ГЛАВА III.
ПРОДОЛЖЕНІЕ ГОСУДАРСТВОВАНІЯ ІОАННА IV.

Г. 1546—1552.

Царское вѣнчаніе Іоанна. Бракъ Государевъ. Добродѣтели Анастасіи. Пороки Іоанновы и худое Правленіе. Пожары въ Москвѣ. Бунтъ черни. Чудное исправленіе Іоанна. Сильвестръ и Адашевъ. Рѣчь Государева на лобномъ мѣстѣ. Перемѣна Двора и властей. Кротость Правленія. Судебникъ. Обузданіе Мѣстничества. Стоглавъ. Уставныя грамоты. Избраніе Присяжныхъ. Учрежденія Церковныя. Намѣреніе просвѣтить Россію. Воинскія дѣянія. Походъ на Казань. Перемиріе съ Литвою. Дѣла Крымскія. Смерть Царя Казанскаго. Походъ на Казань. Избраніе мѣста для новой крѣпости. Впаденіе Ногаевъ. Основаніе Свіяжска. Покореніе Горной Стороны. Ужасъ Казанцевъ. Мирныя условія съ ними Сююнбека. Новое воцареніе Шигъ-Алея. Освобожденіе плѣнниковъ. Невѣрность Казанцевъ и жестокость ихъ Царя. Переговоры съ Алеемъ. Царь оставляетъ Казань. Послѣдняя измѣна Казанцевъ.

Г. 1546. Царское вѣнчаніе Іоанна. Великому Князю исполнилось 17 лѣтъ отъ рожденія. Онъ призвалъ Митрополита и долго говорилъ съ нимъ на-единѣ. Митрополитъ вышелъ отъ него съ лицемъ веселымъ, отпѣлъ молебенъ въ храмѣ Успенія, послалъ за Боярами — даже и за тѣми, которые находились въ опалѣ, — и вмѣстѣ съ ними былъ у Государя. Еще народъ ничего не вѣдалъ; но Бояре, подобно Митрополиту, изъявляли радость. Любопытные угадывали причину, и съ нетерпѣніемъ ждали открытія счастливой тайны.

Декабря 17. Прошло три дни ([154]). Велѣли собраться Двору: Первосвятитель, Бояре, всѣ знатные сановники окружали Іоанна, который, помолчавъ, сказалъ Митрополиту: «Уповая на милость Божію и на Святыхъ заступниковъ земли Русской, имѣю намѣреніе жениться: ты, Отче, благословилъ меня. Первою моею мыслію было искать невѣсты въ иныхъ Царствахъ; но, разсудивъ основательнѣе, отлагаю сію мысль. Во младенчествѣ лишенный родителей и воспитанный въ сиротствѣ, могу не сойтися нравомъ съ иноземкою: будетъ ли тогда супружество счастіемъ? Желаю найти невѣсту въ Россіи, по волѣ Божіей и твоему благословенію.» Митрополитъ съ умиленіемъ отвѣтствовалъ: «Самъ Богъ внушилъ тебѣ намѣреніе столь вожделѣнное для твоихъ подданныхъ! Благословляю оное именемъ Отца небеснаго.» Бояре плакали отъ радости, какъ говоритъ Лѣтописецъ, и съ новымъ восторгомъ прославили мудрость Державнаго, когда Іоаннъ объявилъ имъ другое намѣреніе: «еще до своей женитьбы исполнить древній обрядъ предковъ его и вѣнчаться на Царство» ([155]). Онъ велѣлъ Митрополиту

56

Г. 1546. и Боярамъ готовиться къ сему великому торжеству, какъ бы утверждающему печатію Вѣры святый союзъ между Государемъ и народомъ. Оно было не новое для Московской Державы: Іоаннъ III вѣнчалъ своего внука на Царство; но совѣтники Великаго Князя — желая или дать болѣе важности сему обряду, или удалить отъ мыслей горестное воспоминаніе о судьбѣ Димитрія Іоанновича — говорили единственно о древнѣйшемъ примѣрѣ Владиміра Мономаха, на коего Митрополитъ Ефесскій возложилъ вѣнецъ, златую цѣпь и Бармы Константиновы ([156]). Писали и разсказывали, что Мономахъ, умирая, отдалъ Царскую утварь шестому сыну своему, Георгію; велѣлъ только хранить ее какъ зѣницу ока и передавать изъ рода въ родъ безъ употребленія, доколѣ Богъ не умилостивится надъ бѣдною Россіею и не воздвигнетъ въ ней истиннаго Самодержца, достойнаго украситься знаками могущества ([157]). Сіе преданіе вошло въ лѣтописи XVI вѣка, когда Россія дѣйствительно увидѣла Самодержца на тронѣ, и Греція, издыхая въ бѣдствіи, отказала намъ величіе своихъ Царей.

Г. 1547. Генваря 16, утромъ, Іоаннъ вышелъ въ столовую комнату, гдѣ находились всѣ Бояре; а Воеводы, Князья и чиновники, богато одѣтые, стояли въ сѣняхъ. Духовникъ Государевъ, Благовѣщенскій Протоіерей, взявъ изъ рукъ Іоанновыхъ, на златомъ блюдѣ, Животворящій Крестъ, вѣнецъ и Бармы ([158]), отнесъ ихъ (провождаемый Конюшимъ, Княземъ Михайломъ Глинскимъ, Казначеями и Дьяками) въ храмъ Успенія. Скоро пошелъ туда и Великій Князь: передъ нимъ Духовникъ съ крестомъ и Святою

57

Г. 1547. водою, кропя людей на обѣихъ сторонахъ; за нимъ Князь Юрій Василіевичь, Бояре, Князья и весь Дворъ. Вступивъ въ церковь, Государь приложился къ иконамъ: священные лики возгласили ему многолѣтіе; Митрополитъ благословилъ его ([159]). Служили молебенъ. Посреди храма, на амвонѣ съ двѣнадцатью ступенями, были изготовлены два мѣста, одѣтыя златыми паволоками; въ ногахъ лежали бархаты и камки: тамъ сѣли Государь и Митрополитъ. Предъ амвономъ стоялъ богато-украшенный налой съ Царскою утварію: Архимандриты взяли и подали ее Макарію: онъ всталъ вмѣстѣ съ Іоанномъ, и возлагая на него крестъ, Бармы, вѣнецъ, громогласно молился, чтобы Всевышній оградилъ сего Христіанскаго Давида силою Св. Духа, посадилъ на престолъ добродѣтели, даровалъ ему ужасъ для строптивыхъ и милостивое око для послушныхъ. Обрядъ заключился возглашеніемъ новаго многолѣтія Государю. Принявъ поздравленіе отъ Духовенства, Вельможъ, гражданъ, Іоаннъ слушалъ Литургію, возвратился во дворецъ, ступая съ бархата на камку, съ камки на бархатъ. Князь Юрій Василіевичь осыпалъ его въ церковныхъ дверяхъ и на лѣстницѣ золотыми деньгами, изъ мисы, которую несъ за нимъ Михайло Глинскій ([160]). Какъ скоро Государь вышелъ изъ церкви, народъ, дотолѣ неподвижный, безмолвный, съ шумомъ кинулся обдирать Царское мѣсто; всякой хотѣлъ имѣтъ лоскутъ паволоки, на память великаго дня для Россіи.

Однимъ словомъ, сіе торжественное вѣнчаніе было повтореніемъ Димитріева, съ нѣкоторою перемѣною въ словахъ молитвъ, и съ тою разностію, что Іоаннъ III самъ (а не Митрополитъ) надѣлъ вѣнецъ на главу юнаго Монарха. Современные Лѣтописцы не упоминаютъ о скипетрѣ, ни о мѵропомазаніи, ни о причащеніи ([161]); не сказываютъ также, чтобы Макарій говорилъ Царю поученіе: самое умное, краснорѣчивое не могло быть столь дѣйствительно и сильно, какъ искреннее, умилительное воззваніе къ Богу Вседержителю, дающему и Властителей народамъ и добродѣтель Властителямъ! Съ сего времени Россійскіе Монархи начали уже не только въ сношеніяхъ съ иными Державами, но и внутри Государства, во всѣхъ дѣлахъ и бумагахъ, именоваться Царями, сохраняя и титулъ Великихъ Князей, освященный древностію; а книжники Московскіе

58

Г. 1547. объявили народу, что симъ исполнилось пророчество Апокалипсиса о шестомъ Царствѣ, которое есть Россійское ([162]). Хотя титло не придаетъ естественнаго могущества, но дѣйствуетъ на воображеніе людей, и Библейское имя Царя, напоминая Ассирійскихъ, Египетскихъ, Іудейскихъ, наконецъ православныхъ Греческихъ Вѣнценосцевъ, возвысило въ глазахъ Россіянъ достоинство ихъ Государей. «Смирились» — говорятъ Лѣтописцы — «враги наши, Цари невѣрные и Короли нечестивые: Іоаннъ сталъ на первой степени Державства между ими!» Достойно примѣчанія, что Константинопольскій Патріархъ Іоасафъ, въ знакъ своего усердія къ Вѣнценосцу Россіи, въ 1561 году Соборною грамотою утвердилъ его въ санѣ Царскомъ, говоря въ ней: «Не только преданіе людей достовѣрныхъ, но и самыя лѣтописи свидѣтельствуютъ, что нынѣшній Властитель Московскій происходитъ отъ незабвенной Царицы Анны, сестры Императора Багрянороднаго, и что Митрополитъ Ефесскій, уполномоченный для того Соборомъ Духовенства Византійскаго, вѣнчалъ Россійскаго Великаго Князя, Владиміра, на Царство.» Сія грамота подписана тридцатью-шестью Митрополитами и Епископами Греческими ([163]).

Бракъ Государевъ. Между тѣмъ знатные сановники, Окольничіе, Дьяки, объѣзжали Россію, чтобы видѣть всѣхъ дѣвицъ благородныхъ, и представить лучшихъ невѣстъ Государю: онъ избралъ изъ нихъ юную Анастасію, дочь вдовы Захарьиной ([164]), которой мужъ, Романъ Юрьевичь, былъ Окольничимъ, а свекоръ Бояриномъ Іоанна III. Родъ ихъ происходилъ отъ Андрея Кобылы, выѣхавшаго къ намъ изъ Пруссіи въ XIV вѣкѣ. Добродѣтели Анастасіи. Но не знатность, а личныя достоинства невѣсты оправдывали сей выборъ, и современники, изображая свойства ея, приписываютъ ей всѣ женскія добродѣтели, для коихъ только находили они имя въ языкѣ Русскомъ ([165]): цѣломудріе, смиреніе, набожность, чувствительность, благость, соединенныя съ умомъ основательнымъ; не говорятъ о красотѣ: ибо она считалась уже необходимою принадлежностію счастливой Царской невѣсты. Февраля 13. Совершивъ обрядъ вѣнчанія въ храмѣ Богоматери, Митрополитъ сказалъ новобрачнымъ: «Днесь таинствомъ Церкви соединены вы навѣки, да вмѣстѣ покланяетесь Всевышнему и живете въ добродѣтели; а добродѣтелъ

59

Г. 1547. ваша есть правда и милость. Государь! люби и чти супругу; а ты, христолюбивая Царица, повинуйся ему. Какъ святый крестъ глава церкви, такъ мужъ глава жены. Исполняя усердно всѣ заповѣди Божественныя, узрите благая Іерусалима и миръ во Израилѣ.» Юные супруги явились глазамъ народа: благословенія гремѣли на стогнахъ Кремля. Дворъ и Москва праздновали нѣсколько дней. Царь сыпалъ милости на богатыхъ: Царица питала нищихъ. Воспитанная безъ отца въ тишинѣ уединенія, Анастасія увидѣла себя какъ бы дѣйствіемъ сверхъ-естественнымъ пренесенную на ѳеатръ мірскаго величія и славы; но не забылась, не измѣнилась въ душѣ съ обстоятельствами, и все относя къ Богу, покланялась Ему и въ Царскихъ чертогахъ такъ же усердно, какъ въ смиренномъ, печальномъ домѣ своей вдовы матери. Прервавъ веселые пиры Двора, Іоаннъ и супруга его ходили пѣшкомъ, зимою; въ Троицкую Сергіеву Лавру и провели тамъ первую недѣлю Великаго поста, ежедневно моляся надъ гробомъ Св. Сергія.

Пороки Іоанновы и худое правленіе. Сія набожность Іоаннова, ни искренняя любовь къ добродѣтельной супругѣ, не могли укротить его пылкой, безпокойной души, стремительной въ движеніяхъ гнѣва, пріученной къ шумной праздности, къ забавамъ грубымъ, неблагочиннымъ. Онъ любилъ показывать себя Царемъ, но не въ дѣлахъ мудраго правленія, а въ наказаніяхъ, въ необузданности прихотей; игралъ, такъ сказать, милостями и опалами; умножая число любимцевъ, еще болѣе умножалъ число отверженныхъ; своевольствовалъ, чтобы доказывать свою независимость, и еще зависѣлъ отъ Вельможъ, ибо не трудился въ устроеніи Царства, и не зналъ, что Государь истинно-независимый есть только Государь добродѣтельный. Никогда Россія не управлялась хуже: Глинскіе, подобно Шуйскимъ, дѣлали, что хотѣли именемъ юноши-Государя; наслаждались почестями, богатствомъ, и равнодушно видѣли невѣрность частныхъ властителей; требовали отъ нихъ раболѣпства, а не справедливости. Кто уклонялся предъ Глинскими, тотъ могъ смѣло давить пятою народъ, и быть ихъ слугою значило быть господиномъ въ Россіи ([166]). Намѣстники не знали страха — и горе угнетеннымъ, которые мимо Вельможъ шли ко Трону съ жалобами! Такъ граждане Псковскіе,

60

Г. 1547. послѣдніе изъ присоединенныхъ къ Самодержавію и смѣлѣйшіе другихъ, (весною въ 1547 году) жаловались новому Царю на своего Намѣстника, Князя Турунтая-Пронскаго, угодника Глинскихъ. Іоаннъ былъ тогда въ селѣ Островкѣ: семьдесятъ челобитчиковъ стояло передъ нимъ съ обвиненіями и съ уликами. Государь не выслушалъ: закипѣлъ гнѣвомъ; кричалъ, топалъ; лилъ на нихъ горящее вино; палилъ имъ бороды и волосы; велѣлъ ихъ раздѣть и положить на землю. Они ждали смерти. Въ сію минуту донесли Іоанну о паденіи большаго колокола въ Москвѣ; онъ ускакалъ въ столицу, и бѣдные Псковитяне остались живы ([167]). — Честные Бояре съ потупленнымъ взоромъ безмолвствовали во дворцѣ: шуты, скоморохи забавляли Царя, а льстецы славили его мудрость ([168]). Добродѣтельная Анастасія молилась, вмѣстѣ съ Россіею, и Богъ услышалъ ихъ. Характеры сильные требуютъ сильнаго потрясенія, чтобы свергнуть съ себя иго злыхъ страстей и съ живою ревностію устремиться на путь добродѣтели. Для исправленія Іоаннова надлежало сгорѣть Москвѣ!

Пожары въ Москвѣ. Сія столица ежегодно возрастала своимъ пространствомъ и числомъ жителей. Дворы болѣе и болѣе стѣснялись въ Кремлѣ, въ Китаѣ; новыя улицы примыкали къ старымъ въ посадахъ; домы строились лучше для глазъ, но не безопаснѣе прежняго: тлѣнныя громады зданій, гдѣ-гдѣ раздѣленныя садами, ждали только искры огня, чтобы сдѣлаться пепломъ. Лѣтописи Москвы часто говорятъ о пожарахъ, называя иные великими ([169]); но никогда огонь не свирѣпствовалъ въ ней такъ ужасно, какъ въ 1547 году. 12 Апрѣля сгорѣли лавки въ Китаѣ съ богатыми товарами ([170]), гостиные казенные дворы, Обитель Богоявленская и множество домовъ отъ Ильинскихъ воротъ до Кремля и Москвы рѣки. Высокая башня, гдѣ лежалъ порохъ, взлетѣла на воздухъ съ частію городской стѣны, пала въ рѣку и запрудила оную кирпичами. 20 Апрѣля обратились въ пепелъ за Яузою всѣ улицы, гдѣ жили гончары и кожевники ([171]); а 24 Іюня, около полудня, въ страшную бурю, начался пожаръ за Неглинною, на Арбатской улицѣ, съ церкви Воздвиженія; огонь лился рѣкою, и скоро вспыхнулъ Кремль, Китай, Большой посадъ. Вся Москва представила зрѣлище огромнаго пылающаго костра подъ тучами

61

Г. 1547. густаго дыма. Деревянныя зданія исчезали, каменныя распадались, желѣзо рдѣло какъ въ горнилѣ, мѣдь текла. Ревъ бури, трескъ огня и вопль людей отъ времени до времени былъ заглушаемъ взрывами пороха, хранившагося въ Кремлѣ и въ другихъ частяхъ города. Спасали единственно жизнь: богатство, праведное и неправедное, гибло. Царскія палаты, казна, сокровища, оружіе, иконы, древнія хартіи, книги, даже мощи Святыхъ истлѣли ([172]). Митрополитъ молился въ храмѣ Успенія, уже задыхаясь отъ дыма: силою вывели его оттуда и хотѣли спустить на веревкѣ съ тайника къ Москвѣ-рѣкѣ: онъ упалъ, расшибся и едва живый былъ отвезенъ въ Новоспасскій монастырь. Изъ Собора вынесли только образъ Маріи, писанный Св. Петромъ Митрополитомъ, и Правила Церковныя, привезенныя Кипріаномъ изъ Константинополя. Славная Владимірская икона Богоматери оставалась на своемъ мѣстѣ: къ счастію, огонь, разрушивъ кровлю и паперти, не проникъ во внутренность церкви. — Къ вечеру затихла буря, и въ три часа ночи угасло пламя; но развалины курились нѣсколько дней, отъ Арбата и Неглинной до Яузы и до конца Великой улицы, Варварской, Покровской, Мясницкой, Дмитровской, Тверской ([173]). Ни огороды, ни сады не уцѣлѣли: дерева обратились въ уголь, трава въ золу. Сгорѣло 1700 человѣкъ, кромѣ младенцевъ. Не льзя, по сказанію современниковъ, ни описать, ни вообразить сего бѣдствія. Люди съ опаленными волосами, съ черными лицами, бродили какъ тѣни среди ужасовъ обширнаго пепелища: искали дѣтей, родителей, остатковъ имѣнія; не находили, и были какъ дикіе звѣри. «Счастливъ» — говоритъ Лѣтописецъ — «кто, умиляясь душею, могъ плакать и смотрѣть на небо!» Утѣшителей не было: Царь съ Вельможами удалился въ село Воробьево, какъ бы для того, чтобы не слыхать и не видать народнаго отчаянія. Онъ велѣлъ немедленно возобновить Кремлевскій дворецъ; богатые также спѣшили строиться; о бѣдныхъ не думали. Симъ воспользовались непріятели Глинскихъ: Духовникъ Іоанновъ, Протоіерей Ѳеодоръ, Князь Скопинъ-Шуйскій, Бояринъ Иванъ Петровичь Ѳедоровъ, Князь Юрій Темкинъ, Нагой и Григорій Юрьевичь Захарьинъ, дядя Царицы: они составили заговоръ; а народъ, несчастіемъ расположенный къ

62

Г. 1547. изступленію злобы и къ мятежу, охотно сдѣлался ихъ орудіемъ.

Бунтъ черни. Въ слѣдующій день Государь поѣхалъ съ Боярами навѣстить Митрополита въ Новоспасской Обители. Тамъ Духовникъ его, Скопинъ-Шуйскій и знатные ихъ единомышленники объявили Іоанну, что Москва сгорѣла отъ волшебства нѣкоторыхъ злодѣевъ. Государь удивился, и велѣлъ изслѣдовать сіе дѣло Боярамъ, которые, чрезъ два дни пріѣхавъ въ Кремль, собрали гражданъ на площади и спрашивали, кто жегъ столицу? Въ нѣсколько голосовъ отвѣчали имъ: «Глинскіе! Глинскіе! Мать ихъ, Княгиня Анна, вынимала сердца изъ мертвыхъ, клала въ воду, и кропила ею всѣ улицы, ѣздя по Москвѣ. Вотъ, отъ чего мы сгорѣли!» Сію басню выдумали и разгласили заговорщики. Умные люди не вѣрили ей, однакожь молчали: ибо Глинскіе заслужили общую ненависть. Многіе поджигали народъ, и самые Бояре. Княгиня Анна, бабка Государева, съ сыномъ Михайломъ находилась тогда во Ржевскомъ своемъ помѣстьѣ. Другой сынъ ея, Князь Юрій, стоялъ на Кремлевской площади въ кругу Бояръ: изумленный нелѣпымъ обвиненіемъ, и видя ярость черни, онъ искалъ безопасности въ церкви Успенія, куда вломился за нимъ и народъ. Совершилось дотолѣ неслыханное въ Москвѣ злодѣйство: мятежники въ святомъ храмѣ убили роднаго дядю Государева ([174]), извлекли его тѣло изъ Кремля и положили на лобномъ мѣстѣ; разграбили имѣніе Глинскихъ, умертвили множество ихъ слугъ и Дѣтей Боярскихъ ([175]). Никто не унималъ беззаконія: Правительства какъ бы не было...

Чудное исправленіе Іоанна. Сильвестръ и Адашевъ. Въ сіе ужасное время, когда юный Царь трепеталъ въ Воробьевскомъ дворцѣ своемъ, а добродѣтельная Анастасія молилась, явился тамъ какой-то удивительный мужъ, именемъ Сильвестръ, саномъ Іерей, родомъ изъ Новагорода ([176]); приближился къ Іоанну съ подъятымъ, угрожающимъ перстомъ, съ видомъ Пророка, и гласомъ убѣдительнымъ возвѣстилъ ему, что судъ Божій гремитъ надъ главою Царя легкомысленнаго и злострастнаго; что огнь Небесный испепелилъ Москву; что сила Вышняя волнуетъ народъ и ліетъ фіалъ гнѣва въ сердца людей. Раскрывъ Святое Писаніе, сей мужъ указалъ Іоанну правила, данныя Вседержителемъ сонму Царей земныхъ; заклиналъ его быть

63

Г. 1547. ревностнымъ исполнителемъ сихъ уставовъ; представилъ ему даже какія-то страшныя видѣнія ([177]), потрясъ душу и сердце, овладѣлъ воображеніемъ, умомъ юноши, и произвелъ чудо: Іоаннъ сдѣлался инымъ человѣкомъ; обливаясь слезами Раскаянія, Простеръ Десницу къ наставнику вдохновенному; требовалъ отъ него силы быть добродѣтельнымъ — и пріялъ оную ([178]). Смиренный Іерей, не требуя ни высокаго имени, ни чести, ни богатства, сталъ у трона, чтобы утверждать, ободрять юнаго Вѣнценосца на пути исправленія, заключивъ тѣсный союзъ съ однимъ изъ любимцевъ Іоанновыхъ, Алексѣемъ Ѳедоровичемъ Адашевымъ, прекраснымъ молодымъ человѣкомъ, коего описываютъ Земнымъ Ангеломъ ([179]): имѣя нѣжную, чистую душу, нравы благіе, разумъ пріятный, основательный и безкорыстную любовь къ добру, онъ искалъ Іоанновой милости не для своихъ личныхъ выгодъ, а для пользы отечества, и Царь нашелъ въ немъ рѣдкое сокровище, друга, необходимо нужнаго Самодержцу, чтобы лучше знать людей, состояніе Государства, истинныя потребности онаго: ибо Самодержецъ съ высоты престола видитъ лица и вещи въ обманчивомъ свѣтѣ отдаленія; а другъ его какъ подданный стоитъ на ряду со всѣми, смотритъ Прямѣе въ сердца и вблизи на предметы. Сильвестръ возбудилъ въ Царѣ желаніе блага: Адашевъ облегчилъ Царю способы благотворенія. Такъ повѣствуетъ умный современникъ, Князь Андрей Курбскій, бывшій тогда уже знатнымъ сановникомъ Двора. По крайней мѣрѣ здѣсь начинается эпоха Іоанновой славы, новая, ревностная дѣятельность въ правленіи, ознаменованная счастливыми для Государства успѣхами и великими намѣреніями.

Во первыхъ, обуздали мятежную чернь, которая, на третій день по убіеніи Глинскаго, явилась шумною толпою въ Воробьевѣ, окружила дворецъ и кричала, чтобы Государь выдалъ ей свою бабку, Княгиню Анну, и сына ея, Михайла ([180]). Іоаннъ велѣлъ стрѣлять въ бунтовщиковъ: толпу разсѣяли; схватили и казнили нѣкоторыхъ; многіе ушли; другіе падали на колѣна и винились. Порядокъ возстановился. Тогда Государь изъявилъ попечительность отца о бѣдныхъ: взяли мѣры, чтобы никто

64

Г. 1547. изъ нихъ не остался безъ крова и хлѣба.

Во вторыхъ, истинные виновники бунта, подстрекатели черни, Князь Скопинъ-Шуйскій съ клевретами обманулись, если имѣли надежду, свергнувъ Глинскихъ, овладѣть Царемъ. Хотя Іоаннъ пощадилъ ихъ, изъ уваженія ли къ своему Духовнику и къ дядѣ Царицы, или за недостаткомъ ясныхъ уликъ, или предавъ одному суду Божію такое дѣло, которое, не смотря на беззаконіе способовъ, удовлетворяло общей, справедливой ненависти къ Глинскимъ: но мятежное господство Бояръ рушилось совершенно, уступивъ мѣсто единовластію Царскому, чуждому тиранства и прихотей. Чтобы торжественнымъ дѣйствіемъ Вѣры утвердить благословенную перемѣну въ Правленіи и въ своемъ сердцѣ, Государь на нѣсколько дней уединился для поста и молитвы; созвалъ Святителей, умиленно каялся въ грѣхахъ, и разрѣшенный, успокоенный ими въ совѣсти, причастился Святыхъ Таинъ ([181]). Рѣчь Государева на лобномъ мѣстѣ. Г. 1547—1550. Юное, пылкое сердце его хотѣло открыть себя предъ лицемъ Россіи: онъ велѣлъ, чтобы изъ всѣхъ городовъ прислали въ Москву людей избранныхъ, всякаго чина или состоянія, для важнаго дѣла государственнаго. Они собралися — и въ день Воскресный, послѣ обѣдни, Царь вышелъ изъ Кремля съ Духовенствомъ, съ Крестами, съ Боярами, съ дружиною воинскою, на лобное мѣсто, гдѣ народъ стоялъ въ глубокомъ молчаніи. Отслужили молебенъ. Іоаннъ обратился къ Митрополиту и сказалъ ([182]): «Святый Владыко! знаю усердіе твое ко благу и любовь къ отечеству: будь же мнѣ поборникомъ въ моихъ благихъ намѣреніяхъ. Рано Богъ лишилъ меня отца и матери; а Вельможи не радѣли о мнѣ: хотѣли быть самовластными; моимъ именемъ похитили саны и чести, богатѣли неправдою, тѣснили народъ — и никто не претилъ имъ. Въ жалкомъ дѣтствѣ своемъ я казался глухимъ и нѣмымъ: не внималъ стенанію бѣдныхъ, и не было обличенія въ устахъ моихъ! Вы, вы дѣлали, что хотѣли, злые крамольники, судіи неправедные! Какой отвѣтъ дадите намъ нынѣ? Сколько слезъ, сколько крови отъ васъ пролилося? Я чистъ отъ сея крови! А вы ждите суда Небеснаго!»... Тутъ Государь поклонился на всѣ стороны, и продолжалъ: «Люди Божіи и

65

Г. 1547—1550. намъ Богомъ дарованные! молю вашу вѣру къ Нему и любовь ко мнѣ: будьте великодушны! Не льзя исправить минувшаго зла: могу только впредь спасать васъ отъ подобныхъ притѣсненій и грабительствъ. Забудьте, чего уже нѣтъ и не будетъ! Оставьте ненависть, вражду; соединимся всѣ любовію Христіанскою. Отнынѣ я судія вашъ и защитникъ.» Въ сей великій день, когда Россія въ лицѣ своихъ повѣренныхъ присутствовала на лобномъ мѣстѣ, съ благоговѣніемъ внимая искреннему обѣту юнаго Вѣнценосца жить для ея счастія, Іоаннъ въ восторгѣ великодушія объявилъ искреннее прощеніе виновнымъ Боярамъ; хотѣлъ, чтобы Митрополитъ и Святители также ихъ простили именемъ Судіи Небеснаго; хотѣлъ, чтобы всѣ Россіяне братски обнялися между собою; чтобы всѣ жалобы и тяжбы прекратились миромъ до назначеннаго имъ срока ([183]). — Въ тотъ же день онъ поручилъ Адашеву принимать челобитныя отъ бѣдныхъ, сиротъ, обиженныхъ, и сказалъ ему торжественно: «Алексій: ты не знатенъ и не богатъ, но добродѣтеленъ. Ставлю тебя на мѣсто высокое, не по твоему желанію, но въ помощь душѣ моей, которая стремится къ такимъ людямъ, да утолите ея скорбь о несчастныхъ, коихъ судьба мнѣ ввѣрена Богомъ! Не бойся ни сильныхъ, ни славныхъ, когда они, похитивъ честь, беззаконствуютъ. Да не обманутъ тебя и ложныя слезы бѣднаго, когда онъ въ зависти клевещетъ на богатаго! Все рачительно испытывай, и доноси мнѣ истину, страшася единственно суда Божія» ([184]). Народъ плакалъ отъ умиленія вмѣстѣ съ юнымъ своимъ Царемъ.

Перемѣна Двора и властей. Царь говорилъ и дѣйствовалъ, опираясь на чету избранныхъ, Сильвестра и Адашева, которые приняли въ священный союзъ свой не только благоразумнаго Митрополита, но и всѣхъ мужей добродѣтельныхъ, опытныхъ, въ маститой старости еще усердныхъ къ отечеству ([185]) и прежде отгоняемыхъ отъ трона, гдѣ вѣтреная юность не терпѣла ихъ угрюмаго вида. Ласкатели и шуты онѣмѣли при Дворѣ; въ Думѣ заграждались уста навѣтникамъ и кознодѣямъ, а правда могла быть откровенною. Не смотря на довѣренность, которую Іоаннъ имѣлъ къ Совѣту, онъ самъ входилъ и въ государственныя и въ важнѣйшія судныя дѣла, чтобы исполнить

66

Г. 1547—1550. обѣтъ, данный имъ Богу и Россіи. Вездѣ народъ благословилъ усердіе Правительства къ добру общему; вездѣ смѣняли недостойныхъ властителей: наказывали презрѣніемъ или темницею ([186]), но безъ излишней строгости; хотѣли ознаменовать счастливую государственную перемѣну не жестокою казнію худыхъ старыхъ чиновниковъ, а лучшимъ избраніемъ новыхъ, какъ бы объявляя тѣмъ народу, что злоупотребленія частной власти бываютъ обыкновеннымъ, неминуемымъ слѣдствіемъ усыпленія или разврата въ главномъ Начальствѣ: гдѣ оно терпитъ грабежъ, тамъ грабители почти невинны, пользуясь дозволяемымъ. Только въ однихъ Самодержавныхъ Государствахъ видимъ сіи легкіе, быстрые переходы отъ зла къ добру: ибо все зависитъ отъ воли Самодержца, который, подобно искусному Механику, движеніемъ перста даетъ ходъ громадамъ, вращаетъ махину неизмѣримую, и влещетъ ею милліоны ко благу или бѣдствію.

Вообще мудрая умѣренность, человѣколюбіе, духъ кротости и мира сдѣлались правиломъ для Царской власти. Кротость правленія. Весьма не многіе изъ прежнихъ Царедворцевъ — и самые злѣйшіе — были удалены; другихъ обуздали или исправили, какъ пишутъ ([187]). Духовникъ Іоанновъ, Протоіерей Ѳеодоръ, одинъ изъ главныхъ виновниковъ бывшаго мятежа, терзаемый совѣстію, заключился въ монастырѣ ([188]). Въ Думу поступили новые Бояре: дядя Царицы, Захарьинъ, Хабаровъ (вѣрный другъ несчастнаго Ивана Бѣльскаго), Князья Куракинъ-Булгаковъ, Данило Пронскій и Дмитрій Палецкій, коего дочь, Княжна Іуліанія, удостоилась тогда чести быть супругою шестнадцати-лѣтняго брата Государева, Князя Юрія Васильевича ([189]). Отнявъ у ненавистнаго Михайла Глинскаго знатный санъ Конюшаго ([190]), оставили ему Боярство, помѣстья и свободу жить, гдѣ хочетъ; но сей Вельможа, устрашенный судьбою брата, вмѣстѣ съ другомъ своимъ, Княземъ Турунтаемъ-Пронскимъ, бѣжалъ въ Литву. За ними гнался Князь Петръ Шуйскій: видя, что имъ нельзя уйти, они возвратились въ Москву, и взятые подъ стражу, клялися, что ѣхали не въ Литву, а на богомолье въ Оковець. Несчастныхъ уличили во лжи, но милостиво простили, извинивъ бѣгство ихъ страхомъ ([191]). — Въ самомъ семействѣ Государскомъ, гдѣ

67

Г. 1547—1550. прежде обитали холодность, недовѣреніе, зависть, вражда ([192]), Россія увидѣла миръ и тишину искренней любви. Узнавъ счастіе добродѣтели, Іоаннъ еще болѣе узналъ цѣну супруги добродѣтельной: утверждаемый прелестною Анастасіею во всѣхъ благихъ мысляхъ и чувствахъ, онъ былъ и добрымъ Царемъ и добрымъ родственникомъ: женивъ Князя Юрія Василіевича, избралъ супругу и для Князя Владиміра Андреевича, дѣвицу Евдокію, изъ рода Нагихъ ([193]); жилъ съ первымъ въ одномъ дворцѣ; ласкалъ, чтилъ обоихъ; присоединяя имена ихъ къ своему въ государственныхъ указахъ, писалъ: «Мы уложили съ братьями и съ Боярами» ([194]).

Судебникъ. Желая уподобиться во всемъ Великому Іоанну III — желая, по его собственному слову, быть Царемъ правды ([195]) — онъ не только острилъ мечь на враговъ иноплеменныхъ, но, въ цвѣтущей юности лѣтъ, занялся и тѣмъ важнымъ дѣломъ государственнымъ, для коего въ самыя просвѣщенныя времена требуется необыкновенныхъ усилій разума, и коимъ немногіе Вѣнценосцы пріобрѣли истинную, безсмертную славу: законодательствомъ. Окруженный сонмомъ Бояръ и другихъ мужей свѣдущихъ въ искусствѣ гражданскомъ, Царь предложилъ имъ разсмотрѣть, дополнить Уложеніе Іоанна III согласно съ новыми опытами, съ новыми потребностями Россіи въ ея гражданской и государственной дѣятельности. Вышелъ Судебникъ (въ 1550 году) или вторая Русская Правда, вторая полная система нашихъ древнихъ законовъ, достойная подробнаго изложенія въ статьѣ особенной, гдѣ будемъ говорить вообще о тогдашнемъ состояніи Россіи. Здѣсь скажемъ единственно, что Іоаннъ и добрые его совѣтники искали въ трудѣ своемъ не блеска, не суетной славы, а вѣрной, явной пользы, съ ревностною любовію къ справедливости, къ благоустройству; не дѣйствовали воображеніемъ, умомъ не обгоняли настоящаго порядка вещей, не терялись мыслями въ возможностяхъ будущаго, но смотрѣли вокругъ себя, исправляли злоупотребленія, не измѣняя главной, древней основы законодательства; все оставили, какъ было и чѣмъ народъ казался довольнымъ: устраняли только причину извѣстныхъ жалобъ; хотѣли лучшаго, не думая о совершенствѣ — и безъ учености, безъ Ѳеоріи, не зная ничего, кромѣ Россіи,

68

Г. 1547—1550. но зная хорошо Россію, написали книгу, которая будетъ всегда любопытною, доколѣ стоитъ наше отечество: ибо она есть вѣрное зерцало нравовъ и понятій вѣка. — Обузданіе мѣстничества. Въ прибавленіяхъ къ Судебнику находится и важный по тогдашнему времени указъ о мѣстничествѣ: Государь еще не могъ совершенно искоренить сего великаго зла, а хотѣлъ единственно умѣрить оное, запретивъ Дѣтямъ Боярскимъ и Княжатамъ считаться родомъ съ Воеводами; уставилъ также, что Воевода Большаго Полку долженъ быть всѣхъ знатнѣе; что начальники Передоваго и Сторожеваго Полку ему одному уступаютъ въ старѣйшинствѣ и не считаются съ Воеводами Правой и Лѣвой руки; что Государю принадлежитъ судить о родахъ и достоинствахъ; что кто съ кѣмъ посланъ, тотъ тому и повинуется ([196]).

Стоглавъ. Одобривъ Судебникъ, Іоаннъ назначилъ быть въ Москвѣ Собору слугъ Божіихъ, и въ 1551 году, 23 Февраля, дворецъ Кремлевскій наполнился знаменитѣйшими мужами Русскаго Царства, духовными и мірскими. Митрополитъ, девять Святителей, всѣ Архимандриты, Игумены, Бояре, сановники первостепенные сидѣли въ молчаніи ([197]), устремивъ взоръ на Царя-юношу, который съ силою ума и краснорѣчія говорилъ имъ о возвышеніи и паденіи Царствъ отъ мудрости или буйства властей, отъ благихъ или злыхъ обычаевъ народныхъ; описалъ все претерпѣнное вдовствующею Россіею во дни его сиротства и юности, сперва невинной, а послѣ развратной; упомянулъ о слезной кончинѣ дядей своихъ, о безпорядкахъ Вельможъ, коихъ худые примѣры испортили въ немъ сердце ([198]); но повторилъ, что все минувшее предано имъ забвенію. Тутъ Іоаннъ изобразилъ бѣдствіе Москвы, обращенной въ пепелъ, и мятежъ народа. «Тогда» — сказалъ онъ — «ужаснулась душа моя и кости во мнѣ затрепетали; духъ мой смирился, сердце умилилось. Теперь ненавижу зло и люблю добродѣтель. Отъ васъ требую ревностнаго наставленія, Пастыри Христіанъ, учители Царей и Вельможъ, достойные Святители Церкви! Не щадите меня въ преступленіяхъ; смѣло упрекайте мою слабость; гремите Словомъ Божіимъ, да жива будетъ душа моя» ([199])! Далѣе, изъяснивъ свое благодѣтельное намѣреніе устроить счастіе Россіи всѣми данными ему отъ Бога

69

Г. 1547—1550. Уставныя грамоты. Избраніе присяжныхъ. способами, и доказавъ необходимость исправленія законовъ для внутренняго порядка, Царь предложилъ Святителямъ Судебникъ на разсмотрѣніе, и Грамоты Уставныя, по коимъ во всѣхъ городахъ и волостяхъ надлежало избрать Старостъ и Цѣловальниковъ или Присяжныхъ, чтобы они судили дѣла вмѣстѣ съ Намѣстниками или съ ихъ Тіунами, какъ дотолѣ было въ одномъ Новѣгородѣ и Псковѣ ([200]); а Сотскіе и Пятидесятники, также избираемые общею довѣренностію, долженствовали заниматься земскою исправою, дабы чиновники Царскіе не могли дѣйствовать самовластно и народъ не былъ безгласнымъ ([201]). — Соборъ утвердилъ всѣ новыя, му<дрыя> постановленія Іоанновы.

Учрежденія церковныя. Но симъ не кончилось его дѣйствіе: Государь, устроивъ Державу, предложилъ Святителямъ устроить Церковь: исправить не только обряды ея, книги искажаемыя писцами-невѣждами, но и самые нравы Духовенства въ примѣръ мірянамъ; ученіемъ образовать достойныхъ служителей Олтаря; уставить правила благочинія, которое должно быть соблюдаемо въ храмахъ Божіихъ; искоренить соблазнъ въ монастыряхъ, очистить Христіанство Россійское отъ всѣхъ остатковъ древняго язычества, и проч. Самъ Іоаннъ именно означилъ всѣ болѣе или менѣе важные предметы для вниманія Отцевъ Собора, который назвали Стоглавнымъ по числу законныхъ статей, имъ изданныхъ ([202]). Однимъ изъ полезнѣйшихъ дѣйствій онаго было заведеніе училищъ въ Москвѣ и въ другихъ городахъ, чтобы Іереи и Діаконы, извѣстные умомъ и добрыми свойствами, наставляли тамъ дѣтей въ грамотѣ и страхѣ Божіемъ: учрежденіе тѣмъ нужнѣйшее, что многіе Священники въ Россіи едва умѣли тогда разбирать буквы, вытверживая наизусть службу церковную ([203]). Желая укоренить въ сердцахъ истинную Вѣру, Отцы Собора взяли мѣры для обузданія суевѣрія и пустосвятства: запретили тщеславнымъ строить безъ всякой нужды новыя церкви, а бродягамъ-тунеядцамъ келліи въ лѣсахъ и въ пустыняхъ; запретили также, исполняя волю Государя, Епископамъ и монастырямъ покупать отчины безъ вѣдома и согласія Царскаго ([204]): ибо Государь благоразумно предвидѣлъ, что они могли бы сею куплею присвоить себѣ наконецъ большую часть недвижимыхъ имѣній въ Россіи, ко вреду

70

Г. 1547—1550. общества и собственной ихъ нравственности. Однимъ словомъ, сей достопамятный Соборъ, по важности его предмета, знаменитѣе всѣхъ иныхъ, бывшихъ въ Кіевѣ, Владимірѣ и Москвѣ.

Намѣреніе просвѣтить Россію. Къ симъ, можно сказать, великимъ намѣреніямъ Іоанна принадлежитъ и замыслъ его обогатить Россію плодами Искусствъ чужеземныхъ. Саксонецъ Шлиттъ въ 1547 году былъ въ Москвѣ, выучился языку нашему, имѣлъ доступъ къ Царю и говорилъ съ нимъ объ успѣхахъ художествъ, наукъ въ Германіи, неизвѣстныхъ Россіянамъ. Іоаннъ слушалъ, разспрашивалъ его съ любопытствомъ, и предложилъ ему ѣхать отъ насъ Посланникомъ въ Нѣмецкую землю, чтобы вывезти оттуда въ Москву не только ремесленниковъ, художниковъ, лекарей, Аптекарей, Типографщиковъ, но и людей искусныхъ въ древнихъ и въ новыхъ языкахъ — даже Ѳеологовъ ([205])! Шлиттъ охотно взялся услужить тѣмъ Государю и Россіи; нашелъ Императора, Карла V, въ Аугсбургѣ, на Сеймѣ, и вручилъ ему Іоанновы письма о своемъ дѣлѣ. Императоръ хотѣлъ знать мнѣніе Сейма: долго разсуждали, и согласились исполнить желаніе Царя, но съ условіемъ, чтобы Шлиттъ именемъ Іоанновымъ обязался клятвенно не выпускать Ученыхъ и художниковъ изъ Россіи въ Турцію, и вообще не употреблять ихъ способностей ко вреду Нѣмецкой Имперіи. Карлъ V далъ нашему Посланнику грамоту, съ дозволеніемъ искать въ Германіи людей годныхъ для службы Царя; а Шлиттъ набралъ болѣе ста-двадцати человѣкъ ([206]), и готовился плыть съ ними изъ Любека въ Ливонію. Но все разрушилось отъ низкой, завистливой Политики Ганзы и Ливонскаго Ордена. Они боялись нашего просвѣщенія; думали, что Россія сдѣлается отъ того еще сильнѣе, опаснѣе для сосѣдственныхъ Державъ; и своими коварными представленіями заставили Императора думать такъ же: въ слѣдствіе чего Сенаторы Любекскіе беззаконно посадили Шлитта въ темницу; многочисленные сопутники его разсѣялись, и долго Іоаннъ не зналъ о несчастной судьбѣ своего Посланника, который, бѣжавъ наконецъ изъ заключенія, уже въ 1557 году возвратился въ Москву, одинъ, безъ денегъ, съ долгами и съ разными легкомысленными предложеніями: на примѣръ, чтобы Царь помогалъ Императору

71

Г. 1547—1550. людьми и деньгами въ войнѣ Турецкой, далъ ему аманатовъ (двадцать-пять Князей и Дворянъ) въ залогъ вѣрности, обѣщался соединить Церковь нашу съ Латинскою, имѣлъ всегдашняго Посла при Дворѣ Карловомъ, основалъ Орденъ для Россіянъ и чужестранцевъ, нанялъ 6000 Нѣмецкихъ воиновъ, учредилъ почту отъ Москвы до Аугсбурга, и проч. ([207]). Хотя благое намѣреніе Царя не исполнилось совершенно, отъ недоброжелательства Любчанъ и Правительства Ливонскаго, послѣ имъ жестоко наказаннаго: однакожь многіе изъ Нѣмецкихъ художниковъ, остановленныхъ въ Любекѣ, вопреки запрещенію Императора и Магистра Ливонскаго умѣли тайно проѣхать въ Россію и были ей полезными въ важномъ дѣлѣ гражданскаго образованія ([208]).

Воинскія дѣянія. Сіе истинно Царское дѣло совершалось подъ звукомъ оружія и побѣдъ, тогда необходимыхъ для благоденствія Россіи. Надлежало унять варваровъ, которые, пользуясь юностію Вѣнценосца и смутами Бояръ, столь долго свирѣпствовали въ нашихъ предѣлахъ, такъ что за 200 верстъ отъ Москвы, къ Югу и Сѣверо-Востоку, земля была усѣяна пепломъ и костями Россіянъ ([209]). Не оставалось ни селенія, ни семейства цѣлаго! Чтобы начать съ ближайшаго, зловреднѣйшаго непріятеля, семнадцати-лѣтній Іоаннъ, пылая ревностію славы, хотѣлъ самъ вести рать къ Казани, и выѣхалъ изъ Москвы въ Декабрѣ мѣсяцѣ; но судьба искусила его твердость неудачею. Походъ на Казань. Презирая нѣгу, онъ готовился терпѣть въ походѣ холодъ и мятели, обыкновенныя въ сіе время года: вмѣсто снѣга шелъ непрестанно дождь обозы и пушки тонули въ грязи. 2 Февраля, когда Царь, ночевавъ въ Ельнѣ, въ 15 верстахъ отъ Нижняго, прибылъ на островъ Роботку, вся Волга покрылась водою: ледъ треснулъ; снарядъ огнестрѣльный провалился, и множество людей погибло. Три дни Государь жилъ на островѣ и тщетно ждалъ пути: наконецъ, какъ бы устрашенный худымъ предзнаменованіемъ, возвратился съ печалію въ Москву ([210]); однакожь велѣлъ Князю Димитрію Бѣльскому итти съ полками къ Казани, не для ея завоеванія, но чтобы нанести ей чувствительный ударъ. Царь Шигъ-Алей и другіе Воеводы шли изъ Мещеры къ устью Цивили и соединились тамъ съ Бѣльскимъ ([211]): Сафа-Гирей ждалъ ихъ на

72

Г. 1547—1550. Арскомъ полѣ, гдѣ одинъ Князь Симеонъ Микулинскій съ передовою дружиною разбилъ его на голову и втопталъ въ городъ, плѣнивъ богатыря Азика и многихъ знатныхъ людей. Татары отмстили намъ разореніемъ Галицкихъ селъ; но Костромскій Воевода, Яковлевъ, истребилъ всю толпу сихъ хищниковъ на берегахъ рѣчки Еговки, на Гусевѣ полѣ, убивъ ихъ предводителя, богатыря Арака ([212]).

Перемиріе съ Литвою. Не довольный сими легкими дѣйствіями нашей силы, Іоаннъ готовился къ предпріятію рѣшительному: для того желалъ мира съ Литвою, гдѣ ветхій Сигизмундъ кончилъ дни свои, а юный его наслѣдникъ, Августъ, занимался болѣе любовными, нежели государственными дѣлами, и не имѣлъ въ теченіе пяти лѣтъ никакого сношенія съ Москвою. Сигизмундъ умеръ въ 1548 году. Уже срокъ перемирія исходилъ, а новый Король молчалъ, и даже не извѣстилъ Іоанна о смерти отца. Бояре наши, Князь Димитрій Бѣльскій и Морозовъ, писали о томъ къ Литовскимъ Вельможамъ и дали имъ знать, что мы ждемъ ихъ Пословъ для мирнаго дѣла. Въ Генварѣ 1549 года Воевода Витебскій, Станиславъ Кишка, и Маршалокъ Комаевскій пріѣхали въ Москву; вступили въ переговоры о вѣчномъ мирѣ; требовали, какъ обыкновенно, Новагорода, Пскова, Смоленска, городовъ Сѣверскихъ, и въ извиненіе сихъ нелѣпыхъ предложеній твердили Боярамъ: «Посолъ какъ мѣхъ: что въ него вложишь, то и несетъ. Исполняемъ данное намъ отъ Короля и Думы повелѣніе.» Бояре отвѣтствовали: «И такъ будемъ говорить единственно о перемиріи.» Заключили его на старыхъ условіяхъ. Но Папы Литовскіе не согласились внести новаго Царскаго титула въ грамоту. Съ обѣихъ сторонъ упрямились, такъ, что Послы было-уѣхали изъ Москвы ([213]): ихъ воротили — и, соблюдая перемиріе, спорили о титулѣ. Августъ признавалъ Іоанна только Великимъ Княземъ, а мы съ досады уже не называли Августа Королемъ. Были и другія неудовольствія. Государь, предлагая 2000 рублей выкупа за нашихъ знатныхъ плѣнниковъ, Князей Ѳедора Оболенскаго и Михайла Голицу, получилъ отказъ, и самъ отказалъ Королю въ его требованіи, чтобы Евреи Литовскіе могли свободно торговать въ Россіи, согласно съ прежними договорами. «Нѣтъ, » отвѣчалъ Іоаннъ:

73

Г. 1547—1550. сіи люди привозили къ вамъ отраву тѣлесную и душевную: продавали у насъ смертоносныя зелія и злословили Христа Спасителя; не хочу объ нихъ слышать» ([214]). — Но ни Россія, ни Литва не желала воины.

Дѣла Крымскія. Одинъ Ханъ Саипъ-Гирей грозилъ мечемъ Іоанну, и былъ тѣмъ надменнѣе, что ему удалось тогда завоевать Астрахань, богатую купечествомъ, но скудную войскомъ и беззащитную, не смотря на пышное имя Царства, ею носимое. Взявъ сей городъ, Ханъ разорилъ его до основанія, вывелъ многихъ жителей въ Крымъ и считалъ себя законнымъ властелиномъ единоплеменныхъ съ ними Ногаевъ ([215]). Онъ самъ писалъ о томъ къ Іоанну; сказывалъ, что Кабардинцы и горные Кайтаки платятъ ему дань; хвалился своимъ могуществомъ, и говорилъ: «Ты былъ молодъ, а нынѣ уже въ разумѣ: объяви, чего хочешь? любви или крови? Ежели хочешь любви, то присылай не бездѣлицы, а дары знатные, подобно Королю дающему намъ 15, 000 золотыхъ ежегодно. Когда же угодно тебѣ воевать, то я готовъ итти къ Москвѣ, и земля твоя будетъ подъ ногами коней моихъ» ([216]). Зная, что Саипъ-Гирей возметъ дары, но не отступится отъ Казани, и что война съ нею должна быть и войною съ Крымомъ, Государь уже презиралъ гнѣвъ Хана, и засадилъ его Пословъ въ темницу, свѣдавъ, что онъ беретъ къ себѣ Московскихъ купцевъ въ домашнюю услугу какъ невольниковъ, и что въ Тавридѣ обезчестили нашего гонца ([217]). Однимъ словомъ, мы чувствовали силу свою и надѣялись управиться со всѣмъ Батыевымъ потомствомъ.

Смерть Царя Казанскаго. Въ сіе время (въ Мартѣ 1549 года) Казань лишилась Царя: Сафа-Гирей пьяный убился во дворцѣ и кончилъ жизнь внезапно, оставивъ двулѣтняго сына, именемъ Утемишъ-Гирея, коего мать, прекрасная Сююнбека, дочь Князя Ногайскаго Юсуфа, была ему любезнѣе всѣхъ иныхъ женъ ([218]): Вельможи возвели младенца Утемишъ-Гирея на престолъ, но искали лучшаго Властителя, и хотѣли, чтобы Ханъ Крымскій далъ имъ своего сына защитить ихъ отъ Россіянъ; а въ Москву прислали гонца съ письмомъ отъ юнаго Царя, требуя мира ([219]). Іоаннъ отвѣтствовалъ, что о мирѣ говорятъ только съ Послами; спѣшилъ воспользоваться мятежнымъ безначаліемъ Казани, и велѣлъ собираться

74

Г. 1547—1550. Походъ на Казань. полкамъ: Большому въ Суздалѣ, Передовому въ Шуѣ и въ Муромѣ, Сторожевому въ Юрьевѣ, Правому въ Костромѣ, Лѣвому въ Ярославлѣ ([220]). 24 Ноября самъ Государь выѣхалъ изъ Москвы въ Владиміръ, гдѣ Митрополитъ, благословивъ его, убѣждалъ Воеводъ, служить великодушно отечеству и Царю въ духѣ любви и братства, забыть гордость и мѣстничество, терпимое въ мирные дни, а на войнѣ преступное. Начальникомъ въ Москвѣ остался Князь Владиміръ Андреевичь. Іоаннъ взялъ съ собою меньшаго брата, Князя Юрія, Царя Шигъ-Алея и всѣхъ знатныхъ Казанскихъ бѣглецовъ. Зима была ужасная: люди падали мертвые на пути отъ несноснаго холода. Государь все терпѣлъ и всѣхъ ободрялъ, забывъ нѣгу, роскошь Двора и ласки прелестной супруги ([221]). Въ Нижнемъ Новѣгородѣ соединились полки, и 14 Февраля стали подъ Казанью: Іоаннъ съ Дворянами на берегу озера Кабана, Шигъ-Алей и Князь Димитрій Бѣльскій съ главною силою на Арскомъ полѣ, другая часть войска за рѣкою Казанкою, снарядъ огнестрѣльный на устьѣ Булака и Поганомъ озерѣ. Изготовили туры и приступили къ городу. Дотолѣ Государи наши не бывали подъ стѣнами сей мятежной столицы, посылая единственно Воеводъ для наказанія вѣроломныхъ ея жителей: тутъ юный, бодрый, любимый Монархъ самъ обнажилъ мечь; все видѣлъ, распоряжалъ, своимъ голосомъ и мужествомъ призывалъ воиновъ ко славѣ и побѣдѣ легкой. Царь Казани былъ въ пеленахъ; ея знатнѣйшіе Вельможи погибли въ крамолахъ или передались къ намъ, окружали Іоанна и чрезъ своихъ тайныхъ друзей склоняли единоземцевъ покориться его великодушію. 60, 000 Россіянъ стремилось къ крѣпости деревянной, сокрушаемой ужаснымъ громомъ стѣнобитныхъ орудій. Но послѣдній часъ для Казани еще не насталъ; сражались цѣлый день. Россіяне убили множество людей въ городѣ, Князя Крымскаго, Челбака, и сына одной изъ женъ Сафа-Гиреевыхъ, но не могли овладѣть крѣпостію. Въ слѣдующіе дни сдѣлалась оттепель; шли сильные дожди, пушки не стрѣляли, ледъ на рѣкахъ взломало, дороги испортились, и войско, не имѣя подвозовъ, боялось голода. Г. 1550. 25 Февраля. Надлежало уступить необходимости и съ величайшимъ трудомъ итти назадъ. Отправивъ впередъ Большой полкъ и тяжелый снарядъ,

75

Г. 1550. Государь самъ шелъ за ними съ легкою конницею, чтобы спасти пушки и удерживать напоръ непріятеля ([222]); изъявлялъ твердость, не унывалъ, и занимаясь только одною мыслію, низложеніемъ сего зловреднаго, ненавистнаго для Россіи Царства, внимательно наблюдалъ мѣста; остановился при устьѣ Свіяги, увидѣлъ высокую гору, называемую Круглою; и взявъ съ собою Царя Шигъ-Алея, Князей Казанскихъ, Бояръ, взъѣхалъ на ея вершину... Избраніе мѣста для новой крѣпости. Открылся видъ неизмѣримый во всѣ стороны: къ Казани, къ Вяткѣ, къ Нижнему и къ пустынямъ нынѣшней Симбирской Губерніи. Удивленный красотою мѣста, Іоаннъ сказалъ: «Здѣсь будетъ городъ Христіанскій; стѣснимъ Казань: Богъ вдастъ ее намъ въ руки.» 25 Марта. Всѣ повалили его счастливую мысль, а Шигъ-Алей и Вельможи Татарскіе описали ему богатство, плодородіе окрестныхъ земель — и Государь, въ надеждѣ на будущіе успѣхи, возвратился въ Москву съ лицемъ веселымъ.

Но всякая неудача кажется народу виною: извиняя юность Царя, упрекали главнаго Воеводу, Князя Димитрія Бѣльскаго; говорили, что имя Бѣльскихъ несчастливо въ Казанскихъ походахъ; разсказывали, что будто бы Казанцы въ своихъ набѣгахъ явно щадили помѣстья сего Боярина, изъ благодарности за его малодушіе или самую измѣну ([223]). Онъ въ тотъ же годъ умеръ, не бывъ конечно ни предателемъ, ни искуснымъ Полководцемъ, ни властолюбивымъ Вельможею: иначе Шуйскіе не дали бы ему спокойно засѣдать въ Думѣ на первомъ мѣстѣ, свергнувъ и погубивъ его брата, незабвеннаго Князя Ивана ([224]).

Ни Государь, ни войско не успѣли еще отдохнуть, когда пришла въ Москву вѣсть о замыслѣ Хана Саипъ-Гирея итти на Россію: немедленно полки двинулись къ границамъ, и самъ Іоаннъ осмотрѣлъ ихъ въ Коломнѣ, въ Рязани, но чрезъ мѣсяцъ возвратился въ Москву, ибо осень наступала, а непріятеля не было ([225]). — Впаденіе Ногаевъ. Зимою, вмѣсто Хана, явились другіе разбойники, Ногайскіе Мурзы, въ Мещерѣ и близъ Старой Рязани. Воеводы Іоанновы били ихъ вездѣ, гдѣ находили; гнали до воротъ Шацкихъ; взяли много плѣнниковъ, и съ ними Мурзу Теляка: холодъ истребилъ остальныхъ, и едва 50 человѣкъ спаслося ([226]). За то Государь милостиво угостилъ Воеводъ въ Кремлевской набережной

76

палатѣ, и жаловалъ всѣхъ Дѣтей Боярскихъ великимъ жалованьемъ.

Г. 1551. Еще Казанцы надѣялись обмануть Іоанна, и писали къ нему о мирѣ. Ходатаемъ за нихъ былъ Князь Ногайскій Юсуфъ, тесть Сафа-Гирея, Властитель знаменитый умомъ и силою, такъ, что Султанъ Турецкій писалъ къ нему ласковыя грамоты, называя его Княземъ Князей ([227]). Юсуфъ хотѣлъ выдать дочь свою, вдову Сююнбеку, за Шигъ-Алея, чтобы согласить волю Іоаннову съ желаніемъ народа Казанскаго; представлялъ суету міра и земнаго величія, ссылался на Алкоранъ и на Евангеліе, убѣждая Государя не проливать крови и быть ему истиннымъ другомъ; винилъ умершаго зятя въ невѣрности, кровопійствѣ; винилъ и Казанскихъ чиновниковъ въ духѣ мятежномъ, но стоялъ за дочь и за внука. Іоаннъ сказалъ, что объявитъ условія мира, если Казанцы пришлютъ въ Москву пять или шесть знатнѣйшихъ Вельможъ — и, не теряя времени, въ самомъ началѣ весны — послѣ многихъ совѣщаній съ Думными Боярами и съ Казанскими изгнанниками, послѣ торжественнаго молебствія въ церквахъ, принявъ благословеніе отъ Митрополита — отпустилъ Шигъ-Алея съ пятью стами знатныхъ Казанцевъ и съ сильнымъ войскомъ къ устью Свіяги, гдѣ надлежало имъ во имя Іоанново поставить городъ, для коего стѣны и церкви, срубленныя въ лѣсахъ Углицкихъ, были посланы на судахъ Волгою ([228]). Основаніе Свіяги. Князь Юрій Михайловичь Булгаковъ и Симеонъ Ивановичь Микулинскій, Дворецкій Данило Романовичь Юрьевъ (братъ Царицы), Конюшій Иванъ Петровичь Ѳедоровъ, Бояре Морозовъ и Хабаровъ, Князья Палецкій и Нагаевъ предводительствовали Московскою ратію. Изъ Мещеры вышелъ Князь Хилковъ, изъ Нижняго Новагорода Князь Петръ Серебряный-Оболенскій, изъ Вятки Бахтеяръ Зюзинъ съ Стрѣльцами и Козаками. Отняли у непріятеля всѣ перевозы на Волгѣ и Камѣ, всѣ сообщенія. Князь Серебряный первый распустилъ знамя на Круглой горѣ, 16 Мая, при закатѣ солнца; отпѣлъ тамъ вечернюю молитву, и рано, 18 Мая, нечаянно ударилъ на посадъ Казанскій: истребивъ около тысячи сонныхъ людей, болѣе ста Князей, Мурзъ, знатныхъ гражданъ, освободилъ многихъ плѣнниковъ Россійскихъ, возвратился къ устью Свіяги и ждалъ главнаго войска ([229]).

77

Г. 1551. Оно прибыло на судахъ 24 Мая, и радостными кликами привѣтствуя землю, которой надлежало быть новою Россіею, съ торжествомъ вышло на берегъ, гдѣ полки Князя Серебрянаго-Оболенскаго стояли въ рядахъ и показывали братьямъ свои трофеи. Густый лѣсъ осѣнялъ гору: оставивъ мечи, воины взяли сѣкиры, и въ нѣсколько часовъ ея вершина обнажилась. Назначили, размѣрили мѣсто, обошли вокругъ онаго со крестами, святили воду, основали стѣны, церковь во имя Рождества Богоматери и Св. Сергія, и въ четыре недѣли совершили городъ Свіяжскъ ([230]), къ изумленію окрестныхъ жителей, которые, видя сію грозную твердыню надъ главою Ветхаго Казанскаго Царства, смиренно просили Шигъ-Алея взять ихъ подъ Державу Іоаннову ([231]). Покореніе Горной Стороны. Вся Горная Сторона, Чуваши, Мордва, Черемисы — идолопоклонники Финскаго племени, нѣкогда завоеванные Татарами, и не привязанные къ нимъ ни единствомъ Вѣры, ни единствомъ языка — послали своихъ знатныхъ людей въ Москву, дали клятву въ вѣрности къ Россіи, получили отъ Царя жалованную грамоту съ золотою печатію, были приписаны къ новому городу Свіяжскому и на три года освобождены отъ ясаковъ или дани. Чтобы удостовѣриться въ ихъ искренности, Іоаннъ велѣлъ имъ воевать Казань; они не смѣли ослушаться, собралися, и перевезенные въ Россійскихъ судахъ на Луговую сторону, въ присутствіи нашихъ чиновниковъ имѣли битву съ Казанцами среди поля Арскаго: хотя, разсѣянные пушечными выстрѣлами, бѣжали въ безпорядкѣ, однакожь, не доказавъ храбрости, доказали по крайней мѣрѣ свою вѣрность ([232]). Ихъ Князья, Мурзы и Сотники въ теченіе сего лѣта непрестанно ѣздили въ Москву; обѣдали во дворцѣ, и награждаемые шубами, тканями, доспѣхами, конями, деньгами, славили милость Царя и хвалились новымъ отечествомъ. Государь сыпалъ тогда серебро и золото, не жалѣя казны для исполненія великихъ намѣреній. Довольный успѣхомъ Воеводъ, онъ прислалъ къ Шигъ-Алею множество золотыхъ медалей, чтобы раздать оныя войску.

Ужасъ Казанцевъ. Между тѣмъ ужасъ и смятеніе господствовали въ Казани, гдѣ не было ни двадцати тысячъ воиновъ. Подданные измѣняли ей, Князья и Мурзы тайно уходили къ Шигъ-Алею ([233]), а Россіяне

78

Г. 1551. опустошали ея ближайшія села, и никого не пускали въ городъ: отъ устья Суры до Камы и Вятки стояли наши отряды. На престолѣ Казанскомъ игралъ невинный, безсловесный младенецъ; вдовствующая Царица, Сююнбека, то плакала надъ нимъ, то веселилась съ своимъ любовникомъ, Крымскимъ Уланомъ Кощакомъ, ненавистнымъ народу, граждане укоряли Вельможъ, Вельможи другъ друга. Казанскіе чиновники желали покориться Іоанну: Крымскіе гнушались симъ малодушіемъ; ждали войска изъ Тавриды, изъ Астрахани, изъ Ногайскихъ Улусовъ — и надменный Кощакъ, гремя саблею, обѣщалъ побѣду Царицѣ: пишутъ, что онъ думалъ жениться на ней, умертвить ея сына и быть Царемъ. Но сдѣлался бунтъ ([234]): Крымцы, видя, что народъ готовъ выдать ихъ Московскимъ Воеводамъ, бѣжали, числомъ болѣе трехъ сотъ, Князей и сановниковъ. Они не могли спастися, вездѣ находили Россіянъ, и положили свои головы на берегу Вятки; а гордый Кощакъ и сорокъ-пять знатнѣйшихъ его единоземцевъ были взяты въ плѣнъ и казнены въ Москвѣ ([235]).

Мирныя условія съ ними. Тогда Казанцы, немедленно заключивъ перемиріе съ нашими Воеводами, отправили Пословъ къ Іоанну ([236]): молили, чтобы онъ снова далъ имъ Шигъ-Алея въ Цари; обязывались прислать къ нему младенца Утемишъ-Гирея, Царицу Сююнбеку, женъ и дѣтей оставленныхъ у нихъ Крымцами; хотѣли также освободить всѣхъ Россійскихъ плѣнниковъ. Іоаннъ согласился, вспомнивъ осторожную Политику своего дѣда, которая состояла въ томъ, чтобы не доводить врага до крайности, изнурять въ немъ силы, губить его безъ спѣха, но вѣрно; зависѣть отъ случая какъ можно менѣе, беречь людей какъ можно болѣе, и въ неудачахъ войны оправдываться ея необходимостію. Но дѣдъ Іоанновъ, наблюдая умѣренность, наблюдалъ и другое правило: удерживать взятое. Пославъ Адашева къ Воеводамъ, чтобы исполнить условія мира и объявить Шигъ-Алея Царемъ Казанскимъ, онъ велѣлъ отдать ему единственно Луговую Сторону, а Горную, завоеванную мечемъ Россіи, приписать къ Свіяжску. Сія мысль, раздѣлить владѣнія Казани, огорчила и народъ ея и самого Шигъ-Алея. «Чтожь будетъ мое Царство?» говорилъ онъ: «могу ли требовать любви отъ подданныхъ, уступивъ

79

Г. 1551. Россіи знатную часть земли ихъ?» Воеводы отвѣтствовали, что такъ угодно Іоанну. Тщетно Казанцы думали лукавствовать, отрицались отъ условій, не хотѣли выдать ни Царицы, ни плѣнниковъ. Воеводы сказали имъ рѣшительно: «или они будутъ въ рукахъ нашихъ, или Государь въ началѣ осени будетъ здѣсь съ огнемъ и мечемъ для истребленія вѣроломныхъ.» Надлежало повиноваться, и Казанцы извѣстили Шигъ-Алея, что Царица съ сыномъ уже ѣдетъ въ Свіяжскъ.

Царица Сююнбека. Не только Сююнбека, но и вся Казань проливала слезы, узнавъ, что сію несчастную какъ плѣнницу выдаютъ Государю Московскому. Не укоряя ни Вельможъ, ни гражданъ, Сююнбека жаловалась только на судьбу: въ отчаяніи лобызала гробъ Сафа-Гиреевъ и завидовала его спокойствію. Народъ печально безмолвствовалъ: Вельможи утѣшали ее и говорили, что Іоаннъ милостивъ; что многіе Цари Мусульманскіе служатъ ему; что онъ изберетъ ей достойнаго между ими супруга и дастъ владѣніе. Весь городъ шелъ за нею до рѣки Казанки, гдѣ стояла богато-украшенная ладія. Сююнбека тихо ѣхала въ колесницѣ; пѣстуны несли ея сына. Блѣдная, слабая, она едва могла сойти на пристань, и входя въ ладію, съ умиленіемъ поклонилась народу, который палъ ницъ, горько плакалъ, желалъ счастія бывшей своей Царицѣ ([237]). Князь Оболенскій встрѣтилъ ее на берегу Волги, привѣтствовалъ именемъ Государя и повезъ на судахъ въ Москву съ Утемишъ-Гиреемъ и съ семействами знатныхъ Крымцевъ.

Такъ исполнилось первое условіе мира: Воеводы требовали еще свободы нашихъ плѣнниковъ и присяги всѣхъ Казанцевъ въ вѣрности къ Россіи: назначили день и стали у Казани, отъ Волги до Царева луга. Алей послалъ своихъ Вельможъ въ городъ, чтобы очистить дворецъ, и ночевалъ въ шатрѣ. Въ слѣдующее утро всѣ сановники и граждане собралися на лугу: выслушали написанную для нихъ клятвенную грамоту; благодарили Іоанна за даннаго имъ Царя, но долго не хотѣли уступить Горной Стороны. «И вы думаете» — сказали Бояре — «что Іоаннъ подобно вамъ легкомысленъ? Взгляните на устье Свіяги: тамъ городъ Христіанскій! Жители окрестныхъ земель торжественно поддалися намъ и воевали Казань: могутъ ли снова принадлежать ей? Забудьте

80

Г. 1551. старое: оно не возвратится.» Наконецъ шертныя грамоты были утверждены печатію Царскою, и подписью всѣхъ знатныхъ людей. Народъ присягалъ три дни, толпа за толпою ([238]). Новое воцареніе Шигъ-Алея. Освобожденіе плѣнниковъ. Шигъ-Алей въѣхалъ въ столицу. Бояре, Князь Юрій Булгаковъ и Хабаровъ, посадили его на тронъ — и дворъ Царскій наполнился Россійскими плѣнниками, изъ коихъ многіе лѣтъ двадцать страдали въ неволѣ. Алей объявилъ имъ свободу: они едва вѣрили своему счастію; обливались слезами, воздѣвали руки къ небу, славили Бога. «Іоаннъ царствуетъ въ Россіи!» говорили имъ Бояре: «идите въ отечество, и впредь уже не бойтеся плѣна!» Въ Свіяжскѣ надѣлили ихъ всѣмъ нужнымъ, одеждою, съѣстными припасами и послали Волгою вверхъ, числомъ 60, 000, кромѣ жителей Вятскихъ и Пермскихъ, отправленныхъ инымъ путемъ. «Никогда» — пишутъ современники — «Россія не видала пріятнѣйшаго зрѣлища: то былъ новый исходъ Израиля!» Освобожденіе столь многихъ людей, основаніе Свіяжска, взятіе знатной части Казанскихъ владѣній и воцареніе Алея не стоили Іоанну ни одного человѣка: Россіяне вездѣ гнали, били непріятелей въ маловажныхъ встрѣчахъ, на берегахъ Камы, Волги, и только ихъ кровію обагрялись. — Князь Булгаковъ поѣхалъ къ Государю съ счастливою вѣстію. Бояринъ Данило Романовичь и Князь Хилковъ также возвратились. Хабаровъ съ пятью стами Московскихъ Стрѣльцовъ остался у Шигъ-Алея, а Князь Симеонъ Микулинскій, мужъ извѣстный умомъ и храбростію, въ Свіяжскѣ ([239]).

Невѣрность Казанцевъ и жестокость их Царя. Еще Казань тишиною и вѣрностію къ Россіи могла бы продлить бытіе свое въ видѣ особеннаго Мусульманскаго Царства; но Рокъ стремилъ ее къ паденію. Напрасно Іоаннъ изъявлялъ милость и ласку къ ея Царю и Вельможамъ: дарилъ перваго богатыми одеждами, сосудами, деньгами — также и Царицу его, одну изъ бывшихъ женъ Сафа-Гиреевыхъ; дарилъ и всѣхъ знатныхъ Казанцевъ, предостерегалъ ихъ отъ гибельныхъ слѣдствій новой измѣны ([240]). Шигъ-Алей непрестанно докучалъ ему о Горной Сторонѣ, желая, чтобы онъ возвратилъ хотя половину или часть ея, и недовольный рѣшительными отказами, равнодушно видѣлъ, что Казанцы укрываютъ еще многихъ плѣнниковъ Россійскихъ, сажаютъ въ ямы, заключаютъ въ цѣпи; не хотѣлъ никого наказывать за

81

Г. 1551. то, и говорилъ нашимъ сановникамъ: «боюсь мятежа!». Но свѣдавъ, что нѣкоторые Вельможи, по старому обычаю, втайнѣ крамольствуютъ, пересылаются съ Ногаями, замышляютъ убить его и всѣхъ Россіянъ, Алей не усомнился прибѣгнуть къ жестокимъ мѣрамъ: далъ пиръ во дворцѣ и велѣлъ рѣзать гостей, уличенныхъ или только подозрѣваемыхъ въ измѣнѣ: однихъ умертвили въ его столовой комнатѣ другихъ на дворѣ Царскомъ, всего семдесятъ человѣкъ, самыхъ знатнѣйшихъ; палачами служили собственные Алеевы Князья и Стрѣльцы Московскіе. Два дни лилася кровь: народъ оцѣпенѣлъ; виновные и невинные разбѣжались отъ страха ([241]).

Переговоры с Алеемъ. Сіе ужасное происшествіе открыло Іоанну необходимость искать иныхъ способовъ для усмиренія Казани. Онъ послалъ туда Адашева, который объявилъ Алею, что Государь не можетъ долѣе терпѣть злодѣйствъ Казанскихъ; что время успокоить сіе несчастное Царство и Россію; что Московскіе полки вступятъ въ его столицу, защитятъ Царя и народъ, утвердятъ ихъ и нашу безопасность. «Вижу самъ» — отвѣтствовалъ Алей съ горестію — «что мнѣ не льзя здѣсь царствовать: Князья и народъ ненавидятъ меня; но кто виною? Пусть Іоаннъ отдаетъ намъ Горную Сторону: тогда поручусь за вѣрность Казани; иначе добровольно схожу со трона и ѣду къ Государю, не имѣя другаго убѣжища въ свѣтѣ. Но я Мусульманинъ, и не введу сюда Христіанъ; впрочемъ могу оказать вамъ услугу, если Государь удостовѣритъ меня въ своей милости: до отъѣзда моего изъ Казани погублю остальныхъ злыхъ Вельможъ, испорчу весь снарядъ огнестрѣльный и приготовлю легкую для васъ побѣду» ([242]). Съ симъ отвѣтомъ Адашевъ возвратился въ Москву, гдѣ находились Послы Казанскіе, Муралей Князь, Костровъ, Алимердинъ, личные непріятели Шигъ Алея. Г. 1552. Угадывая мысль Государеву, они — или съ общаго согласія единоземцевъ своихъ, или сами собою — донесли Іоанну, что ихъ Царь есть кровожадный убійца и наглый грабитель; что Казань желаетъ единственно избавиться отъ тирана и готова повиноваться Намѣстнику Московскому. «Если не исполнишь воли народа» — сказали Послы — «то откроется бунтъ, неминуемо и скоро. Удали бѣдствіе; удали ненавистнаго злодѣя. Пусть Россіяне займутъ нашу столицу: мы

82

Г. 1552. выйдемъ въ предмѣстія или въ села; хотимъ во всемъ зависѣть отъ воли твоей; будемъ тебѣ усердными слугами; а если обманемъ, то наши головы да падутъ въ Москвѣ!» Не теряя времени, Іоаннъ снова послалъ Адашева въ Казань, чтобы свести Царя съ престола въ угодность народу; обѣщалъ Алею милость и жалованье, требуя, чтобы онъ безъ сопротивленія впустилъ наше войско въ городъ. Тутъ Алей вторично изъявилъ благородную твердость. «Не жалѣю о престолѣ, » говорилъ онъ Адашеву: «я не могъ или не умѣлъ быть на немъ счастливъ. Самая жизнь моя здѣсь въ опасности. Повинуюсь Государю: да не требуетъ только чтобы я измѣнилъ Правовѣрію. Возьмите Казань, но безъ меня; возьмите силою или договоромъ, но не изъ рукъ моихъ.» Ни ласкою, ни угрозами Адашевъ не могъ склонить его къ тому, чтобы онъ сдалъ Царство Намѣстнику Государеву. Царь оставляет Казань. Тайно заколотивъ нѣсколько пушекъ, и пищали съ порохомъ отправивъ въ Свіяжскъ ([243]), Алей выѣхалъ ловить рыбу на озеро со многими Уланами и Князьями; велѣлъ Московскимъ Стрѣльцамъ окружить ихъ и сказалъ симъ изумленнымъ чиновникамъ: «Вы думали убить меня, обносили въ Москвѣ, не хотѣли имѣть Царемъ, и требовали Намѣстниковъ отъ Іоанна: станемъ же вмѣстѣ предъ его судилищемъ!» Алей пріѣхалъ съ ними въ Свіяжскъ.

Тогда Князь Симеонъ Микулинскій, назначенный управлять Казанью, далъ знать ея жителямъ, что воля ихъ исполнилась; что Алей сведенъ съ Царства, и что они должны присягнуть Государю Московскому. Казанцы соглашались: желали только, чтобы Микулинскій отпустилъ къ нимъ двухъ Свіяжскихъ Князей, Чапкупа и Бурнаша, которые, будучи уже подданными Россіи, могли бы успокоить народъ своимъ ручательствомъ въ Іоанновой милости ([244]). Сіи Князья поѣхали туда съ нашими чиновниками. Тишина царствовала въ Казани. Вельможи, граждане и самые сельскіе жители дали клятву въ вѣрности; очистили дворы для Намѣстника и войска; прислали въ Свіяжскъ жену Шигъ-Алееву; звали Князя Микулинскаго: встрѣтили его на берегу Волги и били ему челомъ какъ усердные холопи Государевы. Онъ шелъ съ полками. Воеводы уже отправили легкій обозъ въ Казань и готовились съ торжествомъ вступить въ ея

83

Г. 1552. стѣны. Безъ важныхъ усилій, безъ кровопролитія Іоаннъ пріобрѣталъ знаменитое Царство: брался, такъ сказать, рукою за вѣнецъ онаго... Вдругъ все перемѣнилось.

Последняя измѣна Казанцевъ. Трое изъ Вельможъ Казанскихъ ([245]), отпущенные Княземъ Микулинскимъ въ городъ къ ихъ семействамъ, возмутили народъ ложною вѣстію, что Россіяне идутъ къ нимъ съ намѣреніемъ истребить всѣхъ жителей. Распространился ужасъ, сдѣлалось общее смятеніе; затворили крѣпость; начали вооружаться. Многіе Князья старались разувѣрить народъ, представляя, что Бояре Іоанновы торжественно клялися не трогать ни одного человѣка, ни въ городѣ, ни въ селахъ: обѣщались властвовать по законамъ, безъ насилія; оставить все, какъ было. Ихъ не слушали и кричали, что клятва Бояръ есть обманъ; что самъ Алей за тайну сказывалъ то своимъ ближнимъ людямъ. Узнавъ о семъ волненіи, Князь Микулинскій, Оболенскій, Адашевъ, оставили войско на Булакѣ и съ

84

Г. 1552. малочисленною дружиною подъѣхали къ городу ([246]): ворота Царскія были заперты, а стѣны покрыты людьми вооруженными. Вышли нѣкоторые чиновники, извиняли народъ, обѣщались усмирить его, но не сдержали слова: граждане никакъ не хотѣли впустить Россіянъ, захватили нашъ обозъ, многихъ Дѣтей Боярскихъ, и приказывали грубыя рѣчи къ Московскимъ Воеводамъ, которые узнали, что Князь Чапкунъ, посланный ими въ лицѣ усерднаго слуги Государева изъ Свіяжска въ Казань для успокоенія жителей, обманулъ насъ и сдѣлался тамъ Главою мятежниковъ. Воеводы ночевали въ предмѣстіи: видя, что всѣ убѣжденія безплодны, они могло бы обратить его въ пепелъ и осадить городъ, но ждали Государева указа; мирно отступили къ Свіяжску, заключили всѣхъ бывшихъ съ ними Казанскихъ сановниковъ въ темницу, и немедленно отправили въ Москву Боярина Шереметева съ донесеніемъ о сей новой измѣнѣ. Она была послѣднею.



Н.М. Карамзин. История государства Российского. Том 8. [Текст] // Карамзин Н.М. История государства Российского. Том 8. [Текст] // Карамзин Н.М. История государства Российского. М.: Книга, 1988. Кн. 2, т. 8, с. 1–188 (4—я паг.). (Репринтное воспроизведение издания 1842–1844 годов).
© Электронная публикация — РВБ, 2004—2024. Версия 3.0 от от 31 октября 2022 г.