ПРОЗА
2041.
ПИВНЫЕ
Сухопарый сгорбленный старик, с козлиным лицом и оловянными бляхами глаз, неверной походкой, нагибаясь и покачиваясь, вылез из маленькой стеклянной дверцы отдельного кабинета и невидящим глазом окинул пивную. При его входе все стихло. Головы повернулись. Завсегдатаи объясняли новичкам: 30 лет поет, всю программу знает. Вслед за ним вышел хор и аккомпанемент. Два гармониста в скрипучих сапогах и русских рубахах, — просто парни с ярмарки, — уселись на скамье, усердно качаясь, растягивали и собирали свою жалобную пищалку. По бокам, по двое в профиль к публике окаменели певцы. Старик управлял хором. Подвижное хитрое лицо подмигивало, глаза щурились, указательный палец выразительно вытягивался, голова нервно качалась.
Это была его привилегия — козлиная выразительность. Остальные не шелохнулись.
Свой репертуар, свои привычки, свой давний обычай каменной выразительности. Маленький ресторанчик, не для публики из городского центра, а для окраин, для подмастерий и мелких дельцов. Во всех городах, во всех странах вас зовут по-особому. И крепко держатся ваши обычаи.
Посетители хорохорятся, грудь колесом, за свои деньги. — Эй, дайте бумаги. — Вам для чего, для дела, или между собой посчитаться? — «Между собой посчитаться» — это главный нерв пивной, ее настоящая деловая душа. Здесь не любят начинать дел. Здесь любят их кончать. Это не биржа, а «дом отдыха» и последний акт трубных и сухаревских сделок. В пивную приходят «обдумать дело» и между собой посчитаться.
Ряд мелких судебных процессов за последнее время указывает на пивную, как на место, где созревала мысль о преступлении, происходил сговор, обсуждались подробности.
Сюда мещанин, запутавшийся, подавленный лицемерием и несчастьями, ревностью, банкротством приходит набираться храбрости «на поступок».
Восклицания певцов, самоуверенные пьяные голоса, чад, звон, угар, — все это взвинчивает слабую тщедушную волю, и смотришь, под низким упрямым лбом уже созрела мысль: или вернуться домой, шатаясь, с вымышленным
расказом о грабителях, или разжалобить кредиторов потоплением в Чистых Прудах, или выкрасть из суда с помощью «верного человека» неприятное дело. Между седыми столиками, как зверек, шныряют плутня и взятка.
В грузинском духане с того столика, где остановятся музыканты, должен обязательно встать гость и проплясать лезгинку. Такой обычай.
Но русский хор не вмешивается в домашнюю жизнь историка. Хочешь слушай, хочешь нет. Он каменный — никаких интимностей, никаких предложений, спел и ушел в стеклянную дверь: допивать остатки пива.
Где сейчас лубки, куда перешли они со стен московских трактиров? Где машина «орган»? Это вывелось; все больше ресторанов, все меньше трактиров, все чаще стакан вместо «пары чая». Только пивные еще придерживаются старых обычаев, но уже и в них часто каменные лица хора сменяются бойким актерским заигрыванием, и вместо «Не даром поэты...» — полугусарский, полуопереточный репертуар.
‹1923›