ЛЕОНИД ЧЕРТКОВ

ОГНЕПАРК

Кёльн 1987

Не принято писать предисловия к своим стихам. Однако, имея горький опыт, хочется предостеречь иных читателей от соблазна излишне актуализировать отдельные строки, помня, что они отмечены своим временем и той атмосферой. Не надо забывать и того, что лирическое «я» не обязано всегда отражать личность автора.

ИЕРИХОН

СОЛЬ ЗЕМЛИ

I.

Нас всегда узнают за версту. Провожаемые молчанием,
Мы проходим по улицам, чётко печатая шаг, —
Нас всегда высылают по свежим следам за восстанием,
Мятежом, дезертирством — с короткой командой в ушах.

Есть приказ. Мы спокойно винтовки наводим,
На стволах погасает последний коричневый блик, —
Командиры приходят и командиры уходят,
Но конвой остаётся, — чтобы расстреливать их.

Ставят к стенке. Спокойно работают нервы,
Проверяем затворы и медленно взводим курки.
(В коллективной стрельбе не бывает последних и первых).
...Нам опять начисляют повышенные пайки.

Скверно. Солнце попрежнему ходит на небо с востока
И с уверенной ленью сползает по насыпи вниз, —
Третий месяц бессмысленно паримся в грязных окопах,
Иногда разряжая обоймы в жиреющих крыс.

Но... если будет приказ, — повинуясь извечной сноровке,
Не меняясь ничуть ко всему привыкавшим лицом,
С равнодушною злостью мы снова поднимем винтовки,
Чтоб кому-то чужому глотку прошить свинцом.

II.

Нас дороги манили дарами войны,
Нам противник запутывал след,
На который зрачок недомерка-луны
Проливал чахоточный свет.

Каждый только и ждал, кого бы убить
И добыче каждый был рад,
И соседу очень хотелось всадить
В партизана первый заряд.

Ведь совсем нетрудно было гвоздить
Сапогом черепа детей
Или старому негру клюкву пустить
На потеху наших людей.

Мы, врываясь в деревни, стреляли кур,
И не жравшие много дней,
Свежевали в жару под колёсами фур
Еще полуживых свиней.

А потом нас мучил кровавый понос
И кровавые блохи в глазах,
И на часы застревал обоз
В тропических лопухах.

Ну а кто ещё оставался жив,
Те — в леса, бросая нам жён,
А мы, керосином солому облив,
Жгли поля с четырех сторон.

Все равно их некому было жать,
А огонь жарил птиц налету,
И нам было радостно сознавать
Нашу неправоту.

Но и знали зато, что за каждым кустом
Стерегут нас стрела и капкан, —
Всё же весело было ружейным стволом
Раздвигать гирлянды лиан.

Ну и что же? Ведь мы не смущались ничем,
Когда пили в Европе за старт,
Когда брали винтовку и пробковый шлем
И колоду засаленных карт.

И теперь нам одно — что пепел стряхнуть,
Что вдогонку пулю послать,
Мы не верим в то, что когда-нибудь
Нам придётся за всё отвечать.

Да и много ли стоила жизнь мелюзги,
Что каждый без промаха бил, —
Устав, фильтровавший наши мозги,
Об этом не говорил.

За собой оставя горы дерьма,
Мы возьмём город лозунгом: грабь!
А потом подпалим посуше дома
Или станем насиловать баб.

А тогда уж никто никого не жалей,
И к мольбам их каждый будь глух,
Когда над весёлою цвелью полей
Захохочет алый петух.

III.

По утрам коридором идут сторожа,
Дребезжа перебором ключей, —
Мы сидим по углам, от озноба дрожа.
И считаем шаги палачей.

Нам хотелось разлиться заразой
По широкой и тусклой стране, —
Неожиданно всех взяли сразу,
Безоружных, в мальчишеском сне.

А потом нам набили колодки
У холодных вечерних костров.
И ушли мы нестройной походкой
Под бесплатный тюремный кров.

Но мы знаем, что ночью осенней
Мы выйдем из этих дверей
И служить нам прекрасной мишенью
Будет зелень солдатских ливрей.

Ибо мы не очень-то тупы
И не станем для этой страны
Оставлять молчаливые трупы
На больших полигонах войны.

Мы не знали вони казармы
И не вымеряны врачом,
Мы — простые жестокие парни
С карабинами за плечом.

Виртуозы смолёной верёвки,
Ювелиры смертельных проб,
Мы ещё почистим винтовки
Под дождя тоскливый синкоп!

Вот мы снова спокойны и строги,
Ни к чему у нас жалости нет, —
Завтра снова большие дороги
Перед нами откроет рассвет.

1953

* * *

Среди ночи выползу за овин
И солому стряхну с бороды, —
И тупо осклабится лунный блин
С небесной сковороды.

Под ногами, привыкшими к жесткости нар,
Шар земной повернется вспять, —
Мне небес не откроет лунный швейцар
И пиджак не поможет снять.

По дорогам уснувшей смешной страны,
Где собор как ночной колпак,
Я уйду поискать иной тишины,
И с горы просвистит мне рак.

Маяки метеоров на черном стекле
И полночное уханье сов
Проведут меня темным путем по земле
И откроют лазейки миров.

Там не будет ни стен, ни дверей, ни окон,
А поля, канавы, кусты, —
И меня никогда не отыщет закон
За пределами мирной черты.

1953

ИТОГИ

Нас всегда нехватает на эпилоги...
В самой сонной точке земного шара
Уж который год мы подводим итоги
За бетонною стойкой последнего бара.

Время кончено утреннего карантина —
Это час перемены заученных действ:
Отупевших от джаза бессонных кретинов
Заменяют почтенные люди семейств.

Здесь часы протекают в замедленном темпе —
Одичавший Запад и дикий Восток —
Сюда город сбрасывает, как демпинг,
То, чего переварить он не смог.

Утверждаешься в справедливости Беркли,
Наблюдая в соломинку льдистый бокал,
И опять в одном помутневшем зеркале
Отражается ряд помутневших зеркал.

Среди тостов, пари и бессмысленных реплик
Сигареты залитой прорежется треск, —
Через час на чешуйках в размазанном пепле
Выпадает искрами звёздчатый блеск.

От коктейлей, проглоченных натощак,
Еле двигаясь, как неживой,
Говорить с чужим о ненужных вещах,
Рискуя своей головой.

  «Старых ценностей нет-де, иные не созданы,
  Над землёй призрак некой свободы возник, —
  Может в эту минуту в Москве или в Лондоне
  Навсегда умирает последний Старик».

Пусть он чист и невинен, как горный источник,
Ты источнику горному всё же не верь, —
Ты не знаешь, какого сорта молочник
Постучится наутро в примёрзшую дверь.

  «В ту же сторону будет вращаться Земля
  И по радио будут всё те же мотивы,
  А до них дойдут лишь раскрошенный камень Кремля
  Да окаменевшие презервативы».

Не успел ещё выйти — навстречу тебе —
Полупьяной рукой прикрывая погоны,
В дверь вломился со шлюхой майор МГБ —
Пропивать магаданские миллионы.

Будь спокоен — теперь не поможет зарядка, —
Этот час всегда напомнит о том,
Как за шторой бессонного Дома Порядка
Прочернел силуэт, пригрозивший перстом.

Резким газом асфальт обдавая,
В подворотню откатится ЗИС,
По неровным ступенькам ступая,
Ты привычно спускаешься вниз.

Дробно бьют о простывшие кафли
Струйки терпкой и дымной мочи,
И плафоны, что хлором пропахли,
В сумрак скупо цедят лучи.

«А когда в родниках станет красной вода,
И не будет нигде неразрушенных зданий,
Мы возможно припомним, что эти года
Дали нам драгоценную злость ожиданий».

Когда в небе зашарит прожектор,
Под неверной трезвея луной, —
Хорошо по морозным проспектам
Одному возвращаться домой.

А луна обнаглевшим швейцаром
Тебе в душу пытается влезть, —
Он открыл тебе двери даром,
Но теперь приготовил месть.

Он, подобно шпиону и вору
Подползёт к окну твоему,
И придётся задёрнуть штору,
Чтоб закрыть дорогу ему.

Переходы луны через улицы жёстки,
Нет машин и немного не по себе,
Одноцветные кошки на всех перекрёстках
Пересекают дорогу тебе.

И не в силах подняться с умственной мели,
Но держась за уже ушедшим другим,
Ты уходишь один в середине апреля
По кривому асфальту, считая шаги.

Ты сумел бы. В тебе бы достало сноровки,
Повернувшись, уйти через поле и в лес,
Ты сумел бы ножом перерезать верёвки
И сумел бы патроны проверить на вес.

Но ты сам виноват и не следует злиться.
(Пусть просохнет от липкой настойки нутро),
Ты шагаешь пустыми ногами убийцы
В полутёмные арки пустого метро.

Но уже извивается поезд хвостатый
И лампы сбегаются вниз по стержню,
А ты мчишь, обгоняя пустой эскалатор.
И некому крикнуть — гражданка, лыжню!

К сожаленью, обратно придётся вернуться, —
Под часами зевает милиционер, —
С пневматическим визгом ворота замкнутся,
Полусонный, ты снова выходишь наверх.

Ну, как будто всё кончилось благополучно, —
Озверевший кондуктор мелькнёт у окон,
Захватив ускользающие поручни,
Ты вползёшь на коленях в последний вагон.

Но ещё не успеешь осилить порога,
А рванёшься к асфальту под режущий шарк —
Непонятно, зачем в половине второго
Отправлять трамваи в бессмысленный парк?

Но пытаясь с панелью найти параллельность,
Через души дождя равномерно даёт
Огни Эльма трясущийся жёлтый троллейбус,
Тот, который случайно тебя довезёт.

Затекли по стеклу дождевые морщины,
По сравненью с трамваем здесь просто жара,
Ты отвалишься в угол безлюдной машины, —
И кондуктор к тому же, как пробка, стара.

Но так как бус забирает направо,
Соскакиваю на предыдущем углу,
И собою едва не измерив канавы,
Сажусь на панели, как на полу.

Но отряхнув кое-как свои брюки,
Я быстро поднялся и вновь зашагал,
Пока не дало на нетрезвые руки
Окно вытрезвителя жёлтый сигнал.

Здесь, когда выгружают любителей вин,
То воздух захлёбывается в икоте
И долго буксуют колеса машин
На обледеневшей блевоте.

И чтобы тебя не заметил охранник.
Ты к стенке прижавшись, крадёшься, как вор,
И переметнувшись задворками бани,
В три ночи ты ввалишься в собственный двор.

И к свету руку ближе подняв,
Ты в скважине шарил ключом,
А захлопнув дверь за собой в сенях,
Ты её проверял плечом.

Ждёшь в тот час, когда храп и соития в мире,
И не слушают пальцы и спит один глаз,
Как подаст в опустевшем под утро эфире
Позывные синкопы неведомый джаз.

И своею слюной захлебнёшься опять,
И из глотки сорвутся слова —
«Я может быть тоже хочу искать
Блаженные Острова!»

У других были те же заботы, —
Им не лучше пришлось твоего, —
Все умели свести свои счёты,
Но с тобой будет проще всего.

Будет просто, как всё на свете,
Будет жаркий и нудный бой, —
На таком же, как этот, рассвете,
Ты сожжёшь мосты за собой.

Поверх формы напялив спецовку,
После боя, в глухой тишине,
Зарядив напоследок винтовку,
Ты исчезнешь на той стороне.

И сосед о тебе забудет,
Дома ты не оставишь жены...
Ну а если её не будет
Твоей желанной войны?

...После нескольких стычек на перекрёстках
Зимним солнечным утром солдаты придут,
И оставя следы потолочной извёстки,
По расстроенной лестнице вниз поведут. —

По воронкам в асфальте разбитых кварталов,
Мимо вышитых пулями окон и рам
Опустевших домов и убитых вокзалов,
И по задним заснеженным мартом дворам,

По тропинке, мочою простроченной рыжей,
Проведут и поставят к холодной стене.
... Хорошо бы в такую погоду на лыжах
В вихрях солнца растаять в лесной белизне.

...Так же будет пестреть барбизонское небо
И влюблённых ворон разбередит весной,
Не имея в карманах ни денег, ни хлеба,
Я вернусь неизвестно откуда домой.

Тяжело отсчитаю глухие ступени,
Утром мне очень трудно будет уснуть,
Я прижму к холодной стенке колени
И умершую кошку возьму на грудь.

Ветер будет свистеть в изрешеченной крыше
И засасывать в щели хромых пауков,
Только мне это радостно будет слышать —
Я в родной невесёлой Стране Дураков.

Стуча о железо новым железом
В хрусте и треске жилистых свай
Пролязгал по мокрым утренним рельсам
Первый полупустой трамвай.

Вот часы и отпели мой день рождения, —
Значит мне девятнадцать, а двадцать исполнится, —
Я узнаю новое наслаждение —
Тискать в подъезде тело любовницы.

И время пройдёт вереницею лет,
И я стану довольным собою и гордым
И никогда я больше не встречу рассвет
В незнакомой мне части знакомого города.

...По дорожкам от зноя усталым,
Где трава желта, как табак,
В тихий час, когда по бульварам
Педерасты проводят собак.

Под конец мрачноватого душного лета
Я вернусь издалёка и сброшу рюкзак
И с друзьями пропьянствую до рассвета,
А наутро возможно будет и так, —

Возьму и вылью на дрожащую бумагу
Невнятных образов перебродивший сок,
Собрав себя к решающему шагу —
Провесть черту и подвести итог. —

То, что было — забыто, а есть настоящее
И загадывать в будущее нельзя, —
Что мне думать о потустороннем ящике —
Лучше жизни хоть раз посмотреть в глаза.

Если мне не придётся по фене ботать,
Я уйду из мира коктейлей и книг, —
Да и чорта ли мне?! — Придётся работать
Безразлично для этих или других.

1953—54

* * *

Солнце — как сохнет калинный цвет,
Да лебеда дорога, —
А пойду, пойду по молочной росе
По кисельныя ровныя берега.

За морями же земли великие есть,
А путь туда — по версте до версты,
Через поле вдоль, а там и не сесть, —
Наждаком по душе заскребут кусты.

И солдаткой рябина прядает пыль,
Тараканы спят и плетни молчат,
И не пискнет дверь, не дохнёт пустырь —
Ты сюда забрел в не свой листопад.

Там не за горою страна Свят-свят,
Там раздолье — грех, и тишь по утрам,
И куда ни плюнь — все ведет назад,
И малинник туго кивнет полям.

Пусть пропашет стон полосу беды,
Ночь — она уйдет, и луна соврет, —
Поперек тебе — струна борозды,
Лучше бы тебе не заходить вперед.

Лучше по утрам не раздернуть штор,
А заснуть еще да и встать иным,
Лучше — синева в облаков раствор,
И над крышей снега — розовый дым.

1954

О ДРОВАХ

Когда утро колотится в дряблые окна
И бумагой залечены вывихи рам, —
Неужели я буду в бездействии сохнуть
Или буду опять досаждать докторам.

Ведь сегодня — предельное время суток —
День, когда к топору примерзает язык, —
Я по звонкой земле проложил первопуток,
Налегке, оттого, что к погоде привык.

Я прошел через сени, прошитые стужей,
Взял фонарь и заправил обломком свечи,
И к сараю пришел по заклеенным лужам,
И дышал на ладонь, выбирая ключи.

От мороза топор показался мне жестким,
А ключи на руке — как снежинки легки,
И я взял к потолку прислоненные доски
И из клети холодные взял чурбаки.

Я работу начал до петушьей побудки,
А опомнился разве часу во втором,
Когда желтые брусья, тугие, как губки,
Я рубил и гвоздил, и щипал топором.

Голове было тесно под мякотью кепки,
Но зато я работал, как в кузнице мех,
И душистая заваль дымящейся щепки
Освещала затаявший жеваный снег.

Узкий двор был дровами забит и очищен,
Лишь звенела щепа на бетонном полу,
А когда я об угол разнес топорище,
Я достал из-за бревен косую пилу.

А когда я устал от разбоя лесного,
Когда был перекошен поленьев косяк, —
Брося слипшийся след на приступке тесовой,
Я с дровами по лесенке лез на чердак.

Я бревенчатым поясом выстроил кладку,
Черной капелью снега обвисла сосна, —
И ушел, чтобы боль выводить без остатка
Лошадиными дозами крепкого сна.

1955

* * *

В конце зимы здесь был задуман нами дом,
Где водоносом град с рассветом постучится
И солнце к полднику оранжевым пятном
Стечет с угла двери к ногам, на половицу.

Ты вынесла в тазу на улицу закат,
И подчинясь судьбы испытанному зову,
С дороги вечером в село пришел солдат —
Взять у хозяев в долг до сумерек подкову.

Вонзен закатом в пень сияющий распор,
И пятый океан отпрянул в наши сети,
И на прощание случайный спутник с гор
Отер шершавою рукою с уха ветер.

Нам — водоросли в дождь в солнцевороте моря,
Нам — видеть сквозь туман очнувшийся маяк,
Горнистов под горой, разучивавших зорю,
Нам флюгер бил крылом, как будто веял мак.

А козы в пропасти спускались по отрогам
За редкостной травой, которой ныне нет,
Которую свели столбами и дорогой —
С годами навсегда утраченный секрет.

1955

КРУГОВАЯ ПОРУКА

Река вела тропу по кочкам и камням, —
Сквозь пораженный лес, воронки огибая,
Мы шли к востоку, путь условно полагая
По гари на коре и вывернутым пням.
Мы думали, что разыскать не трудно
Останки поселений в здешних пущах,
Их нанести на карту и попутно
Собрать гербарий трав дикорастущих...
Новехонький забор делил поляну,
У проходной, пристроенной снаружи,
Ночной туман на глаз рассеял лужи, —
К нам выступил хозяин из тумана.
Он был непрочь отвлечься на досуге, —
Всего три дня, как выслали соседа, —
И выбивая трубку для беседы,
Он излагал историю округи.
«За месяц устарели ваши карты, —
Дол перекрыт правительственной трассой,
Проектировщики невиданного класса
По всей стране планируют стандарты».
И нас напутствовал на лучшую погоду, —
А мы уже брели по даровому следу, —
И сделав крюк в четыре мили ходу,
Мы подошли к имению соседа.
Тот говорил, окидывая весь,
Слова, как колышки палатки, размещая:
«Последние лет тридцать семь мы здесь
И дети наши никуда не выезжают,
Мы с Божьей помощью живем».
Старик, он был приветливее всех,
И обернувшись, он указал туда, где жил его сосед, —
За элеватором и спущенным ручьем.
Нас вывел через двор и здесь заметил:
«А что нашли — то отдали мальчишке».
И за стеной ему петух ответил.
Мы знали всё — из популярной книжки.
...Ну и сосед! Я потянул звонок,
И нам в ответ уже хрипела свора,
Мы видели его за кольями забора, —
Он покривил приветливо лицо
И выстрелил. И тем зарядом соли
Прикончил молодое деревцо.
...Что ж, мы уносим образцы сухих растений,
Материалы для занятий по ночам...
Им для чего истлевшие останки
Татарами поставленных строений, —
Их скорчевали с пнями и малиной и выжгли по печам.
Дрезина шла. Из леса доносилось
Дыханье коллективной лесопилки,
И топоры свербили на юру,
Целебную кору слагали на носилки.
Кто говорит, что мы пришли неподобру?
А бот уже стучал у волнолома,
И дед, запутав палец в бороде,
Сказал: «Напрасно не попробовал залома,
Здесь солят как нигде».

1956

* * *

У меня нет ни песен своих, ни легенд, —
Я бы многое дал за случайную ласку, —
Необут и оборван, как вечный студент,
Ветер шепчет деревьям любовную сказку.

А меня не дождутся сегодня домой
Ни ледышка в тарелке, ни птаха в постели, —
По безлюдной дороге пустой Костромой
Я в тот дом забреду, где мы жить захотели.

Вспрыгнет старым приятелем кошка на плечи,
Я увижу сквозь стекла, что ветер утих, —
Анекдот через стенку в безвыходный вечер, —
У камина хватило б золы на двоих.

Обмороченный сад. На скамейке пустой
Никого дожидается девушка в белом.
Словно в парке бранят шоферов за простой —
Наш неначатый спор — не в деталях, но в целом.

1956

РЮХИ

1. ШЕМЯКИН СУД

Рассвет был невелик и к дню не причитался,
Округа спать легла до поздних петухов;
Арзубьев тоже спал, когда к нему стучался
Застенчивый злодей — иуда Пастухов.

А судьи были кто? — сутяга Малафей
(В еловой голове его расселась клёпка),
Любитель сдобных баб — запечный Котофей,
Обжора из обжор, да потрошитель Стёпка.

Когда столпился сей синклит бесчеловечный
Над бедным мудрецом с звучащей головой —
Россия вымерла, лишь простофиля Вечный
Рыдал как истукан над царскою Москвой.

2. КОМПОЗИЦИЯ

В свороченных мозгах творилась кулебяка, —
Сгребая кровь корцом с политых лаком губ,
Ругнулся санитар, и прыгнула собака,
Прищучена углом, на студенистый труп.

Дыша сырой щекой, всем огуречным телом,
Лил дробь скрозь решето дремучий хулиган,
Шести аршин амбал, кого казалось делал
Тупым своим концом затюканный цыган.

А третий говорил, согнув большое тело
И судорожно сжав ладони на мотне:
«Ребята, началось трагическое дало —
Мине короткий хуй свернули в толкотне».

3. ПУТЧИ

На вешалке швейцар попрячется в плащи,
Когда в фойе бузит кокуровец и сварщик, —
У служащих кафе защиты не ищи, —
Заведомо солжёт приятель — писсуарщик.

Тебе — слететь с крыльца, сигая по пороше,
Под смех гиревиков и выходки блядей, —
Тебе пуская вслед пунцовые галоши,
Шеф-повар льёт с окна разболтанный кандей.

Полпьяный гражданин с рублём наперевес,
Охотно задержи и сдай властям бусыгу —
Зерцало прощалыг тебя — в обход чудес —
Ославит и включит в Коричневую книгу.

4. ДАР

Я выняньчил в печи личинку пирога, —
Кому, как не тебе, отведать оторочку,
Напрячь коровяки по клину сапога
И насосать назьмом зияющую бочку.

Румяное казло печатал дырокол,
Сложив сухой дындып, я сделал ноги блямбой,
Задрав до головы горошковый подол,
Она в густых кустах тебе дала за дамбой.

А чокнутый Чипай, треща как медный гвоздь,
Готовил сикуна в своей ужасной спальне,
И лапидарная слеза — горючий гость,
Как ссаки, натекла в отверстье готовальни.

5. СВАЙКА

Толпились дергачи на выжженом лугу,
Слепились вшестером и обложили хату, —
Дять Толя-глистопёр поссал на берегу
И посадил в ноздрю фарфоровую вату.

А челобитчик — конский волос из ушей.
Ворочал рундуки, ширяя по каморке, —
Ты лучше фирибро в подушечку ушей
И в глянцевый чулан надвигай переборки.

Где клюкнув натощак, ты малость перехватишь,
И весело всплакнув в растворе тишины,
Ты выйдешь на балкон и радостно охватишь
Мужской крестец своей деньской жены.

6. СМРАК

А я уж ни хера не мекал понимать,
Плутая по рукам, как блюдо на обеде, —
Ещё держали тон. Моя родная мать
Шипела — Шестопёр, тебя щадят соседи.

Я встал тогда и вдарил Джека по балде,
Пупырчатую часть порвав соседу слева,
Параличным клещом повиснув на муде,
Меня молила сесть взъерошенная дева.

Я выдул изо рта большой пузырь сопли, —
По анфиладе вдоль сновали рукосуи, —
Прилипнув головой, я вызревал в пыли,
Но чувствовал себя душою сабантуя.

7. ГУГА

В углу поселился сосед-древоточец,
Настольную ель обряжали в лесу,
И прелые руки кургузых молочниц
Томили ребёнка козлами в носу.

В штанинах портьер подвизаются мыши,
Там, там, где во рвы опускался закат,
В садах поднебесных, на уровне крыши
Красавицы стригли дебёлый салат.

А Люка скорбела краплёные рати,
За гипсовой койкой говел Карапет,
Распялив лоханку, кудрявая Катя
Садилась в горячий от пара кювет.

8. АЗУ

Я в этот балаган явился по повестке,
Где мы щипали пах у прелых лошадей, —
— И я имел жену в секретной хлеборезке —
Шепнул мне старичок по прозвищу Кондей.

Я видел у него худые руки гризли,
Широкое лицо и круглые края, —
Он злился на меня — его худые мысли
Ходили по рукам, как морса сулея.

Мне этот эпизод напомнил о Батые —
Под бритвой старика свистела борода, —
Витиеватым днем сбредались понятые
В суконный коридор линейного суда.

9. ТРАГЕДИЙНОЕ

Что ты спишь, лататуй, — ить зима во дворе,
И мороз устеклил твои пятки водой,
Мне деревья махают седой бородой,
Мне рассвет предстоит, как петух в пустыре.

Где твоя голова, где твои сапоги,
Отчего не спешишь ты полоть огород? —
Собирай узелок и живее беги,
Где тебя у калитки заждался народ.

Я тебя исполю, я тебя источу,
Я тебя, недотыку, вгоню в парапет...
Облетела толпа. И затоптан в мочу
Головы маргариновый карапет.

1956—57

* * *

Мелодия била под пальцем, как лещ,
И падали капли по клавишам на пол, —
Гостиная видела странную вещь —
Чайковский сидел у рояля и плакал.

Той ночью лесничий его вдохновлял
(Мелодия лилась сильней, полнозвучней),
И пьяный мужик партитуру лобзал
И в жестах его была крошка умучена.

Кто ж, спугнут любовью, забыв про мораль
И еле пристрастье своё волоча,
Бежал от жены и покинул рояль —
Бессонные бредни Петра Ильича?

...Измученный жизненной маятой,
Чайковский, позор прикрывая вуалем,
Вернулся, рыдая, и в комнате той —
Раскрытая жопа стояла роялем.

1958

НЕРАСТАНКИНО

* * *

Я на вокзале был задержан за рукав,
И видимо тогда, — не глаз хороших ради, —
Маховики властей в движении узнав,
В локомобиле снов я сплыл по эстакаде.

И вот я чувствую себя на корабле,
Где в сферах — шумы птиц, — матросский холод платья,
И шествуют в стене глухонемые братья, —
Летит, летит в простор громада на руле
.

1957

* * *

Я знал падения, каких другой не знал, —
Неслышный в тишине, незримый в свете дня,
Мой бес из пустоты местами возникал
И вечно был со мной, как тень внутри меня.

Меня от слов его охватывала слабость, —
Нельзя было играть несвойственную роль, —
Он говорил: Мой друг, в обмен на вашу радость
Я отниму у вас сомнения и боль.

Мы расходились с ним и обретали встречи,
Где шли ко дну судьбы немые корабли,
И мы вкушали тленные плоды земли,
И годы, отойдя, ложились нам на плечи.

1958

НОЧНАЯ КРАСАВИЦА

Росинки в глазах, темнотой окаймленных.
Я вижу — из мрака она распускается —
Творенье мечты и сердец исцеленных —
Цветок новолунья — ночная красавица.

Над ней опрокинуты арки и статуи
В прудах Козерога, подернутых стужею,
Снопы фейерверка в сиянии матовом
Возносит окрест павильонное кружево, —

И колко мерцают шаги в удалениях,
Усыпанных звонкими звездами кленов,
И как светляки в травянистых сцеплениях —
Пятилепестковые души влюбленных.

1959

* * *

Коллодиум катка двоится в амальгаме,
Над ветровым стеклом — оцепенелый лист, —
Мир зрим во все концы, — где кружится, как в раме,
В остатках воздуха последний фигурист.

Он обретет себя в тоске неистребимой
В часы, когда гудит от ветра голова, —
И невозможно жить, — и для своей любимой
Искать ненаходимые слова.

1959

* * *

Неустранима смерть бойца-мотоциклиста,
Когда он сбит с пути, — и ветра коридор,
Наполненный его энергией лучистой, —
Зовет размыть себя о горизонта мол.

Он отдает себя в бездумном упоеньи, —
Через него течет, прозрачна и легка,
Сопутствуя в его безвыходном стремленьи,
Неотвратимых звезд гудящая река.

Он вылетит в нее, распластывая руки, —
Где поворот шоссе штормами оголен, —
И разрешив себя в неизгладимой муке,
Он закричит сквозь сон, — мечтой испепелен.

1960

* * *

Когда скуют поля безжизненные воды
На площадях лесов, на берегах морских, —
Последнее тепло исходит из природы, —
Мы ищем теплоту в дыханиях людских.

И принимая мир, и постигая Бога,
Соединяя бред с брожением крови
В пожизненный инстинкт, ведущий нас до гроба, —
Мы создаем себе мистерию любви.

1960

* * *

Когда нас в ночи настигало сомненье,
Что бренное время в набеге беспечном
Нам дарит лишь мужество и озаренья, —
Мы делались проще и человечней.

И кто понимал, что безвылазный плен
Поил нашу боль и стирал нашу гордость,
Что боги за наше страданье взамен
Отдали безумию вечную молодость?

Бездомные, дивные, юные годы,
Сияя в сердцах, составляли наш хлеб, —
Лишенные радости, сна и свободы,
Мы бились в железные клетки судеб.

Но глядя в себя, мы себя растеряли —
Незримые слезы, жестоко горча, —
Сжигали нам души, когда их глотали.
...И время несло нас с собой, хохоча.

1961

<* * *>

Как падший ангел, воплощенный
Звездою на исходе дней,
Так я ступаю, умерщвленный,
Навстречу вечности своей.

Неутолимая не скроет
Бездонной пасти бытия,
И жизнь моя того не стоит,
Что боль посмертная моя.

1961

ПОСЛАНИЕ

I.

Подобные пришельцам с гор
На беспримерность испытанья,
Низведенные на простор,
Как на последнее свиданье,

Отвергнутые в мире этом,
В пустыне родины, одни,
Наедине с нездешним светом,
Мы помнили часы и дни,

Когда сведённые судьбою,
Мы собирались у стола,
Мечтой пленённые одною,
И жизнь нам праздником была.

И погребённые во мраке,
В безмерной ночи наших глаз,
Мы шли тонуть в ночные страхи,
Где смерти свет сиял на нас.

Сил не имея ненавидеть
Минувшее в грядущих снах,
Какие сны о наших днях
Нам было суждено увидеть!

В воспоминаний решето
И в даль, куда нас годы звали.
Мы забирали только то,
Что с болью в сердце отрывали.

Что ж, — с глаз долой — из сердца вон, —
И дым, в пространствах холодея,
За панорамою окон
Нам вслед потянется, редея.

И обретая чувства мнимость,
С собою оставаясь вновь,
В твою не веря повторимость,
В свою не веруя любовь...

В свою не веря повторимость,
Не принимая укоризн,
Огромный мир теряет зримость,
Как человек теряет жизнь.

...Целуя улицы следы,
Моя любовь нема как камень —
Гасить неугасимый пламень
Нам нет забвения воды.

II.

Ах, без твоей улыбки нежной,
Я не мечтаю дня прожить,
Влекомый силой центробежной...
Увы! Мне некого любить!

Ни дорожа, ни ненавидя,
Не помня дружбы и вражды,
Ни в ком сочувствия не видя,
Ни в ком не чувствуя нужды,

Уже не делаясь моложе, —
Несбыточней день ото дня,
Вернувшееся для меня
Неузнаваемо похоже.

Подобьем верным пошехонца
Я был отписан в те места,
Где над оврагами без солнца
Зияет церковь без креста.

Остановиться на пороге,
Там, где с годами всё ясней
Воспоминание о ней,
Воспоминание о Боге.

И то, что некогда приснилось.
Что годы стёрли без следа...
Ради чего, спеша сюда,
Я так страдал — скажи на милость?

III.

Как в неземном высоком храме,
Поднявшемся в моей крови, —
Опять взметнувшемся над нами
Примерами моей любви.

Не принимая оправданья,
Не тяжелей, чем в сердце ком,
Стояла под моим окном
Немая боль напоминанья.

Как неземную красоту
Единственно благословляя,
К вратам потерянного рая
Влача бессонную мечту, —

В сознании едва маяча,
В порядке меры всех вещей,
На протяженьи многих дней
Меня преследует удача.

Где за слепым позывом страсти,
Всю жизнь путеводящим мной —
Непостижимый жребий мой, —
Непознаваемый, как счастье.

Когда любовь — телодвиженье,
Когда не в силах в тишине
На обращённое ко мне
Набросить тени утешенья, —

В центростремительном движеньи
Неумолимою молвой
Неуловимый облик твой
Запечатленный на мгновенье.

Обращена, как в полнолунье,
Своей бездвижной стороной,
Стоящая передо мной —
Опустошённым до безумья.

1961—62

* * *

Когда в полночном грозном браке
В потустороннем вещем сне, —
Мир ощущает в глубине
Приливы чувств моих во мраке, —

Судьбой я обречён какой
Под сенью сна — мечты о смерти —
В кошмарных превращеньях тверди
Искать свободу и покой?

1962

* * *

Но и тебя в бесследных снах девичьих
Я посещу, безмолвно говоря,
Когда роясь в бессонных криках птичьих
Встаёт в ночи незваная заря.

Волнуем в сердце прелестью нежданной,
Дыханьем звёзд и незабудок вновь, —
В красе своей немой и первозданной —
Земных небес непрочная любовь.

1963

ЭПИТАФИЯ

Рассказов обо мне нелепей не придумать,
Загадок житию труднее не задать, —
Полжизни отошло — на остальное плюнуть,
Мое уменье жить — уменье наплевать.

1963

* * *

А человек и сам не знает —
Зачем он в сущности живет.
Кому он сердце обещает,
Кому он руку подает.

Непредставимо то, что будет.
Невосполнимо — что прошло, —
И он, как родину, забудет
Все, в чем ему не повезло.

1964

* * *

В разверзнувшейся коловерти,
В отверзнувшейся пустоте,
На грани жизни, грани смерти,
В осуществившейся мечте, —
Преображенья на пороге,
В предощущенья волшебстве,
В непроторимой путь-дороге
В случайном мира веществе.

1964

КРИСТАЛЛЫ

* * *

Выматывая ком волокон
И выказать себя спеша,
Стремится сбросить жизни кокон
Освобождённая душа.

И отрешаяся от тверди,
Как бы во сне меняю я
На лёгкость инобытия
Пустое бремя жизни-смерти.

1970

* * *

Средь белой полночи я потерял себя
Над телом женщины, низринутой валетом,
На средостеньи между тьмой и светом,
Не зная сам, — любя иль не любя.

Безвыходней предутреннего сна,
Теснит любовь — дурная бесконечность, —
Чуть обоняемая вечность,
Неощутимая до дна.

И вот я снова нахожу себя
На узком дворике пред ступою дацана
Простёртым к небу на исходе дня,
Светоточащего, как рана.

1969

* * *

Не говори — Какого хуя!
Не имитируй волчий вой,
Пока не сгинут за тобой
Врата железного Кокуя.

Пока не брошен новый клич, —
Остановись мой день вчерашний —
Масоны, Феодор Кузьмич,
Граф Брюс на Сухаревой башне.

1974

* * *

Среди одичалого лета
К концу оголтелого дня
В кольцо проститутского гетто
Судьба загоняла меня.

И сердце щекочущей льдинкой
Душа изнывала смотреть,
Как стыла у стенки блондинка —
Моя белокрылая смерть.

1978

* * *

«Колонну вечного металла,
Что здесь стоит из году в год,
Пора низвесть со пьедестала», —
Опять жрецы мутят народ, —

«За нашим деревянным богом,
Который был нам всем отец!
Его мотало по порогам
И к нам прибило наконец».

1982

* * *

Страстей чехардой ошалелой
К душе подбирая ключи,
Любовь многогрудой Кибелы
Меня утишала в ночи.

Под титьками римской волчицы
В глухом европейском бору,
Где время трепещет и длится,
Как змей из газет на ветру.

1979/1984

* * *

Содержание Комментарии
Алфавитный указатель авторов Хронологический указатель авторов

© Тексты — Авторы.
© Составление — Г.В. Сапгир, 1997; И. Ахметьев, 1999—2016.
© Комментарии — И. Ахметьев, 1999—2024.
© Электронная публикация — РВБ, 1999–2024. Версия 3.0 от 21 августа 2019 г.