Владимир Уфлянд

Хотя в кино нередко плачут дети,
а остальные, видя, что темно,
друг к другу жмутся,
кашляют и метят
уснуть,
я всё ж люблю кино
(пускай сопят соседи, словно кролики,
или ворчат: «Кассирша удружила!»),
особенно те кадры кинохроники,
где снят товарищ Ворошилов.
Седой,
в дипломатическом костюме,
усы
(в больших и черных мало проку).
Я думаю —
пусть он на время умер —
в Союзе станет очень плохо.
Кто стал вручать бы ордена,
старушкам руки целовать при этом?
Насколько хорошо б свои дела
решал Президиум Верховного Совета?
Его большая нужность в этой роли
не сразу умещается в мозгу.

Мне, посмотрев такую кинохронику,
обычно хочется в Москву.

Набрав воды для умывания
в колодце, сгорбленном от ветхости,
рабочий обратил внимание
на странный цвет ее поверхности.
— Вот дьявол! Отработал смену,
устал,
мечтаешь: скоро отдых!
а здесь
луна,
свалившись с неба,
опять попала в нашу воду.
Теперь попробуй ею вымыться.
Чтоб растворился запах пота.
Чтоб стал с известной долей вымысла
тот факт, что смену отработал.

Свою жену он будит,
Марью,
хоть и ночное время суток.
Фильтрует воду через марлю,
но ведь луна — не слой мазута.
И от воды неотделима.
Рабочий воду выливает
в соседские кусты малины.
Кисет с махоркой вынимает.
И думает:
— Вот будет крику,
коль обнаружится внезапно,
что лунный у малины привкус,
что лунный у малины запах!

Дали свет синевато-зеленый.
Взрыв какой-то раздался.
И звон.
это значило:
иллюзионный
начинается
аттракцион.

Разбегались с арены клоуны.
Исчезали униформисты.
Бормоча:
— Надо быть безголовым,
чтоб дождаться иллюзиониста.
Этот парень в цилиндре блестящем,
окруженный всегда ассистентками,
непременно посадит в ящик,
в тесный ящик с фанерными стенками.
Чтобы втиснулся,
сложит втрое.
Потеряешь сознанье от ужаса.
Будь уверен:
ящик откроют,
но тебя в нем не обнаружится.
Или выйдешь
(лицо — землистое),
сверхъестественно жаждая пива.

Таковы иллюзионисты.
В том числе
знаменитый Кио.

Любимая скончалась незаметно.
Лежала горестная, тихая.
Болела.

Ах! лучше б умерла Елизавета —
бельгийская старушка-королева.

Бабуся мне не сделала худого,
но также и не сделала добра.
Мне с нею было б даже неудобно
под ручку выйти со двора.
Тем более на танцы, на каток.
Морщинистая, седенькая, хроменькая.
Ее бы сразу свел с ума поток
прохожих у кинотеатра «Хроника».
А в королевской форменной скуфейке,
в фамильных старомодных украшениях
от пирожка за сорок три копейки
старушка б отказалась с отвращением.

Возможно также, что она неграмотна.
И на ногах не туфельки, а пимы.

Ах! Всё-таки какая это драма:
нечаянная смерть любимой!

Я вылеплен не из такого теста,
чтоб понимать мелодию без текста.

Почем узнаю без канвы словесной я:
враждебная она
или советская?

А песню
я люблю:
текст и мелодию.
Она ведь элемент понятья «Родина».
Как дом, дорога, солнца жар.
И в музыке она главнейший жанр.

Знай я хотя бы две хороших песни,
певцом бы сделался уже сегодня я.
Но это неосуществимо,
если
стараются писать одни симфонии.

Просто стало теплее от тополя,
вспыхнувшего от спички.
Просто кто-то выпросил, чтобы стало теплее...
И тлело топливо.
А зачем растоптали тело
перед фиолетовым летом?
А зачем, оплывающей горечью,
вечер чахл и ветер горяч?
«Сыпьте деревья и спите».
И кончается ночь,
и кончается день,
и кончается жизнь по ночам.

Так легко им идти по улице —
пусть в лицо кинет капли весло.
Заколдованной песня попала в строку,
в вариант непридуманных слов.

Я скажу вам:
уют нависает углом
над дорогой, ломающей свод.
Я скажу вам, что кто-то опять споет
свою песню.
Из страсти прочитанной
пусть останется белая гавань.
И строка не умрет несосчитанными
и упавшими в ритме словами.

Может, вы и теперь не поверите.
Шире рты, попугаи и окуни!
Всё.
Я кончил. —
Ломайте двери!
Бейте пыльные стекла окон.