947. А. Н. ЭНГЕЛЬГАРДТУ
26 сентября 1883. Петербург
Многоуважаемый Александр Николаевич.
Я прочитал статью Вашего сына, и не только я один, но еще Михайловский и Кривенко. По моему мнению, статья указывает на способность к разработке вопросов, а это уже весьма существенно. Затем, главный недостаток ее заключается в том, что в ней слишком много общих мест, достаточно всем известных, и очень слаба фактическая сторона. Недостаток этот происходит отчасти и от того, что статья написана по поводу чересчур ничтожной статьи «Русского богатства». Вопрос о национальной самобытности имеет надлежащее убежище в «Руси» и отчасти в «Неделе». Вот где его надлежит проштудировать. Поэтому, если б М<ихаил> А<лександрович> достал «Русь» года за два и «Неделю» хоть за нынешний год, он открыл бы для себя гораздо более богатый источник положений, которые можно было бы проследить шаг за шагом. Таково мое мнение, с которым вполне согласились и названные мною лица. Вопрос этот хороший, жизненный и по поводу его можно бы написать хорошую полемическую статью 1.
Я запоздал с ответом, во-первых, потому, что сношения с Михайловским, по жительству его в Любани, довольно затруднительны, а во-вторых, и потому, что я лично как-то необыкновенно болен. Беспрестанно задыхаюсь, а может быть, и совсем задохнусь.
Вы спрашиваете, отчего я мало пишу? — но, по моему мнению, гораздо правильнее было бы поставить вопрос так: зачем я продолжаю писать? На это я могу отвечать: пишу потому, во-первых, чтобы не разучиться, а во-вторых, и потому, что иначе я не в состоянии был бы удовлетворять безграничным требованьям семьи. Вот они четыре месяца за границей пробыли (и я, грешный, 11/2 месяца), и это стоило мне с лишним 8 т. рублей, кроме петербургского расхода — надо же где-нибудь их взять. Вся моя беда в том, что у меня нет убежища, чтобы голову преклонить. Мне не следовало бы писать уже по тому одному, что я не могу писать как писал прежде, ибо мне без церемоний угрожают. Не следовало бы и журнал редактировать, но ведь если я брошу — сколько людей без хлеба останется?
Вот Вы так положительно дурно делаете, что не пишете, и я в глубокой на Вас претензии. Теперь вот и страда к концу приходит — неужели Вы так-таки и не приметесь за перо. Побойтесь бога.
Статью М<ихаила> А<лександровича> я сдам в контору. Я охотно передам ее Анне Николаевне 2, ежели Вы сообщите мне ее адрес, так как уже более года я ее совсем не вижу и не знаю, что с нею сталось и где она живет. У нас произошла одна из тех необыкновенных историй, которые нельзя постигнуть простым умом, а надо иметь ум боговдохновенный. Тут и 5-я гимназия фигурировала, и двести тысяч, и Миша. Я насилу ноги унес. Всю жизнь Анна Ник<олаевна> мне хвалы слагала, и вдруг тонким образом намекает, что я еще не бог знает какая птица и т. д. А я никогда и не думал, что я птица.
Ужасно эти сюрпризы неприятны, когда внезапно выворачиваются тайные душевные сокровища. Ей-богу, я всегда к ней дружелюбно относился.
Прощайте, больше нет мочи писать. Кашель, одышка — так мучительно, что и сказать нельзя.
Весь Ваш
М. Салтыков.
26 сентября.