1121. А. Л. БОРОВИКОВСКОМУ
15 января 1885. Петербург
2 ч. ночи с 14 на 15 января
Многоуважаемый Александр Львович.
Пишу к Вам в ту самую минуту, как я в 59-ый раз рождаюсь, или, говоря языком менее литературным, сегодня, 15-го числа, мне исполнилось 59 лет. Вчера утром об этом уже послана была телеграмма кн. Бисмарку, который сказал (есть уже ответная телеграмма): однако велико должно быть долготерпение земли, которая носит на себе столь гнусное бремя! Вероятно, эта телеграмма завтра появится в «Моск<овских> ведомостях», и Вы ее прочитаете.
Вашу поздравительную телеграмму по случаю Нового года я получил 1, но не ответил на нее телеграммой по
след<ующим> причинам. Во-первых, поздравления с Новым годом (который только тем разве будет лучше предшествующего, что в нем одним днем меньше) считаю вообще праздным обычаем. Во-вторых, сношения по телеграфу между людьми более или менее дружественными нахожу признаком охлаждения. Сношения эти свидетельствуют об имении лишних двух рублей и о желании отделаться приличным образом. Может быть, и «не право о вещах те думают, Шувалов, которые стекло чтут ниже минералов» 2, но у меня и до сих пор сохранилась страсть к минералам, т. е. к подлинным письменам.
Время я провожу необыкновенно скучно, и как-то все больше и больше одиноко. Чувствуется, что и те сношения с внешним миром, какие еще существуют, держатся на волоске. Боюсь, что мое одиночество перейдет в удел и к детям моим, если бог продлит мне веку. Вот с этой точки зрения, устранение меня из жизни было бы, пожалуй, весьма полезною мерою со стороны небесной империи. Но кто же может предугадать небесные предначертания? — во всяком случае, не мы, временные странники в сей юдоли.
Из общих знакомых я только двоих продолжаю видеть: Унковского и Лихачева. Из них первый — веселится, второй — стремится. У второго сын, Александр, от земли не видать, а тоже уж стремится, состоит членом Кодификационной Комиссии, рассуждает столь здраво, что к праздникам 150 р. награды получил 3. Только за одно здравое рассуждение — такая куча денег! сколько же бы ему дали, если б он не вполне здраво рассуждал, а например хоть на манер Кахановской комиссии? 4
Но на Унковского даже смотреть приятно. Теперь я его редко вижу, но всякий раз, когда вижу, то думаю: стало быть, веселиться еще можно. Но он уже допустил в своих собеседованиях некоторые улучшения, и теперь даже при «дамах» употребляет вводные изречения, вроде «<— — —>!» «ах <— — —>!» Разумеется, «дамы» стараются не понимать, но как он ведет себя в высшем обществе и с министрами (представьте себе, является к ним по делам, просто возвещает об себе: Унковский — только и всего, и его не отсылают в участок), — не знаю. Во всяком случае, лестно думать, что у меня до сих пор сохранилось два знакомых, из которых одного все любят, а другого все считают человеком, без коего шагу ступить нельзя.
В литературном смысле — около меня пустыня, «Отеч<ественные> зап<иски>» разбежались; Стасюлевич от времени до времени наезжает, но для того, чтобы посмотреть, работаю ли я. В Москве, говорят, меня любят и ждут, не приеду
ли я. Но я уверен, что если б я переехал, то я там нашел бы такую же пустыню. Когда-то Вы в Петербург, хоть на время? До свидания; передайте от меня и от жены сердечный привет многоуважаемой Елизавете Юльевне и поцелуйте детей, начиная от младшего несмысле́ночка.
Весь Ваш
М. Салтыков.
Мог ли я когда-нибудь, даже во сне, видеть свое имя напечатанным в «Вестн<ике> Европы»?