967. Н. А. БЕЛОГОЛОВОМУ
18 декабря 1883. Петербург
18 декабря.
Многоуважаемый Николай Андреевич.
Благодарю Вас за письмо 1 и удивляюсь, что Вы о моей болезни узнали из писем Лихачева и Боткина. Я сам недели две тому назад Вам подробно об этом писал 2. И теперь повторяю: болезни идут своим чередом и все посторонние. В настоящую
минуту на левой ягодице садится нечто злокачественное, что мешает сидеть. Не пошлет ли всеблагое провидение карбункула? — со мною все может случиться. Да и весь дом у меня болеет. У Кости уши так болят, что вынуждены были обратиться к Пруссаку. Вот уж целую неделю мальчик терпит невыразимые мучения, похудел, побледнел, плачет, не спит по ночам. Лечение идет туго, да ведь с детьми и ладить нелегко. Ему говорят: не плачь, хуже будет, а он пуще заливается. Пруссак хороший человек, но тут ничего не поделаешь. Вероятно, эта штука еще с месяц продлится, и тогда надо будет отказаться от перехода в след<ующий> класс гимназии. Маленькая Лиза тоже не ходит в гимназию: кашляет, простудилась. Жена тоже кашляет во всю мочь и все меня пилит: вот если б мы в Ницце жили! Словом сказать, из всех я самый здоровый, а потому со мною обращаются самым изнурительным образом. А между тем я пишу это письмо к Вам в 7 часов утра. Встал с постели, потому что поднял меня сильнейший припадок кашля.
Дела журнальные идут плохо. Подписка слабее прошлогодней, а уже в прошлом году мы потеряли 1500 подписчиков. А господа сотрудники, между тем, стремятся всю подписную сумму заранее разобрать. И все эти дела и дрязги я должен решать единолично.
В общественном мире тоже просветов не предвидится. В самом обществе замечается наклонность уничтожить всякие порывы. Никто ничем не интересуется, никто ничего не читает. Одно стремление всюду: уставиться лбом в стену и в этом положении замереть. Просто страшно делается. Не за себя, — за мертвое тело и страшиться нечего, — а за детей. Ведь им жить придется, а ка́к? Одна надежда — на трусость, но какая надежда!
Вот и Вам приходится возиться с ментонскими докторами — тоже своего рода сюрприз. От души желаю Вам выйти победителем из этой передряги.
Вчера был у меня Островский, который с братцем посетил Кавказ. Ужасно хвалит Батум: вот, говорит, куда ступайте! Климат — чудесный; губернатор — добрейший, а вице-губернатор — еще добрее. Вот истинное определение русской жизни. Климат хорош; но все-таки только тогда вполне хорош, ежели и губернатор и вице-губернатор соответствуют. Я это чувство давно испытываю. Хочется мне оседлость какую-нибудь купить, да вдруг вспомнишь: а каков-то губернатор? каков исправник? становой? мировой судья? Затаскают, засудят; из убежища отдохновения устроят каторгу. Вообще, мне в этом отношении не везет. Не могу найти себе убежища, да и конец.
Пожалуй, и нынче придется за границей шататься. Жена уж поговаривает, но я лично — ни за что не поеду. Лучше в Петербурге все лето промаячусь.
Что всего замечательнее: очень часто я получаю изъявления сочувствия, но ни одна душа не окажет ни малейшего содействия в существенном для меня деле подыскания имения.
Впрочем, вероятно, все это скоро для меня кончится. Иногда мне даже сдается, что все мое семейство разом вымрет — такая везде хворь.
Погода у нас была анафемская и снегу совсем почти нет. Но, кажется, начинаются морозы и предсказывают даже жестокие. Ежели не прибавится снегу, то будет ужасно. Дифтерит свирепствует страшный. Совсем здоровые люди валятся в несколько дней. Отчего прежде этой болезни не было? Я прожил все детство в деревне и никогда ни о чем подобном не слыхивал, а теперь целые деревни — косит.
Прошу Вас передать от меня и от жены сердечный привет многоуважаемой Софье Петровне. И Вас и ее поздравляем с Новым годом (русским).
До свидания. Дружески жму Вашу руку.
М. Салтыков.