(Гремят просторы быстрокрылы
грядущей славы грозну стать,
и рыбы, мирные как взрывы,
хромая учатся летать;
гудят Гигантские Шаги,
откованные в символ веры,
давая долгие круги
под хохот ребятишек в сквере.
Залетных ветров перезвон
сдувает кишлаки с погон.
Но стран полуденных ожёг,
но водяные волдыри
мечетей, стертых в порошок,
а ты яичницу вотри.)
Торжок. Лифтеры в трюмах спят
пока пруды сгоняют вес,
от долгой засухи на спад
пошло белье у стюардесс,
и прачки больше не божатся,
спеша с пожарными пожаться.
И значит дело к сентябрю.
Разносит ветер пух гвоздей.
Бастуют стрелочники брюк
и просто тащатся в хвосте.
Из мыслей нету ни одной
что пожелала б думать вслух.
По паркам запахи старух
к зиме готовят перегной.
Лысеют велосипедицы,
себе вставляя палки в спицы.
Лицей, по слухам, наравне
с Госцирком, мажется сметаной.
(Ужель нельзя сыскать в стране
две пары стройных Туркестанов?!
Наверно да. Как ни обидно
что подлый выдался народ,
обеты напихавший в рот,
но ход происхожденья видов
меняется по ходу лет.
В том смысле «да», что, значит, «нет»).
................................
................................
................................
................................
................................
................................
................................
................................
................................
................................
От Града полегли заборы
железных, как чугун, дорог
и накреняясь правым бортом
меняет курс Владивосток,
террасами сходя к заливу
и разливаясь, как река.
Но здесь конец материка
(повесишь коли карту криво).
Глядит из вод пожарный кран
и вдупель спился караван.
То день второй. На четверть дивный.
Настолько дизельный денек,
что у диванов лезут бивни
а с дальних свалок дым потек;
но сквозь него фельдъегерь скачет
(тем провоцируя муру)
депешу ли везет Петру
иль просто так, резвясь, лихачит
но только кончилась лафа,
а с ней и первая глава.
Уж больно долго начинаю:
сперва чиню карандаши
и то лишь только для души,
т.к. пишу, конечно, пастой
но дойка, даже и ручная,
бессильна, если нет кормов;
и делать в гамаке и ластах
что называется «любовь»
совсем что бриться через призму
(отдали дань и онанизму).
А дальше можно не читать.
А можно не читать и ближе.
А можно вымести чердак
и месяц не вставать на лыжи.
А можно не любить горох
(я сам его люблю не очень),
а можно выработать почерк,
а можно заработать срок.
И можно много что еще
и это очень хорошо.
И наконец приходит время,
как и осенняя: пора
менять название поэмы
на «И т.д.» etc.
А проще обложить налогом
язык (особенно родной)
а то все строфы до одной
годятся лишь для Эпилога.
(Поэма, значит, а не Ода:
ищя размер, не суйся брода).
Поэма из одних концов.
Как в эротическом кошмаре,
где стулья на одно лицо,
как пропуск на трибуну в мае.
Ну ладно бы конец недели,
иль на худой конец дождя;
а то прождав (или прождя?...
(или прождав?)...), на самом деле
я все равно забыл о чем
хотел сказать. Переучет.
По десять строк ложатся зараз
как в меру выдроченный взвод
по в меру строгому отбою.
Но, впрочем, Щёлковский ОСВОД,
на премии совсем не зарясь,
спасает лишь своих зараз.
Короче, в марочный маразм
я впал, как в море голубое
(такое серое всегда,
как «в незнакомое езда»).
А где ж стихи? Увы, не светят.
Быть может, только на просвет,
когда она на парапет
поставит ножку... но по смете
не предусмотрены слова,
в которых рифма жмет резинку,
как сроки старый котлован...
артикул, ГОСТ... и даже «Зингер»
пришит здесь как рукав к звезде.
Выходит, дело не в «езде».
Нет! все-таки, наверно, Ода:
ведь день по-прежнему второй.
Румяный, свежий, как с испода,
не появляется герой
возглавить жаркий цех сюжета.
Станки идут, а план стоит.
А день, что завтра предстоит
опять второй. Чадит прожектор
(не комсомольский, а простой)
Осталось только петь Простой:
«Простой! мощнее разнотравья
ты реешь над щетиной строя!
Но кто же царством бритву правит?!
А, впрочем, дело холостое...»
Но тут к груди моей на миг
приникла дочь. Точнее правнук.
Точнее капитан-исправник,
и понятые истопник
и дворник смотрят из сеней.
А ночи к вечеру длинней.
Тридцатый год стоят на рейде
мои редеющие сны,
изорванные словно бредень,
холодные как свет блесны.
И никому сказать не будет
что солнца треснувшая рожа
как замороженные дрожжи
не всходит, как судак на блюде,
а лезет, как сухая кожа.
Что, впрочем, на него похоже.
Простой!...................
..............................
..............................
..............................
Простой! с тобой, конечно, просто:
покаламбурил и в кровать.
Легко мазурку танцевать
уже сложней. А скорость роста
чего угодно, но поднять
так это вам едрена мать!
К примеру: скорость Росконцерта
веками сдерживает сырость:
слезают парики, как цедра
(а, может, их берут на вырост).
А скорохода в скороварке
нельзя послать и за газетой,
скорей уж скорпион-наседка
прокинется, что в зоопарке
квартальный вкорень обурел,
с корейкой греясь в кобуре.
Но дело не в корейке даже:
цветут на широте Москвы
хранители земного стажа,
в кабине сидя головы.
Пыльца хоть спи в противогазе,
плодятся будто на убой.
Но дело и не в них. Любой
мне климат противопоказан.
Москва! так вот кто героиня!
Я сильно сдал. А город принял.
По улицам, по площадям,
по паркам, по английской моде,
по усиленью, по блядям,
по банке, по второй, по морде,
по спискам, по кофейной гуще,
по выпуску, по тиражам,
по духотище, по-душам,
повестка, повесть, подпоручик,
поклажа, поезд, повезло.
Пора бы.
Назад | Вперед |
Содержание | Комментарии |
Алфавитный указатель авторов | Хронологический указатель авторов |