Б.Констриктор

«Московская правда» от 5 мая 1990 года сообщила об открытии экспозиции «Самиздата» в Государственной публичной библиотеке.

В начале семидесятых всякий счел бы этот текст отрывком из утопического романа. В ту пору вернисаж такого рода казался возможным только в одном месте, и этим местом была отнюдь не библиотека. Еще не смолкло в Ленинграде эхо выстрела, которым оборвал свою жизнь замечательный поэт Леонид Аронзон. В Кустарном переулке, на открытии выставки в мастерской Владимира Овчинникова, мы слушали пленку: ушедший из жизни поэт читал стихи. А над выставкой (этапной в истории ленинградского андерграунда) сгущались тучи, и, глядя на аквариум с рыбками, все говорили, что эти рыбки скоро подохнут. Приходила милиция. Пришел один академик. После закрытия выставки дверь в мастерскую разломали, и самая красивая из аквариумных рыбок была прибита к ней. Академик тоже вскоре умер.

Для многих — и для автора этих строк — открытие самиздата началось с открытия Малой Садовой. В магазине «Кулинария» был крошечный отдел, где продавали кофе. Двойной маленький с сахаром стоил тогда 8 копеек, а четвертной (его потом запретили — наркомания!) стоил 14 копеек. Что говорить о более крепких напитках!

На Малую Садовую — самую короткую улицу в Ленинграде — меня привел двоюродный брат, ныне живущий в Праге, поэт и прозаик А. Ник. Его, в свою очередь, также привел туда человек неординарной судьбы: выходец из глубокой провинции, он закончил здесь институт и стал инженером, потом Мухинское и стал художником, а потом стал тренером по горнолыжному спорту... Такая фантастическая смена профессий, резкие повороты судьбы характерны для людей, так или иначе соприкоснувшихся со «второй» культурой. Каждый, связавший судьбу с андерграундом, вынужден был с чем-то расстаться — с семьей, профессией или родиной.

Гражданином Малой Садовой был и один из первопечатников самиздата, поэт, прозаик и текстолог Владимир Эрль. Паганини пишущей машинки, Эрль выпускал книги свои и близких ему по духу поэтов воистину совершенные. С идеально ровным расположением строк на странице, они приближались к недостижимому тогда типографскому идеалу. Для определения количества знаков в строке использовались счеты, они всегда лежали рядом с пишущей машинкой. Отпечатанные с помощью двухцветной ленты красные заголовки и зеленая или иного экзотического цвета бумага были типичны для этих машинописных шедевров. Уникальное издательство, состоящее из одного человека, вначале называлось «Польза» (1965—1968), а потом было переименовано в «Палату мер и весов» (1971—1973). Чего только тогда не вышло в этой «палате», слава Богу, так и не ставшей палатой № 6, что тогда было совсем нетрудно. Родители просто с каким-то остервенением пихали своих отпрысков в психушки, едва те начинали интересоваться футуристами или буддизмом. Не один такой напрочь заколотый карательной медициной молодой человек навсегда исчезал с малосадовского горизонта.

В изданиях Эрля начали жить жизнью, обращенной к читателю, Леон Богданов, Евгений Вензель, Борис Кудряков, Александр Миронов, А. Ник, Алексей Хвостенко и многие другие. С моей точки зрения, вышеназванные авторы — первоклассные поэты, прозаики и драматурги, и наконец-то приходит черед им найти своего читателя. Весомая заслуга Эрля состоит не только в безупречном репродуцировании и бережном хранении их текстов (что при частых переездах из одной коммуналки в другую — подвиг), но и в открытии особого слоя андерграунда, тяготеющего к абсурду.

В те годы проще, чем книгу, было увидеть авторов. И эти авторы приходили пить кофе (и не только), и все работало до 11 вечера. Поэтому в какую-нибудь недождливую белую ночь в «собачьем садике», расположенном напротив Дома радио, рядом с зимним стадионом, можно было увидеть сразу несколько живых томов «У Голубой Лагуны» (многотомная антология новейшей русской поэзии Константина Кузьминского и Григория Ковалева, на протяжении многих лет выходящая в Америке). На лавочках мирно курили Александр Миронов и Виктор Кривулин, Борис Куприянов и Петр Чейгин, А. Ник и Борис Кудряков... Появлялись Вензель, Ширали, Макринов... Изредка в садик захаживал Константин Константинович Кузьминский, не любивший покидать свое лежбище на Бульваре Профсоюзов. Появление Кузьминского в те застойно-сонные годы производило на филистеров всегда шокирующее впечатление. Огромная грива волос, легкая трость и кожаные штаны привлекали внимание всех фланирующих по Невскому [?] к будущему Невскому самиздатского подполья.

Не менее сильное впечатление производил ныне покойный Эллик Богданов. В каком-то невероятном плаще, с вечной сладко пахнущей папироской и по-особому прозрачным и острым, как алмазная грань, взглядом, Эллик не укладывался ни в какие советские или антисоветские рамки. Здесь было достигнуто единство человеческой и литературной формы. Нечто подобное этому являл собой, быть может, Самюэль Беккет или Иван Гончаров.

Люди и книги, ими создаваемые, образовывали мощное силовое поле. Многие из попавших под его влияние, сами становились создателями книг. Это излучение неизбежно должно было быть как-то зафиксировано в культуре...

К сожалению, мы еще только начинаем изучать самиздат как часть культуры, и делают это, как правило, либо отдельные периодические издания («Родник», «Знание — сила», «Даугава» и др.), либо отдельные личности, например, Е. Голлербах, М. Трофименков у нас, Р. и В. Герловины на Западе. Литературоведческая наука, ставшая после всех свершенных над нею насилий ленивой и нелюбопытной, хранит равнодушное молчание, нищие книгохранилища бездействуют, чего не скажешь об их западных собратьях.

Поэтому, отправляясь в путь по ленинградскому самиздату, читатель должен запастись терпением, ибо он вступает на неисследованную землю, где нога массового любителя изящной словесности еще не ступала.

В шестидесятые годы ленинградский самиздат был представлен в основном авторскими изданиями и носил спорадический характер. Много и охотно издавал собственные книги Александр Кондратов, как бы ленинградский авангардистский двойник московского поэта Николая Глазкова. Даже ходили слухи, что «Галлимар» предложил ему издать четырехтомное собрание сочинений; до этого дело не дошло, но у многих лиц, причем не только в Ленинграде, хранятся собрания сочинений автора, собственноручно изданные им книги.

Вышло в самом начале десятилетия два выпуска альманаха «Призма», в 1965 году — малосадовский альманах «Fioretti», где публиковались стихи Александра Альтшуллера, Леонида Аронзона, Евгения Вензеля, Дмитрия Макринова, Александра Миронова и многих других поэтов.

Журнальное самиздатское дело в семидесятых годах тоже началось со стихов. Так, в 1974 году Константин Кузьминский составляет поэтическую антологию Живое зеркало. В ней было представлено четырнадцать авторов. До того, в самом начале семидесятых, благодаря стараниям Сюзанны Масси, на Западе вышла книга с аналогичным названием. В ней были представлены пять поэтов: Бродский, Горбовский, Кузьминский, Кушнер, Соснора. С издательницей книги Константин Кузьминский, с детства прекрасно владеющий английским, познакомился в Павловске, когда водил экскурсии для иностранцев. Такое перетекание тамиздата в самиздат является исключением, чаще бывало наоборот. Закономерным было перетекание самиздата в тамиздат, превращение куколки машинописи в бабочку книги (редкие экземпляры которой просочатся к авторам и русским читателям на родину, а остальные разлетятся по миру, чтобы осесть в зарубежных славистских центрах и отечественном спецхране).

В 1975 году была предпринята попытка официально издать коллективный сборник стихов под названием «Лепта». Предисловие к сборнику написал Б. Иванов, а составителем были Ю. Вознесенская, К. Кузьминский, В. Кривулин, Е. Пазухин. Сборник был предложен для безгонорарной публикации издательству «Советский писатель». Из затеи, как и следовало ожидать, ничего не вышло... Но на развалинах «Лепты» возникли два самиздатских журнала — 37 и Часы.

Сразу отметим принципиальную неуничтожимость самиздата. Как будет видно из дальнейшего, гибель тех или иных проектов или прекращение выхода журналов вовсе не означали прекращения самиздатской деятельности вообще. На новом витке, на новом уровне те же люди опять начинали что-то издавать здесь или за границей. Если следовать терминологии Льва Гумилева, депонированное издание которого «Этногенез и биосфера Земли» тоже может быть отнесено к специфической разновидности научного самиздата, можно говорить о явном участии пассионарных сил в самиздатском движении, о его укорененности в ноосферных процессах конца XX века.

37, журнал литературно-философско-богословского направления, начал выходить с января 1976 года. Название соответствует номеру квартиры, в которой жили в первоначальный период два главных редактора журнала (Т. Горичева и В. Кривулин) и где собирались авторы этого издания, проводились религиозно-философские семинары.

Последний 21-й номер (ноябрь 1980 — февраль 1981) делался уже новыми силами. Это была попытка обновить журнал. Весь номер посвящался отъезду Т. Горичевой на Запад (туда же уехали члены редколлегии Л. Рудкевич, Н. Кононова). Сейчас в полном соответствии с выведенным нами вектором пассионарности, Т. Горичева издает в Париже религиозно-философский журнал «Беседа».

Как продолжение журнала 37 можно рассматривать Северную почту. Так же первоначально называлась книга стихов Иосифа Бродского, сданная еще в 1966 году в ленинградское отделение издательства «Советский писатель». Впоследствии автор изменил заглавие на «Зимнюю почту», но книга будущего нобелевского лауреата не соответствовала эстетическим требованиям Смольного и, конечно же, не вышла... А журнал Северная почта начал выходить с 1979 года раз в квартал. Главным редактором значился В. Кривулин, но практически этот журнал стихов и критики делал Сергей Дедюлин, который не указывал своего имени не только из скромности, но и в связи со своим трудным положением в тогдашней романовской вотчине. Вышло восемь номеров журнала в семи книгах. Здесь печатались поэты Д. Бобышев, Т. Буковская, В. Кривулин, 3. Миркина, А. Миронов, О. Охапкин, Е. Шварц, В. Эрль. Помещались критические статьи Г. Померанца, Б. Сайтанова, К.-Г. Юнга. Публиковались малоизвестные стихи Анны Ахматовой, Евгения Кропивницкого, стихи Заболоцкого и Мандельштама о Сталине.

Шестой номер был целиком посвящен сорокалетию Иосифа Бродского. В этом номере, в частности, были помещены внутренние рецензии на упомянутую невышедшую книгу стихов поэта, первое название которой стало названием журнала. В последнем восьмом номере перепечатана из самиздатского журнала «Диалог» анкета об А. Блоке. Такое хождение текстов из одного журнала в другой было в порядке вещей. Часы выпускали номер на основе избранных материалов из Обводного канала, не пренебрегал материалами Часов и Обводной канал.

Редактор Северной почты С. Дедюлин был вынужден уехать из Союза, и выпуск журнала был прекращен. Теперь Дедюлин редактирует в Париже литературное приложение к Русской мысли.

Проводы отъезжающих были тогда узаконенным ритуалом, совмещающим в себе одновременно черты именин и поминок. Я хорошо помню насквозь прокуренную большую комнату А. Ника на Петроградской и скопище народа в ней. В беломорном дыму разлито море водки. И вот девяностый год. А. Ник уже не пишет из своей Праги никому, а добрая половина провожающих либо тоже уехала куда-то, либо окончательно погрузилась в свою обособленную жизнь. Один малосадовский авангардист давно стал монахом, биографии других складываются тем или иным образом; человеческие отношения, общественные системы меняются, но тексты остаются, они должны циркулировать в ноосфере. Самиздат, лекарь поневоле, не дал литературе умереть от закупорки вен.

Аксакал ленинградских самиздатских журналов — журнал Часы — начал выходить с 1976 года. К настоящему времени вышло восемьдесят номеров журнала! Он выходит раз в два месяца объемом 250-300 страниц машинописи через 1,5 интервала. Предоставим слово бессменному редактору Часов Борису Ивановичу Иванову. На информационной встрече-диалоге редакторов независимых изданий 24—25 октября 1987 года в Ленинграде он говорил: «Вернемся в 1975 год. Чем была невыносима ситуация? Талантливые люди, которые могли составить славу нашей литературы, чувствовали себя обществу совершенно ненужными, более того, власть пыталась их убедить, что они не только не нужны, но для общества опасны, и их дальнейшее существование нежелательно. Люди впадали в депрессию, пьянствовали, эмигрировали. Существовало несколько салонов, но они были под суровым надзором, в этой ситуации я считал, что журнал нужен для того, чтобы создать культурную микромодель нормального общества, писатель должен почувствовать, что он нужен другим, что от него ждут достижений. Уже то, что люди, которые просят, дать для публикации произведения, печатают их, и журнал знакомит с его творчеством других людей, — уже одно это меняет одномерную и безнадежную картину мира. Мне не раз потом приходилось слышать признания: "Не будь журнала, я бы давно бросил писать".

Второе, что я понял: журнал должен быть спокойным, спокойствие — это та атмосфера, в которой нуждается пишущий человек. Он должен быть уверен, что составитель журнала не сорвется на крик и не поставит автора издания под удар. Нужно было приготовиться к бегу на длинную дистанцию.

Думаю, что условия оказались действительно важными. Сколько прекрасно начинавших журналов было разгромлено!

...И последнее: журнал Часы представляется изданием культурного движения, а не какого-либо кружка, то есть стремился публиковать все достойное, независимо от вкусовых и тематических представлений составителей. Через год-полтора это был уже небольшой коллектив.

Итак, в 1976 году стал выходить журнал Часы — журнал лояльный, открытый всем веяниям независимой гуманитарии, способный выдерживать политические заморозки. Сам факт его существования в какой-то мере легализовал культурное движение, показал его преемственность и внутренние закономерности явления».

В Часах выступали В. Алейников, Л. Богданов, Б. Гройс, А. Драгомощенко, Б. Дышленко, Б. Иванов, В. Кривулин и многие другие.

Особенностью этого журнала была ориентация сугубо на внутренние резервы, без контактов с зарубежьем. Отсюда и специфический демократизм журнала, в силу которого право на первую публикацию предоставлялось почти каждому представителю пишущего подполья, чего не скажешь о праве на вторую или третью, здесь все решал талант автора. Но таким образом Часы стали своеобразным индексом второй ленинградской литературы, хранилищем текстов мира андерграунда двух последних десятилетий.

В осознанной эстетической оппозиции по отношению к Часам начал выходить с 1981 года журнал Обводной канал. Два его постоянных редактора, выпускники кафедры русской литературы ЛГУ Кирилл Бутырин и Сергей Стратановский ориентировали свое издание на лучшие образцы журналистики конца XIX — начала XX века. Обводной канал возник из предшествующего ему издания «Диалог», выдержавшего три выпуска и помещавшего главным образом критические и полемические материалы.

В отличие от «Диалога» Обводной канал — журнал универсальный, он включает как художественную литературу, так и статьи на литературоведческие, философские, искусствоведческие темы. До настоящего времени вышло пятнадцать номеров.

На упомянутой встрече редакторов Кирилл Бутырин так охарактеризовал импульс, побудивший его к созданию журнала: «Даже в те тяжелые времена начала восьмидесятых годов нам хотелось создать внутри неофициальной культуры условия для плюрализма, конкуренции, чтобы поднять качество художественной продукции. Мы хотим, чтобы высказались все, кто не вошел в обойму официальной литературы, чтобы выразить в новом органическом единстве, каким является по идее журнал, свое мировоззрение, мироощущение, свои вкусы. Культура, религия, нация, бытие — вот ценности, которым старается служить наш журнал».

В журнале печатаются Елена Шварц, Виктор Кривулин, Олег Охапкин, Владимир Эрль, печатаются уехавшие на Запад Иосиф Бродский, Дмитрий Бобышев, Игорь Бурихин, Юрий Кублановский.

В прозе Обводного канала, исключительно ленинградской, мы видим повесть Михаила Берга «Между строк, или читая мемории, а может, просто Василий Васильевич», «Фук-книгу» Владимира Лапенкова, «Людмилу» Бориса Дышленко, «записки блудного сына» Бориса Ванталова, а в литературной критике — прежде всего две статьи Елены Игнатовой: «Соблазн пошлости» (о Вознесенском) и «Кто мы?». Последняя статья, напечатанная в 1983 году, представляет собой критический анализ «второй культуры» и не потеряла своей актуальности до сих пор.

У Обводного канала есть переводческое приложение «Мост»: вышло три номера, где публикуются статьи по эстетике, философии, литературоведению.

Сейчас журнал все больше внимания уделяет религии и философии. Вот, например, острая полемическая статья А. Мальчевского «Ancilla alogiae» (культура авангарда в свете феномена «летающих тарелок»). Автор рассматривает авангард не только как явление, свойственное искусству, но также науке и философии XX века. При этом он относится в авангарду отрицательно, как к проявлению некой болезни духа.

Вот в эту, с позволения сказать, «болезнь духа», которую, например, Новалис называл «напоминанием о высшей родине», а склонный к суровой конкретике Илья Зданевич — «жемчужиной», нам и предстоит погрузиться: речь пойдет об авангардистском самиздатском журнале Транспонанс. Кстати сказать, вхождение в плотные слои самиздата началось для меня со знакомства с редакторами этого журнала Сергеем Сигеем и Ры Никоновой. И к этому знакомству приложили свою «лапу» обериуты. Сигей состоял в переписке с последним из оставшихся в живых членов «Объединения реального искусства» поэтом Игорем Владимировичем Бахтеревым. Он и познакомил Владимира Эрля с Сигеем... Однажды в келье Владимира Ибрагимовича...

Впрочем, эта келья заслуживает отдельного абзаца. Комнатка в коммунальной квартире, одну из стен которой образует стеллаж, простирающийся от пола до потолка, причем книги на этом стеллаже не стоят так, как принято в цивилизованном мире, а лежат стопками (из экономии места), и определить наименование того или иного издания не представляется возможным. Хозяин этой необычной библиотеки свободно, ориентируется в тысячах невидимых миру наименований, и словно фокусник вытаскивает из предельно единообразной книжной массы нужный ему фолиант. Впрочем, иногда бывали и сбои, тогда Эрль проводил в созерцании часы против этой стены, пока медитация не увенчивалась желанной находкой. На стеллаже книги вскоре перестали помещаться. Складываемые на стол и подоконник, они почти совершенно заслонили окно. А еще папки с рукописями...

Так вот, в этой абсурдистской келье я и встретил Сергея Сигея на рубеже восьмидесятых годов. Он демонстрировал Эрлю свои и Ры книги, сделанные при помощи трафарета. Название одной из них сохранилось в памяти — «Одуряка». Буква «д» демонстрировала читателю увесистую футуристическую фигу...

Еще в недалеком прошлом Сигей был редактором основанного Ры Никоновой в 1965 году в Свердловске журнала «Номер». Это издание просуществовало до 1975 года, выпорхнув из недр «Уктусской школы» (Е. Арбенев, В. Дьяченко, Ры Никонова, А. Галамага, С. Сигей и многие другие — по преимуществу художники). Галамага покончил с собой в двадцать один год, оставив сотню рисунков и десяток стихов. Воспоминания о нем были помещены в одном из первых номеров Транспонанса.

Свердловский «Номер» был «открытым» журналом, главным в нем был отдел «Впиши свое». Он выходил только в одном экземпляре, но на каждой странице благодаря колонке «Критика» в нем участвовало очень много народу. Стихи, помещавшиеся в журнале, были по преимуществу абсурдными и сюрреалистскими, с 1970 года — заумными и абстрактными.

Начиная с 1974 года Ры и Сергей живут в своем доме на берегу Азовского моря в городке Ейске, где в 1978 году они произвели на свет идею трансфуризма, которую Сигей и транспортировал в Ленинград в вышеупомянутую келью.

«Сохранить нить поэтического авангарда, то бишь перелить в себя, пропитать собой, перенести в чужое, пронести сквозь подобное, передать всем, пронзить все». Так определялся трансфуризм в «Трансфур-манифесте I».

Надо отдать должное ейским подвижникам авангарда, все эти задачи они блестяще выполнили. Для реализации этого направления и начал издаваться журнал Транспонанс. Первые его выпуски представляли собой тексты исключительно Ры и Сергея, потом к ним присоединился автор данной статьи, Эрль, Арбенев, Пригов, Уфлянд, Лен, Звездочетов, Сапгир... Перечислять можно долго. От худосочных первых номеров, без особых изысков отпечатанных на машинке, последующие и особенно последние выпуски отличаются разительно.

Впрочем, у нас есть возможность предоставить слово независимому комментатору, исследователю русского авангарда из США, профессору Джеральду Янечеку, который дает подробное описание имеющихся у него номеров Транспонанса в Венском славистском альманахе за 1987 год.

«Под рукой № 24, сентябрь-октябрь 1984 года, 137 страниц, один из первых, оставляющий впечатление одинаково высокого качества содержания; начинается с рисунка на обложке Владимира Уфлянда: ветвистое дерево русского алфавита, произрастающее из почвы разнообразных мистических символов. Фронтиспис — буквенный коллаж из списка имен знаменитых литературных фигур: "Раблейкин / Гюгоголь / Бодлермонтов / Рабиндранат Пинкертон", здесь воспроизводится коллективная декларация — пародия группы "Атомистов" (Москва, 1930-е годы) на сюрреалистические "генеалогии".

В начале регулярного теоретического раздела — "Древо русского стихосложения" Владислава Лена, который представляет чертеж-генеалогию периода 1955—1980 годов, где значительные поэты и тенденции этих десятилетий взаимосвязаны... Автору видятся три главных корня поэтической деятельности: Клюев, Крученых — Хлебников, Мандельштам — Пастернак. В чертеже различные фигуры и группы отчетливо идентифицированы. Я думаю, что даже большинство хорошо информированных обозревателей найдут полезные даты в "древе".

Раздел практики содержит субстанциальные стихи Льва Кропивницкого (1962—1981), Никоновой, Констриктора и Сигея, плюс несколько стихов Феофана Буки, Бахтерева и А. Ника.

Наиболее удачные в этом разделе — никоновские "жестовые стихи", в которых индивидуальные слова и фразы сопровождаются рисунком фигуры или руки, что связано с вербальным материалом таинственным образом. Этот жанр глубоко развит Никоновой, он — фокус некоторых ее сольных книг. Никонова в этой и других работах показывает себя наиболее многообразной и изобретательной в группе, в то время как другие возделывают традиционный футуристический сад, хотя и с порядочными результатами. (...) Наиболее интересен с литературно-исторически-информационной точек зрения для советских читателей, возможно, библиографический раздел, в котором Сигей описывает и представляет в русском переводе и транскрипции фрагменты Ильяздовской монументальной "Поэзии неведомых слов" (Париж, 1949), одной из величайших книжных работ и первой интернациональной коллекции трансрациональной поэзии, с литографиями Пикассо, Брака, Миро, Леже и др. и стихами Арто, Биду, Приена, Ильязда, Поплавского, Швиттерса, Сейфора (упоминаются только поэты, представленные в Транспонансе).

В разделе публикаций — крученыховские "Арабески из Гоголя" (поздний период, дата не дана). В хронике дано краткое описание выступления транс-поэтов в 1984 году и короткое интервью с Бахтеревым по поводу этого выступления.

Выпуск № 25 (ноябрь—декабрь 1984) Транспонанса грандиознее всех других, — продолжает свое описание Дж. Янечек. — В обложке, обтянутой дамасским шелком, 343 страницы текста, плюс многочисленные фотографии, коллажи и даже серьезные оригинальные художественные работы. В дополнение к написанному обычными участниками выпуск включает в себя теоретическое эссе Ильи Кабакова "Автор смотрит на свою работу дважды", длинную заумную поэму Бахтерева "Лу" (1954—1984) и прекрасную литографию Анатолия Васильева к крученыховской "Игре в аду".

Важным в разделе публикаций представляется полный текст "Слова о подвигах Гоголя" Крученых (1943—1944), с ценными комментариями Сигея. В комментарии к разделу практики Сигей снабжает также полезным толкованием свою и других поэзию словесных фрагментов ("откусы"). То есть, фрагменты представляют собою зримую часть первоначального семантического импульса, отсутствие полного слова побуждает заполнять промежутки самым разнообразным путем.

В разделе библиографии Сигей представляет "пересказ" чичеринского "КАН-фуна" (1926), ключевого текста конструктивизма. Чичерин, герой группы трансфуристов, оказывается виновником удивительной связи между последней и автором настоящего обзора. Реферируя мою краткую статью о Чичерине, Ры Никонова острит: "Сейчас даже американцы взялись за него, в то время как журнал Транспонанс пропагандирует его с 1979 года". Дайте нам время, мы, американцы, немного медленны на подъем. Тем не менее поражает, что советские могут быть так хорошо информированы даже о мелких событиях на Западе».^*

Вежливое академическое брюзжание профессора из Кентукки, иногда переходящее в искреннее удивление и нечто напоминающее восторг, перешло бы в истошный вопль, если бы ему пришлось собственноручно склеить, разрезать, сброшюровать, а главное, срежиссировать пять экземпляров такого трудоемкого хотя бы в плане ручного труда журнала, как Транспонанс.

Открытость свердловского журнала «Номер» была унаследована Транспонансом, который стал изданием чуть ли не всесоюзным... Москва, Ленинград, Свердловск, Одесса были представлены в тридцати шести номерах журнала. Теперь Ры Никонова и Сергей Сигей активно работают в мэйл арте (почтовом искусстве), устраивают в ейском художественном музее международные выставки (их состоялось уже четыре) и планируют издание международного мэйл-артистского журнала.

Впрочем, подвижничество лежит в основе существования самиздата в целом. Разве не достаточно внушителен «александрийский столп» Часов — восемьдесят номеров журнала плюс двадцать томов приложения каждый толщиной около пяти сантиметров? И это делается, как правило, двумя людьми... А в качестве гонорара пристальное внимание компетентных органов.

Этот самиздатский ренессанс непосредственно перекликался с выставочным движением и образованием клуба литераторов в 1981 году. История того и другого феноменов требует специального внимания и выходит за рамки настоящей статьи. Достойный мультфильма поединок левиафана и пишущей машинки завершился победой последней, хотя героическая попытка неофициальной культуры заштопать гигантскую дыру между серебряным веком и нашим временем была изначально обречена на провал, но ведь героем истории, согласно словам китайского крестьянина о Конфуции, становится тот, «кто знает, что сделать ничего нельзя, и все же пытается что-то сделать».

Один из лучших самиздатских журналов современного Ленинграда, Митин журнал (МЖ) начал выходить с 1985 года. Его издатель Дмитрий Волчек, в отличие от сорокалетнего поколения редакторов предшествующих журналов, молод, он родился в середине шестидесятых, когда первые проблески самиздата осенили сгущающиеся сумерки эпохи застоя. Еще чуть ли не в школе Волчек издавал журнал «Молчание», растянувшееся на десять номеров. Но настоящей митиной любовью стал, конечно, МЖ. Сейчас вышло более тридцати номеров журнала, который в отличие от остальной самиздатской периодики более ориентирован на молодежную культуру. Наверное, поэтому раздел полемики озаглавлен «Военные действия». Пятилетку по сравнению с нашей промышленностью, обрекшей самиздат на допотопный способ распространения с помощью пишущей машинки, МЖ блестяще выполнил. Здесь напечатаны поэзия и проза таких интересных авторов как А. Альтшулер, А. Бартов, Е. Вензель, Д. Волчек, В. Гаврильчик, Ю. Галецкий, М. Еремин и многие другие.

«Название Митин журнал у многих вызывает улыбку, — свидетельствовал сам редактор журнала на упомянутой встрече редакторов 1987 года. — Однако речь идет об издании солидном. Журнал (...) издается регулярно шесть раз в год, объем каждого номера — 300 страниц и более, так что, я думаю, хотя бы по объему журнал может конкурировать с официальной ленинградской "Невой", "Авророй" и т.д. (...) Большое внимание мы уделяем так называемой "левой" литературе — т.е. текстам формалистически новаторским, авангардистским. Надо сказать, что литература такого рода, несмотря на свою видимую аполитичность, практически не печатается в СССР с конца двадцатых годов. Более того, официальные редакторы, как правило, связывают политическую нелояльность автора с тем, что он, к примеру, пишет стихи без запятых или не употребляет прописных букв, а только строчные. Это абсурд, но абсурд вполне объясним: со сталинских времен принято, чтобы советский автор следовал канонам XIX века: стихи должны быть с рифмой, метрически организованы, проза сюжетной и т.п. Так что колоссальный пласт литературы новаторской, авангардистской для советских издателей вот уже больше полувека как бы вовсе не существует. Если судить по анонсам литературных журналов, положение это не должно измениться в ближайшее время, так что эстетическая цензура выходит долговечнее и прочнее политической. Значительное место МЖ уделяет переводам современной зарубежной прозы и поэзии. Оказывается, и здесь ситуация неблагополучная. Возьмем статистику официальных переводов. На первом месте по тиражу переводов и количеству переизданий в СССР — Джеймс Олдридж. А спросите любого английского филолога или просто читателя — знает он такого прозаика? Уверен, что не знает».

Читатели МЖ тоже не знают Олдриджа, зато хорошо знают С. Беккета, X. Л. Борхеса, Бориса Виана, Г. Гессе, И. Во, М. Дюра, И. Б. Зингера, Ф. Кафку, Ж. Кокто, Р. Кено, К. Маккаллерс, С. Мрожека, Т. Уайлдера, Б. Шульца.

В самиздате восьмидесятых годов мы видим журнал переводчиков «Предлог», выходивший раз в сезон, объем 100-130 страниц; вестник общества изящной словесности, возникшего на кафедре классической филологии ЛГУ, журнал «Метрадор».

И наконец выходящий с февраля 1980 по февраль 1984 года журнал Грааль, все члены редколлегии которого учились тогда в театральном институте. Три номера были посвящены театру. На первом плане в этом издании был теоретический отдел. В каждом номере — статьи Аркеля на эстетические темы с преобладанием темы театра, а также статьи и интервью Е. Пуссера, Вс. Некрасова (Москва), К. Такового (Москва). Художественный отдел в основном складывался из творчества московских авторов, а также прибалтийских и ленинградских.

Принцип всеобщности, равноправия эстетических программ не оправдал себя, об этом было объявлено в предисловии от редакции «Грааль — Реквием» в последнем выпуске журнала. Возникла необходимость создать новое издание на качественно новом уровне. В 1984 году начинает выходить журнал «Опыты», ориентированный на определенный круг прежних ленинградских авторов, теоретиков и практиков, а также студентов и выпускников политехнического института. Практиковалась критика непосредственно напечатанного в журнале. Редакторы «Опытов» — Аркель и Г. Миропольский. Журнал выходил в течение одного года, вышло пять номеров. Здесь публиковались фотографии сцен из спектаклей, рисунки к ним и даже оригинальные акварели.

В это же время возникает «Театральная лаборатория Вадима Максимова». На ее спектакли оказали существенное влияние теоретические работы, публикуемые в «Опытах», а сами спектакли рецензировались в журнале.

В № 3 «Опытов» была сформулирована «Позиция», которая явилась программой для дальнейших действий. Это осмысление искусства как катартического процесса, отсюда разработка теории катарсиса. Вообще, творчество рассматривается как естественная человеческая потребность и наиболее приемлемая форма условий существования, органическая функция человеческого организма. Позиции «Опытов» разделяет журнал «Выход», начавший выходить с 1988 года на Украине.

Помимо Бюллетеня Театральной лаборатории, который выходит шесть раз в год с 1985 года и освещает работу студии В. Максимова, издаются Сборники манифестов режиссерского театра. Это сугубо научное издание, состоящее из текстов, публикаций с обширными комментариями. Первый выпуск (1986) содержит тексты Метерлинка, Маринетти, Арто и Гротовского. Во втором — тексты Хлебникова и Терентьева, в третьем — Леонид Андреев и русский экспрессионизм.

Наше путешествие по самиздату и ковавшим для него кадры ленинградским высшим учебным заведениям закономерно заканчивается в Педагогическом институте имени Герцена, выдающегося деятеля отечественного тамиздата. Два преподавателя русской литературы, Алексей Гурьянов и Александр Новаковский, начали издавать в 1988 году — уже с помощью ксерокса — журнал традиционной петербургской культуры Сумерки. Тираж журнала перевалил за двузначное число. К настоящему времени вышло десять номеров. Благодаря ксероксу журнал позволяет себе привлекать к сотрудничеству художников и визуально оказывается более привлекательным, чем его старшие братья. Однако Транспонанс в этом плане остается непревзойденным.

В идеале редакторы этого издания стремятся, чтобы работа над ним приводила к переходу журнала в книгу, прихотливо построенную по законам поэтического сборника (внутренняя рифма, расположение материала по принципу контраста, симметрии или дополнительности).

Подобного же эффекта внутреннего единства стремится достичь альманах авангардистской ориентации Черновик, три номера которого уже вышли в Нью-Йорке. Это издание, редактируемое Александром Очеретянским, начало выходить с весны 1989 года. Помещенное в первом номере обращение к читателям проникнуто горькой «тамиздатовской» иронией: «Когда-то в студенческие годы у нас был популярен тост: "За успех безнадежного дела". Вслед за Ами, Ковчегом, Мулетой мы продолжаем работу, которая не может быть приостановлена. Сколько просуществует наш альманах — никто не знает. Но дело свое мы делали, делаем и будем делать».

Классический русский вопрос «что делать», как видно из всего вышесказанного, для самиздата не существует.

Как в России, так и на Западе улитка самиздата тихо-тихо ползет к высотам Олимпа. Где-то по пути угасли парижское Эхо и ленинградский 37, многие другие издания... Но кто бы мог подумать, что подпольная линия развития русской литературы, в лице Иосифа Бродского, будет увенчана Нобелевской премией, а две параллельные самиздатские прямые — сам— и там-издата — пересекутся не в бесконечности, а на страницах советских официальных изданий 90-х годов.

Оглядываясь на этот путь, занявший не один десяток лет, можно сказать, что самиздатская Атлантида, словно в кино, когда используется обратная съемка, начинает выступать из затхлых глубин безвременья. Теперь мертвым и оставшимся жить предстоит вступить в общение с читателем уже не при помощи пишущей машинки (отбираемой когда-то компетентными органами как средство распространения), а через линотип и компьютер. Не затеряются ли в гуттенберговской галактике ночные фиалки эпохи застоя? Ответ на этот вопрос может дать только время. Но в истории русской литературы, русской журналистики наверняка сохранятся названия самиздатской периодики, которая в тошнотворной атмосфере всеобщего холуйства дала возможность российским литераторам сохранить честь и достоинство.

Государственная машина, потратившая столько сил на борьбу с «безнадежным делом», Союз писателей, переживающий свой Армагеддон, пытаются теперь прибрать к рукам неофициальную литературу, но ситуация, слава Богу, меняется, и бывшие самиздатчики начинают самостоятельно выплывать на поверхность. Уже вышли два выпуска Вестника новой литературы (главный редактор, широко известный в самиздате, Михаил Берг); рижский журнал Третья модернизация, издаваемый А. Сержантом, также прибился к берегу гласности. Независимые издательства выпускают книги Л. Аронзона, Б. Кудрякова, Е. Шварц... В третьем выпуске Вестника наконец начнет печататься проза Л. Богданова, а новоиспеченный альманах «665» собирается печатать пьесы А. Ника.

И все же есть какая-то безмерная печаль в том, что слава настигает поэтов и писателей второй литературы, неважно здесь или там, когда их жизнь уже на излете. Можно вспомнить Леона Богданова, получившего незадолго до смерти самиздатскую премию имени Андрея Белого, учрежденную журналом Часы, или уже обреченного Венедикта Ерофеева, дающего интервью телекорреспонденту, или Сергея Довлатова, к которому только-только начала благоволить фортуна... Да, мартиролог самиздата обширен.

Этот дикий, несправедливый недобор судьбы и есть самое страшное преступление государства перед отдельно взятой личностью и всем народом. Тоталитарный режим не мог простить «тамсамиздату» того, что он манифестировал право личности на внегосударственную судьбу, не сводимую к тем или иным изыскам господствующей идеологии. Об этом в некрологе памяти Сергея Довлатова Владимир Уфлянд говорит так: «Он был из тех нескольких сотен величайшего достоинства мужчин и женщин, от которых большевистская империя избавлялась всеми неправдами, надеясь этим протянуть неопределенное время свое идиотское существование».

Перестройка, которую честнее было бы назвать крахом, подходит к своему логическому концу. При первых проблесках медленно наступающего утра мы стряхиваем ночные кошмары и с удивлением открываем для себя бодрую свежесть антидемагогического мира, который предлагает нам равноправные отношения со всеми формами рожденного им искусства. Будем же помнить, что в этом пробуждении немалую роль сыграла пишущая машинка самиздата, сумевшая не только выстоять в суровом поединке с левиафаном, но и победить.