ВАСИЛИЙ ФИЛИППОВ

Поэт в тоталитарной державе
Песчинка —
Крысеныш —
Тредиаковский.
История, куда ты идешь?
Если марксизм есть ложь,
Кого ты в супруги себе изберешь?

Может, наша поэзия в Ленинграде
Последние всплески,
Последние блестки.

Босая Муза идет вдоль дороги,
Минуя истории сугробы.

И если история в Ленинграде остановилась,
То и Муза остановилась на пороге,
Сидит как буддийский йог поджав ноги.

Страдание стекается к ней
С родины Елисейских полей.
Письма приходят —
История набухла кровью.

Или Ленинград превратится в Таллин,
В кунсткамеру?

Наверное, все же это будет город восточный
Полночью звездной,
Где жили поэты пока не поздно.

Иль не вся история только слезы?
А миф-грезы?

История бежала в Москву,
И останавливается там постепенно,
Толчками
Старческое сердце.

Скоро Россия будет труп.
Убирайся на Запад кто не глуп.

А здесь в Ленинграде с евангельской любовью
Прильни, Муза, к моему изголовью
И напиши «Записки у изголовья».

Завтра снесут Медного всадника
И вернется Евгений.

Завтра мы встретимся в церкви последней.

Сегодня буду читать Федорова,
Писателя-воскресителя,
Мессию, Спасителя.

А я болота житель
Живу в своей комнате-обители.

Сегодня сделаю жгутик,
Трупик, изумрудик.
Я поднимусь во весь рост
Наподобие ртути.
Достану звезд,
Понесу свой крест
На Голгофу
Без вздоха.

Голгофа — Пудожская улица.
Там меня ждет арест.
Там Пилат-кагэбешник баранки ест.

Дева вернется с Валаама.
Между нами разыграется драма.
И я вспомню Надежду Яковлевну и Мандельштама.

Дева положит меня в постель
И скажет: «Еще не апрель.
Отдай мне свою свирель».

Я обниму ее крепко.
Она — конфетка.

А потом я буду разворачивать обложку,
Целовать ее ножки.

Похоть овладеет мною немножко,
Но я с Девой буду осторожен.

Достану ножик
И разрежу апельсин.
Сниму с головы Девы корону
И надену на свою голову нимб.

Я прильну к Деве левой головой,
Спущусь на колени на водопой.
Дева скажет: «Бог с тобой.
Ты — мой».

А потом проникну в Деву,
Буду с ней куртуазным,
Наслаждаясь наслаждением разным.

Дева раздвинет ноги
В эпилоге.

Я наслажусь ею и брошу ее словно зверька.
Между нами снова будет река.

Когда-нибудь, когда не станет нас,
Возникнет, наверное, нечто такое,
Но знавших нас не будет слишком много.

Из земли бесплодной
Растет нарцисс — холодное слово,
Обращенное на себя,
Себя не терпя.

Если бы все знали, как они убивали,
Как мосты разводили, чтобы не прошли
Те, кого мы нашли.