БЕЗДЕЛЬНИКИ КАРАБКАЮТСЯ НА ПАРНАС

Есть такой, правда, немногочисленный, но очень неприятный тип молодых людей, которым показалось, что некая муза, витая над нашей грешной землей, обратила на них свое благосклонное внимание. (Ее мимолетный и наверняка случайно брошенный взгляд был принят молодыми людьми за откровение.) И они, успев к этому времени с успехом зарифмовать «любовь» и «кровь» или изобразить на листе бумаги домик с вьющимся из трубы дымком, решительно и бесповоротно избрали своей профессией служение музам.

Нет бы поразмыслить, прикинуть свои силенки. Куда там! Из-под их пера выпархивают бесчисленные манифесты и декларации, порой зарифмованные, иногда прозаические. И чего только в них нет! Но главное — ниспровержение. Ниспровержение всего, что создано до появления на свет его, автора этой декларации. Все художественные ценности прошлого и современности меркнут рядом с феерическими откровениями новоявленного таланта.

И вот уже появляются почитатели. Они восхищаются смелостью его суждений: вы слышали? Он раскритиковал Твардовского, не раскланялся с Симоновым, сомневается в надобности Союза писателей... Иные простаки ему поддакивают, любуются им.

Так, не успев сказать «а» на творческой стезе, он становится мэтром.

... Передо мной несколько номеров машинописного журнала под названием «Синтаксис». Судя по различным шрифтам, он печатался не в трех-пяти экземплярах, чтобы украшать собой книжную полку любителя поэзии, а был рассчитан на значительно больший круг читателей. Что же им предлагается в качестве поэтического образца, точнее сказать, в качестве последнего крика поэтического творчества»?

Вот, например, отрывки из «произведений» двух авторов:

Бренный бред
Быт
Сбыть с рук
Труд груб
Бей лоб
Бунт друг
Волг добр
Сгрыз грех.

(Эти стихи О.Прокофьева приводятся с соблюдением синтаксических норм русского языка, принятых в журнале «Синтаксис».)

М.Еремин пишет:

Полночно светтение
бухты Барахты;
В бархатных шкурах
тюленей утешны игры;
В утолении грубых гармоник
кисельные берега;
Вытиснение бедр бедрами
из окружности рук.

Такого, или примерно такого типа стихи принадлежат перу Н.Котлева, С.Чудакова, Г.Сабгира, Д.Дробышева и некоторых других.

Можно было не обращать внимания на подобные экспериментаторские перлы, — чем бы дитя не тешилось! — если бы вся эта белиберда не находила своих истолкователей, истово отстаивающих право на заумь, на стихотворное трюкачество, выдаваемое за новое слово в поэзии.

Но, как говорится, беда не ходит одна. Упражняясь наперегонки в создании подобных «шедевров», иные авторы идут дальше. Москвич И.Холин, например, обнаруживает вполне определенный вкус к описанию всяческой дряни и мерзости. Где-то муж побил жену, кто-то напился и подрался с собутыльником, нерадивый хозяин расплодил клопов в квартире — ничто не проходит мимо внимания И.Холина. Он скрупулезно фиксирует все эти детали в своем очередном опусе.

Нам довелось беседовать с этим человеком. Он ничего не делает, живет случайным заработком. Ему, по его словам, не везет: ни с кем не может сработаться. «Все плохие».

Быть может, И.Холин протестует, обличает пороки? Нет, он их коллекционирует. И в этом солидарен с небезызвестным Н.Глазковым, который по простоте душевной признался: «Я на мир взираю из-под столика».

Такова, с позволения сказать, «позиция» и Холина. Он глядит на окружающую действительность с высоты помойки, из глубины туалетной комнаты. Сознательно лишив себя того, что делает человека человеком, — труда, он слоняется возле жизни, брюзжит, изливая желчь в своих плохо срифмованных упражнениях.

Да, именно безделье, тунеядство, привычка жить за счет других приводят к этой «позиции».

Вот, например, весьма краткие, но достаточно убедительные характеристики ленинградской троицы — Л.Виноградова, М.Еремина, В.Уфлянда.

Первый из них окончил Ленинградский университет, от распределения уклонился, нигде не работает, бессовестно живет за счет жены и ее матери.

М.Еремин дважды отчислялся из университета, учиться не хотел. Не работает. Проедает пенсию матери. И ведь не становится у человека кусок поперек горла! Уклоняясь от призыва в армию, бегал по всей стране, добрался чуть ли не до Кушки.

В.Уфлянд тоже был отчислен из университета. И тоже нигде не работает.

Чем же заполнена жизнь этой троицы? Чем заняты эти парни, которым по 23-24 года?

Вечерние сборища, пронизанные духом дешевого нигилизма, позерство, самодовольная болтовня о своей исключительности, подогретая водкой, картежная игра и... спиритические сеансы. Таков круг интересов этих людей. Если добавить несколько принудительных визитов в отделение милиции за нарушение норм человеческого общежития, их портреты станут еще более точными.

Вот на такие художества они мастаки. Но когда нужно создать что-то действительно полезное, тут уж на бахвальстве не выедешь. Сейчас эта троица, получив от добрых дядей — ох, уж эти всеядные добряки! — аванс, пишет пьесу. Несколько предыдущих попыток в этом жанре кончились крахом. Апломб и демагогия не заменили таланта.

Художественное творчество — это труд, каждодневный труд. Это горение души, это напряжение мысли. Здесь не возьмешь наскоком, не обойдешься хлесткой фразой, она сгодится лишь на очередной вечеринке таких же пустозвонов.

И вот творческое бессилие рядится в плащ непонятого гения, бесплодность прикрывается нигилизмом. Все это уже бывало. И не раз.

Впрочем, нет-нет, да кто-нибудь и проговорится. В.Бурич пишет: «Ты в этом мире ничего не выстроил». И Эльмира Котляр откровенничает: «И в голове ни словечка, ни мысли...» Чистосердечные признания! Под этими словами следовало бы подписаться большинству авторов «Синтаксиса» и его «издателю» и распространителю — Александру Гинзбургу.

Встречаются в этом журнальчике и стихи поэтов-профессионалов И.Харабарова, М.Павловой, Ю.Панкратова, Б.Ахмадулиной. Правда, говорят, попали они сюда через третьи руки. Так или иначе, но это не те стихи, за которыми спешили послать курьеров редакторы толстых журналов. Они туманны, двусмысленны, а то и просто написаны с чужого голоса. И весьма примечательно, что именно такие стихи заинтересовали «издателя» журнала. Их авторам следует поразмыслить над своей ролью поэта, над своими сомнительными упражнениями, которые становятся — по чужой или по их воле — достоянием общественности.

Впрочем, вернемся к «издателю».

Александра, или как его зовут приятели, — Алика Гинзбурга некоторые из вас, читатели, наверное, не раз видали. Это он на различных художественных выставках или литературных дискуссиях с пеной у рта доказывал необычайное «новаторство» абстракционистов, «смелость и безукоризненность художественных их средств раскрытия современного мира». Да, это наверняка был он. По крайней мере, его декларации вроде «Скальпеля», его суждения об абстрактном искусстве дают все основания предполагать, что примелькавшийся нам тип именно он, Алик Гинзбург. Чего, например, стоит его высказывание об одном своем друге:

— Яковлев? Замечательно талантливый человек. У него на 90 процентов потеряно зрение, он психически ненормален. Великолепное сочетание для художника!

И это всерьез, с полной убежденностью.

Когда спрашиваешь А.Гинзбурга, нравятся ли ему стихи, напечатанные в «Синтаксисе», он уклончиво отвечает, что не все. Но это, мол, не имеет значения. И тут, как бы подводя «теоретическую» базу, он говорит, что люди должны знать любые стихи, даже если это заведомая галиматья. А он, Гинзбург, видите ли, заботится обо всех людях, о народе, который многое потеряет в своем художественном развитии, не познакомившись с бредовыми виршами. О народе печется «издатель» Гинзбург, и об этом же народе он публикует стихи некоего Ю.Галанскова:

Стыдно смотреть: отслужив, отработав,
Скучные лица вдоль улиц наляпав,
Ходит спокойно толпа идиотов
В черных и сереньких шляпах.

Приведем еще стишки И.Иословича.

Господь нас встретит у ворот
И скажет: Ай-люли!
И до чего паскудный сброд
Прижился на земли.

Как видите, звучит вполне автобиографично. Но сочинитель имел в виду не себя и не своих приятелей по кружку никчемных. Он писал это о тех, кто их кормит, одевает, кто старался дать им образование, словом, сделать из них людей. Ничего, кроме омерзения, не вызывают подобные откровения.

Так выглядит на деле «забота» Гинзбурга о развитии художественного вкуса народа. Кощунственна его демагогия. Она — родная сестра самонадеянности, безапелляционности, нескромности. Именно она, нескромность, привела его к отрицанию и охаиванию всего и вся.

Впрочем, он этим и похваляется. Ведь скромность, по словам Гинзбурга, ширма для бездарностей. А он — человек избранный. Ему все можно.

Можно жить на иждивении матери, которой пора бы на пенсию. Можно месяцами бездельничать. Можно охаять всех советских писателей и художников. Можно иронизировать над покорителями космоса. Словом, можно смеяться и издеваться над всем, что дорого и свято советским людям. Можно, наконец, подделать документ, прикрыв этот уже уголовно наказуемый поступок красивой фразой о дружбе и товариществе.

Все это разрешает себе А.Гинзбург. Мало того, его замах шире. Свои слова и поступки он хочет утвердить как норму поведения для других.

И тут-то надо сказать «человеку избранному» и его приспешникам: не тем занимаетесь, идите поработайте. Труд — он и из обезьяны человека сделал, так что и у вас не все еще потеряно.

Ю.Иващенко

«Известия», 2 сент 1960. (Фамилии Бобышева и Котрелева искажены; Сабгир — тогда писалось так.)

Гуманитарный фонд, № 1 (34) Апрель 1990.

Стрелец, № 1 (81), 1998, с.289-293.

Лианозовская группа: Истоки и судьбы. — М., 1998. С.95-97.


© Тексты — Авторы.
© Составление — Г.В. Сапгир, 1997; И. Ахметьев, 1999—2016.
© Комментарии — И. Ахметьев, 1999—2024.
© Электронная публикация — РВБ, 1999–2024. Версия 3.0 от 21 августа 2019 г.

Содержание Комментарии
Алфавитный указатель авторов Хронологический указатель авторов