ИСТОРІЯ
ГОСУДАРСТВА РОССІЙСКАГО.
ТОМЪ VII.
4ИСТОРІЯ
ГОСУДАРСТВА РОССІЙСКАГО.
ГЛАВА I.
ГОСУДАРЬ ВЕЛИКІЙ КНЯЗЬ ВАСИЛІЙ ІОАННОВИЧЬ.
Г. 1505—1509.
Тѣсное заключеніе и смерть Іоаннова внука, Димитрія. Общій характеръ Василіева правленія. Посольство въ Тавриду. Царевичь Казанскій принимаетъ Вѣру нашу и женится на сестрѣ Великаго Князя. Походъ на Казань. Дѣла Литовскія. Война съ Сигизмундомъ, Александровымъ наслѣдникомъ. Миръ. Союзъ съ Менгли-Гиреемъ. Освобожденіе Летифа. Неудовольствія нашего Посла въ Тавридѣ. Мирный договоръ съ Ливоніею. Дѣла Пскова: конецъ его гражданской вольности.
Г. 1508—1509. Василій пріялъ державу отца, но безъ всякихъ священныхъ обрядовъ, которые напомнили бы Россіянамъ о злополучномъ Димитріи, пышно вѣнчанномъ и сверженномъ съ престола въ темницу (1). Смерть Димитрія. Василій не хотѣлъ быть великодушнымъ: ненавидя племянника, помня дни его счастія и своего уничиженія, онъ безжалостно осудилъ сего юношу на самую тяжкую неволю, сокрылъ отъ людей, отъ свѣта солнечнаго въ тѣсной мрачной палатѣ (2). Изнуряемый горестію, скукою празднаго уединенія, лишенный всѣхъ пріятностей жизни, безъ отрады, безъ надежды въ лѣтахъ цвѣтущихъ, Димитрій преставился въ 1509 году, бывъ одною изъ умилительныхъ жертвъ лютой Политики, оплакиваемыхъ добрыми сердцами и находящихъ мстителя развѣ въ другомъ мірѣ (3). Смерть возвратила Димитрію права Царскія: Россія увидѣла его лежащаго на великолѣпномъ одрѣ, торжественно отпѣваемаго въ новомъ храмѣ Св. Михаила и преданнаго землѣ подлѣ гроба родителева.
Завѣщаніе, писанное симъ Княземъ въ присутствіи Духовника и Боярина, Князя Хованскаго, свидѣтельствуетъ, что онъ въ самой темницѣ имѣлъ казну, деньги, множество драгоцѣнныхъ вещей, отчасти данныхъ ему Василіемъ, какъ бы въ замѣну престола и свободы, у него похищенныхъ. Исчисливъ все свое достояніе, жемчугъ, золото, серебро (вѣсомъ болѣе десяти
Г. 1506—1509. пудъ), Димитрій не располагаетъ ничѣмъ, а желаетъ единственно, чтобы нѣкоторые изъ его земель были отданы монастырямъ, всѣ крѣпостные слуги освобождены, вольные призрѣны, купленныя имъ деревни возвращены безденежно прежнимъ владѣльцамъ, долговыя записи уничтожены, и проситъ о томъ Великаго Князя безъ униженія и гордости, повинуясь судьбѣ, но не забывая своихъ правъ ([4]).
Общій характеръ Василіева правленія. Государствованіе Василія казалось только продолженіемъ Іоаннова. Будучи подобно отцу ревнителемъ Самодержавія, твердымъ, непреклоннымъ, хотя и менѣе строгимъ, онъ слѣдовалъ тѣмъ же правиламъ въ Политикѣ внѣшней и внутренней; рѣшилъ важныя дѣла въ Совѣтѣ Бояръ, учениковъ и сподвижниковъ Іоанновыхъ; ихъ мнѣніемъ утверждая собственное, являлъ скромность въ дѣйствіяхъ Монархической власти ([5]), но умѣлъ повелѣвать; любилъ выгоды мира, не страшась войны, и не упуская случая къ пріобрѣтеніямъ важнымъ для государственнаго могущества; менѣе славился воинскимъ счастіемъ, болѣе опасною для враговъ хитростію ([6]); не унизилъ Россіи, даже возвеличилъ оную, и послѣ Іоанна еще казался достойнымъ Самодержавія.
Посольство въ Тавриду. Зная великую пользу союза Менгли-Гиреева, Василій нетерпѣливо желалъ возобновить его: увѣдомилъ Хана о кончинѣ родителя и требовалъ отъ него новой Шертной или клятвенной грамоты.
7Г. 1505. Менгли-Гирей прислалъ ее съ двумя своими Вельможами: Бояре Московскіе нашли, что она не такъ писана, какъ данная имъ Іоанну, и предложили иную. Послы скрѣпили оную печатями, а Великій Князь отправилъ знатнаго Окольничаго, Константина Заболоцкаго, въ Тавриду, чтобы удостовѣриться въ искренней дружбѣ Хана и взять съ него присягу ([7]).
Царевичь Казанскій принимаетъ нашу Вѣру и женится на сестрѣ Великаго князя. Г. 1506. Измѣна Царя Казанскаго требовала мести. Въ сіе время братъ Алегамовъ, Царевичь Куйдакулъ, будучи нашимъ плѣнникомъ, изъявилъ желаніе принять Вѣру Христіанскую. Онъ жилъ въ Ростовѣ, въ домѣ Архіепископа: Государь велѣлъ ему пріѣхать въ Москву; нашелъ въ немъ любезныя свойства, умъ, добронравіе и ревность къ познанію истиннаго Бога ([8]). Его окрестили торжественно, на Москвѣ-рѣкѣ, въ присутствіи всего Двора: назвали Петромъ и черезъ мѣсяцъ удостоили чести быть зятемъ Государевымъ: Великій Князь выдалъ за него сестру свою, Евдокію, и симъ брачнымъ союзомъ какъ бы давъ себѣ новое право располагать жребіемъ Казани, началъ готовиться къ войнѣ съ нею. Димитрій, Василіевъ братъ, предводительствовалъ ратію, судовою и конною, съ Воеводами Ѳеодоромъ Бѣльскимъ, Шеиномъ, Княземъ Александромъ Ростовскимъ, Палецкимъ, Курбскимъ и другими ([9]). Походъ на Казань. 22 Мая пѣхота Россійская вышла на берегъ близъ Казани. День былъ жаркой: утомленные воины сразились съ непріятельскими толпами передъ городомъ и тѣснили ихъ; но конница Татарская заѣхала имъ въ тылъ, отрѣзала отъ судовъ и сильнымъ ударомъ смѣшала Россіянъ. Множество пало, утонуло въ Поганомъ озерѣ или отдалось въ плѣнъ; другіе открыли себѣ путь къ судамъ, и ждали конной рати: она пришла; но Государь, свѣдавъ о первой неудачѣ и въ тотъ же день выславъ Князя Василія Холмскаго съ новыми полками къ Казани не велѣлъ Димитрію до ихъ прибытія тревожить города. Димитрій ослушался, и посрамилъ себя еще болѣе. Время славной ярмонки Казанской приближалось: Магметъ-Аминь, величаясь побѣдою, и думая, что Россіяне уже далеко, 22 Іюня веселился съ Князьями своими на лугу Арскомъ, гдѣ стояло болѣе тысячи шатровъ, купцы иноземные раскладывали товары, народъ гулялъ, жены сидѣли подъ тѣнію наметовъ, дѣти играли.
8Г. 1506. Вдругъ явились полки Московскіе: «они какъ съ неба упали на Казанцевъ, » говоритъ Лѣтописецъ: топтали ихъ, рѣзали, гнали въ городъ; бѣгущіе давили другъ друга и задыхались въ тѣснотѣ улицъ. Россіяне могли бы легко взять Казань приступомъ: она сдалась бы имъ чрезъ пять или шесть дней; но утомленные побѣдители хотѣли отдохнуть въ шатрахъ: увидѣли тамъ яства, напитки, множество вещей драгоцѣнныхъ, и забыли войну; начался пиръ и грабежъ: ночь прекратила оные, утро возобновило. Бояре, чиновники нѣжились подъ Царскими наметами, любовались симъ зрѣлищемъ хвалились, что они ровно черезъ годъ отмстили Казанцамъ убіеніе нашихъ купцевъ; воины пили и шумѣли; стража дремала. Но Магметъ-Аминь бодрствовалъ въ высокой стрѣльницѣ: смотрѣлъ на ликованіе безпечныхъ непріятелей, и готовилъ имъ месть за месть, внезапность за внезапность. 25 Іюня, скоро по восходѣ солнца, 20, 000 конныхъ и 30, 000 пѣшихъ ратниковъ высыпало изъ города и съ крикомъ устремилось на Россіянъ полусонныхъ, которыхъ было вдвое болѣе числомъ, но которые въ смятеніи бѣжали къ судамъ, какъ стадо овецъ, въ слѣдъ за Воеводами, безъ устройства, безъ оружія ([10]). Лугъ Арскій взмокъ отъ ихъ крови и покрылся трупами. Князь Курбскій, Палецкій, лишились жизни: Воевода Шеинъ остался плѣнникомъ; но спаслось еще столько людей, что они могли бы новою битвою загладить свою оплошность и робость: никто не мыслилъ о томъ; въ безпамятствѣ ужаса кидались на суда, отрѣзывали якори; спѣшили удалиться. Одна конница Московская подъ начальствомъ Ѳедора Михайловича Киселева и нашего служиваго Царевича Зеденая, Нордоулатова сына ([11]), оказала нѣкоторую смѣлость: шла сухимъ путемъ къ Мурому, и въ 40 верстахъ отъ Суры настиженная Казанцами, отразила ихъ мужественно. Въ войскѣ у Димитрія находилось нѣсколько иноземцевъ съ огнестрѣльнымъ снарядомъ: только одинъ изъ нихъ привезъ свои пушки въ Москву. Товарищи его явились вмѣстѣ съ нимъ къ Государю, который, принявъ другихъ милостиво, сказавъ ему гнѣвно: «Ты берегъ снарядъ, а не берегъ себя: знай же, что люди искусные мнѣ дороже пушекъ» ([12])! Василія не наказалъ Воеводъ изъ уваженія къ брату, главному
9Г. 1506. Полководцу, слѣдственно и главному виновнику сего бѣдствія; но Димитрій съ того времени уже не бывалъ никогда начальникомъ рати.
Такимъ образомъ и Василіево государствованіе, подобно Іоаннову, началось неудачнымъ походомъ на Казань. Честь и безопасность Россіи предписывали Великому Князю смирить Магметъ Аминя; уже знаменитый нашъ Полководецъ, Даніилъ Щеня, готовился итти къ берегамъ Волги ([13]); но вѣроломный присяжникъ изъявилъ раскаяніе: или убѣжденный Менгли-Гиреемъ, или самъ предвидя худыя слѣдствія войны для слабой Казани, онъ писалъ къ Василію весьма учтиво, прося извиненія и мира. Государь требовалъ освобожденія Посла нашего, Михайла Яропкина, также всѣхъ захваченныхъ съ нимъ купцевъ и военноплѣнныхъ Россіянъ: Магметъ-Аминь исполнилъ его волю: новою клятвенною грамотою обязался быть ему другомъ, и призналъ свою зависимость отъ Россіи, какъ было при Іоаннѣ ([14]).
Дѣла Литовскія. Въ сношеніяхъ съ Литвою Василій изъявлялъ на словахъ миролюбіе, стараясь вредить ей тайно и явно. Еще не зная о смерти Іоанновой, Король Александръ отправилъ Посла въ Москву съ обыкновенными жалобами на обиды Россіянъ ([15]). Государь выслушалъ, обѣщалъ законное удовлетвореніе, привѣтствовалъ Посла, но не далъ ему руки, для того, что въ Литвѣ свирѣпствовали заразительныя болѣзни. Извѣстіе о новомъ Монархѣ въ Россіи обрадовало Короля. Всѣ знали твердость Іоаннову: неопытность и юность Василіева казались брагопріятными для нашихъ естественныхъ недоброжелателей. Александръ надѣялся заключить миръ, приславъ въ Москву Вельможъ Глѣбова и Сапѣгу; но въ отвѣтъ на ихъ предложеніе, возвратить Литвѣ всѣ наши завоеванія, Бояре Московскіе сказали, что Великій Князь владѣетъ только собственными землями и ничего уступить не можетъ ([16]). Глѣбовъ и Сапѣга выѣхали съ неудовольствіемъ; а въ слѣдъ за ними Государь послалъ ([17]) объявить зятю о своемъ восшествіи на престолъ и вручить Еленѣ золотой крестъ съ мощами по духовной родителя. Василій призналъ жалобы Литовскихъ подданныхъ на Россіянъ совершенно несправедливыми, и, къ досадѣ Короля, напомнилъ ему въ сильныхъ выраженіяхъ, чтобы онъ не безпокоилъ супруги въ разсужденіи ея
10Г. 1506. Вѣры. — Однимъ словомъ, Александръ увидѣлъ, что въ Россіи другой Государь, но таже система войны и мира. Все осталось, какъ было. Съ обѣихъ сторонъ изъявлялась холодная учтивость. Король дозволилъ Греку Андрею Траханіоту ѣхать изъ Москвы въ Италію черезъ Литву ([18]), въ угодность Василію, который взаимно оказывалъ снисхожденіе въ случаяхъ маловажныхъ: такъ, на примѣръ, отдалъ Митрополиту Кіевскому, Іонѣ, сына его, бывшаго у насъ плѣнникомъ ([19]).
Въ Августѣ 1506 года Король Александръ умеръ: Великій Князь немедленно послалъ чиновника Наумова съ утѣшительною грамотою ко вдовствующей Еленѣ; но въ тайномъ наказѣ предписалъ ему объявить сестрѣ, что она можетъ прославить себя великимъ дѣломъ, именно, соединеніемъ Литвы, Польши и Россіи, ежели убѣдитъ своихъ Пановъ избрать его въ Короли; что разновѣріе не есть истинное препятствіе; что онъ дастъ клятву покровительствовать Римскій Законъ, будетъ отцемъ народа и сдѣлаетъ ему болѣе добра, нежели Государь единовѣрный ([20]). Наумовъ долженъ былъ сказать тоже Виленскому Епископу Войтеху, Пану Николаю Радзивилу и всѣмъ Думнымъ Вельможамъ. Мысль смѣлая и по тогдашнимъ обстоятельствамъ удивительная, внушенная не только властолюбіемъ Монарха-юноши, но и проницаніемъ необыкновеннымъ. Литва и Россія не могли дѣйствительно примириться иначе, какъ составивъ одну Державу: Василій безъ наставленія долговременныхъ опытовъ, безъ примѣра, умомъ своимъ постигъ сію важную для нихъ обѣихъ истину; и если бы его желаніе исполнилось, то Сѣверъ Европы имѣлъ бы другую Исторію. Василій хотѣлъ отвратить бѣдствія двухъ народовъ, которые въ теченіе трехъ слѣдующихъ вѣковъ рѣзались между собою, споря о древнихъ и новыхъ границахъ. Сія кровопролитная тяжба могла прекратиться только гибелію одного изъ нихъ; повинуясь Государю общему, въ духѣ братства, они сдѣлались бы мирными властелинами полунощной Европы.
Но Елена отвѣтствовала, что братъ ея супруга, Сигизмундъ, уже объявленъ его преемникомъ въ Вильнѣ и въ Краковѣ. Самъ новый Король извѣстилъ о томъ Василія, предлагая ему вѣчный миръ съ условіемъ, чтобы онъ возвратилъ
11Г. 1506. свободу Литовскимъ плѣнникамъ и тѣ мѣста, коими завладѣли Россіяне уже послѣ шестилѣтняго перемирія. Сіе требованіе казалось умѣреннымъ; но Василій — досадуя, можетъ быть, что его намѣреніе царствовать въ Литвѣ не исполнилось — хотѣлъ удержать все, оставленное ему въ наслѣдіе родителемъ ([21]), и жалуясь, что литовцы преступаютъ договоръ 1503 года, тревожатъ набѣгами владѣнія Князей Стародубскаго и Рыльскаго, жгутъ села Брянскія, отнимаютъ наши земли, послалъ Князя Холмскаго и Боярина Якова Захарьевича воевать Смоленскую область. Они доходили до Мстиславля, не встрѣтивъ непріятеля въ полѣ ([22]). Королевскіе Послы еще находились тогда въ Москвѣ: Сигизмундъ упрекалъ Василія, что онъ, говоря съ нимъ о мирѣ, начинаетъ войну ([23]).
Г. 1508. Въ сіе время славный Константинъ Острожскій, измѣнивъ данной имъ Василію присягѣ, утвержденной ручательствомъ нашего Митрополита, бѣжалъ изъ Москвы въ Литву ([24]). Любовь къ отечеству и ненависть къ Россіи заставили его остыдить себя дѣломъ презрительнымъ: обмануть Государя, Митрополита, нару<ш>ить клятву, уставъ чести и совѣсти. Никакія побужденія не извиняютъ вѣроломства. — Сигизмундъ принялъ нашего измѣнника, Константина, съ милостію: Василій скоро отмстилъ Сигизмунду, объявивъ себя покровителемъ еще важнѣйшаго измѣнника Литовскаго.
Никто изъ Вельможъ не былъ въ Литвѣ столь знатенъ, силенъ, богатъ помѣстьями, щедръ къ услужникамъ и страшенъ для непріятелей, какъ Михаилъ Глинскій, коего родъ происходилъ отъ одного Князя Татарскаго, выѣхавшаго изъ Орды къ Витовту ([25]). Воспитанный въ Германіи, Михаилъ заимствовалъ обычаи Нѣмецкіе, долго служилъ Албрехту Саксонскому, Императору Максимиліану въ Италіи; славился храбростію, умомъ, и возвратясь въ отечество, снискалъ милость Александрову, такъ, что сей Государь обходился съ нимъ какъ съ другомъ, повѣряя ему всѣ тайны сердечныя. Глинскій оправдывалъ сію любовь и довѣренность своими заслугами. Когда сильное войско Менгли-Гиреево быстрымъ нашествіемъ привело Литву въ трепетъ; когда Александръ, лежащій на смертномъ одрѣ почти въ виду непріятеля, требовалъ
12Г. 1508. усердной защиты отъ Вельможъ и народа: Глинскій сѣлъ на коня, собралъ воиновъ, и славнѣйшею побѣдою утѣшилъ Короля въ послѣднія минуты его жизни ([26]). Завистники молчали; но смерть Александрова отверзла имъ уста: говорили, что онъ мыслилъ овладѣть престоломъ и не хотѣлъ присягать Сигизмунду. Всѣхъ болѣе ненавидѣлъ и злословилъ его Вельможа Забрезенскій. Михаилъ неотступно убѣждалъ новаго Короля быть судіею между ими. Сигизмундъ медлилъ, доброхотствуя непріятелямъ Глинскаго, который вышелъ наконецъ изъ терпѣнія и сказалъ ему: «Государь! мы оба, ты и я, будемъ раскаиваться; но поздно.» Онъ вмѣстѣ съ братьями, Иваномъ и Василіемъ, уѣхалъ въ свой городъ Туровъ; призвалъ къ себѣ родственниковъ, друзей; требовалъ полнаго удовлетворенія отъ Сигизмунда и назначилъ срокъ. Слухъ о томъ достигъ Москвы, гдѣ знали все, что въ Литвѣ происходило: Государь угадалъ тайную мысль Михайлову и послалъ къ нему умнаго Дьяка, предлагая всѣмъ тремъ Глинскимъ защиту Россіи, милость и жалованье ([27]). Еще соблюдая пристойность, они ждали рѣшительнаго Королевскаго отвѣта: не получивъ его, торжественно объявили себя слугами Государя Московскаго, съ условіемъ, чтобы Василій оружіемъ укрѣпилъ за ними ихъ города въ Литвѣ, помѣстные и тѣ, которые имъ волею или неволею сдадутся. Съ обѣихъ сторонъ утвердили сей договоръ клятвою. Пылая злобою мести, Михаилъ нечаянно схватилъ врага своего, Вельможу Михаила Забрезенскаго, въ увеселительномъ его домѣ близъ Гродна: отсѣкъ ему голову ([28]); умертвилъ многихъ другихъ Пановъ; составилъ полкъ изъ Дворянъ, слугъ и наемниковъ; взялъ Мозырь; заключилъ союзъ съ Менгли-Гиреемъ и Господаремъ Молдавскимъ ([29]), изъ коихъ первый обѣщалъ завоевать для него Кіевъ. Пишутъ, что Глинскіе дѣйствительно имѣли намѣреніе возстановить древнее Великое Княженіе Кіевское и господствовать въ немъ независимо; что многіе изъ тамошнихъ Бояръ присягнули имъ въ вѣрности; что Михаилъ думалъ жениться на вдовствующей супругѣ Симеона Олельковича, Анастасіи, и тѣмъ пріобрѣсти законное право на сіе Княжество, но что добродѣтельная Анастасія, гнушаясь его измѣною, не хотѣла о томъ слышать ([30]).
13Г. 1508. Война съ Сигизмундомъ, Александровымъ наслѣдникомъ. Глинскій ждалъ Московской рати. Воеводы наши Князья Шемякинъ, Одоевскіе, Трубецкіе, Воротынскіе, пришли къ нему на Березину, осадили Минскъ и разоряли все до самой Вильны; другіе воевали Смоленскую область ([31]). Желая и надѣясь сокрушить Литву, Василій двинулъ еще полки изъ Москвы и Новагорода къ Оршѣ: первые велъ знатный Бояринъ Яковъ Захарьевичь, послѣдніе славный Князь Даніилъ Щеня. Глинскій, Шемякинъ, оставивъ Минскъ, явились близъ Друцка, обязали тамошнихъ Князей присягою вѣрности къ Государю Россійскому и соединились подъ Оршею съ Даніиломъ: громили пушками стѣны ея; замышляли приступъ.
Никогда Литва не бывала въ опаснѣйшемъ положеніи: Россія возстала, Менгли-Гирей и Волохи готовились къ нападенію; внутри бунтъ и правленіе новое, коего всѣ тайны, всѣ способы были извѣстны Глинскому; наемные Королевскіе воины, Нѣмцы, требовали жалованья, а расточительность Александрова истощила казну ([32]). Но Сигизмундъ имѣлъ твердость, благоразуміе и счастіе, которое въ дѣлахъ міра не рѣдко смѣется надъ вѣроятностями ума. Съ необыкновенною дѣятельностію собравъ, устроивъ войско, онъ приближился къ Оршѣ, чтобы спасти сію важную крѣпость. Полководцы Василіевы изумились, сняли осаду и стали на восточномъ берегу Днѣпра. Дней шесть непріятели черезъ сію рѣку смотрѣли другъ на друга: Россіяне ждали къ себѣ Литовцевъ, Литовцы Россіянъ ([33]). Наконецъ Воеводы Московскіе пошли къ Кричеву, Мстиславлю; разорили нѣсколько селъ и спѣшили назадъ, защитить собственные предѣлы: ибо Король вступивъ въ Смоленскъ отрядилъ войско къ Дорогобужу, къ Бѣлой и къ Торопцу. Василій, поручивъ Князьямъ Стародубскому и Шемякину оберегать Украйну, велѣлъ Боярину Якову Захарьевичу стоять въ Вязмѣ, а Даніилу выгнать Литовскій отрядъ изъ Торопца, гдѣ жители, малодушно присягнувъ Сигизмунду, съ радостію встрѣтили нашего Воеводу, который донесъ Государю о бѣгствѣ непріятеля ([34]).
Хотя Василій по видимому не имѣлъ причины славиться успѣхами своихъ Полководцевъ, ни важными для Россіи слѣдствіями измѣны Глинскихъ: однакожь казался доволенъ первыми, и съ
14Г. 1508. великою милостію угостилъ Михаила, который пріѣхалъ въ Москву, пировалъ во дворцѣ, былъ одаренъ щедро, не только одеждами богатыми, доспѣхомъ, Азіатскими конями, но и Московскими селами, съ двумя помѣстными городами, Ярославцемъ и Медынью. Братья Михаиловы оставались въ Мозырѣ, а люди, сокровища и знатнѣйшіе единомышленники, Князья Дмитрій Жижерскій, Иванъ Озерецкій, Андрей Лукомскій, въ Почепѣ. Михаилъ просилъ у Государя воиновъ для сбереженія Турова и Мозыря: Василій далъ ему Воеводу, Князя Несвицкаго, съ Галицкими, Костромскими ратниками и съ Татарами ([35]).
Между тѣмъ Литовцы сожгли Бѣлую и взяли Дорогобужъ, обращенный въ пепелъ самими Россіянами ([36]). Константинъ Острожскій предводительствовалъ частію Сигизмундовой рати, обѣщая указать ей путь къ Москвѣ. Но Великій Князь не терялъ времени: самъ распорядилъ полки и велѣлъ имъ съ двухъ сторонъ, Холмскому изъ Можайска, Боярину Якову Захарьевичу изъ Вязьмы, итти къ Дорогобужу, гдѣ начальствовалъ Воевода Королевскій, Станиславъ Кишка: сей гордый Панъ, имѣвъ нѣкоторыя выгоды въ легкихъ сшибкахъ съ отрядами Россійскими, уже думалъ, что наше войско не существуетъ, и что бѣдные остатки его не дерзнутъ показаться изъ лѣсовъ: увидѣлъ полки Холмскаго и бѣжалъ въ Смоленскъ. — Такимъ образомъ непріятели выгнали другъ друга изъ своихъ предѣловъ, не бывъ ни побѣдителями, ни побѣжденными; но Король имѣлъ болѣе славы, среди опасностей новаго правленія и внутренней измѣны отразивъ внѣшняго сильнаго врага, столь ужаснаго для его двухъ предшественниковъ.
Не ослѣпляясь легкомысленною гордостію, боясь Менгли-Гирея и желая успокоить свою Державу, благоразумный Сигизмундъ снова предложилъ миръ Василію, который не отринулъ его. Глинскій хвалился многочисленностію друзей и единомышленниковъ въ Литвѣ; но, къ счастію всѣхъ Правленій, измѣнники рѣдко торжествуютъ: сила беззаконная или первымъ возстаніемъ испровергаетъ законный уставъ Государства, или ежечасно слабѣетъ отъ нераздѣльнаго съ нею страха, отъ естественнаго угрызенія совѣсти, если не главныхъ дѣйствующихъ лицъ, то по
15Г. 1508. крайней мѣрѣ ихъ помощниковъ. Тщетно Глинскіе старались возмутить Кіевскую и Волынскую область: народъ равнодушно ждалъ происшествій; Бояре отчасти желали успѣховъ Михаилу, но не хотѣли бунтомъ подвергнуть себя казни; весьма не многіе присоединились къ нему, и войско его состояло едва изъ двухъ или трехъ тысячъ всадниковъ; начальники городовъ были вѣрны Королю. Счастію Іоаннова оружія въ войнѣ Литовской способствовалъ Менгли-Гирей: Василій еще не видалъ въ немъ дѣятельнаго усердія къ пользамъ Россіи, и не смотря на союзную грамоту, утвержденную въ Москвѣ словомъ и печатію Ханскихъ Пословъ, разбойники Крымскіе безпокоили нашу Украйну, такъ, что Великій Князь долженъ былъ защитить оную войскомъ ([37]). Надежда, возбудить Ногаевъ къ сильному впаденію въ Литву, не исполнилась: слуга Василіевъ, Князь Темиръ, ѣздилъ къ Мурзамъ, Асану и другимъ, сыновьямъ Ямгурчея и Мусы, съ предложеніемъ, чтобы они, содѣйствуя намъ, отмстили Королю вѣроломное заключеніе Хана Шигъ-Ахмета, связаннаго съ ними родствомъ и дружбою: Темиръ долженъ былъ вести ихъ къ берегамъ Дона и Днѣпра; но не могъ успѣть въ своемъ порученіи ([38]). Миръ. Сіи обстоятельства, моленіе вдовствующей Королевы Елены, рѣшительность Сигизмунда и сомнительный успѣхъ войны склонили Василія къ искреннему миролюбію. Король прислалъ изъ Смоленска въ Москву Станислава, Воеводу Полоцкаго, Маршалка Сапѣгу и Войтеха, Намѣстника Перемышльскаго, которые, слѣдуя обыкновенію, сначала требовали всего, а наконецъ удовольствовались не многимъ; хотѣли Чернигова, Любеча, Дорогобужа, Торопца, но согласились взять единственно пять или шесть волостей Смоленскихъ, отнятыхъ у Литвы уже въ государствованіе Василіево. Написали договоръ такъ называемаго вѣчнаго мира. Василій и Сигизмундъ, именуясь братьями и сватами, обязались жить въ любви, доброжелательствовать и помогать другъ другу на всякаго непріятеля, кромѣ Менгли-Гирея и такихъ случаевъ, гдѣ будетъ не возможно исполнить сего условія (которое, слѣдственно, обращалось въ ничто). Король утверждалъ за Россіею всѣ пріобрѣтенія Іоанновы, а за слугами Государя Россійскаго, Князьями Шемякинымъ, Стародубскими, Трубецкими,
16Г. 1508. Одоевскими, Воротынскими, Перемышльскими, Новосильскими, Бѣлевскими, Мосальскими, всѣ ихъ отчины и города. За то Василій обѣщалъ не вступаться въ Кіевъ, въ Смоленскъ, ни въ другія Литовскія владѣнія. Далѣе сказано въ договорѣ, что Великій Князь Рязанскій, Іоаннъ Іоанновичь, съ своею землею принадлежитъ къ Государству Московскому; что ссоры между Литовскими и Россійскими подданными должны быть разбираемы судьями общими, присяжными, коихъ рѣшенія исполняются во всей силѣ; что Посламъ и купцамъ обѣихъ Державъ вездѣ путь чистъ и свободенъ: ѣздятъ, торгуютъ, какъ имъ угодно; наконецъ, что Литовскіе и наши плѣнники освобождаются немедленно. О Глинскихъ не упоминается въ сей грамотѣ; но судьба ихъ была рѣшена: Василій призналъ Мозырь и Туровъ, города Михайловы, собственностію Королевскою, обѣщая впредь уже не принимать къ себѣ никого изъ Литовскихъ Князей съ землями и помѣстьями ([39]). Онъ удовольствовался единственно словомъ Короля, что Глинскіе могутъ свободно выѣхать изъ Литвы въ Россію.
Послы Сигизмундовы были десять разъ у Государя и дважды обѣдали. Размѣнялись договорными грамотами. Сеймъ Литовскій одобрилъ всѣ условія. Король цѣловалъ крестъ въ присутствіи нашихъ Пословъ, въ Вильнѣ ([40]). Россіяне и Литовцы были довольны миромъ; но Глинскіе изъявляли негодованіе, и Сигизмундъ увѣдомилъ Великаго Князя, что Михаилъ не хочетъ ѣхать въ Москву, думая бѣжать въ степи съ вооруженными людьми своими и мстить равно обоимъ Государствамъ; но что войско Королевское уже идетъ смирить сего мятежника. Василій просилъ Короля не тревожить Глинскихъ и дать имъ свободный путь въ Россію. Проливая слезы, они выѣхали къ намъ изъ отечества со всѣми ближними. Литва жалѣла, а болѣе опасалась ихъ: Россія не любила: Великій Князь ласкалъ и честилъ, думая, что сіи измѣнники еще могутъ быть ему полезны.
Едва ли имѣя надежду и самое желаніе долго остаться въ мирѣ съ Литвою, Василій нетерпѣливо ждалъ вѣстей изъ Тавриды, чтобы удостовѣриться въ важномъ для насъ союзѣ Менгли-Гиреевомъ. Можетъ быть, сей Царь и не участвовалъ въ набѣгѣ Крымскихъ разбойниковъ на Московскіе предѣлы, но усердіе
17Г. 1508. его къ Россіи явно охладѣло: державъ Заболоцкаго долѣе года, онъ прислалъ гонца въ Москву съ требованіемъ, чтобы его пасынокъ, сверженный Царь Казанскій, Абдылъ-Летифъ, былъ отпущенъ въ Тавриду. Великій Князь не сдѣлалъ сего, однакожь возвратилъ Летифу свободу и милость, дозволилъ быть во дворцѣ, обѣщалъ Коширу въ помѣстье ([41]). Вѣроятно, что слухъ о мирныхъ переговорахъ Сигизмунда съ Василіемъ рѣшилъ наконецъ Менгли-Гирея утвердить дружбу съ нами: по крайней мѣрѣ онъ немедленно отпустилъ тогда Заболоцкаго и прислалъ трехъ Вельможъ своихъ въ Москву съ шертною золотою грамотою ([42]): далъ клятву за себя, за дѣтей и внучатъ, жить въ братствѣ съ Великимъ Княземъ, вмѣстѣ воевать и мириться, съ Литвою и съ Татарами; унимать, казнить своихъ разбойниковъ, покровительствовать нашихъ купцевъ и путешественниковъ; однимъ словомъ, исполнять всѣ обязанности тѣсной взаимной дружбы, какъ было въ Іоанново время.
Государь приказалъ встрѣтить Пословъ съ великою честію, звать во дворецъ къ обѣду, и клалъ на нихъ руки въ знакъ благоволенія. Они представили ему 16 грамотъ отъ Хана, писанныхъ весьма ласково. Менгли-Гирей убѣждалъ Василія послать судовую рать съ пушками для усмиренія Астрахани, обѣщалъ всѣми силами дѣйствовать противъ Сигизмунда и помогать Михаилу Глинскому, коего называлъ любезнымъ сыномъ; просилъ ловчихъ птицъ, соболей, рыбьихъ зубовъ, латъ и серебряной чары въ два ведра ([43]); требовалъ какой-то дани, платимой ему Князьями Одоевскими ([44]); а всего болѣе желалъ, чтобы Государь позволилъ Абдылъ-Летифу ѣхать въ Тавриду для свиданія съ матерью. Сіе послѣднее казалось Василію столь важнымъ, что онъ собралъ Думу Боярскую и хотѣлъ знать ея мнѣніе ([45]). Приговорили не отпускать Летифа. Государь велѣлъ ему самому явиться въ Думу и говорилъ такъ: «Царь Абдылъ-Летифъ! ты вѣдаешь, что отецъ мой лишилъ тебя свободы за вину не малую. Освобожденіе Летифа. Въ угодность нашему брату, Менгли-Гирею, забывъ твое преступленіе, я милостиво дарую тебѣ вольность и городъ. Выслушай условія.» Они состояли въ томъ, чтобы Летифъ клятвенно обязался вѣрно служить Россіи, не выѣзжать самовольно изъ ея предѣловъ, не имѣть сношенія
18Г. 1508. съ Литвою, ни съ другими нашими врагами, и чтобы Менгли-Гиреевы Послы утвердили сей договоръ собственною ихъ присягою. Летифъ винился, благодарилъ, считалъ себя недостойнымъ видѣть лице Государево; клялся не угнетать Христіанъ, не ругаться надъ святынею, доносить Великому Князю о всякихъ злодѣйскихъ умыслахъ противъ него или Государства. Вмѣсто Коширы, прежде обѣщанной, ему дали Юрьевъ. Достойно замѣчанія, что и самъ Великій Князь присягнулъ въ доброжелательствѣ къ Летифу, такъ же, какъ и въ вѣрности къ Менгли-Гирею, исполняя требованіе Пословъ Крымскихъ и совѣтъ Бояръ, Намѣстникъ Перевицкій, Морозовъ, былъ отправленъ въ Тавриду изъявить благодарность за дружбу Хана, увѣрить его въ нашей, извѣстить о заключенномъ съ Литвою мирѣ, и сказать на-единѣ, что долгое молчаніе Менгли-Гиреево безпокоило Государя; что носился даже слухъ о присоединеніи Ханскихъ сыновей къ Сигизмундовой рати ([46]); что сіе обстоятельство ускорило для насъ миръ, но что Великій Князь остается другомъ Менгли-Гирея, и не боится новой, справедливой войны съ ихъ общимъ, естественнымъ недругомъ; что намъ не льзя послать людей съ огнестрѣльнымъ снарядомъ къ Астрахани, ибо нѣтъ судовъ въ готовности; что Россіи, утомленной войнами, хотя мирной съ Литвою, но угрожаемой Ливонскими Нѣмцами, нужно отдохновеніе; что самъ Іоаннъ иногда не посылалъ туда войска ([47]), и проч. Г. 1509. Уже ветхій лѣтами и здоровьемъ, Менгли-Гирей не могъ жить долго: Василій приказалъ Морозову тайно видѣться съ Ханскимъ старшимъ сыномъ, Магметъ-Гиреемъ; обязать его клятвою въ дружбѣ къ Россіи и присягнуть ему въ нашей именемъ Государя.
Неудовольствія нашего посла въ Тавридѣ. Сей Посолъ имѣлъ непріятность въ Тавридѣ отъ своевольства и корыстолюбія Ханскихъ Вельможъ. Государь именно велѣлъ Морозову наблюдать свое достоинство и не терпѣть ни малѣйшаго для насъ униженія въ обрядахъ Посольскихъ: ибо Крымскіе Мурзы любили величаться передъ Россіянами, воспоминая старину. «Я сошелъ съ коня близъ дворца, » пишетъ Морозовъ къ Великому Князю: «у воротъ сидѣли Князья Ханскіе, и всѣ, какъ должно, привѣтствовали Посла твоего, кромѣ Мурзы Кудояра, дерзнувшаго назвать меня холопомъ. Толмачъ не смѣлъ перевести сихъ грубыхъ
19Г. 1509. словъ; а Мурза въ бѣшенствѣ хотѣлъ зарѣзать его, и силою выхватилъ шубу изъ рукъ моего Подьячаго, который несъ дары. Въ дверяхъ Ясаулы преградили мнѣ путь, бросивъ на землю жезлы свои, и требовали пошлины: я ступилъ на жезлы и вошелъ къ Царю. Онъ и Царевичи встрѣтили меня ласково; пили изъ чаши и подали мнѣ остатокъ. Я также поднесъ чашу имъ и всѣмъ Князьямъ, но обошелъ Кудояра и сказалъ Хану: Царь, вольный человѣкъ! сей Мурза невѣжливъ: суди насъ... Называюсь, холопомъ твоимъ и Государя моего, но не Кудояровымъ. Говорю съ нимъ предъ тобою съ очи на очи: какъ онъ дерзнулъ грубить Послу и силою брать, что мы несли къ тебѣ? Менгли-Гирей, выслушавъ, извинялъ Мурзу; но отпустивъ меня, бранилъ его и выгналъ.» Морозовъ не согласился вручить Хану своего посольскаго наказа, ни описи присланныхъ съ нимъ даровъ, отвѣтствуя гордо Вельможамъ Царскимъ: «Рѣчи Великаго Князя вписаны у меня только въ сердцѣ, а дары его вамъ доставлены: болѣе ничего не требуйте.» Одинъ изъ сыновей Ханскихъ, жалуясь на скупость Василіеву, грозилъ Морозову цѣпями. «Цѣпей твоихъ не опасаюсь, » сказалъ Посолъ: «боюсь единственно Бога, Великаго Князя и Царя, вольнаго человѣка... Если оскорбите меня, то Государь уже никогда не будетъ присылать къ вамъ людей знатныхъ» ([48]). — Однакожь, не смотря на слабость отягченнаго лѣтами Менгли-Гирея, коему сыновья и Вельможи худо повиновались, нашъ союзъ съ Тавридою остался до времени въ своей силѣ.
Мирный договоръ съ Ливоніею. Россія заключила тогда мирный договоръ и съ Ливоніею. Въ 1506 году вторично былъ у насъ Посолъ Императорскій, Гартингеръ, съ дружественнымъ письмомъ отъ Максимиліана, который снова просилъ Великаго Князя освободить Ливонскихъ плѣнниковъ. Василій сказалъ, что вольность ихъ зависитъ отъ мира. Наконецъ Магистръ, Архіепископъ Рижскій, Епископъ Дерптскій и все Рыцарство прислали чиновниковъ въ Москву. Слѣдуя правилу отца, Государь не хотѣлъ самъ договариваться съ ними: они поѣхали въ Новгородъ, гдѣ Намѣстники, Даніилъ Щеня, Григорій Ѳедоровичь Давыдовъ и Князь Иванъ Михайловичь Оболенскій, дали имъ мирную грамоту отъ 25 Марта 1509 года впредь на 14 лѣтъ. Освободили плѣнныхъ;
20Г. 1509. возобновили старыя, взаимныя условія о торговлѣ и безопасности путешественниковъ въ обѣихъ земляхъ. Важнѣе всего было то, что Нѣмцы отреклись отъ союза съ Королемъ Польскимъ. Государь не забылъ и нашихъ церквей въ Ливоніи: Магистръ обязался блюсти ихъ. Въ тоже время Императоръ, ходатайствуя за Ганзу, писалъ къ Великому Князю, что она издревле къ обоюдной пользѣ купечествовала въ Россіи, и желаетъ возстановить свою Контору въ Новѣгородѣ, ежели возвратятъ Любчанамъ товары, несправедливо отнятые Іоанномъ, единственно по наущенію злыхъ людей. Василій отвѣтствовалъ Максимиліану: «Пусть Любчане и союзные съ ними 72 города шлютъ должное челобитье къ моимъ Новогородскимъ и Псковскимъ Намѣстникамъ: изъ дружбы къ тебѣ велю торговать съ Нѣмцами, какъ было прежде; но имѣніе отняли у нихъ за вину: его не льзя возвратить: о чемъ писалъ къ тебѣ и мой родитель» ([49]).
Дѣла Пскова. Утвердивъ спокойствіе Россіи, Василій рѣшилъ судьбу древняго, знаменитаго Пскова. Какое-то особенное снисхожденіе Іоанново позволило сей Республикѣ пережить Новогородскую, еще имѣть видъ народнаго правленія и хвалиться тѣнію свободы: могла ли уцѣлѣть она въ системѣ общаго Самодержавія? Примѣръ Новагорода ужасалъ Псковитянъ; но, лаская себя свойственною людямъ надеждою, они такъ разсуждали: «Іоаннъ пощадилъ насъ: можетъ пощадить и Василій. Мы спаслись при отцѣ благоговѣніемъ къ его верховной волѣ: не оскорбимъ и сына. Гордость есть безуміе для слабости. Не постоимъ за многое, чтобы спасти главное: то есть, свободное бытіе гражданское, или по крайней мѣрѣ долѣе наслаждаться онымъ.» Сіи мысли были основаніемъ ихъ Политики. Когда Намѣстники Великокняжескіе дѣйствовали беззаконно, Псковитяне жаловались Государю, молили неотступно, но смиренно. Ненавидя Князя Ярослава, они снова приняли его къ себѣ Намѣстникомъ ([50]): ибо такъ хотѣлъ Іоаннъ, который, можетъ быть, единственно отлагалъ до случая уничтожить вольность Пскова, несогласную съ государственнымъ уставомъ Россіи: войны, опасности внѣшнія, а наконецъ, можетъ быть, и старость помѣшали ему исполнить сіе намѣреніе. Юный Василій естественнымъ образомъ
21Г. 1509. довершилъ дѣло отца: искалъ, и легко нашелъ предлогъ. Хотя Псковитяне вообще изъявляли болѣе умѣренности, нежели пылкіе Новогородцы: однакожь, подобно всѣмъ Республикамъ, имѣли внутренніе раздоры, обыкновенное дѣйствіе страстей человѣческихъ. Еще въ Іоанново время былъ у нихъ мятежъ, въ коемъ одинъ Посадникъ лишился жизни; а другіе чиновники бѣжали въ Москву. Тогда же земледѣльцы не хотѣли платить дани гражданамъ: Вѣче самовластно наказало первыхъ, отыскавъ древнюю уставную грамоту въ доказательство, что они всегда считались данниками и работниками послѣднихъ. Іоаннъ обвинилъ самовольство Вѣча: Псковитяне едва смягчили его гнѣвъ моленіемъ и дарами ([51]). При Василіи управлялъ ими въ санѣ Намѣстника Князь Иванъ Михайловичь Рѣпня-Оболенскій, не любимый народомъ: питая несогласія между Старшими и Младшими гражданами, онъ жаловался на ихъ строптивость и въ особенности на главныхъ чиновниковъ, которые будто бы вмѣшивались въ его права и суды ([52]). Сего было довольно для Василія.
Осенью въ 1509 году онъ поѣхалъ въ Новгородъ съ братомъ своимъ Андреемъ, съ зятемъ, Царевичемъ Петромъ, Царемъ Летифомъ, съ Коломенскимъ Епископомъ Митрофаномъ, съ знатнѣйшими Боярами, Воеводами, Дѣтьми Боярскими ([53]). Цѣль путешествія знали развѣ одни Вельможи Думные. Вездѣ народъ съ радостію встрѣчалъ юнаго Монарха: онъ ѣхалъ медленно, и съ величіемъ. Унылый Новгородъ оживился присутствіемъ Двора и войска отборнаго; а Псковитяне отправили къ Великому Князю многочисленное Посольство, семьдесятъ знатнѣйшихъ чиновниковъ и Бояръ, съ усерднымъ привѣтствіемъ и съ даромъ ста-пятидесяти рублей. Главный изъ нихъ, Посадникъ Юрій, сказалъ ему: «Отчина твоя, Псковъ, бьетъ тебѣ челомъ и благодаритъ, что ты, Царь всея Руси, держишь насъ въ старинѣ и милостиво обороняешь отъ всѣхъ иноплеменниковъ. Такъ дѣлалъ и великій твой родитель: за что мы готовы вѣрно служить тебѣ, какъ служили Іоанну и вашимъ предкамъ. Но будь правосуденъ: твой Намѣстникъ утѣсняетъ добровольныхъ людей, Псковитянъ. Государь! защити насъ» ([54]). Онъ милостиво принялъ даръ; выслушалъ жалобы; обѣщалъ управу. Послы возвратились
22Г. 1509. и сказали Вѣчу слова Государевы: но мысли сердечныя, прибавляетъ Лѣтописецъ, извѣстны единому Богу ([55]). Василій велѣлъ Окольничему своему, Князю Петру Шуйскому-Великому, съ Дьякомъ Долматовымъ ѣхать во Псковъ и на мѣстѣ узнать истину: Они донесли, что граждане винятъ Намѣстника, а Намѣстникъ гражданъ; что ихъ примирить не возможно, и что одна власть Государева должна рѣшить сію тяжбу. Новые Послы Псковскіе молили Великаго Князя смѣнить Оболенскаго: Василій отвѣтствовалъ, что не пристойно смѣнить его какъ виновнаго безъ суда; что онъ приказываетъ ему быть въ Новгородъ вмѣстѣ со всѣми Псковитянами, которые считаютъ себя обиженными, и самъ разберетъ ихъ жалобы ([56]).
Здѣсь Лѣтописецъ Псковскій укоряетъ своихъ Правителей въ неосторожности: они письменно дали знать по всѣмъ волостямъ, чтобы недовольные Намѣстникомъ ѣхали судиться <к>ъ Великому Князю. Сыскалось ихъ множество; не мало и такихъ, которые поѣхали жаловаться Государю другъ на друга, и между ими были знатные люди, первые чиновники ([57]). Сіе обстоятельство предвѣщало Пскову судьбу Новагорода, гдѣ внутреннія несогласія и ссоры заставили гражданъ искать Великокняжескаго правосудія и служили Іоанну однимъ изъ способовъ къ уничтоженію ихъ вольности. Василій именно требовалъ къ себѣ Посадниковъ, для очной ставки съ Княземъ Оболенскимъ, велѣвъ написать къ Вѣчу, что если они не явятся, то вся земля будетъ виновата ([58]). Псковитяне содрогнулись: въ первый разъ представилась имъ мысль, что для нихъ готовится ударъ. Никто не смѣлъ ослушаться: девять Посадниковъ и купеческіе Старосты всѣхъ рядовъ отправились въ Новгородъ. Г. 1510. Василій приказалъ имъ ждать суда и назначилъ срокомъ 6 Генваря.
Въ сей день, то есть, въ праздникъ Крещенія, Великій Князь, окруженный Боярами и Воеводами, слушалъ обѣдню въ церкви Софійской и ходилъ за крестами на рѣку Волховъ, гдѣ Епископъ Коломенскій, Митрофанъ, святилъ воду: ибо Новгородъ не имѣлъ тогда Архіепископа ([59]). Тамъ Вельможи Московскіе объявили Псковитянамъ, чтобы всѣ они шли въ Архіерейскій домъ къ Государю: чиновниковъ, Бояръ, купцевъ ввели въ палату; Младшихъ гражданъ остановили
23Г. 1510. на дворѣ. Они готовились къ суду съ Намѣстникомъ; но тяжба ихъ была уже тайно рѣшена Василіемъ ([60]). Думные Великокняжескіе Бояре вышли къ нимъ и сказали: «вы поиманы Богомъ и Государемъ Василіемъ Іоанновичемъ.» Знатныхъ Псковитянъ заключили въ Архіепископскомъ домѣ, а Младшихъ гражданъ, переписавъ, отдали Новогородскимъ Боярскимъ Дѣтямъ подъ стражу.
Одинъ купецъ Псковскій ѣхалъ тогда въ Новгородъ: узнавъ дорогою о семъ происшествіи, онъ бросилъ свой товаръ и спѣшилъ извѣстить согражданъ, что ихъ Посадники и всѣ именитые люди въ темницѣ. Ужасъ объялъ Псковитянъ. «Отъ трепета и печали (говоритъ Лѣтописецъ) засохли наши гортани, уста пересмягли. Мы видали бѣдствія, язву и Нѣмцевъ передъ своими стѣнами; но никогда не бывали въ такомъ отчаяніи» ([61]). Собралось Вѣче. Народъ думалъ, что ему дѣлать? ставить ли щитъ противъ Государя? затвориться ли въ городѣ? «Но война, разсуждали они, будетъ для насъ беззаконіемъ и конечною гибелію. Успѣхъ невозможенъ, когда слабость идетъ на силу. И всѣхъ насъ не много: что же сдѣлаемъ теперь безъ Посадниковъ и лучшихъ людей, которые сидятъ въ Новѣгородѣ?» Рѣшились послать гонца къ Великому Князю съ такими словами: «Бьемъ тебѣ челомъ отъ мала до велика, да жалуешь свою древнюю отчину; а мы, сироты твои, и преждѣ и нынѣ были отъ тебя, Государя, неотступны и ни въ чемъ не противились. Богъ и ты воленъ въ своей отчинѣ.»
Видя смиреніе Псковитянъ, Государь велѣлъ снова привести всѣхъ задержанныхъ чиновниковъ въ Архіепископскую палату и выслалъ къ нимъ Бояръ, Князя Александра Ростовскаго, Григорія Ѳедоровича, Конюшаго Ивана Андреевича Челяднина, Окольничаго Князя Петра Шуйскаго, Казначея Дмитрія Владиміровича, Дьяковъ Мисюря-Мунехина и Луку Семенова, которые сказали: «Василій, Божіею милостію Царь и Государь всея Руси, такъ вѣщаетъ Пскову: Предки наши, отецъ мой и мы сами доселѣ берегли васъ милостиво, ибо вы держали имя наше честно и грозно, а Намѣстниковъ слушались; нынѣ же дерзаете быть строптивыми, оскорбляете Намѣстника, вступаетесь въ его суды и пошлины. Еще свѣдали мы, что ваши
24Г. 1510. Посадники и судьи земскіе не даютъ истинной управы, тѣснятъ, обижаютъ народъ. И такъ вы заслужили великую опалу. Но хотимъ теперь изъявить милость, если исполните нашу волю: уничтожите Вѣче и примите къ себѣ Государевыхъ Намѣстниковъ во Псковъ и во всѣ пригороды. Въ такомъ случаѣ сами пріѣдемъ къ вамъ помолиться Святой Троицѣ и даемъ слово не касаться вашей собственности. Но если отвергнете сію милость, то будемъ дѣлатъ свое дѣло съ Божіею помощію, и кровь Христіанская взыщется на мятежникахъ, которые презираютъ Государево жалованье и не творятъ его воли.» Псковитяне благодарили, и въ присутствіи Великокняжескихъ Бояръ цѣловали крестъ, съ клятвою служить вѣрно Монарху Россіи, его дѣтямъ, наслѣдникамъ, до конца міра ([62]). Василій, пригласивъ ихъ къ себѣ на обѣдъ, сказалъ имъ, что вмѣсто рати шлетъ во Псковъ Дьяка своего, Третьяка Долматова, и что они сами могутъ писать къ согражданамъ. Знатный купецъ, Онисимъ Манушинъ, поѣхалъ съ грамотою отъ чиновниковъ, Бояръ и всѣхъ бывшихъ въ Новѣгородѣ Псковитянъ къ ихъ народу. Они писали: «Предъ лицемъ Государя мы единомысленно дали ему крѣпкое слово своими душами за себя и за васъ, братья, исполнить его приказаніе. Не сдѣлайте насъ преступниками. Буде же вздумаете противиться, то знайте, что Великій Князь въ гнѣвѣ и въ ярости устремитъ на васъ многочисленное воинство: мы погибнемъ, и вы погибнете въ кровопролитіи. Рѣшитесь немедленно: послѣдній срокъ есть 16 Генваря. Здравствуйте» ([63]).
Долматовъ явился въ собраніи гражданъ Псковскихъ, сказалъ имъ поклонъ отъ Великаго Князя, и требовалъ его именемъ, чтобы они, если хотятъ жить по старинѣ, исполнили двѣ воли Государевы: отмѣнили Вѣче, сняли колоколъ онаго, и во всѣ города свои приняли Великокняжескихъ Намѣстниковъ. Посолъ заключилъ рѣчь свою тѣмъ, что или самъ Государь будетъ у нихъ, добрыхъ подданныхъ, мирнымъ гостемъ, или пришлетъ къ нимъ воинство смирить мятежниковъ. Сказавъ, Долматовъ сѣлъ на степени Вѣча и долго ждалъ отвѣта: ибо граждане не могли говорить отъ слезъ и рыданія; наконецъ просили его дать имъ время на размышленіе до слѣдующаго утра. — Сей день и сія ночь
25Г. 1510. были ужасны для Пскова. Одни грудные младенцы, по словамъ лѣтописи, не плакали тогда отъ горести. На улицахъ, въ домахъ раздавалось стенаніе: всѣ обнимали другъ друга какъ въ послѣдній часъ жизни ([64]). Столь велика любовь гражданъ къ древнимъ уставамъ свободы! Уже давно Псковитяне зависѣли отъ Государя Московскаго въ дѣлахъ внѣшней Политики и признавали въ немъ судію верховнаго; но Государь дотолѣ уважалъ ихъ законы, и Намѣстники его судили согласно съ оными; власть законодательная принадлежала Вѣчу, и многія тяжбы рѣшились народными чиновниками, особенно въ пригородахъ ([65]): одно избраніе сихъ чиновниковъ уже льстило народу. Василій уничтоженіемъ Вѣча искоренялъ все старое древо самобытнаго гражданства Псковскаго, хотя и поврежденное, однакожь еще не мертвое, еще лиственное и плодоносное.
Народъ болѣе сѣтовалъ, нежели совѣтовался: необходимость уступить являлась всякому съ доказательствами неопровержимыми. Слышны были рѣчи смѣлыя, но безъ дерзости. Послѣднія торжественныя минуты издыхающей свободы благопріятствутъ великодушію; но разсудокъ уже обуздываетъ сердце. На разсвѣтѣ ударили въ Вѣчевый колоколъ: сей звукъ представилъ гражданамъ мысль о погребеніи. Они собралися. Ждали Дьяка Московскаго. Долматовъ пріѣхалъ. Ему сказали: «Господинъ Посолъ! Лѣтописцы наши свидѣтельствуютъ, что добровольные Псковитяне всегда присягали Великимъ Князьямъ въ вѣрности: клялися непреложно имѣть ихъ своими Государями, не соединяться съ Литвою и съ Нѣмцами; а въ случаѣ измѣны подвергали себя гнѣву Божію, гладу, огню, потопу и нашествію иноплеменниковъ. Но сей крестный обѣтъ былъ взаимнымъ: Великіе Князья присягали не лишать насъ древней свободы; клятва таже, таже и казнь преступнику. Нынѣ воленъ Богъ и Государь въ своей отчинѣ, во градѣ Псковѣ, въ насъ и въ нашемъ колоколѣ! По крайней мѣрѣ мы не хотимъ измѣнить крестному цѣлованію, не хотимъ поднять руки на Великаго Князя. Конецъ вольности Псковской. Если угодно ему помолиться Живоначальной Троицѣ и видѣть свою отчину, да ѣдетъ во Псковъ: мы будемъ ему рады, благодаря его, что онъ не погубилъ насъ до конца» ([66])! — Генваря 13 граждане сняли Вѣчевый колоколъ
26Г. 1510. у Святой Троицы, и смотря на него, долго плакали о своей старинѣ и волѣ.
Долматовъ въ ту же ночь поѣхалъ къ Государю съ симъ древнимъ колоколомъ и съ донесеніемъ, что Псковитяне уже не имѣютъ Вѣча. То же объявили ему и Послы ихъ ([67]). Онъ немедленно отправилъ къ нимъ Бояръ съ воинскою дружиною, обязать присягою гражданъ и сельскихъ жителей; велѣлъ очистить для себя дворъ Намѣстниковъ, а для Вельможъ своихъ, Дьяковъ и многочисленныхъ тѣлохранителей такъ называемый городъ Средній, откуда надлежало перевести всѣхъ жителей въ Большой городъ, и 20 Генваря выѣхалъ туда самъ съ братомъ, зятемъ, Царемъ Летифомъ, Епископомъ Коломенскимъ, Княземъ Даніиломъ Щенею, Бояриномъ Давыдовымъ и Михайломъ Глинскимъ. Псковитяне шли къ нему на встрѣчу; имъ приказано было остановиться въ двухъ верстахъ отъ города. Увидѣвъ Государя, всѣ они пали ницъ. Великій Князь спросилъ у нихъ о здравіи. «Лишь бы ты, Государь, здравствовалъ!» отвѣтствовали Старѣйшины. Народъ безмолвствовалъ. Епископъ Коломенскій опередилъ Великаго Князя, чтобы вмѣстѣ съ Духовенствомъ Псковскимъ встрѣтить его предъ стѣною Довмонтовою. Василій сошелъ съ коня, и за крестами вступилъ въ церковь Св. Троицы, гдѣ Епископъ, отпѣвъ молебенъ, возгласилъ ему многолѣтіе, и благословляя Великаго Князя, громко произнесъ: «слава Всевышнему, Который далъ тебѣ Псковъ безъ войны ([68])!» Тутъ граждане, бывшіе въ церкви, горька заплакали и сказали: «Государь! мы не чужіе; мы искони служили твоимъ предкамъ.» Въ сей день, Генваря 24, Василій обѣдалъ съ Епископомъ Коломенскимъ, съ Архимандритомъ Симоновскимъ Варлаамомъ, съ Боярами и Воеводами; а въ Воскресенье, Генваря 27, приказалъ собраться Псковитянамъ на дворѣ своемъ. Къ нимъ вышелъ Окольничій, Князь Петръ Шуйскій: держа въ рукѣ списокъ, онъ перекликалъ всѣхъ чиновниковъ, Бояръ, Старостъ, купцевъ, людей Житыхъ, и велѣлъ имъ итти въ большую Судебную избу, куда Государь, сидя съ Думными Вельможами въ Передней избѣ, прислалъ Князя Александра Ростовскаго, Конюшаго Челяднина, Шуйскаго, Казначея Дмитрія Владиміровича, Дьяковъ Долматова, Мисюря и другихъ. Они говорили такъ: «Знатные
27Г. 1510. Псковитяне! Великій Князь, Божіею милостію Царь и Государь всея Русіи, объявляетъ вамъ свое жалованье; не хочетъ вступаться въ вашу собственность: пользуйтесь ею, нынѣ и всегда. Но здѣсь не можете остаться: ибо вы утѣсняли народъ, и многіе, обиженные вами, требовали Государева правосудія. Возьмите женъ и дѣтей; идите въ землю Московскую, и тамъ благоденствуйте милостію Великаго Князя.» Ихъ всѣхъ, изумленныхъ горестію, отдали на руки Дѣтямъ Боярскимъ; и въ ту же ночь увезли въ Москву 300 семействъ, въ числѣ коихъ находились и жены бывшихъ подъ стражею въ Новѣгородѣ Псковитянъ. Они могли взять съ собою только малую часть своего достоянія, но жалѣли единственно отчизны. — Другихъ Среднихъ и Младшихъ гражданъ отпустили въ домы, съ увѣреніемъ, что имъ не будетъ развода; но ужасъ господствовалъ и плачь не умолкалъ во Псковѣ. Многіе, не вѣря обѣщанію и боясь ссылки, постриглись, мужья и жены, чтобы умереть на своей родинѣ ([69]).
Государь велѣлъ быть Намѣстниками во Псковѣ Боярину Григорію Ѳедоровичу Давыдову ([70]) и Конюшему Челяднину, а Дьяку Мисюрю вѣдать дѣла Приказныя, Андрею Волосатому Ямскія; опредѣлилъ Воеводъ, Тіуновъ и Старостъ въ пригороды: уставилъ новый чеканъ для монеты и торговую пошлину, дотолѣ неизвѣстную въ землѣ Псковской, гдѣ купцы всегда торговали свободно и не платя ничего; роздалъ деревни сосланныхъ Псковитянъ Московскимъ Боярамъ; вывелъ всѣхъ гражданъ изъ Застѣнья или Средняго города, гдѣ находилось 1500 дворовъ; указалъ тамъ жить однимъ Государевымъ чиновникамъ, Боярскимъ Дѣтямъ и Москвитянамъ, а купеческія лавки перенести изъ Довмонтовой стѣны въ Большой городъ; выбралъ мѣсто для своего дворца и заложилъ Церковь Святой Ксеніи, ибо въ день ея памяти уничтожилась вольность Пскова ([71]); наконецъ, все устроивъ въ теченіе мѣсяца, оставивъ Намѣстникамъ тысячу Боярскихъ Дѣтей и 500 Новогородскихъ пищальниковъ, съ торжествомъ поѣхалъ въ Москву, куда отправили за нимъ и Вѣчевый колоколъ. Въ замѣну убылыхъ гражданъ, триста семействъ купеческихъ изъ десяти Низовыхъ городовъ были переселены во Псковъ ([72]).
«Такъ» — говоритъ Лѣтописецъ Ольгиной
28Г. 1510. родины — «исчезла слава Пскова, плѣненнаго не иновѣрными, но своими братьями Христіанами. О градъ, нѣкогда великій! ты сѣтуешь въ опустѣніи. Прилетѣлъ на тебя орелъ многокрыльный съ когтями львиными, вырвалъ изъ нѣдръ твоихъ три кедра Ливанскіе: похитилъ красоту, богатство и гражданъ; раскопалъ торжища, или заметалъ дрязгомъ ([73]); увлекъ нашихъ братьевъ и сестеръ въ мѣста дальнія, гдѣ не бывали ни отцы ихъ, ни дѣды, ни прадѣды!»
Болѣе шести вѣковъ Псковъ, основанный Славянами-Кривичами, имѣлъ свои гражданскіе уставы, любилъ оные, не зналъ и не хотѣлъ знать лучшихъ, былъ вторымъ Новымгородомъ, называясь его меньшимъ братомъ, ибо въ началѣ составлялъ съ нимъ одну Державу и до конца одну Епархію ([74]); подобно ему бѣдный въ дарахъ Природы, дѣятельною торговлею снискалъ богатство, а долговременною связію съ Нѣмцами художества и вѣжливость; уступая ему въ древней славѣ побѣдъ и завоеваній отдаленныхъ, долѣе его хранилъ духъ воинскій, питаемый частыми бранями съ Ливонскимъ Орденомъ. Какъ въ семействахъ, такъ и въ гражданскихъ обществахъ видимъ иногда наслѣдственныя добродѣтели: Псковъ отличался благоразуміемъ, справедливостію, вѣрностію; не измѣнялъ Россіи, угадывалъ судьбу ея, держался Великихъ Князей, желалъ отвратить гибель Новогородской вольности, тѣсно связанной съ его собственною; прощалъ сему завистливому народу обиды и досады; будучи остороженъ, являлъ и смѣлую отважность великодушія, на примѣръ въ защитѣ Александра Тверскаго, гонимаго Ханомъ и Государемъ Московскимъ ([75]); сдѣлался жертвою непремѣннаго Рока уступилъ необходимости, но съ какимъ-то благороднымъ смиреніемъ, достойнымъ людей свободныхъ, и не оказавъ ни дерзости, ни робости своихъ Новогородскихъ братьевъ. — Сіи двѣ народныя Державы сходствовали во всѣхъ ихъ учрежденіяхъ и законахъ; но Псковитяне имѣли особенную степень гражданскую, такъ называемыхъ Дѣтей Посадничьихъ, ставя ихъ выше купцевъ и Житейскихъ людей ([76]): слѣдственно изъявляли еще болѣе уваженія къ Сану Посадниковъ, давъ ихъ роду наслѣдственную знатность.
Великій Князь хотѣлъ сдѣлать удовольствіе Псковитянамъ, и выбралъ изъ
29Г. 1510. нихъ 12 Старостъ, чтобы они вмѣстѣ съ Московскими Намѣстниками и Тіунами судили въ ихъ бывшихъ двѣнадцати пригородахъ по изданной имъ тогда Уставной грамотѣ ([77]). Но сіи Старосты не могли обуздывать хищности сановниковъ Великняжескихъ, которые именемъ новыхъ законовъ отягчали налогами гражданъ и земледѣльцевъ, не внимали справедливымъ жалобамъ и казнили за оныя, такъ, что несчастные жители толпами бѣжали въ чужія земли, оставляя женъ и дѣтей. Пригороды опустѣли. Иностранцы, купцы, ремесленники, имѣвшіе домы во Псковѣ, не хотѣли быть ни жертвою, ни свидѣтелями насилія, и всѣ выѣхали оттуда. — «Мы одни остались, » прибавляетъ Лѣтописецъ: «смотрѣли на землю: она не разступалась; смотрѣли на небо: не
30Г. 1510. льзя было летѣть вверхъ безъ крыльевъ.» Узнавъ о корыстолюбіи Намѣстниковъ, Государь смѣнилъ ихъ, и прислалъ достойнѣйшихъ, Князей Петра Шуйскаго и Симеона Курбскаго, мужей правосудныхъ, человѣколюбивыхъ: они успокоили гражданъ и народъ; бѣглецы возвратились. Псковитяне не преставали жалѣть о своихъ древнихъ уставахъ, но престали жаловаться. Съ сего времени они, какъ и всѣ другіе Россіяне, должны были посылать войско на службу Государеву ([78]).
Такъ Василій употребилъ первые четыре года своего правленія, страхомъ оружія, безъ побѣдъ, но не безъ славы умиривъ Россію, доказавъ наслѣдственное могущество ея Государей для непріятеля внѣшняго, и непремѣнную волю ихъ быть внутри Самодержавными.