Отклики на смерть Коли Поболя

Собеседник на пиру: памяти Николая Поболя / Редактор-составитель П. Полян. Художник А. Калишевский. М.: Мандельштамовское общество — О.Г.И., 19 мая 2013. 624 с. (Сер.: Библиотека Мандельштамовского общества. Т.4). ISBN 978-5-942-82-704-5. Можно скачать в формате PDF начало книги и альбом фотографий — примерно по 4,5 МБ.

Павел, здравствуй, не могу поверить, что Николая Львовича нет с нами, прими глубокое соболезнование и передай родственникам. Его образ светлого человека всегда с нами.

Как же нам не хватает и никогда уже не будет хватать Коли! В то, что его больше нет, не верится никак и решительно никак! Светлейший был человек — и таковым останется в наших сердцах!

Еще один человек, делавший жизнь радостней, ушел...

Какое горе — умер редкой души человек Николай Поболь.
Трудно даже говорить об этом — ушло от нас огромное чудо доброты, щедрости, понимания и сочувствия.
Коля питал окружающих его людей заботой и включенностью в их судьбы.
Его все любили. С ним дружили настоящие поэты Штейнберг, Липкин, Рейн. А также многие художники.
Занимался он по профессии географией и по любви — поэзией Мандельштама.
Когда Мандельштама в нашей стране мало кто знал, Коля Поболь рассказывал о нем и распространял его стихи.
Очень много Коля помогал молодым, а не только таким старикам, как я.
Если в космосе есть дыры, то глубокая дыра останется с нами после ухода Николая Львовича Поболя.

О Коле. Казалось, что он будет всегда. А теперь без него Москва для меня стала еще более НЕ-Москвой. Он был одним из «столпов» моей уверенности, что у меня есть еще друзья, есть, куда можно всегда придти и тебе будут рады без всяких задних мыслей. И у нас так повелось, что я всегда долгие годы, прилетая в Москву, в тот же вечер ехал к нему, туда же подтягивался и Алик — они мне помогали (конечно, и через алкоголь) бороться с временем. Меня всегда поражала его доброта ко всем, практически без исключения. Даже, если кто-то и был ему неприятен, он никогда не проявлял своей неприязни. Доброта его, как правило, выливалась в хлебосольство, даже в самые «пустые» годы, в самых вроде бы неподходящих местах. Мы с ним долго проработали вместе, сейчас кажется, что целую вечность, поскольку не помню года, когда он пришел к нам на «чердак» в МГУ. Он был моим заместителем — Хозяином партии, базы географического ф-та МГУ в Охотске, кормильцем, доставалой и пр. и пр. Сидел «на рации», арендовал/выбивал вертолеты, чтобы нас вывозить, перевозить. Любили его и на факультете, и в Охотске, где его знали чуть ли не все. Не помню нигде и ничьей неприязни к нему. И все ждали «Львовича» (так его все там и на факультете тогда звали). И как только прилетали «москвичи», в нашей халупе-базе (см. фото) двери не закрывались ни днем, ни ночью (благо ночи там белые), он, как хозяин, всех привечал, кормил, поил, одарял подарками, которыми мы загодя запасались в столице. Я «дезертировал» из Москвы в 92-м, он еще какое-то, довольно долгое время «проработал-прочислился» на факультете. Но ни должной зарплаты (мне он присылал зарплату «на мороженое»), ни прежней работы у него уже не было — этот период я знаю плоховато. На жизнь, как и многие в то время, он зарабатывал в других местах.
Эх, Павлик, всего не скажешь. Долго мы его еще будем вспоминать.

Ну и, наконец, Коля Поболь — человек просто из другого мира и теста, инопланетянин: старше нас лет на 10—15 и свободней на все 50. Все в нем поражало: плотовик, подводник, полярник, неутомимый курильщик (тогда — четыре пачки в день, сейчас — «всего» три). В мире живописи и в мире поэзии — у себя дома, парсеки всевозможных стихов — наизусть. Был он — идеальный читатель поэзии: с кругозором и системою взглядов, не пропускающими через себя халтуру, с тонко настроенной на чудо стиха ушною раковиной, не допускающей ни фальши, ни пустоты.

Именно он объяснил мне разницу между Мандельштамом и Кирсановым, которого, наряду с Маяковским и Асеевым, я тогда боготворил. Из Асеева я и сейчас помню строчки: «Как я стану твоим поэтом, коммунизма племя, если крашено рыжим цветом, а не красным время?..» А вот из всего Кирсанова остались только экзотические названия, например, вулкан Покатепепетль. Я искренне принимал их всех троих — их лестнично-пролетную графику, их мастерское жонглирование словами и звуками, в особенности на рифме, — за высший пилотаж поэзии. В течение всего нескольких разговоров Коля полностью меня «перевербовал», одновременно перенастроив мое ухо на совсем другие, нежели лесенка и консонансы, критерии. Добился этого он весьма просто — прочтя мне в ответ на Покапепетль несколько волшебных стихотворений Осипа Эмильича и среди них — «За то, что я руки твои не сумел удержать...».

СОБЕСЕДНИК НА ПИРУ

27 января 2013 года, на 74-м году жизни не стало Николая Львовича Поболя.

Его знали многие, очень многие. И в семьдесят с гаком не то что отчество — даже полное имя как-то плохо лепилось к нему. Ибо не было в мире человека более общительного и доброжелательного, более открытого и заинтересованного в собеседнике, чем Коля Поболь. Как не было интереснее и рассказчика — ведь за жизнь он ни разу не уклонился ни от чего, что было или хотя бы показалось ему интересным.

Вот неполный перечень его душевно-телесных привязанностей — водолазное дело, горный сплав на плотах, геофизика, полярная авиация. Колина трудовая книжка — увлекательное чтение: в бесчисленных работах, экспедициях и отпусках было что-то и от бродяжьего принципа «перекати-поле», но особенно хорошо он знал и ценил Севера́, Дальний Восток, Кольский полуостров, Саяны, Грузию и Туркмению. Любимыми его местами на планете СССР были Охотск и Тбилиси.

Его дружбу и общество ценили Михаил Светлов и Рувим Фраерман, Аркадий Штейнберг и Семен Липкин, Владимир Яковлев и Александр Морозов. А уж как он сам ценил дружеское общение и застолье — и не передать: фирменные его «баранья нога» или «туркменский плов» на 19 мая (день рожденья) были инвариантами и кульминациями годового цикла и неотъемлемой частью Колиного образа: «Его призвали всеблагие Как собеседника на пир…»

На нас — одновременно — надвигаются не только глобальное потепление, но и глобальное замерзание — душ и бескорыстных человеческих отношений. Пока Коля был жив — он противостоял этой ледниковой эпохе уже фактом своего существования. Теплый, согревающий и мирящий других человек — он был мостиком и лесенкой между людьми.

Его натуральная жизненная философия — она же жизненная практика: «жизнь прекрасна, и ей надо радоваться» — была столь же оптимистической, сколь и конформистской. Но у него был редчайший талант извлекать корни радости и красоты бытия из самых невероятных ситуаций. В сочетании с природным обаянием и живым юмором такое жизнелюбие делало Колю на редкость притягательным и желанным собеседником, — тем, что называется: легкий человек.

Не удивительно, что судьба одарила его и «легкой рукой». Найти в фонде конвойных войск РГВА нужный тебе эшелон — ничуть не проще, чем иголку в стоге сена. А Коля нашел искомое — «мандельштамовский эшелон» 1938 года — и буквально со второй попытки! Он же фактически первым из сторонних читателей увидел в Военно-медицинском музее потрясающие записки еврея-зондеркоммандовца Залмана Градовского, закопанные им в пепел и землю возле четвертого крематория в Биркенау.

И это далеко не единственное, что Коля находил в архивах. Его влекла не только жажда информации, но и сам азарт ее поиска. Чем-то это было сродни другому его любимому занятию — сбору грибов в лесу, но с той лишь, в пользу грибов, разницей ,что в архивах нельзя курить. (Грибы, кстати, он находил всегда — и в негрибные годы тоже).

Из архивно-издательских проектов с Колиным участием особо выделю три — книгу «Сталинские депортации. 1918—1953», выпущенную фондом «Демократия» в 2005 году, книгу «Вайнахский этнос и имперская власть» (Росспэн, 2010) и рубрику «Ваши документы!» в «Новой газете» в 2009—2010 гг. Здесь выходили и другие его материалы, в том числе и о мандельштамовском эшелоне — в составе книги «“Слово” и “Дело” Осипа Мандельштама» (Петровский парк — Новая газета, 2010). Он дружил с «Новой газетой» и как читатель идентифицировал себя именно с ней.

Быть читателем, в особенности читателем поэзии, — в сущности, и было главным колиным призванием и амплуа. Читал он даже не охотно, а жадно: внутри у него всегда была настроена система строгих эстетических и исторических критериев, позволявшая точно и тонко реагировать на прочитанное. Скрипичным ключом и мембраной этой системы был для него Осип Мандельштам, чьи стихи он знал наизусть и мог читать их часами, как, впрочем, и стихи многих других поэтов. Коля стоял у истоков Мандельштамовского общества, был членом его Совета и неизменным участником почти всех его заседаний и дискуссий о поэте, душой и инициатором всех пиров и посиделок в честь поэта. В обществе хранится собранная им весьма специфическая коллекция — подлинные бутылки ото всех напитков, упомянутых Осипом Эмильевичем в стихах или прозе.

В молодости он дружил с архитекторами, художниками и музыкантами (еще в хрущевскую оттепель он «отвечал» за живопись в одном из первых клубов московской интеллигенции — клубе «Музыка» при гостинице «Юность»), в зрелости — с ними же плюс географы и поэты, а в старости — с ними со всеми плюс историки, архивисты и издатели.

Он почти никогда ни с кем не ссорился — был истинным гением дружбы, легкой и верной, немного прокуренной. А курил он практически всегда, без перерыва (до четырех пачек в день!), изводя на это щедрый родительский дар — поистине богатырское здоровье. И в горячей парилке он всегда лез на самый верх: в Селезневских его так и звали — еще и за седину бороды — «святой отец»…

И это непередаваемо, Коленька, насколько нам будет тебя не хватать…

Примите соболезнования в связи с кончиной вашего близкого друга Николая Поболя. Для нас всех Николай, нисколько не менявшийся во времени, был константой, без которой трудно представить окружающий мир.

Йорг Штадельбауэр, из Янгона, Бирма (пер. с немецкого):

Дорогой Павел, как жаль. Я люблю вспоминать нашу совместную поездку в Дагестан к Шахмардану, тому уже около 20 лет. Как хорошо, что мы успели повидаться с Колей на последней конференции в прошлом году.

Дорогой Паша, какое горе, какая несправедливость! Я сразу полюбил Колю и мне очень больно.

Дорогой Павел! Прочел о смерти Николая Поболя — и очень загрустил. Мы с ним встречались один раз, — я отвозил рукопись книги Ваксель, — но так получилось, что провели вместе целый вечер. Это вечер я всегда вспоминал с теплом, а уж теперь — с особым чувством. Светлая память!

Паша. друг дорогой, только что обнаружил в почте твой некролог Коле — Господи, как это случилось? Ведь так недавно (на НОН-ФИКШН?) мы виделись... Светлая память ему! Ужасно грустно...

Воистину — такая смерть есть благо и милосердие богов. Коля и уйти должен был легко. И оставить таким уходом тяжесть в наших сердцах и свет в нашей памяти. Спасибо тебе, Паша, что благодаря тебе я познакомился с Колей.

примите адресованные всему Мандельштамовскому обществу соболезновения в связи с кончиной Н.Поболя! Я не знала его лично, но Ваш некролог не могу назвать иначе, как душевным.

Павел, привет! Очень жаль, что ушел из жизни Коля. Мне кажется, что он был представителем той теперь уже крайне редкой породы людей, которые не переставали, чтобы судьба над ними не вытворяла, верить в людскую доброту и нести это доброе начало в себе. Светлая ему память....

Павел дорогой, все мои и Колины близкие друзья! Примите наши соболезнования, я тоже скорблю, с момента знакомства и до последней встречи все перебираю! Скорбим и мы вместе с Вами по этому горькому случаю утраты нашего близкого друга, свободного человека с большим сердцем. Действительно представить трудно, что Николая Львовича мы больше не увидим рядом за столом и не услышим его короткие, но емкие тосты, сидящего рядом в парилке, не увидим его чистые, всегда улыбающиеся глаза, беспрерывный сигаретный дым. Коля — великий, добрый, теплый собеседник на любую тему. Одно удовольствие получали мы от его присутствия и общения с ним, я не слышал от него громкого слова, смеха. Иногда говорил ему «Коля тебя в оперный театр надо определить — говори громче», нет говорил тихо! Он очень гостеприимный был человек, умел готовить и есть со смаком. Коля красиво улыбался даже в тяжелое время для него. Был случай, когда Павлу срочно понадобился он, это в Ставрополе, телефон не отвечал, и я в шутку сказал «Его можно найти там, где дым поднимается, точно там будет Коля», Коля так смеялся на эту шутку. «Это же надо было давно знать», сказал он, тоже шутя. Он был искренним человеком, за что его и любили мы все! Все с кем он общался в Дагестане, те, кого он сопровождал в МГУ, все всегда помнят и вместе с нами скорбят. Мы вообще то надеялись, что у него здоровье, несмотря на то, что он не щадил, хватит надолго, но оказалось не так. Внезапно покинул он нас. Земля тебе пухом наш большой и дорогой друг Николай Львович, ты навсегда останешься в наших сердцах и памяти. Выражаем глубокие соболезнования всем близким, родственникам, друзьям.

Шахмардан Мудуев, Исмаил и Садик Магомедовы с семьями, все наши сельчане-Чуртахцы, знавшие Николая Львовича

I'm sorry... I remember our 'banya meetings' etc. Kola was an extraordinary man...

Павел, ты очень хорошо написал, хоть это и очень грустно. Сеня мне позвонил в воскресенье. Он сказал, что Коле 74 года — удивительно, по внешним признакам я понимал, что он меня старше, но в те редкие случае, когда я его видел, я бы подумал, что он намного младше.

Знаешь, ведь, бывают люди, которые и в 20 лет уже такие «старые пердуны», а Коля и в 70 был мальчишкой по мироощущению — то есть когда человек способен воспринимать всё как бы внове. это очень редко.

Я вспомнил, как Коля жил у нас — с ним было очень просто и легко. Да, ты и сам все про него знаешь. Пожалуй, первый раз в моей жизни, когда смерть формально мало (по количеству встреч) знакомого человека так меня огорчила. Значит, совсем немалознакомый.

Please accept my condolences. Did Kolya have family? If so, please convey my deep sympathy and best regards to them too. Lena and I remember a wonderful encounter with Kolya back in 2002, when we went to a OGI cafe on Bol’shaia Dmitrovka and he introduced us to the exquisite delight of beer and carpaccio …. It’s a pity we didn’t seem more of him during later visits to Moscow.

Коля Поболь — цельнокройный человек, видимо, по этой причине наши фрагментарные встречи на протяжении тридцати лет носили характер незыблемого постоянства.

С ним все просто — фаршированную рыбу сделать — сделаем, дневники Вернадского достать — достанем, подтянуть ленивого подростка в науках и искусстве — подтянем, покойников на кладбище навестить — навестим, в пещеру Маккавеев заглянуть — заглянем. Все как по нотам. Между делом — узнаешь, если спросишь, а так Коля не рвется рассказывать о себе, он, в основном, слушает, — что закончена книга про советских военнопленных — писал не он, он только помогал с архивами, девочка поступила в институт после того, как он с ней позанимался математикой, но это не его заслуга, девочка попалась умненькая.

Иногда казалось, что он не принимает эту жизнь всерьез — так, марево, закуренное и запитое. Но посмотришь на то, что он делал, о чем думал, какие документы и о чем собирал, — подумаешь, нет, он глубоко переживал жизнь, глубоко переживал гибель своего любимого поэта Мандельштама, которого знал наизусть, от корки до корки, и через это, или не через это, гибель невинных в принципе.

У Коли много друзей, наверное, он и сам не представляет, насколько их много. Знал бы, может и не оставил бы нас. Так горько, что это произошло.

Марина Глазова, Галифакс, Новая Шотландия, Канада

Какой прекрасный был этот человек — Коля Поболь — и какие прекрасные слова написали о нем друзья! Я не была с ним знакома, но полюбила всем сердцем, не только читая все эти любящие слова, но еще и в свое время, внимательно читая его работы по Мандельштаму.

Выражаю Вам, Павел, и всем друзьям Коли глубочайшее соболезнование.

Мне очень понравился весь текст, который Вы написали о Коле. И эти слова очень верные:

На нас – одновременно – надвигаются не только глобальное потепление, но и глобальное замерзание – душ и бескорыстных человеческих отношений. Пока Коля был жив – он противостоял этой ледниковой эпохе уже фактом своего существования. Теплый, согревающий и мирящий других человек – он был мостиком и лесенкой между людьми.

С глубокой грустью и нежной любовью к ушедшему от нас такому красивому человеку —

Эта весть явилась не в конверте.
Столь поспешна электронная услуга, что,
имейла не открыв, слова о смерти
прочитала я — о смерти друга.

Как душа нелепо заметалась,
новость страшную не принимая!
Виртуальную лихую малость
перечитывала — нет, не понимая.

Но стеною из нездешней стали
дикие слова о смерти друга
окружили и до неба встали, и
никак не вырваться из круга.

Там, в Москве, теперь тебя не будет, в
той стране теперь тебя не будет, в
мире всём теперь тебя не будет, у
меня теперь тебя не будет.

Всё ж души безудержное свойство
зажигает и в потёмках свечи. Есть
надежда на мироустройство, есть
надежда на иные встречи...

Вчера мы похоронили Колю Поболя, ему было 74 года, но не только я, а и многие другие называли его в глаза и за глаза «Коля» и почти никогда — «Николай Львович».

Народу в «Мемориале» собралось очень много, замечательные люди говорили замечательные слова, но, как это часто бывает в подобных случаях, не покидало ощущение — «недолёт»/ «перелёт».

Поэтому и захотелось обязательно написать пару слов о Коле.

Его появление где бы то ни было от самых входных дверей обозначалось тёплой волной дружеских объятий и похлопываний по плечу — Колю любили и знали все. Довольно скоро и обязательно наступал момент, когда в руках у Коли образовывалась рюмочка или фляжечка и стоявшие рядом с ним уютно выпивали и закусывали (Коля в этом — в закуске — знал толк, помню, как из Воронежа вёз парное мясо в Москву и всем советовал). Могло даже показаться, что этот симпатичный дядька, с хрипловатым своим говорком, небесно-голубыми эльфийскими глазами и белоснежной гномской бородой наивен и прост. Но это было, конечно, не так. Коля прекрасно знал поэзию, профессионально разбирался в живописи и, между прочим, дружил с великим Владимиром Яковлевым. Разговаривать с ним было большущим удовольствием, как и курить рядом на крылечке, как и просто перемигнуться после особенно выспренней реплики в чьём-то высокоумном докладе.

Нескольких минут общения с ним хватило понять, что это был замечательный человек. Вечная ему память.

Здравствуйте, мой дорогой! Только что от Шаха услышала что, нет больше Николая Львовича! Это ужасно! Нет слов чтобы передать мою боль, сожаление по поводу его безвременной кончины!:(( даже страшно эти слова произносить (Мне так жаль что я так и не дошла больше к нему в гости!:(( если бы я знала что он болен, обязательно выбралась бы к нему!!) Очень добрый, светлый был человек! Примите мои соболезнования, самые искренние сопереживания! Не верится, что его нет.

…Как же я корю себя за то что не увиделась с ним, мне сейчас так больно от этого!! Представляю как тяжело Вам!! Я виделась с ним всего два раза в жизни, когда познакомилась там, на конференции в Ставрополе, и потом спустя несколько лет попала с подругой к нему в гости, и еще одна была встреча в тот же приезд, а ощущение что потеряла очень близкого мне человека...очень добрый, теплый, жизнерадостный, светлый и чистый.. И вот с тех пор время от времени собиралась нагрянуть к нему, фотки, помнится, слала наши, сейчас пыталась их у себя найти в почте, но что-то нет их, но так и не добралась… Мой дорогой Николай Львович!! Надеюсь, он не сильно мучился..

Прошлась по ссылкам этим, почитала о нем. Всегда тепло на душе становилось, когда о нем вспоминала... Он был, есть и останется в моей жизни навсегда!!

Все любили его, мне кажется, что по другому к нему невозможно было относиться. Мой золотой, на всех фотках он с сигаретой, как он эту заразу любил, столько говорил о ней и в спиртных напитках разбирался!! Сейчас вспомнила наши посиделки у него дома, помню его комнату, там было так интересно, столько книг!!

Н.Поболь, А.Пахомов и студенты физфака МГУ
на фоне экспедиционной базы Географического факультета МГУ
в пос. Аэропорт Охотского района Хабаровского края. 1984 (1985?).

ОТКЛИКИ НА СМЕРТЬ НИКОЛАЯ ПОБОЛЯ — ДРУГИЕ ТЕКСТЫ О НЕМ

СОБЕСЕДНИК НА ПИРУ

ОТКЛИКИ НА СМЕРТЬ НИКОЛАЯ ПОБОЛЯ —
ДРУГИЕ ТЕКСТЫ О НЕМ