26 марта 1887. Петербург
26 марта.
Многоуважаемый Николай Андреевич.
Я думаю, не поздоровилось Вам на этой неделе от петербургских новостей. Во-первых, Крамской умер 1, во-вторых, паспортные намерения Вышнеградского. С Крамским Вы, кажется, были близки, и его очень жаль, хотя лично я его почти не знал. Он двукратно снимал с меня портреты по заказам 2, но вообще даже во время моей болезни ни разу меня не посетил. Во всяком случае, это был человек с талантом, имел вкус и чувство меры, а этим обладают немногие из наших живописцев, вообще людей невежественных и страдающих самомнением. Умер он прекрасно, то есть внезапно, как умер другой талантливый человек, — Бородин 3. Я всякий раз завидую, но из меня, по-видимому, болезнь возьмет все, что может взять, и доконает только тогда, когда вконец измучит.
Что касается до паспортов, то когда я прочитал эту штуку в газетах, моя первая мысль была об Вас. Что Вы будете делать? не придется ли расстаться с детьми?
Вообще я нахожу, что наступило время, когда зло действует самочинно и беспредметно. Зло для зла. Сколько людей мечтали отдохнуть и успокоиться от трудовой или болезненной жизни, — и вдруг в один момент их опутывает со всех сторон какая-то нелепая напасть, которая вконец портит все существование, спутывает все расчеты, расстраивает привязанности и т. д. Какая горькая бессмыслица!
Поговаривают о многих других мероприятиях, столь же плодотворных и не менее ядовитых. В провинции, например, совсем жить будет нельзя. Как хотите, а все-таки хорошо старикам: конец ближе. А вот каково будет молодому поколению переживать эту сумятицу, которая каждогодно меняется и даже примениться к себе не дает времени.
О своем здоровьи я ничего Вам не пишу 4. Нового нет, да и надоело Вам слушать. Поздравляю Вас с наступающим праздником, и шлю сердечный привет многоуважаемой Софье Петровне.
Искренно Вам преданный
М. Салтыков.