122. П. А. ВЯЗЕМСКОМУ
Надеюсь, что ты выздоровел — с нетерпением ожидаю о том официального известия. Брат перешлет тебе мои стихи, я переписываю для тебя «Онегина» — желаю, чтоб он помог тебе улыбнуться. В первый раз улыбка читателя me sourit4). (Извини эту плоскость: в крови!..) А между тем будь мне благодарен — отроду ни для кого ничего не переписывал, даже для Голицыной — из сего следует, что я в тебя влюблен, как кюхельбекерский Державин в Суворова.
Занимает ли еще тебя россейская литература? я было на Полевого очень ощетинился за «Невский альманах» и за пародию Жуковского. Но теперь с ним помирился.
4) мне улыбается (франц.).
Я даже такого мнения, что должно непременно поддержать его журнал. Хочешь? Я согласен.
Стихотворения мои отосланы в Петербург под Бирукова. Почти все известно уже. Но все нужно было соединить воедино. Изо всего, что должно было предать забвению, более всего жалею о своих эпиграммах — их всех около 50 и все оригинальные — но, по несчастию, я могу сказать, как Chamfort: «Tous ceux contre lesquels j’en ai fait sont encore en vie»1), а с живыми — полно, не хочу ссориться.
Из послания к Чаадаеву вымарал я стихи, которые тебе не понравились — единственно для тебя, из уважения к тебе, а не потому, что они другим не по нутру.
Кланяйся Давыдову, который забыл меня. Сестра Ольга в него влюблена, и поделом. Кстати или нет: он критиковал ей в «Бахчисарайском фонтане» Заремины очи. Я бы с ним согласился, если б дело шло не о востоке. Слог восточный был для меня образцом, сколько возможно нам, благоразумным, холодным европейцам. Кстати еще — знаешь, почему не люблю я Мура? — потому что он чересчур уже восточен. Он подражает ребячески и уродливо — ребячеству и уродливости Саади, Гафиза и Магомета. — Европеец, и в упоении восточной роскоши, должен сохранить вкус и взор европейца. Вот почему Байрон так и прелестен в «Гяуре», в «Абидосской невесте» и проч.
1) Шамфор: «Все те, на кого я их написал, еще живы» (франц.).