им ударило в сердце
И отшибло у них всю память.

(Собирается уходить.)

Хромой

Все равно, Фома, попытайтесь!

Фома Пибуй

Нет, Хромой. Ничем не поможешь:
Они выпили вина колдовского,
Или сам Кромдейр — колдун и ворог.

Хромой

Разрешите мне на ваше место;
Я попробую с ними сговориться.

Фома Пибуй

Если хочешь быть осмеянным, пожалуй.

(Уходит с ребенком.)

СЦЕНА ЧЕТВЕРТАЯ

Хромой, Тереза и девушки.

Хромой

Красавицы, девушки, сядьте.

Девушки садятся. Иные сидят попарно на одном камне, обнявшись. Сам Хромой тоже садится, закрывает глаза и на минуту прячет лицо в ладонях, как бы мучительно собираясь с  мыслями. Потом, полузакрыв глаза, с большими паузами, говорит.

Зеленеет дорога во рву
До сих пор в полях Ландриака.
Кромдейр, возьми мое сердце.
И зеленый орешник растет
На крутом повороте дороги.
Это горлинки жалобный крик,
Или небо меня зовет?
Кромдейр, вы со мной суровы!

(Лица девушек понемногу омрачаются.)

Ах, нас ждет не с вчерашнего дня
Вода серебрящейся плотины.

Тереза

(Грудь ее волнуется, она вздыхает.)

Хромой из Лоссоны, довольно!
Зачем ты хочешь нас мучить?

Хромой

Ты найдешь ли под корнем сосны
Прошлогодней сухой ежевики?
Потряси усыхающий клен,
Прошурши опавшими листами.

(Голос его понемногу крепнет.)

Нужно нам огромный костер
Разложить на середке пастбищ,
Чтоб до горных людей дошло,
Что не зябнем мы, а согрелись,
Чтобы в клочья майский туман
Разодрало горячее пламя.

(Девушки учащенно дышат. Они взволнованно опускают глаза.)

Тереза

Замолчи, Хромой, брось лукавить.

Хромой

(тихо, как бы никого не видя)

Дует ветер из Костаро, —
Ничего ему не нужно на дороге,
Но повозка полна до краев,
И, смеясь, мы садимся в лодку.
Дует ветер из Костаро, —
Не шелохнется озера гладь
Под заслоном глубокого леса;
Ни морщинки, ни складки на ней —
Только ветер на дальних деревьях.
Я домашнюю скрипку принес,
Чтобы вам поплясать на лужайке
Нежный танец. Приятный смычок.
И от озера шум еле слышный.
Дует ветер из Костаро.

(Тревога девушек возрастает, слышно сдержанное рыданье.)

Тереза

(взволнованно)

Пощади, жестокий хромоножка!

Хромой

Кромдейр — безголосый народ.

(Эммануил появляется в глубине площади. Его никто не видит.)

Что ты сделал с колоколами?
Где они, безголосый народ?
Дай-ка мне взглянуть со стены,
Сверху вниз, на круглую долину
И лоссонский говор поймать.

Тереза

(вся в слезах)

Эммануил! Эммануил! Помоги мне!
Сердце упало! Защити нас от хромоножки!

СЦЕНА ПЯТАЯ

Те же и Эммануил.

Тереза

Он с другого конца земли
Призывает любимые вещи,
Чтобы памятью мучить и жечь.
Ты скажи, что мы счастье найдем,
Что и он и колокол лгут.
Ты скажи, что не надо бежать.

Эммануил

А нельзя ли послушать мне
И под чары его подпасть?

Продолжай, хромоножка!
                                           Как дальше?

Хромой

(не меняя голоса, не двигаясь)

Нежный колокол спозаранку,
Прозрачный, как роса, —
И немного тмину ягненку!

Нежный, колокол бьет семь раз —
Сосчитай шажки моего стада.
Десятины отцовского луга.
Захочу есть, захочу пить —
Как узнаю, если колокол не скажет?
И сумеет ли полдень встать,
Если солнце язык потеряет?
Кромдейр, где твоя колокольня?

Эммануил

(с подъемом)

Где колокольня?
                            Милые подруги!
Вы наши жены — в будущую ночь.
Она звонит во все колокола,
Без устали, с восхода до восхода.
Но хромоножка ничего не слышит:
Звучный гам — он внятен вам одним —
В глубокой тайне, как внутреннюю радость,
Для себя бережет свой звон Кромдейр.
Вы прислушайтесь, опустив ресницы,
Как ширится звучная волна вокруг.
Вот один, самый легкий и хрупкий —
Он поет не громче соловья.
Вот другой, чей звук льется гуще;
Вот еще один, как барабан.
Говори, хромоножка, что хочешь, —
Голос твой звучит издалека.
Можешь колокол качать, играть на скрипке
И в волынку можешь дудеть.

(Глаза девушек закрыты. Эммануил тихо продолжает.)

Хорошо вам, счастливые жены:
Вы отдыхаете под сенью пихт;
Как приятно щекочет пальцы
Хвойный навес золотистых игл.

(Девушки улыбаются.)

Гложет ветер бедное взгорье,
Но лес занавешен, как плотная кровать.
Хорошо в кромдейрской хвойной чаще,
Когда мезенский подует сквозняк.

(Голос его меняется.)

Я говорю вам: поддайтесь веселью.
Тягучим медом в вас входит Кромдейр.
Откройте мечтанья — и откройте вены,
Чтобы в них пролился огонь старинных лет.

(Девушки радостно оживлены. Эммануил подступает к Хромому. Говорит жестким голосом, не сводя с него глаз.)

А ты берегись, деревянный хромоножка,
Разозлить покровителя здешних высот.

(Хромой встает и пятится. Эммануил наступает на него.)

Если Кромдейру придет охота —
Эту гусиную дряблую кожу
Он на колодке своей разобьет.

(Хромой испуганно глядит на Эммануила и как бы прирос к земле.)

Словно чужие, недобрые гири,
Руки повиснут подвеском злым.
Тело твое загниет, почернеет,
Ты узловатой покроешься коркой,
Словно трухлявого дерева пень.
Это певучее гибкое тело
В низкий и злой превратится чурбан.

(Хромой роняет костыль, судорога пробегает по его телу.)

Эй! Берегися кромдейрского гнева,
Если хрупким дорожишь теплом
И перебоями розовой крови.

(Поднимает костыль и протягивает Хромому.)

Полно, успокойся! Дыши, как прежде!
Больно мне глядеть на побелевшие губы.
Только уходи без оглядки далече
И песни свои береги для овец.

---

---