ГАМЛЕТ ЩИГРОВСКОГО УЕЗДА
(с. 249)
Впервые опубликовано: Совр, 1849, № 2, отд. I, с. 275 — 292 (ценз. разр. 31 янв.), под № XV, вместе с рассказами «Чертопханов и Недопюскин»и «Лес и степь». Общая подпись: Ив. Тургенев.
Беловой автограф рассказа неизвестен. Черновой автограф хранится в ГПБ (ф. 795, ед. хр. 9).
В настоящем издании в текст ЗО 1880 внесены следующие исправления:
Стр. 250, строка 18. Вместо «вечноцехового» — «вечного цехового» (по черн. автогр., Совр и ценз. рукоп.).
Стр. 250, строка 18. Вместо «Фирса Клюхина» — «иностранца Фирса Клюхина» (по Совр).
Стр. 250, строка 25. Вместо «присоединился» — «присоседился» (по черн. автогр. и ценз. рукоп.).
Стр. 258, строка 16. Вместо «с вами, с вовсе» — «с вами, вовсе» (по Совр и ценз. рукоп.).
Стр. 259, строки 30 — 31. Вместо «На деле-то» — «А на деле-то» (по всем источникам до ЗО 1880).
Стр. 261, строка 42. Вместо «уже тогда» — «уже и тогда» (но ценз. рукоп. и всем изданиям до ЗО 1874).
Стр. 267, строка 23. Вместо «злая» — «скверная» (по черн. автогр., в котором слово «злая» зачеркнуто и сверху написано: «скверная»; этот эпитет не был, однако, пропущен в Совр цензурой).
Стр. 268, строка 25. Вместо «не можно» — «невозможно» (по черн. автогр., Совр, ценз. рукоп. и всем изданиям до ЗО 1869).
Стр. 271, строка 13. Вместо «Василий Васильевич» — «Василий Васильич» (по черн. автогр., Совр, ценз. рукоп. и всем изданиям до ЗО 1869).
Стр. 272, строка 3. Вместо «жизнь» — «жызнь» (по ценз. рукоп., где буква «ы» вписана вместо «и» и подчеркнута Тургеневым).
Стр. 272, строка 12. Вместо «из-за угла» — «из угла» (по черн. автогр. и Совр).
«Гамлет Щигровского уезда» создавался весной и летом 1848 г., после некоторого перерыва в работе над «Записками охотника» (последний предшествовавший ему рассказ «Смерть» написан в конце 1847 г.). Рассказ закончен вчерне не ранее последних чисел мая 1848 г. (на последнем листе автографа — начало письма с датой: «Paris, Dimanche, 28 Mai 48»). В черновой редакции рассказ назывался «Обед», так как первоначально содержание его ограничивалось описанием обеда «у богатого помещика и охотника Александра Михайлыча Г***». Несколько позднее (судя по характеру письма и другим палеографическим признакам) дописана остальная часть, помеченная в черновике: «К „Обеду“». В конце лета или в начале осени рассказ был прислан в Петербург, в редакцию «Современника». 12 (24) сентября 1848 г. Некрасов сообщал Тургеневу свое впечатление от «Гамлета...», а также «Чертопханова и Недопюскина»: «Ваши два последние присланные рассказа принадлежат к удачнейшим в „Записках охотника“» (Некрасов, т. X, с. 115).
Публикация рассказа пришлась на самый разгар цензурных гонений, связанных с революционными событиями во Франции и других европейских странах. При печатании в «Современнике» рассказ был сильно сокращен и искажен цензурой. О цензурных увечьях, по словам Э. Гонкура, сам Тургенев говорил Ф. Бюлозу (см.: Гонкур Э. и Ж. Дневник. М., 1964. Т. II, с. 429, 682). Здесь говорится, что Тургенев уступил цензуре, изъяв из рассказа «четыре или пять фраз, придававших произведению
своеобразие». Была опущена вся его первая часть — сатирическое описание дворянского обеда с сановником. Цензурные искажения вносились в текст в отсутствие автора, который жил тогда за границей и не имел возможности как-либо сглаживать наносимые цензурой увечья. Оставшееся от первой части начало рассказа было присоединено к остальному тексту неуклюжей связкой: «Однако я начал не с тем, чтобы описывать гостей Александра Михайлыча и его обед. Дело в том, что кое-как дождался я вечера...». Слова «дворяне» и «помещики» повсюду изымались и заменялись социально обезличенным обозначением «гости». В результате цензурного вмешательства в ряде случаев саркастический смысл текста исчезал. Так, в описании двух военных «с благородными, но слегка изношенными лицами» (249, 32 — 33) печаталось: «с весьма благородными лицами»; устранено было насмешливое противопоставление качеств людей «решительных, но благонамеренных» (249, 35).
Рассказ о тупом студенте Войницыне не был пропущен в «Современник» в связи с тем, что в начале 1849 г. ожидались новые меры правительства по ограничению социального состава студенчества сыновьями дворян. Университетская тема вызывала в этих обстоятельствах особую настороженность цензуры. По журнальной редакции герой «Гамлета...» поступал не в университет, а в «пансион» (261, 34, 39; 262, 4).
Цензура выкинула из рассказа Тургенева описание бедной обстановки сельской церкви (269, 18 — 20) и богослужения в ней (269, 23 — 28). Слово «шамшил» (269, 25) в отношении дьячка не было допущено и до 1865 г. заменялось: «читал». Определение «русский» отовсюду устранялось (263, 41 — было: «русскими поручиками») или заменялось (259, 27: «русскому» — «нашему брату»; 260, 20 — 21: «русской жизни» — «окружающей тебя жизни»). Вместо слов: «намеки на печальную красоту русской природы» печаталось: «намеки на красоту природы» (265, 42 — 43). Доцензурные чтения во всех этих случаях не были восстановлены потом Тургеневым. Точно таким же образом устранялись приурочивания действия к Москве и другим русским городам: слова «in der Stadt Moskau» (262, 13) были изъяты; вместо: «один проезжий москвич» (270, 34) печаталось: «один проезжий». Следы вмешательства цензуры видны и во многих других разночтениях журнальной публикации (см. раздел «Варианты» в изд.: Т, ПСС и П, Сочинения, т. IV).
В «Гамлете Щигровского уезда» Тургенев обратился к новой для «Записок охотника» теме о судьбах русской дворянской интеллигенции, вынужденной в условиях политического бесправия в стране уходить в скорлупу замкнутых кружков, жизнь которых, при большой идейной напряженности, носила умозрительный характер, была оторвана от практики. Неожиданное на первый взгляд «нападение» Тургенева на московские философские кружки 30-х и 40-х годов, со многими участниками которых он поддерживал тесные дружеские отношения, соответствовало взглядам и Белинского, и Герцена, и молодого Салтыкова, остро критиковавшего «кружковую замкнутость» в своих первых повестях, «...я от души рад, — писал Белинский M. Бакунину 26 февраля 1840 г., — что нет уже этого кружка, в котором много было прекрасного, но мало прочного; в котором несколько человек
взаимно делали счастие друг друга и взаимно мучили друг друга» (Белинский, т. 11, с. 486). «Хуже всего то, — писал он Н. А. Бакунину 9 декабря 1841 г., — что люди кружка делаются чужды для всего, что вне их кружка» (там же, т. 12, с. 77). В переписке Белинского содержится много таких суждений о «москводушии», как он называл увлечения кружковых идеалистов, и все они почти буквально повторяются отзывами о кружке тургеневского героя, прототипом которого послужил И. П. Клюшников — «Мефистофель» кружка Станкевича. Н. Л. Бродский в указанной выше (с. 415) работе «Белинский и Тургенев» убедительно показал, что как самая тема «Гамлета...», так и ее разработка были подсказаны Тургеневу Белинским, возглавившим в 40-е годы борьбу против кружкового идеализма, романтизма и узости.
В «Гамлете Щигровского уезда» обращает на себя внимание совпадение обстоятельств жизни героя с фактами из биографии самого Тургенева: Московский университет и университет в Берлине, путешествие по Италии, философские кружки, деревенское уединение и т. п. Эти совпадения — чисто внешние: автор поставил своего героя в хорошо знакомые, им самим пережитые обстановку и обстоятельства. Но за мучительной рефлексией «Гамлета» чувствуется размышление Тургенева и над своей собственной судьбой.
Затронутая Тургеневым тема вызвала в литературных кругах современников живые и разнообразные отклики. Н. А. Некрасов в письме от 27 марта (8 апреля) 1849 г. сообщал Тургеневу, что напечатанные во 2-м номере «Современника» рассказы «изрядно общипаны, но весьма понравились публике» (Некрасов, т. X, с. 129). Редактор «Современника», как сказано выше, причислял рассказ к «удачнейшим в „Записках охотника“». Такое же мнение высказывал И. С. Аксаков в письме к Тургеневу от 4 (16) октября 1852 г. (Рус Обозр, 1894, № 8, с. 476, 482).
Автор «Обозрения русской литературы за 1850 г.» (Совр, 1851, № 2, отд. III, с. 57, 61) отмечал высокую цельность, резкость и глубину выведенного здесь характера. По отзыву Ап. Григорьева, «столько же комическое, сколько трагическое» лицо Гамлета изображено Тургеневым «так истинно и просто», что «вызывает на многие вопросы» (Отеч Зап, 1850, № 1, отд. V, с. 18). Анонимный рецензент «Москвитянина» выразил свое недовольство стремлением Тургенева представить в одном лице «современное болезненное развитие в крайней степени», некоторой «уродливостью героя», которая казалась ему неправдоподобной (см.: Москв, 1851, № 1, с. 137). Однако на типичность Гамлетов для русской действительности указывал Н. Г. Чернышевский в статье о «Губернских очерках» Салтыкова-Щедрина, в которых в роли Гамлета выступал Буеракин: «Видно, немало у нас Гамлетов в обществе, когда они так часто являются в литературе, — в редкой повести вы не встретите одного из них, если только повесть касается жизни людей с так называемыми благородными убеждениями» (Чернышевский, т. IV, с. 290 — 291). По свидетельству П. В. Анненкова, «старый Гизо, прочитав „Гамлета Щигровского уезда“ Тургенева, увидал в этом рассказе такой глубокий психический анализ общечеловеческого явления, что пожелал познакомиться и лично поговорить о предмете с его автором» (Анненков, с. 338). Создание «Гамлета Щигровского уезда»
воспринималось как творческий подвиг писателя. «Надо быть чрезвычайно большим художником, — писал в 1883 г. Н. К. Михайловский, — чтобы с таким блеском, как это сделал Тургенев, написать несколько новых вариаций на тему, эксплуатированную гигантами творчества» (Михайловский Н. К. Соч. СПб., 1897. Т. 5, с. 812).
Стр. 249. ...у богатого помещика и охотника, Александра Михайлыча Г ***. — Прототипом этого персонажа послужило реально существовавшее лицо, сведения о котором приводил М. И. Пыляев в своей книге: «Замечательные чудаки и оригиналы» (СПб., 1898, с. 260 — 266), где это лицо выведено под инициалами: «Н. К-ий». Этот сказочно богатый орловский помещик один из домов своей усадьбы превратил в гостиницу для своих друзей-охотников, которые съезжались к нему сотнями. Особенной странностью К-го была неприязнь к женщинам, которые в усадьбу его не допускались.
Стр. 250. Этих господ, для красоты слога, называли также бакенбардистами. (Дела давно минувших дней, как изволите видеть.) — Указом от 2 апреля 1837 г. Николай I запретил ношение бороды и усов гражданским чиновникам (Полное собрание законов Российской империи. Собрание второе. СПб., 1838. Т. XII, с. 206). Это запрещение распространилось и на студенчество, вследствие чего ко времени написания рассказа бакенбарды у студентов давно уже вышли из употребления.
Стр. 254. ...лишь бы взятки брал да колонн, столбов то есть, побольше ставил для наших столбовых дворян! — Лупихин употребляет здесь каламбур, основанный на ложной связи понятия «столбовой дворянин» со «столбами», «колоннами». Столбовой дворянин — потомственный дворянин старинного рода.
Сановник приехал. — И. Делаво, пользовавшийся, как сказано, советами Тургенева, дал к этим словам примечание: «Эта внушительная фигура была, вероятно, губернатором» (Delaveau, p. 371). На полях чернового автографа против описания встречи сановника Тургенев записал имена: «кн. Васильчиков, граф Блудов, граф Уваров». Эта запись — прямое свидетельство того, что прототипами тургеневского «сановника» были виднейшие представители николаевской бюрократии.
...с негодованием, доходившим до голода, посмотрел на бороду князя Козельского... — В указе от 2 апреля 1837 г. «О воспрещении гражданским чиновникам носить усы и бороду» говорилось, что «государь император, сверх доходящих до его величества из разных мост сведений, сам изволил заметить, что многие гражданские чиновники, в особенности вне столицы, дозволяют себе носить усы и не брить бороды <...>. Его императорское величество изволит находить сие совершенно неприличным...» (Полное собрание законов Российской империи. Собрание второе. СПб., 1838. Т. XII, с. 206). Французский посол де Барант в официальной депеше из Петербурга от 6 апреля 1837 г. объяснил издание этого указа личным раздражением Николая, вызванным браком Елены Мекленбургской с ненавистным ему герцогом Орлеанским, носившим бороду (Souvenirs du baron de Barante. Paris, 1895. T. V, p. 557 — 558). Взгляд тургеневского «сановника» отражал, таким образом, поведение его коронованного хозяина.
Стр. 258. «Моей судьбою очень никто не озабочен». — Цитата из стихотворения М. Ю. Лермонтова «Завещание» (1840): «Моей судьбой, сказать по правде, очень никто не озабочен».
Стр. 259. ...Mon verre n’est pas grand, mais je bois dans mon verre, сказал кто-то. — Из «Посвящения Альфреду Т.» драматической поэмы «Coupe et les livres» («Уста и чаша») А. Мюссе (1832).
Стр. 260. ...какую пользу мог я извлечь из энциклопедии Гегеля? — «Энциклопедия философских наук» (1817) — одно из главных произведений Гегеля, усиленно штудировавшееся в московских философских кружках 30-х годов.
...послушай-ка наших московских — не соловьи, что ли? — Да в том-то и беда, что они курскими соловьями свищут, а не по-людскому говорят... — А. Е. Грузинский («Литературные очерки», с. 240) полагал, что здесь имелся в виду М. А. Бакунин, ко времени публикации рассказа бывший уже политическим эмигрантом, вследствие чего выписанные слова не были допущены в «Современнике» цензурой. Однако с гораздо большим основанием в упоминании «наших московских» следует видеть намек на славянофилов, с их отвлеченным философствованием, с их искусственным, далеким от живой народной речи языком.
Стр. 262. Помнится, Шиллер сказал где-то: Gefährlich ist’s den Leu zu wecken... — Неточная цитата из «Песни колокола» («Das Lied von der Glocke») Ф. Шиллера.
Стр. 263. ...снюхивался с отставными поручиками... — По свидетельству Е. М. Феоктистова, под «отставными поручиками» имелся в виду член кружка Станкевича Н. Г. Фролов (1812 — 1855) — см.: Т сб (Кони), с. 164. Из пажеского корпуса Фролов был выпущен прапорщиком в лейб-гвардии Семеновский полк, откуда вышел в отставку, почувствовав влечение к научным занятиям. См. характеристику его в кн.: Панаев И. И. Литературные воспоминания. Л., 1950, с. 215 — 224.
Стр. 264. ...постоял в Риме перед Преображением, и перед Венерой во Флоренции постоял... — «Преображение» — картина Рафаэля в Ватикане; «Венера во Флоренции» — так называемая Венера Медицейская работы неизвестного скульптора во флорентинском музее Уффици (см. стихотворение Тургенева «К Венере Медицейской» (1837) и примеч. к нему: наст. изд., Сочинения, т. 1, с. 11 — 12, 442 — 444).
Стр. 267. ...на стене известный портрет белокурой девицы с голубком на груди и закатившимися глазами... — В ту пору широкой известностью пользовались картины французского живописца Ж.-Б. Грёза (1725 — 1805), создавшего целую серию слащаво-сентиментальных «головок», часто дополненных изображением сидящих на груди «птичек». Одна такая «Грёзова головка: девушки с голубем» висела среди фамильных портретов в имении Лутовиновых — с. Холодове (см.: Житова, с. 82).
Стр. 269. ...смешно же замужней женщине томиться безымённой тоской и петь по вечерам: «Не буди ты ее на заре». — Неточно цитируемое начало романса «На заре ты ее не буди» на слова А. А. Фета. Музыка приписывается А. Е. Варламову.
Стр. 271. В одной трагедии Вольтера ~ какой-то барин радуется тому, что дошел до крайней границы несчастья. — Французские комментаторы «Записок охотника» — Л. Жуссерандо
и А. Монго не дают этому месту удовлетворительного объяснения.
По мнению Л. Жуссерандо1, в комментируемом тексте содержится, возможно, намек на известные стихи из трагедии Вольтера «Меропа» (акт II, сц. VII):
La vie est un fardeau et la mort un devoir2.
Со своей стороны, А. Монго полагает3, что «рассказчик» весьма смутно вспоминает тут не Вольтера, а Расина: а именно отчаяние Ореста в конце трагедии «Андромаха» (акт V, сц. 5):
Oui, je te loue, ô Ciel! de ta persévérance...
Au comble les douleurs tu m’as fait parvenir...
Hè bien, je meurs content, et mon sort est rempli4.
Стр. 272. ...лихорадочно твердящих слово «жызнь»... — В черновом автографе вместо «жызнь» — «свобода!».
Стр. 273. ...назовите меня Гамлетом Щигровского уезда. — В черновом автографе вместо «Щигровского» — «Чернского».
1 Tourguéniev. Récits d’un chasseur. Recueil complet des esquises et récits publiées de 1847 à 1876. Traduction nouvelle et intégrale avec commentaire par Louis Jousserandot. Paris, 1929. p. 379.
2 Если всё погибло, если нет больше надежды, / Жизнь становится бременем, а смерть — долгом (франц.).
3 Tourguéniev Ivan. Mémoires d’un chasseur (Zapiski okhotnika). 1852. Trad. du russe avec une introduction et des notes par Henri Mongault. Paris, 1929. V. II, p. 491.
4 Слава богам! Мое несчастье превосходит мое ожидание! / Да, я шлю хвалу тебе, Небо, за твое постоянство... / Ты довело меня до предела страдания... / Что же, я умираю довольным, судьба моя свершилась (франц.).