О природе слова (с. 172). — Первоначально публикация предполагалась в харьковском ж. «Грядущие дни» (см. ж. «Художественная мысль», Харьков, 1922, № 9, с. 18 — 22). Впервые вышло в 1922 г. в виде отдельной брошюры в харьковском изд-ве «Истоки» (12 с). Под загл. «О внутреннем эллинизме в русской литературе» — Накануне, Берлин, 1923, 10 июня, «Лит. приложение», № 56, с 3 и 5 — 7 (разночт. см. в коммент.). ОП, с. 26 — 45, без эпиграфа и с существенными купюрами (см. CK). Кроме HP частично сохранились также неправленые гранки (ИРЛИ, ф. 172, оп. 1, ед. хр. 1935). Печ. по брошюре.
Со статьей явно перекликается лекция Мандельштама «Акмеизм или классицизм? (Внутренний эллинизм в русской литературе. В. Розанов, И. Анненский, А. Блок, лжесимволисты, акмеисты, имажинисты. Выход из акмеизма и классицизма)», прочитанная им в Киевской философской академии 7 марта 1922 г. «Лектор утверждает за русской поэзией для будущего значение, подобное древнеклассической — для прошлого. Так называемую эпоху символизма в русской литературе тов. Мандельштам называет лжесимволизмом и видит в акмеистической школе русской поэзии — ростки здорового будущего...» (Пролетарская правда, Киев, 1922, 14 марта). На выход брошюры в Харькове откликнулся А. Бем — рецензент пражского журнала «Воля России» (1923, № 6-7, апрель, с. 159 — 160). Он писал: «Книга небольшая, но в ней очень ярко отразилось умонастроение времени. «О природе слова» сказано очень мало, но зато фон взят широкий... Начав с уничтожения теории прогресса, автор пришел к отлучению Запада от эллинистического наследия... Что же является сущностью русского языка, делающего его преемником эллинской культуры? «Эллинистическую природу русского языка, — говорит автор, — можно отождествить с его бытийственностью», т. е. с представлением о реальности слова, с его номинализмом. Язык не может быть средством, он сам по себе довлеет; всяческий утилитаризм есть смертельный грех против русского языка! Раз есть грех, то есть и грешники, которые подлежат отлучению от русского языка и литературы. И автор смело отлучает от литературы А. Белого, который, по его словам, является «болезненным и отрицательным явлением в жизни русского языка», и К. Бальмонта, поэта, «совершенно чуждого русской литературе». Только к концу наш автор подходит к вопросу о природе слова, но подходит с тем, чтобы очень быстро покончить с ним и перейти к обоснованию акмеизма «как органической школы русской лирики»... Удивительнее всего то, что вся теоретическая часть книги автору в конце, когда он подходит к акмеизму как литературной школе, в сущности, не понадобилась. Акмеизм, оказывается, силен вовсе не теоретизированием, а своим отталкиванием от символизма. Тут нельзя не согласиться с автором. В полной мере мы присоединяемся и к определению значения акмеизма... Нам думается,
акмеизм, как литературная школа, еще не сказал своего последнего слова, и напрасно один из его основателей так неудачно пытается подвести надуманную теорию под живой факт литературной жизни».
«Но забыли мы, что осиянно...» — из ст-ния Гумилева «Слово» (1921). Это ст-ние было впервые опубликовано в том же альм. «Дракон», что и статья «Слово и культура».