Эдуард Шнейдерман

ПУТИ ЛЕГАЛИЗАЦИИ НЕОФИЦИАЛЬНОЙ ПОЭЗИИ В 1970-е ГОДЫ

Изучая динамику развития неофициальной поэзии Ленинграда 50—80-х годов, нетрудно заметить два почти одновременно протекавших процесса: во-первых, дифференциацию — все более четкое отделение ее от официальной поэзии, от Союза писателей и осознание своей отдельности, самостоятельности; во-вторых, интеграцию — процесс объединения поэтов андеграунда. (Сходные явления происходили тогда в прозе и в изобразительном искусстве.)

В 50-е — начале 60-х годов выдвинулись яркие, стоявшие одиноко фигуры — Роальд Мандельштам, Александр Морев, Леонид Аронзон, Кари Унксова.

Тогда же или несколько позже образуются небольшие поэтические группы: И. Бродский, Е. Рейн, Д. Бобышев, А. Найман; Л. Виноградов, М. Еремин, С. Кулле, В. Уфлянд; в начале 60-х совсем молодые поэты группируются вокруг К. Кузьминского: В. Кривулин, Е. Пазухин, В. Соколов, Е. Клячкин и др.; затем возникает группа «Поэты Малой Садовой» — Т. Буковская, Е. Вензель, Е. Звягин, А. Миронов, В. Эрль, а также другие группы, более эфемерные.

Дифференциация происходила и в литобъединениях. Так, «Нарвская застава» — одно из крупнейших в городе ЛИТО, которое я посещал в первой половине 60-х, — состояла из политически благонадежных «рабочих поэтов» — идейной опоры и «питательной среды» Союза писателей, и тех (неважно, рабочие это были или люди других профессий), для кого занятие поэзией было связано со стремлением свободно выражать в стихах свое собственное ощущение жизни. И так получалось, что сбивались для совместных выступлений стоявшие на левом фланге А. Морев, Н. Рубцов (в тот период убежденный неформал), А. Гутан, А. Домашев, М. Коносов и автор этих строк.

И тогда и в дальнейшем легализация написанного происходила почти исключительно через чтения — квартирные, в институтах и студенческих общежитиях, в поэтических кафе и НИИ. Официалы пренебрежительно окрестили это «эстрадной поэзией», «эстрадой». Но чтения были для нас едва ли не единственной возможностью познакомить многочисленных в ту пору любителей поэзии, жаждавших свежего поэтического слова, со своей работой. Ибо печатали — эпизодически, жалкие крохи, чаще всего в маленьких газетках (спасибо им!), таких, как районная пушкинская «Вперед» или многотиражка Сельхозинститута «За сельскохозяйственные кадры».

В 70-е годы круг неофициальных литераторов расширяется. Создаются коллективные машинописные поэтические сборники. Наиболее значительные из них — «Живое зеркало» К. Кузьминского (на тит. л. — 1973; на посл. с.: «Отпечатано в ночь на 24 июня 1972 г.») и антология «Лепта» (1975).

80-е годы целиком проходят под знаком Творческого объединения литераторов «Клуб-81»; заметным событием стал выпущенный Клубом сборник Круг (1985), пожалуй, единственный в стране сборник произведений неофициальных литераторов, прозаиков и поэтов, вышедший в советский период в советском издательстве. Однако в конце десятилетия начался распад движения и наступил новый этап, длящийся и поныне, когда испытание непечатанием сменилось на свою противоположность — искушение рынком — прямую зависимость выпуска книг от наличия средств у автора.

Неформалы печатались скудно (не говорю о зарубежных публикациях, остававшихся почти неизвестными российским читателям и даже до авторов редко доходивших) и начали публиковаться, в разной степени активно, лишь с конца 80-х, то есть с огромным, на десятилетия, опозданием. Но наиболее трагически сложилась судьба одиночек, начинавших в 40—50-е годы.

Жизнь Александра Морева (1934—1979), быть может, особенно ярко иллюстрирует всю драматичность положения неофициальных литераторов в то время. Один из наиболее заметных поэтов Ленинграда 50—70-х годов, он появился сам по себе и оставался самим собой на протяжении всего периода творчества. Своеобразие его проявилось в смелой современности стихов, в интонационном и ритмическом их богатстве, контрастности и яркости образов, мощном эмоциональном заряде.1 Морев был разнообразно талантлив. Как верно выразился однажды К. Кузьминский, он был «трижды неофициальный — художник, поэт, прозаик».2 Трагические обстоятельства сопровождали его всю жизнь. Он пережил блокаду, во время которой у него на глазах умерла мать. В начале 50-х был изгнан из 8 или 9 класса Средней художественной школы при Академии художеств за «левизну» — увлекался запрещенными тогда импрессионистами.

На знаменитом турнире поэтов, состоявшемся 17 февраля 1960 года в ДК Горького, он, наряду с И. Бродским, произвел своими стихами («Рыбий глаз» и «Есенистое») наиболее сильное впечатление на собравшихся. В результате Мореву на два года были запрещены публичные выступления. Это чтение долго не могли забыть — почти год спустя, 26 января 1961 года, А. Прокофьев упомянул о нем в своем докладе на отчетно-выборном собрании ЛО Союза писателей: «В литобъединениях существуют подчас явления нежелательные и такие явления, которые способны вызвать у нас самый решительный протест. В ЛИТО «Нарвская застава» на печально-памятном турнире учащийся школы живописи Морев выступил с такими заумными стихами, что, естественно, снискал себе дурную репутацию».3 Прокофьев все перепутал: Морев уже десять лет как не был учащимся; прочитанное им не содержало ничего «заумного»; репутацию он снискал себе прекрасную: после турнира его стихами заинтересовались многие. Но клеймо было поставлено, и в течение шести лет он не мог опубликовать ни строчки.

Наконец в 1967 году в очередной ленинградский «День поэзии» были приняты два его стихотворения — «Месса» и «Он пришел с войны...»; сказали, что наверняка. И вдруг кто-то ему позвонил и огорошил известием, что цензура отклонила стихи. Они все же были напечатаны. Но тогда, сразу после звонка, в состоянии отчаяния Морев сгреб все, что было дома, — стихи, прозу, рисунки, — пощадил только живопись, — вынес во двор и сжег.

Однако машинопись не горит. В этот тяжелый для него период колоссальную помощь ему оказала Вера Владимировна Рольник, кандидат биологических наук, многолетний друг Морева; несколько, лет спустя она собрала у знакомых перепечатки, стремясь вывести Морева из глубокой депрессии, засадила его за редактирование и выпустила в четырех экземплярах моревский сборник, выразительно названный «Листы с пепелища».

В 1975 году Морев участвовал в знаменитой выставке неофициальных художников в ДК «Невский», где выставил два коллажа — «Железное равновесие» и «Железная необходимость». И снова был отмечен — разруган в статье народного художника РСФСР В. Звонцова «Если тебе художник имя...»4 Выйдя в день открытия выставки из зала, он был схвачен милицией и избит, и потом долго ходил с палкой, хромая. В 1979 году Морев покончил с собой.

Проблема публикации перед всеми нами стояла тогда остро: напечататься — естественное желание каждого пишущего. Но когда ты приносил свои стихи в редакцию, неизбежно возникал вопрос о компромиссе.

У каждого существует свой, так сказать, «компромиссный предел». Бродский, к примеру, сразу по возвращении из ссылки составил сборник «Зимняя почта» и отдал в ЛО [Ленинградское отделение — И.А.] издательства «Советский писатель». После благожелательных внутренних рецензий, требовавших, впрочем, некоторых изменений в книге, он пошел на какую-то допустимую для себя переделку — несколько стихотворений заменил.

Морев на компромиссы не шел. Казалось, он мог претендовать на более или менее частое печатание. И не только потому, что его стихи ценили многие (это я могу засвидетельствовать, ибо лет двадцать бывал на его чтениях и нередко выступал вместе с ним). Он был вхож в редакции, зарабатывая как иллюстратор в «Неве», «Авроре» и других журналах, и, естественно, был знаком с редакторами и многими влиятельными литераторами. Но знакомствами для проталкивания своих вещей в печать он не пользовался. Таково было свойство его таланта, что не только социально направленные стихи («Рано утром распяли его...», «Часы за часами надо стоять...» и десятки других), но и чисто любовная лирика для советской печати была неприемлема. И то, что напечатали «Мессу», было, пожалуй, результатом недосмотра цензуры. Кстати, К. Кузьминский в своей антологии У голубой лагуны утверждает, что «Месса» была опубликована «в урезанном виде».5 Это неверно — она появилась в печати целиком, лишь с 3—4 незначительными отличиями от авторской машинописи. В искаженном виде, со своей сглаживающей правкой его стихи опубликовал, уже посмертно, в «Авроре» один из друзей Морева Г. Горбовский, член редколлегии журнала; при жизни поэта он не сумел протолкнуть в печать ничего моревского.

За тридцать лет поэтической работы Мореву удалось напечатать шесть стихотворений (четыре публикации). Так же обстояло с прозой: пять опубликованных рассказов. А у него их было написано два десятка, да еще повесть «Раненый и трус» и роман «Мастер диалога». На прозу были превосходные отзывы — Г. Гора, Дм. Острова, Л. Рахманова, М. Слонимского и других. Приведу отрывки из двух писем к Мореву — они стоят того, чтобы их процитировать. Вот что писал ему Леонид Леонов: «...Теперь о «Раненом и трусе». И здесь Вас тоже можно поздравить. Это несомненная удача. Если Вы будете и дальше так же внимательно вглядываться в человеческую душу, Вы далеко пойдете». Леонов находит в финале повести «почти бетховенское звучание». «Прав Г.К., — пишет он далее, — пожертвуйте живописью, Вы — писатель! Кстати, глаз художника Вам удивительно помогает...»6

Г.К. — это Георгий Константинович Паустовский [должно быть, Константин Георгиевич — И.А.]. Вот его слова, обращенные к Мореву (очевидно, из второго письма к нему). Высоко оценив повесть, Паустовский пишет далее: «И я снова Вас прошу, начните, голубчик, крупную вещь, ограничьте себя во всем, не разбрасывайтесь. <...> Вы, поэт и художник, проявитесь в прозе. <...> Начните, послушайтесь старика».7 (Приведенные здесь письма относятся ко 2-й половине 60-х годов.) Мало кому Морев показывал эти отзывы, не носился с ними по редакциям; я узнал о них лишь недавно.

Стихи его почти не печатались, подготовленный им сборник прозы до издания не дошел. Широкая публикация его произведений, пока только поэтических, началась — так было и у Р. Мандельштама, и у Л. Аронзона, — лишь посмертно: в 1980 году мне удалось переправить его стихи на Запад, и восемь стихотворений с моей вступительной заметкой (по тогдашним условиям не подписанной) появились в журнале Время и мы;8 в 1986 году К. Кузьминский включил 38 стихотворений в свою антологию;9 и, наконец, в 1990-м усилиями друзей, прежде всего поэта Анатолия Домашева, в Ленинграде был выпущен сборник «Листы с пепелища». Так обстояло дело с легализацией произведений «одинокого волка» Александра Морева; не многим легче складывалось и у других неофициальных литераторов его поколения.

Союз писателей, советские издательства казнили непечатанием, замалчиванием. Но у Союза существовали и соблазнительные ловушки для залавливания молодых поэтов: Центральное ЛИТО при Союзе; поэтические вечера — различные «Писательские субботы», «Поэзия и музыка» в Союзе писателей, «Вечера у камина» в Доме композиторов, в которых участвовали Е. Игнатова, В. Кривулин, О. Охапкин, В. Ханан, П. Чейгин, Е. Шварц и многие другие; со второй половины 40-х годов регулярно устраивались областные и межобластные конференции молодых писателей — через них прошло подавляющее большинство литераторов Ленинграда 20—60-х годов рождения. И эта «физическая» близость к Союзу, эти щедрые обещания («рекомендации») публикаций в журналах и издания сборников, раздаваемые на конференциях, рождали иллюзии и надежды. Однако с годами все убеждались, что печатание сопряжено с унизительным компромиссом: если раз в год-два-три-четыре что-то и напечатают, то лишь наиболее проходное, к тому же испорченное редакторским «соавторством».

Литераторы, не вписавшиеся в официальные рамки, неоднократно пытались поставить перед Союзом вопрос о публикации. Мне известно несколько подобных писем в адрес Секретариата Союза. Они содержат требования открыть дорогу к читателям, а также предупреждения о последствиях равнодушия Союза к судьбам многих.

Тамара Буковская писала в Секретариат ЛО 23 октября 1973 года: «Вероятно, не тайна для адресата моего письма то, что сейчас существуют две литературы — одна явленная миру, читателю (т. е. опубликованная), вторая — литература, известная со слуха, а точнее — по слухам. За редким исключением вторая интереснее, живее, а главное — более заинтересована в истине, чем первая. <...> Противоестественно положение, когда первая публикация поэта совпадает со временем его творческой зрелости <...>. Литература письменная стоит перед необходимостью стать литературой устной и в лучшем случае быть известной в машинописных списках. <...> Я не льщу себя надеждой на то, что письмо это возымеет хоть малое действие, но бывают времена, когда молчание равносильно лжи. Ложь — это та литературная продукция, <...> которая заполняет страницы журналов».

3 декабря того же года с письмом в Секретариат ЛО обратились Виктор Кривулин, Олег Охапкин и прозаик Федор Чирсков: «По вине прежнего руководства Союза писателей, Комиссии по работе с молодыми авторами, а также ленинградских издательств и журналов из нормальной литературной жизни города оказалось изъято целое поколение писателей и поэтов». Далее они упоминали о литературной судьбе Д. Бобышева, Т. Буковской, Е. Шварц и других.

Руководство Союза не торопилось заняться этим вопросом. Оба письма были рассмотрены на заседании рабочей части Секретариата лишь 16 апреля 1974 года. Присутствовали: Б. Никольский, С. Ботвинник, Н. Королева, А. Шевелев, Г. Семенов, а также приглашенные Буковская, Кривулин и Охапкин. Обсуждение продемонстрировало чиновничье безразличие, нежелание что-либо менять. «С.В. Ботвинник: Я думаю, что вы сами ввели себя в заблуждение, упомянув в одном из писем о существовании двух «литературных действительностей». Вы — другая действительность? <...> Вы сами представляете лишь небольшую группу и говорить о себе как о поколении, «второй литературной действительности» не можете. У нас выходят книжки поэтов разных, интересных. Вы, конечно, люди талантливые, но мир у вас очень замкнутый. <...> Понемногу печатают, но на книгу никто из вас стихов не наберет».10

Кто из поэтов этого «круга», принося свои стихи в редакции, не выслушивал подобных банальностей! Но неожиданностью для меня явилось выступление Н. Королевой, высказавшейся заодно с остальными: «Когда мы, ныне члены Союза, были в таком положении, как вы, то рассматривали свою общность не как выход в печать. Книги Олега Тарутина лежали в издательстве 8 лет, и мы не воспринимали это как трагедию (призыв к долготерпению и рабскому, по сути, повиновению официозу! — Э.Ш.). Вы хотите сохранить свою независимость от времени — и напечататься. <...> Поэзия сегодняшнего дня требует большой биографической расшифрованности. У вас выработался условный поэтический язык вашего круга <...>. А вам надо облегчать себе выход в печать. Время не такое уж плохое, и если написать хорошие стихи о времени и о себе, они будут напечатаны. Пример — Кушнер». Ответная реплика Охапкина: «Писать как Кушнер нам скучно» — вызвала возмущение. (Пройдет менее трех лет, и Н. Королеву вызовут в Секретариат — на проработку за напечатанное в «Авроре» монархическое стихотворение «Оттаяла или очнулась?», и она будет оправдываться: «Я понимаю, что стихотворение плохое! Не за Дом я Романовых!», но, видимо, почувствует, что время не такое уж хорошее; это происшествие долго будет муссироваться в партийных кругах, снимут главного редактора и его зама (точнее, «осознав <...> свою грубую политическую ошибку», они уйдут «по собственному желанию», упредив увольнение «по статье»), зато потом, в перестройку «Аврора» долго будет гордиться тем, что опубликовала это крамольное стихотворение, хотя на самом деле в печать оно попало чисто случайно: торопились со сдачей номера в набор, а «в номере образовались две большие дыры», многие были в отъезде — «на военных сборах, на съезде, болел, был в Польше», в Канаде, в отпуске, не вчитались, не вникли...)11

«Г.С. Семенов: Мне непонятно, Почему вы обратились в Секретариат? Зачем «вторая литературная действительность» обращается за помощью к «первой литературной действительности»? Известно всем, что есть определенные издательские условия и требования. Издательство стоит на службе государства и будет печатать то, что полезно государству. Это надо очень хорошо понимать». Глеб Сергеевич, выпестовавший многих молодых поэтов, сказал — специально для обсуждаемых — правильные, даже мудрые, но — высокой олимпийской мудростью, слова: мол, нечего вам соваться в советские издательства, все равно ведь ничего не выйдет, вы — другие, так и живите по-своему, делайте свое в своем подполье. Но они не просили — требовали своего права на свободное печатание и не желали соблюдать «определенные (кем и на сколько?) условия и требования». И они не приняли его слова, ответили: «Нечего нас толкать в литературное подполье, к уголовной судьбе». И тогда он обиделся и ушел. Разошлись, ни о чем не договорившись, не согласившись друг с другом ни в чем. Так поколение тогдашних 30-летних избавлялось от иллюзий; мое поколение излечилось от них, естественно, гораздо раньше.

Обстановка в Союзе в тот период была чрезвычайно мрачная. На следующем заседании Секретариата, 25 апреля, из Союза исключали Е.Г. Эткинда, обвиненного, в частности, в том, что в его работах «настойчиво проводится идея о невозможности <...> развития таланта, невозможности свободного творчества в нашей стране».12

Все толкало к объединению. И в следующем году возникла идея антологии (фактически — литературного объединения) «Лепта». Инициативную группу (Ю. Вознесенская, Б. Иванов, В. Кривулин, К. Кузьминский, Е. Пазухин) на ее создание натолкнуло открытие в декабре 1974 года официально разрешенной выставки неофициальных художников в ДК Газа (тем самым, «первая художественная действительность» вынуждена была на этом участке фронта отступить под напором «второй художественной действительности»!). Антология составлялась для представления в издательство, в ЛО «Советского писателя», как безгонорарное издание (отсюда и ее название). Политически острые вещи (к примеру, некоторые стихи В. Гаврильчика) не включались; не вошли авторы, покинувшие или собиравшиеся покинуть пределы СССР (в частности, М. Генделев, посещавший собрания); но из этого ни в коей мере не следует, будто ради большей проходимости вставлялись конъюнктурные вещи.

Сбор стихов начался в феврале, а уже через месяц первый вариант антологии был готов. В последний, третий, из просмотренных подборок более 100 авторов вошло 32.13 «Такая масштабная самиздательская акция проводилась впервые», — справедливо писал Б. Иванов.14 Действительно, наиболее объемное из предшествующих машинописных изданий, сборник «Живое зеркало» включил стихи 14-ти поэтов (кстати, 11 из них вошли в «Лепту»).

Необходимо отметить следующее. Большая часть участников поддерживала требование к издательству, что антология должна печататься в том виде, в каком она составлена, безо всякого редакторского вмешательства. Но кое-кто полагал, что следует пойти на компромисс, начать с переговоров. Вышла из «Лепты» Е. Игнатова, то выходил, то входил О. Охапкин и, наконец, окончательно вышел, а вслед за ним — Б. Куприянов, В. Ширали, П. Чейгин. (Впоследствии все они стали членами «Клуба-81».)

Поскольку антология предназначалась для печати, в ЛО ССП РСФСР было послано письмо, подписанное инициативной группой и датированное 13 февраля: «Обращаемся в Секретариат с просьбой об издании сборника произведений ряда ленинградских поэтов, практически ранее не публиковавшихся. До сих пор единственной возможностью творческого контакта многих поэтов с читателями являлись устные публичные выступления, неизменно собиравшие самую широкую аудиторию любителей поэзии. Однако эти вечера поэзии, в силу их эпизодичности и камерности, не могут удовлетворить потребности читателя в новом поэтическом слове». Условия Секретариату были поставлены жесткие: «Мы считаем, что в редакционную коллегию предполагаемого сборника должны войти члены инициативной группы»; «В случае отказа рассмотреть нашу просьбу в указанный срок она будет направлена в Ленгорисполком».

Обсуждение письма на расширенном Секретариате состоялось 6 марта. Присутствовали 22 человека, в том числе куратор от Обкома КПСС Н.С. Пантелеймонов. Зачитали письмо инициативной группы и отдельное письмо О. Охапкина. Как всегда, секретари продемонстрировали непонимание литературной ситуации и нежелание что-либо решать.

«Торопыгин: Стихи, что пишут эти поэты, или слишком экспериментальны, или слишком слабы. <...> Не знаю, где и когда они много выступают. Ответ им, вероятно, посылать не надо. Предлагаю пригласить 2—3 человек и провести с ними серьезный разговор, разбор их стихов.

Ботвинник: При наличии Комиссии по работе с молодыми их там и надо обсуждать.

Гранин: Я против письма и против сборника. Пусть каждый из них претендует на свой сборник. Отвечать им не надо. Поручить Комиссии по работе с молодыми ответить им на это письмо устно. <...> Иметь с ними дело как с коллективом нельзя, только с каждым отдельно.

Пантелеймонов: Нельзя им писать, этим вы признаете их как организацию.

ПОСТАНОВИЛИ: 1. Передать письма для обсуждения в Комиссию по работе с молодыми авторами и поручить Комиссии пригласить авторов письма для беседы.

2. Предложить авторам письма обсуждение их творчества с привлечением опытных членов Союза писателей».

Самое удивительное то, что они обсуждали сборник, которого в глаза не видели, и никто из них не догадался предложить собравшимся прежде прочесть «Лепту», а потом уже решать ее судьбу. Своим единодушным решением не отвечать Секретариат однозначно показал, что не допускает даже мысли о контакте с литературной организацией, созданной неформалами. Была применена испытанная бюрократическая тактика: ничего самим не решать и дело спустить «на тормозах» — передать вниз, в подразделение Союза, давно уже заслужившее название «Комиссии по борьбе с молодыми писателями». Кроме того, они рассчитывали расколоть «Лепту», устроив обсуждение стихов только членов инициативной группы и, вероятно, предложив им какую-нибудь незначительную публикацию.

Не получив никакого ответа, инициативная группа послала 25 марта второе письмо в Секретариат (копию — в Ленгорисполком). «Ставим вас в известность о том, что инициативная группа, утвержденная общим собранием авторов, закончила работу по отбору и подготовке <...> коллективного сборника стихов <...>. Инициативная группа обращается к руководству Союза с просьбой выделить из числа членов ЛО ССП ответственное лицо для осуществления контакта и консультаций по вопросам совместной работы над будущей книгой».15 В канцелярии Союза письмо зарегистрировали, подшили в дело и — снова промолчали.

В середине апреля составление антологии было завершено, и ее отдали в «Советский писатель» — главному редактору издательства А.Н. Чепурову. Он был в курсе дела, ибо присутствовал на Секретариате в марте, но вынужден был рукопись принять «на общих основаниях», зарегистрировать и отдать на рецензирование. Безоговорочно положительная рецензия Майи Борисовой рекомендовала «Лепту» издать. Однако это шло вразрез с позицией Секретариата и его решением. И тогда Чепуров заказал рецензию Петру Созонтовичу Выходцеву, критику откровенно черносотенной окраски, В его погромном отзыве каждый из авторов «Лепты» был удостоен полновесной порции брани. (Вот так же семью годами ранее в том же издательстве рукопись сборника И. Бродского «Северная почта» после семи (!) положительных рецензий была отдана на растерзание Илье Авраменко, чье единоличное мнение оказалось решающим.)

Издание «Лепты» не состоялось. На собрании авторов Б. Иванов предложил перейти к выпуску альманаха. С весны 75-го по конец 76-го часто читали — больше всего у Юлии Вознесенской на ул. Жуковского, где в небольшой комнате коммунальной квартиры собиралось по 30-40 человек, кроме того, в мастерских художников, в студенческой аудитории (так, мы с А. Моревым выступали в общежитии Герценовского института).

Неожиданно в Союзе вспомнили о «Лепте». Дело в том, что ЦК КПСС — после «бульдозерной» выставки и других подобных акций — решил обратить внимание на «творческую молодежь» и принял постановление об усилении работы с нею. Ленинградский Союз, как полагалось, немедленно откликнулся. 11 ноября 1976 года состоялось заседание Секретариата, посвященное обсуждению этого постановления. Докладчик В.А. Лебедев и выступавшие следом за ним выражали горячее одобрение и вносили «конкретные предложения», долженствующие активизировать работу с молодежью:

«Виноградов: <...> Вести индивидуальную работу с перспективными молодыми авторами.

Орлов: Этот вопрос надо выделить отдельно и посвятить ему серьезный разговор.

Пантелеймонов: В первую очередь надо заняться группой «Лепта». Они сгруппировались не только с пишущими, но и с другими молодыми людьми из других творческих союзов. В ультимативной форме требуют создания своего Совета при Главном управлении культуры, права войти в секретариаты, правления и пр. Они хотели бы при «Авроре» создать свой центр.

Кузнецов: В феврале мы планируем партийное собрание по работе с молодыми.

Лебедев: Поэт Кривулин и другие были у меня и сказали, что они послали письмо в Обком. Их требования справедливы, нам надо обновить формы работы с молодыми (курсив мой. — Э.Ш.).

ПОСТАНОВИЛИ: Информацию принять к сведению».16

Вполне возможно, что вопрос «отдельно выделили», вероятно даже, что и партсобрание провели, но «формы работы» не обновили и группой «Лепта» ни в первую, ни даже в последнюю очередь не занялись. Откликнулись, обсудили, одобрили, приняли к сведению и — забыли.

Так, делая вид, что вопроса не существует, то есть не делая для его решения решительно ничего, Союз много лет способствовал объединению неформалов. К этому времени проблема легализации произведений неофициальных авторов стала находить новое, неожиданное разрешение. Это напрямую было связано с резко возросшей эмиграцией. Страну начали покидать литераторы, вконец разочаровавшиеся в возможности нормально заниматься своим делом на родине. В 70-е годы из Ленинграда за рубеж уехали поэты Д. Бобышев, И. Бродский, И. Бурихин, А. Волохонский, Л. Ентин, К. Кузьминский, Л. Лосев, А. Хвостенко, а также целый ряд прозаиков. На Западе начали появляться новые литературные издания, основанные приехавшими: журналы 22 (1972), Континент (1974), Время и мы (1975), Эхо (1978) и др., персональные и коллективные сборники, альманахи (к примеру, Аполлон-77). Они публиковали как писателей-эмигрантов «третьей волны», так и — в большом количестве — авторов самиздата. Поток проникавших за рубеж рукописей, несмотря на пристальное внимание КГБ, перлюстрацию и изъятие писем, все расширялся.

Продолжался процесс объединения ленинградских неформалов. В 1976 году возникли самиздатские «толстые» журналы Часы (выходил по 1990 г.; всего — 80 номеров) и 37 (по 1981 г.; 21 номер), затем — Северная почта (1979—1981; 8 номеров)17 и несколько других, оказавшихся менее долговечными. Вокруг них группировались поэты, прозаики, переводчики, литературные и художественные критики, музыковеды, философы... Деятельность участников движения становилась все более многообразной. Начали выходить приложения к журналу Часы: сборники стихов Р. Мандельштама, Л. Аронзона, Е. Игнатовой, В. Кривулина, С. Стратановского, книги прозы, в том числе переводной, сборники статей; с 1979 года проводились конференции культурного движения. В 1978-м была учреждена ежегодная премия имени Андрея Белого, лауреатами которой становились поэты, прозаики, критики. И, наконец, в 1982 году, на основе просмотра тысяч стихотворений, ходивших в самиздате, была выпущена «антология ленинградской неофициальной поэзии» «Острова» (составители С. Востокова, В. Долинин, Ю. Колкер, Э. Шнейдерман), собравшая произведения 80 авторов за 1949—1980 годы и напечатанная в 30 машинописных экземплярах.

В 1981 году от властей удалось добиться признания существования «второй литературной действительности» — организовался получивший официальный статус «Клуб-81», который объединил более семидесяти литераторов. Начался следующий, легальный период развития неофициальной литературы Ленинграда.

ПРИМЕЧАНИЯ

1 А. Мореву и его поэтике посвящена статья: Шнейдерман Э. «Это слово, в штольне погибшее, — я». (Заметки о поэзии А. Морева) // Часы. № 41. Янв.-февр. 1983. С.198-208. (Маш.)

2 Кузьминский К., Ковалев Г. Антология новейшей русской поэзии У голубой лагуны. Т.5А. Н.-Й., 1986. С. 505. Далее: У голубой лагуны.

3 ЦГАЛИ СПб., ф.371, оп.1, д.673.

4 «Ленинградская правда», 1975, 16 окт.

5 У голубой лагуны. Т.5А. С.480.

6 Венок другу. Вып. 3. Сост. А. Домашев. СПб., 1994. С.77. (Маш.)

7 Там же. С.77-78.

8 Время и мы, № 52. 1980. С. 100-106.

9 У голубой лагуны. Т.5А.

10 ЦГАЛИ СПб., ф.371, оп.1. д.640.

11 ЦГАЛИ СПб., ф.371, оп.1, д.685.

12 ЦГАЛИ СПб., ф.371, оп.1, д.640.

13 О работе над «Лептой» см.: У голубой лагуны. Т.5Б; Шнейдерман Э. Что издавал, в чем участвовал // Самиздат. СПб., 1993. С.51-54.

14 Иванов Б. В бытность Петербурга Ленинградом: О ленинградском самиздате // НЛО, № 14. 1995. С.51-54.

15 ЦГАЛИ СПб., ф.371, оп.1, д.657.

16 ЦГАЛИ СПб., ф.371, оп.1, д.673.

17 Об этих журналах см.: Иванов Б. По ту сторону официальности; Кривулин В. 37, Северная почта // Самиздат. СПб.. 1993. С.84-88, 74-81.

Опубликовано в журнале «Звезда», № 8, 1998, с.194-200.

Содержание Комментарии
Алфавитный указатель авторов Хронологический указатель авторов
[an error occurred while processing this directive]