БОРИС КУПРИЯНОВ

Горел ли когда под Полтавою швед?
Нам пламени знать не дано.
Угрюмые рюмки, корявый букет,
Дешевое слишком вино.
На севере так, а на западе нет.
На севере город стоит.
Там стуки давно позабытых карет,
И некто на лавочке спит.

Доктор придет самоучка
В рог протрубит однозвучно
Выпорхнут синие люди
Сонные вывихнут шеи
И на веселой свободе
Прямо в полете замшеют

«По ветру, по ветру мыши летучие,
Черные бабочки, шеи падучие» —
Выскажет доктор и скроется спать
Некому.
Незачем.
Не в чем летать.

Ты ляжешь, ты волосы вытрешь со лба.
Ты вытрешь лицо, побросаешь слова.
Ты в воинской части откроешь глаза;
землянка твоя — капитан с попугаем,
сверхсрочник глухой и радистка слепая.
И сказку расскажет тебе попугай.
Сверхсрочник споет, а радистка пускай
все по миру, по миру, по миру пустит!
Господь не допустит, чтоб ты умирал!
Ты встанешь, ты волосы вытрешь со лба.
Солдат Куприянов, тебя позвала
прощальная мать на прощальный обед.
Господь допускает — тебя уже нет.

Элегических числ от листа потревоженных мягко,
не задувший свечи, освещаешь пространство — вестимо!
Каждый звук, как ракушка — проевшая камень пиявка;
силой родственной крови, пресыщенной, но неделимой.

Песнь, сама по себе развивайся и знайся с подобной.
Не смотри на часы, человек, обеспеченный чудом.
Сколько выспренных знаков на улице нашей загробной:
не познавших пределов своей амплитуды.

Здравствуй, лирик, ньютоновой крепи не знающий, здравствуй!
Здравствуй, трагик, познавший ньютоновы крепи.
Отлетаю. Листок стихотворный не властвуй!
Глупо только в пустыне, но наши умнейшие степи
научили летать не одни только тучи железа, —
этим тучам подстать наши души словесного среза.

Так о чем же я начал? О гласных, согласных и прочих —
соглядатаях сердца! Ракушках, камнях и цветочных
испарениях: муки, вражды и любови!
Здравствуй, ветер степных и счастливых низовий.

В дебрях смерти утомленной,
в долгих ангела руках
ты признался. Ты влюбленный
человек. Любовь в веках.

Или скаредного неба
для признаний таковых,
слишком ветреная Геба
жизнь форсирует, как стих.

А я да не яблоко вкушаю,
а над подсвечником дрожу.
Я тебе не разрешаю
и себе не разрешу.

Из копытца в царстве парных
горькой водки не искал,
а искал чудес словарных
и взалкал.

Горе роще маловерной,
не сумевшей птиц ласкать.
Слава мышце подреберной,
все прощающей опять.