ГЛАВА V.
ПРОДОЛЖЕНІЕ ГОСУДАРСТВОВАНІЯ ІОАННА IV.

Г. 1552—1560.

Крещеніе Царевича Димитрія и двухъ Царей Казанскихъ. Язва. Мятежи въ землѣ Казанской. Болѣзнь Царя. Путешествіе Іоанново въ Кирилловъ монастырь. Смерть Царевича. Важная бесѣда Іоаннова съ бывшимъ Епископомъ Вассіаномъ. Рожденіе Царевича Іоанна. Бѣгство Князя Ростовскаго. Ересь. Усмиреніе мятежей въ Казанской землѣ. Учрежденіе Епархіи Казанской. Покореніе Царства Астраханскаго. Посольства Хивинское, Бухарское, Шапкалское, Тюменское, Грузинское. Подданство Черкесовъ. Дружба съ Ногаями. Дань Сибирская. Прибытіе Англійскихъ кораблей въ Россію. Посолъ въ Англію. Дѣла Крымскія. Письмо Солиманово. Впаденіе Крымцевъ. Война Шведская. Сношенія съ Литвою. Нападеніе Дьяка Ржевскаго на Исламъ Кирмень. Князь Вишневецкій вступаетъ въ службу къ Царю и беретъ Хортицу. Завоеваніе Темрюка и Тамана. Моръ въ Ногайскихъ и Крымскихъ Улусахъ. Усердіе Вишневецкаго. Предложеніе союза Литвѣ. Дѣла Ливонскія. Важный замыселъ, приписываемый Іоанну. Состояніе Ливоніи. Новое могущество Россіи. Лучшее образованіе войска. Начало войны Ливонской. Взятіе Нарвы. Завоеваніе Нейшлоса, Адежа, Нейгауза. Великодушіе Дерптскаго Бургомистра. Бѣгство Магистра. Новый Глава Ордена. Взятіе Дерпта и многихъ другихъ городовъ. Кетлеръ беретъ Рингенъ. Россіяне опустошаютъ Ливонію и Курляндію. За Ливонію ходатайствуютъ Короли Польскій, Шведскій, Датскій. Іоаннъ даетъ перемиріе Ливоніи. Нашествіе Крымцевъ. Впаденіе Россіянъ въ Тавриду. Союзъ Ливоніи съ Августомъ. Магистръ нарушаетъ перемиріе. Славная защита Ланса. Угрозы Августовы. Гонецъ отъ Императора. Новое разореніе Ливоніи. Взятіе Маріенбурга. Побѣды К. Курбскаго. Кончина Царицы Анастасіи.

Г. 1552. Крещеніе Царевича Димитрія. Какъ скоро Анастасія могла встать съ постели, Государь отправился съ нею и съ сыномъ въ Обитель Троицы, гдѣ Архіепископъ Ростовскій, Никандръ, крестилъ Димитрія у мощей Св. Сергія ([366]). — Насыщенный мірскою славою, Іоаннъ

123

заключилъ торжество государственное Христіанскимъ: два Царя Казанскіе, Утемишъ-Гирей и Едигеръ, пріяли Вѣру Спасителя. Перваго, еще младенца, крестилъ Митрополитъ въ Чудовѣ монастырѣ и нарекъ Александромъ: Государь взялъ его къ себѣ во дворецъ и велѣлъ учить грамотѣ, Закону и добродѣтели ([367]). Г. 1553. Крещеніе двухъ Царей Казанскихъ. Едигеръ самъ изъявилъ ревностное желаніе озариться свѣтомъ истины, и на вопросы Митрополита: «не нужда ли, не страхъ ли, не мірская ли польза внушаетъ ему сію мысль?» отвѣтствовалъ рѣшительно: «нѣтъ! люблю Іисуса и ненавижу Магомета!» 26 Февраля. Священный обрядъ совершился на берегу Москвы-рѣки, въ присутствіи Государя, Бояръ и народа. Митрополитъ былъ воспріемникомъ отъ купѣли. Едигеръ, названный Симеономъ, удержалъ имя Царя; жилъ въ Кремлѣ, въ особенномъ большомъ домѣ; имѣлъ Боярина, чиновниковъ, множество слугъ, и женился на дочери знатнаго сановника, Андрея Кутузова, Маріи ([368]); пользовался всегда милостію Государя и доказывалъ искреннюю любовь къ Россіи, забывъ, какъ смутную мечту, и прежнее свое Царство и прежнюю Вѣру.

Язва. Послѣ многихъ неописанно-сладостныхъ чувствъ душа Іоаннова уже вкушала тогда горесть. Смертоносная язва, которая подъ именемъ желѣзы столь часто опустошала Россію въ теченіе двухъ послѣднихъ вѣковъ, снова открылась во Псковѣ, гдѣ съ Октября 1552 до осени 1553 года было погребено 25, 000 тѣлъ въ скудельницахъ, кромѣ множества схороненныхъ тайно въ лѣсу и въ оврагахъ ([369]). Узнавъ о семъ, Новогородцы немедленно выгнали Псковскихъ купцевъ, объявивъ, что если кто-нибудь изъ нихъ пріѣдетъ къ нимъ, то будетъ сожженъ съ своимъ имѣніемъ. Осторожность и строгость не спасли Новагорода: язва въ Октябрѣ же мѣсяцѣ начала свирѣпствовать и тамъ и во всѣхъ окрестностяхъ. Полмилліона людей было ея жертвою; въ числѣ ихъ и Архіепископъ Серапіонъ, который не берегъ себя, утѣшая несчастныхъ. На его опасное мѣсто Митрополитъ поставилъ Монаха Пимена Чернаго изъ Андреяновской Пустыни; вмѣстѣ съ Государемъ торжественно молился, святилъ воду — и Пименъ, 6 Декабря съ умиленіемъ отслуживъ первую обѣдню въ Софійскомъ храмѣ, какъ бы притупилъ жало язвы:

124

Г. 1553. она сдѣлалась менѣе смертоносною, по крайней мѣрѣ въ Новѣгородѣ.

Мятежъ въ землѣ Казанской. Весьма оскорбился Государь и печальными вѣстями Казанскими, увидѣвъ, что онъ еще не все совершилъ для успокоенія Россіи. Луговые и Горные жители убивали Московскихъ купцевъ и людей Боярскихъ на Волгѣ ([370]): злодѣевъ нашли и казнили 74 человѣка; но скоро вспыхнулъ бунтъ: Вотяки и Луговая Черемиса не хотѣли платить дани, вооружились, умертвили нашихъ чиновниковъ, стали на высокой горѣ, у засѣки; разбили Стрѣльцовъ и Козаковъ, посланныхъ усмирить ихъ: 800 Россіянъ легло на мѣстѣ. Въ семидесяти верстахъ отъ Казани, на рѣкѣ Мешѣ, мятежники основали земляную крѣпость и непрестанно безпокоили Горную Сторону набѣгами. Воевода, Борисъ Салтыковъ, зимою выступивъ противъ нихъ изъ Свіяжска съ отрядомъ пѣхоты и конницы, тонулъ въ глубокихъ снѣгахъ: непріятель, катясь на лыжахъ, окружилъ его со всѣхъ сторонъ; въ долговременной, безпорядочной битвѣ Россіяне падали отъ усталости и потеряли до пяти сотъ человѣкъ. Самъ Воевода былъ взятъ въ плѣнъ и зарѣзанъ варварами; не многіе возвратились въ Свіяжскъ, и бунтовщики, гордяся двумя побѣдами, думали, что господство Россіянъ уже кончилось въ странѣ ихъ.

Іоаннъ вспомнилъ тогда мудрый совѣтъ опытныхъ Вельможъ не оставлять Казани до совершеннаго покоренія всѣхъ ея дикихъ народовъ ([371]). Уныніе при Дворѣ было столь велико, что нѣкоторые Члены Царской Думы предлагали навсегда покинуть сію бѣдственную для насъ землю и вывести войско оттуда ([372]). Болѣзнь Царя. Но Государь изъявилъ справедливое презрѣніе къ ихъ малодушію; хотѣлъ исправить свою ошибку, и вдругъ занемогъ сильною горячкою, такъ, что Дворъ, Москва, Россія въ одно время свѣдали о болѣзни его и безнадежности къ выздоровленію. Всѣ ужаснулись, отъ Вельможи до земледѣльца; мысленно искали вины своей предъ Богомъ, и говорили: «грѣхи наши должны быть безмѣрны, когда Небо отнимаетъ у Россіи такого Самодержца» ([373])! Народъ толпился въ Кремлѣ; смотрѣли другъ другу въ глаза и боялись спрашивать; вездѣ блѣдныя, слезами орошенныя лица — а во дворцѣ отчаяніе, смятеніе неописанное, тайный шопотъ между Боярами, которые думали,

125

Г. 1553. что въ семъ бѣдственномъ случаѣ имъ должно не стенать и не плакать, но великодушно устроить судьбу Государства. Представилось зрѣлище разительное. Марта 11. Іоаннъ былъ въ памяти. Дьякъ Царскій, Михайловъ, приступивъ къ одру, съ твердостію сказалъ болящему, что ему время совершить духовную. Не смотря на цвѣтущую юность, въ полнотѣ жизни и здравія, Іоаннъ часто говаривалъ о томъ съ людьми ближними ([374]): не устрашился, и спокойно велѣлъ писать завѣщаніе, объявивъ сына, младенца Димитрія, своимъ преемникомъ, единственнымъ Государемъ Россіи. Бумагу написали; хотѣли утвердить ее присягою всѣхъ знатнѣйшихъ сановниковъ, и собрали ихъ въ Царской столовой комнатѣ. Тутъ начался споръ, шумъ, мятежъ: одни требовали, другіе не давали присяги, и въ числѣ послѣднихъ Князь Владиміръ Андреевичь, который съ гнѣвомъ сказалъ Вельможѣ Воротынскому, укоряющему его въ ослушаніи: «смѣешь ли браниться со мною?» Смѣю и драться, отвѣтствовалъ Воротынскій, по долгу усерднаго слуги моихъ и твоихъ Государей, Іоанна и Димитрія; не я, но они, повелѣваютъ тебѣ исполнитъ обязанность вѣрнаго Россіянина. Іоаннъ позвалъ ослушныхъ Бояръ и спросилъ у нихъ: «Кого же думаете избрать въ Цари, отказываясь цѣловать крестъ на имя моего сына? Развѣ забыли вы данную вами клятву служить единственно мнѣ и дѣтямъ моимъ?.. Не имѣю силъ говорить много, » примолвилъ онъ слабымъ голосомъ: «Димитрій и въ пеленахъ есть для васъ Самодержецъ законный; но если не имѣете совѣсти, то будете отвѣтствовать Богу.» На сіе Бояринъ Князь Иванъ Михайловичь Шуйскій сказалъ ему, что они не цѣловали креста, ибо не видали Государя предъ собою; а Ѳедоръ Адашевъ, отецъ любимца Іоаннова, саномъ Окольничій, изъяснился откровеннѣе такими словами: «Тебѣ, Государю, и сыну твоему мы усердствуемъ повиноваться, но не Захарьинымъ-Юрьевымъ, которые безъ сомнѣнія будутъ властвовать въ Россіи именемъ младенца безсловеснаго. Вотъ что страшитъ насъ! А мы, до твоего возраста, уже испили всю чашу бѣдствій отъ Боярскаго правленія.» Іоаннъ безмолвствовалъ въ изнеможеніи. Самодержецъ чувствовалъ себя простымъ, слабымъ смертнымъ у могилы: его любили, оплакивали, но уже не слушались, не

126

Г. 1553. берегли: забывали священный долгъ покоить умирающаго; шумѣли, кричали надъ самымъ одромъ безгласно-лежащаго Іоанна — и разошлися.

Чего же хотѣли сіи дерзкіе сановники, можетъ быть дѣйствительно одушевленные любовію къ общему благу, дѣйствительно устрашенные мыслію о гибельныхъ для отечества смутахъ Боярскихъ, которыя снова могли водвориться въ Правительствующей Думѣ, къ ужасу Россіи, въ малолѣтство Димитрія? Они хотѣли возложить вѣнецъ на главу брата Іоаннова — не Юрія: ибо сей несчастный Князь, обиженный Природою, не имѣлъ ни разсудка, ни памяти ([375]) — но Владиміра Андреевича, одареннаго многими блестящими свойствами: умомъ любопытнымъ, острымъ, дѣятельнымъ, мужествомъ и твердостію. Предполагая самое чистое, благороднѣйшее побужденіе въ сердцахъ Бояръ, Лѣтописецъ справедливо осуждаетъ ихъ замыселъ самовольно испровергнуть наслѣдственный уставъ Государства, со временъ Димитрія Донскаго утверждаемый торжественною присягою, основанный на общемъ благѣ, плодъ долговременныхъ, старыхъ опытовъ и причину новаго могущества Россіи. Всѣ человѣческіе законы имѣютъ свои опасности, неудобства, иногда вредныя слѣдствія; но бываютъ душею порядка, священны для благоразумныхъ, нравственныхъ людей, и служатъ оплотомъ, твердынею Державъ. Предвидѣніе ослушныхъ Бояръ могло и не исполниться: но если бы малолѣтство Царя и произвело временныя бѣдствія для Россіи, то лучше было сносить оныя, нежели нарушеніемъ главнаго устава государственнаго ввергнуть отечество въ бездну всегдашняго мятежа неизвѣстностію наслѣдственнаго права, столь важнаго въ Монархіяхъ.

Къ счастію, другіе Бояре остались вѣрными совѣсти и закону. Въ тотъ же вечеръ Князья Иванъ Ѳеодоровичь Мстиславскій, Владиміръ Ивановичь Воротынскій, Дмитрій Палецкій, Иванъ Васильевичь Шереметевъ, Михайло Яковлевичь Морозовъ, Захарьины-Юрьевы, Дьякъ Михайловъ присягнули Царевичу; также и юный другъ Государевъ, Алексѣй Адашевъ ([376]). Между тѣмъ донесли Іоанну, что Князья Петръ Щенятевъ, Иванъ Пронскій, Симеонъ Ростовскій, Дмитрій Нѣмый-Оболенскій во дворцѣ и на площади славятъ Князя Владиміра Андреевича, говоря: «лучше

127

Г. 1553. служить старому, нежели малому и раболѣпствовать Захарьинымъ» ([377]). Истощая послѣднія силы свои, Государь хотѣлъ видѣть Князя Владиміра и такъ называемою цѣловальною записью обязать его въ вѣрности: сей Князь торжественно отрекся отъ присяги. Съ удивительною кротостію Іоаннъ сказалъ ему: «Вижу твое намѣреніе: бойся Всевышняго!» а Боярамъ, давшимъ клятву: «Я слабѣю; оставьте меня и дѣйствуйте по долгу чести и совѣсти.» Они съ новою ревностію начали убѣждать всѣхъ Думныхъ Совѣтниковъ исполнить волю Государеву. Имъ отвѣтствовали: «Знаемъ, чего вы желаете: быть господами; но мы не сдѣлаемъ по вашему.» Называли другъ друга измѣнниками, властолюбцами; гнѣвъ, злоба кипѣли въ сердцахъ, и каждое слово съ обѣихъ сторонъ было угрозою.

Въ часы сего ужаснаго смятенія Князь Владиміръ Андреевичь и мать его, Евфросинія, собирали у себя въ домѣ Дѣтей Боярскихъ и раздавали имъ деньги. Народъ изъявлялъ негодованіе. Благоразумные Вельможи говорили Князю Владиміру, что онъ безразсудно ругается надъ общею скорбію, какъ бы празднуя болѣзнь Царя; что не время жаловать людей, когда отечество въ слезахъ и въ страхѣ. Князь и мать его отвѣчали словами колкими, съ досадою; а Бояре, окружающіе Государя, уже не хотѣли пускать къ нему сего, явно злонамѣреннаго брата. Тутъ выступилъ на позорище чрезвычайный мужъ Сильвестръ, доселѣ главный совѣтникъ Іоанновъ, ко благу Россіи, но къ тайному неудовольствію многихъ, которые видѣли, что простый Іерей управляетъ и Церковію и Думою: ибо (по словамъ Лѣтописца) ему недоставало только сѣдалища Царскаго и Святительскаго: онъ указывалъ и Вельможамъ и Митрополиту, и судіямъ и Воеводамъ ([378]); мыслилъ, а Царь дѣлалъ. Сія власть, не будучи беззаконіемъ и происходя единственно отъ справедливой довѣренности Государевой къ мудрому совѣтнику, могла однакожь измѣнить чистоту его первыхъ намѣреній и побужденій: могла родить въ немъ любовь къ господству и желаніе утвердить оное навсегда: искушеніе опасное для добродѣтели! Всѣми уважаемый, не всѣми любимый, Сильвестръ терялъ съ Іоанномъ политическое бытіе свое, и соглашая личное властолюбіе съ пользою государственною, можетъ быть, тайно

128

Г. 1553. доброхотствовалъ сторонѣ Князя Владиміра Андреевича, связаннаго съ нимъ дружбою. По крайней мѣрѣ, видя остервененіе ближнихъ Іоанновыхъ противъ сего Князя, онъ вступился за него и говорилъ съ жаромъ: «кто дерзаетъ удалять брата отъ брата и злословить невиннаго, желающаго лить слезы надъ болящимъ?» Захарьины и другіе отвѣтствовали, что они исполняютъ присягу, служатъ Іоанну, Димитрію, и не терпятъ измѣнниковъ. Сильвестръ оскорбился и навлекъ на себя подозрѣніе.

Въ слѣдующій день Государь вторично созвалъ Вельможъ и сказалъ имъ: «Въ послѣдній разъ требую отъ васъ присяги. Цѣлуйте крестъ предъ моими ближними Боярами, Князьями Мстиславскимъ и Воротынскимъ: я не въ силахъ быть того свидѣтелемъ. А вы, уже давшіе клятву умереть за меня и за сына моего, вспомните оную, когда меня не будетъ; не допустите вѣроломныхъ извести Царевича: спасите его; бѣгите съ нимъ въ чужую землю, куда Богъ укажетъ вамъ путь!... А вы, Захарьинъ чего ужасаетесь? Поздно щадить вамъ мятежныхъ Бояръ: они не пощадятъ васъ; вы будете первыми мертвецами. И такъ явите мужество; умрите великодушно за моего сына и за мать его; не дайте жены моей на поруганіе измѣнникамъ!» Сіи слова произвели сильное дѣйствіе въ сердце Бояръ; они содрогнулись, и безмолвствуя вышли въ переднюю комнату, гдѣ Дьякъ Иванъ Михайловъ держалъ крестъ, а Князь Владиміръ Воротынскій стоялъ подлѣ него. Всѣ присягали въ тишинѣ и съ видомъ умиленія, моля Всевышняго, да спасетъ Іоанна, или да будетъ сынъ его подобенъ ему для счастія Россіи! Одинъ Князь Иванъ Пронскій-Турунтай, взглянувъ на Воротынскаго, сказалъ ему: «отецъ твой и ты самъ былъ первымъ измѣнникомъ по кончинѣ Великаго Князя Василія; а теперь приводишь насъ къ святому кресту!» Воротынскій отвѣчалъ ему спокойно: «да, я измѣнникъ, а требую отъ тебя клятвы быть вѣрнымъ Государю нашему и сыну его; ты праведенъ, а не хочешь дать ее!» Турунтай замѣшался и присягнулъ.

Но сей священный обрядъ не всѣхъ утвердилъ въ вѣрности. Князь Дмитрій Палецкій, сватъ Государевъ, тесть Юрія, тогда же послалъ зятя своего, Василья Бороздина, къ Князю Владиміру Андреевичу и къ матери его, сказать имъ, что

129

Г. 1553. если они дадуть Юрію Удѣлъ, назначенный ему въ духовномъ завѣщаніи Великаго Князя Василія, то онъ (Палецкій) готовъ, вмѣстѣ съ другими, помогать имъ и возвести ихъ на престолъ ([379])! Еще двое изъ Вельможъ оставались въ подозрѣніи: Князь Дмитрій Курлятевъ, другъ Алексѣя Адашева, и Казначей Никита Фуниковъ; они не были во дворцѣ за болѣзнію, но, по увѣренію доносителей, имѣли тайное сношеніе съ Княземъ Владиміромъ Андреевичемъ. Курлятевъ на третій день, когда уже все затихло, велѣлъ нести себя во дворецъ и присягнулъ Димитрію: Фуниковъ также, но послѣдній. Самъ Князь Владиміръ Андреевичь обязался клятвенною грамотою не думать о Царствѣ и въ случаѣ Іоанновой кончины повиноваться Димитрію какъ своему законному Государю ([380]); а мать Владимірова долго не хотѣла приложить Княжеской печати къ сей грамотѣ; наконецъ исполнила рѣшительное требованіе Бояръ, сказавъ: «что значитъ присяга невольная

Сіи два дни смятенія и тревоги довели слабость болящаго до крайней степени; онъ казался въ усыпленіи, которое могло быть преддверіемъ смерти. Но дѣйствія Природы неизъяснимы: чрезвычайное напряженіе силъ иногда губитъ, иногда спасаетъ въ жестокомъ недугѣ. Въ какомъ волненіи была душа Іоаннова? Жизнь мила въ юности: его жизнь украшалась еще славою и всѣми лестными надеждами вѣнценосной добродѣтели. Въ кипѣніи силъ и чувствительности касаться гроба, падать съ престола въ могилу, видѣть страшное измѣненіе въ лицахъ: въ безмолвныхъ дотолѣ подданныхъ, въ усердныхъ любимцахъ непослушаніе, строптивость; Государю самовластному уже зависѣть отъ тѣхъ, коихъ судьба зависѣла прежде отъ его слова; смиренно молить ихъ, да спасутъ, хотя въ изгнаніи, жизнь и честь его семейства! Іоаннъ перенесъ ужасъ такихъ минутъ; огнь души усилилъ дѣятельность Природы, и болящій выздоровѣлъ, къ радости всѣхъ и къ безпокойству нѣкоторыхъ. Хотя Князь Владиміръ Андреевичь и единомышленники его исполнили наконецъ волю Іоаннову и присягнули Димитрію; но могъ ли Самодержецъ забыть мятежъ ихъ и муку души своей, ими растерзанной въ минуты его боренія съ ужасами смерти?..

Что жь сдѣлалъ Іоаннъ ([381])? всталъ съ одра исполненный милости ко всѣмъ

130

Г. 1553. Боярамъ, благоволенія и довѣренности къ прежнимъ друзьямъ и совѣтникамъ; далъ санъ Боярскій отцу Адашева, который смѣлѣе другихъ опровергалъ Царское завѣщаніе ([382]); честилъ, ласкалъ Князя Владиміра Андреевича; однимъ словомъ, не хотѣлъ помнить, что случилось въ болѣзнь его, и казался только признательнымъ къ Богу за свое чудесное исцѣленіе!

Такова была наружность; но въ сердцѣ осталась рана опасная. Іоанну внушали, что не только Сильвестръ, но и юный Адашевъ тайно держалъ сторону Князя Владиміра ([383]). Не сомнѣваясь въ ихъ усердіи ко благу Россіи, онъ началъ сомнѣваться въ ихъ личной привязанности къ нему; уважая того и другаго, простылъ къ нимъ въ любви; обязанный имъ главными успѣхами своего царствованія, страшился быть неблагодарнымъ, и соблюдалъ единственно пристойность: шесть лѣтъ усердно служивъ добродѣтели и вкусивъ всю ея сладость, не хотѣлъ измѣнить ей, не мстилъ никому явно, но съ усиліемъ, которое могло ослабѣть въ продолженіе времени. Всего хуже было то, что супруга Іоаннова, дотолѣ согласно съ Адашевымъ и Сильвестромъ питавъ въ немъ любовь къ святой нравственности, отдѣлилась отъ нихъ тайною непріязнію ([384]), думая, что они имѣли намѣреніе пожертвовать ею, сыномъ ея и братьями выгодамъ своего особеннаго честолюбія. Анастасія способствовала, какъ вѣроятно, остудѣ Іоаннова сердца къ друзьямъ. Съ сего времени онъ непріятнымъ образомъ почувствовалъ свою отъ нихъ зависимость ([385]), и находилъ иногда удовольствіе не соглашаться съ ними, дѣлать по-своему: въ чемъ, какъ пишутъ, еще болѣе утвердило Царя слѣдующее происшествіе.

Путешествіе Іоанново въ Кирилловъ монастырь. Исполняя обѣтъ, данный имъ въ болѣзни, Іоаннъ объявилъ намѣреніе ѣхать въ монастырь Св. Кирилла Бѣлозерскаго вмѣстѣ съ Царицею и сыномъ. Сіе отдаленное путешествіе казалось нѣкоторымъ изъ его ближнихъ совѣтниковъ неблагоразумнымъ: представляли ему, что онъ еще не совсѣмъ укрѣпился въ силахъ; что дорога можетъ быть вредна и для младенца Димитрія; что важныя дѣла, въ особенности бунты Казанскіе, требуютъ его присутствія въ столицѣ. Май. Государь не слушалъ сихъ представленій и поѣхалъ сперва въ Обитель Св. Сергія. Тамъ, въ старости, тишинѣ и молитвѣ жилъ славный Максимъ Грекъ,

131

Г. 1553. сосланный въ Тверь Великимъ Княземъ Василіемъ ([386]), но освобожденный Іоанномъ какъ невинный страдалецъ. Царь посѣтилъ келлію сего добродѣтельнаго мужа, который, бесѣдуя съ нимъ, началъ говорить объ его путешествіи. «Государь!» сказалъ Максимъ, вѣроятно по внушенію Іоанновыхъ совѣтниковъ: «пристойно ли тебѣ скитаться по дальнимъ монастырямъ съ юною супругою и съ младенцемъ? Обѣты неблагоразумные угодны ли Богу? Вездѣсущаго не должно искать только въ пустыняхъ: весь міръ исполненъ Его. Если желаешь изъявить ревностную признательность къ Небесной благости, то благотвори на престолѣ. Завоеваніе Казанскаго Царства, счастливое для Россіи, было гибелію для многихъ Христіанъ; вдовы, сироты, матери избіенныхъ льютъ слезы: утѣшь ихъ своею милостію. Вотъ дѣло Царское» ([387])! Іоаннъ не хотѣлъ отмѣнить своего намѣренія. Тогда Максимъ, какъ увѣряютъ, велѣлъ сказать ему чрезъ Алексѣя Адашева и Князя Курбскаго, что Царевичь Димитрій будетъ жертвою его упрямства. Іоаннъ не испугался пророчества: поѣхалъ въ Дмитровъ, въ Пѣсношскій Николаевскій монастырь, оттуда на судахъ рѣками Яхромою, Дубною, Волгою, Шексною въ Обитель Св. Кирилла, и возвратился чрезъ Ярославль и Ростовъ въ Москву безъ сына: предсказаніе Максимово сбылося: Димитрій скончался въ дорогѣ ([388]). — Іюнь. Смерть Царевича Димитрія. Но важнѣйшимъ обстоятельствомъ сего, такъ называемаго Кирилловскаго ѣзда было Іоанново свиданіе въ монастырѣ Пѣсношскомъ, на берегу Яхромы, съ бывшимъ Коломенскимъ Епископомъ Вассіаномъ, который пользовался нѣкогда особенною милостію Великаго Князя Василія, но въ Боярское правленіе лишился Епархіи за свое лукавство и жестокосердіе ([389]). Важная бѣседа Іоаннова съ бывшимъ Епископомъ Вассіаномъ. Маститая старость не смягчила въ немъ души: склоняясь къ могилѣ, онъ еще питалъ мірскія страсти въ груди, злобу, ненависть къ Боярамъ. Іоаннъ желалъ лично узнать человѣка, заслужившаго довѣренность его родителя; говорилъ съ нимъ о временахъ Василія и требовалъ у него совѣта, какъ лучше править Государствомъ. Вассіанъ отвѣтствовалъ ему на ухо: «Если хочешь быть истиннымъ Самодержцемъ, то не имѣй совѣтниковъ мудрѣе себя; держись правила, что ты долженъ учить, а не учиться — повелѣвать, а не слушаться. Тогда будешь твердъ на Царствѣ

132

Г. 1553. и грозою Вельможъ. Совѣтникъ мудрѣйшій Государя неминуемо овладѣетъ имъ.» Сіи ядовитыя слова проникли во глубину Іоаннова сердца. Схвативъ и поцѣловавъ Вассіанову руку, онъ съ живостію сказалъ: самъ отецъ мой не далъ бы мнѣ лучшаго совѣта!.. «Нѣтъ, Государь! могли бы мы возразить ему: нѣтъ! совѣтъ, тебѣ данный, внушенъ духомъ лжи, а не истины. Царь долженъ не властвовать только, но властвовать благодѣтельно: его мудрость, какъ человѣческая, имѣетъ нужду въ пособіи другихъ умовъ, и тѣмъ превосходнѣе въ глазахъ народа, чѣмъ мудрѣе совѣтники, имъ выбираемые. Монархъ, опасаясь умныхъ, впадетъ въ руки хитрыхъ, которые въ угодность ему притворятся даже глупцами; не плѣняя въ немъ разума, плѣнятъ страсть, и поведутъ его къ своей цѣли. Цари должны опасаться не мудрыхъ, а коварныхъ или безсмысленныхъ совѣтниковъ.» Съ такими или подобными разсужденіями описываетъ Князь Курбскій злую бесѣду старца Васіана, которая, по его увѣренію, растлила душу юнаго Монарха.

Но еще долгое время онъ не перемѣнялся явно: чтилъ мужей добролюбивыхъ, съ уваженіемъ слушалъ наставленія Сильвестровы, ласкалъ Адашева, и далъ ему санъ Окольничаго ([390]), употребляя его, вмѣстѣ съ Дьякомъ Михайловымъ, въ важнѣйшихъ дѣлахъ внѣшней Политики. Рожденіе Царевича Іоанна. Чрезъ девять мѣсяцевъ утѣшенный рожденіемъ втораго сына, Іоанна ([391]), Государь въ новомъ, тогда написанномъ завѣщаніи показалъ величайшую довѣренность къ брату, Князю Владиміру Андреевичу: объявилъ его, въ случаѣ своей смерти, не только опекуномъ юнаго Царя, не только Государственнымъ Правителемъ, но и наслѣдникомъ Трона, если Царевичь Іоаннъ скончается въ малолѣтствѣ; а Князь Владиміръ далъ клятву быть вѣрнымъ совѣсти и долгу, не щадить ни самой матери, Княгини Евфросиніи, если бы она замыслила какое зло противъ Анастасіи или сына ея; не знать ни мести, ни пристрастія въ дѣлахъ государственныхъ, не вершить оныхъ безъ вѣдома Царицы, Митрополита, Думныхъ Совѣтниковъ, и не держать у себя въ Московскомъ домѣ болѣе ста воиновъ ([392]). — Въ самыхъ справедливыхъ наказаніяхъ Государь, какъ и прежде, слѣдовалъ движеніямъ милосердія; на примѣръ: Князь Симеонъ Ростовскій, знатный

133

Г. 1553. Бѣгство Князя Ростовскаго. Вельможа, оказавъ себя въ болѣзнь Государя противникомъ его воли, не могъ быть спокоенъ духомъ; не вѣрилъ наружной тихости Іоанновой, мучился страхомъ, вздумалъ бѣжать въ Литву съ братьями и племянниками; сносился съ Королемъ Августомъ, съ Литовскими Думными Панами, открывалъ имъ государственныя тайны, давалъ вредные для насъ совѣты, чернилъ Царя и Россію. Онъ послалъ къ Королю своего ближняго, Князя Никиту Лобанова-Ростовскаго: его остановили въ Торопцѣ, допросили, узнали измѣну; и Князь Симеонъ, взятый подъ стражу, самъ во всемъ признался, извиняясь скудостію и малоуміемъ. Бояре единогласно осудили преступника на смертную казнь; но Государь, внявъ моленію Духовенства, смягчилъ рѣшеніе суда: Князя Симеона выставили на позоръ и заточили на Бѣлоозеро ([393]). — Ересь. Въ дѣлѣ инаго рода оказалось также милосердіе Іоанново: Донесли Государю, что возникаетъ опасная ересь въ Москвѣ; что нѣкто Матвѣй Башкинъ проповѣдуетъ ученіе совсѣмъ не-Христіанское, отвергаетъ таинства нашей Вѣры, Божественность Христа, дѣянія Соборовъ и святость Угодниковъ Божіихъ. Его взяли въ допросъ: онъ заперся, называя себя истиннымъ Христіаниномъ; но посаженный въ темницу, началъ тосковать, открылъ ересь свою ревностнымъ Инокамъ Іосифовскаго монастыря, Герасиму и Филоѳею; самъ описалъ ее, наименовалъ единомышленниковъ, Ивана и Григорья Борисовыхъ, Монаха Бѣлобаева и другихъ; сказалъ, что развратителями его были Католики, Аптекарь Матвѣй Литвинъ и Андрей Хотѣевъ; что какіе-то Заволжскіе Старцы въ искренней бесѣдѣ съ нимъ объявили ему такое же мнѣніе о Христѣ и Святыхъ; что будто бы Рязанскій Епископъ Кассіанъ благопріятствовалъ ихъ заблужденію, и проч. ([394]). Царь и Митрополитъ, Соборомъ уличивъ еретиковъ, не хотѣли употребить жестокой казни: осудили ихъ единственно на заточеніе, да не сѣютъ соблазна между людьми; а Епископа Кассіана, разбитаго параличемъ, отставили.

Доказавъ, что болѣзнь и горестныя ея слѣдствія не ожесточили его сердца — что онъ умѣетъ быть выше обыкновенныхъ страстей человѣческихъ и забывать личныя, самыя чувствительныя оскорбленія — Г. 1553—1557. Іоаннъ съ прежнею ревностію занялся дѣлами государственными,

134

Г. 1553—1557. изъ коихъ главнымъ было тогда усмиреніе завоеваннаго имъ Царства. Онъ послалъ Данила Адашева, брата Алексѣева, съ Дѣтьми Боярскими и съ Вятчанами на Каму ([395]); Усмиреніе мятежей въ Казанской землѣ. а знаменитыхъ доблестію Воеводъ, Князя Симеона Микулинскаго, Ивана Шереметева и Князя Андрея Михайловича Курбскаго въ Казань со многими полками. Они выступили зимою, въ самые жестокіе морозы; воевали цѣлый мѣсяцъ въ окрестностяхъ Камы и Меши; разорили тамъ новую крѣпость, сдѣланную мятежниками; ходили за Ашитъ, Уржумъ, до самыхъ Вятскихъ и Башкирскихъ предѣловъ; сражались ежедневно, въ дикихъ лѣсахъ, въ снѣжныхъ пустыняхъ; убили 10, 000 непріятелей и двухъ злѣйшихъ враговъ Россіи, Князя Янчуру Измаильтянина и богатыря Черемисскаго Алеку; взяли въ плѣнъ 6000 Татаръ, а женъ и дѣтей 15, 000. Князья Иванъ Мстиславскій и Михайло Васильевичь Глинскій воевали Луговую Черемису, захватили 1600 именитыхъ людей, Князей, Мурзъ, чиновниковъ Татарскихъ, и всѣхъ умертвили ([396]). Воеводы и сановники, дѣйствуя ревностно, неутомимо, получили отъ Государя золотыя медали, лестную награду сего времени: ими витязи украшали грудь свою вмѣсто нынѣшнихъ крестовъ Орденскихъ ([397]). — Еще бунтъ не угасалъ; еще бѣглецы Казанскіе укрывались въ ближнихъ и дальнихъ мѣстахъ, вездѣ волнуя народъ, грабили, убивали нашихъ купцевъ и рыболововъ на Волгѣ: строили крѣпости; хотѣли возстановить свое Царство. Одинъ изъ Луговыхъ Сотниковъ, Мамичь Бердей, призвавъ какого-то Ногайскаго Князя, далъ ему имя Царя, но самъ умертвилъ его какъ неспособнаго и малодушнаго: отрубивъ ему голову, взоткнулъ ее на высокое дерево и сказалъ: «Мы взяли тебя на Царство для войны и побѣды; а ты съ своею дружиною умѣлъ только объѣдать насъ! Теперь да царствуетъ голова твоя на высокомъ престолѣ» ([398])! Сего опаснаго мятежника Горные жители заманили въ сѣти: дружелюбно звали къ себѣ на пиръ, схватили и отослали въ Москву: за что Государь облегчилъ ихъ въ налогахъ. Нѣсколько разъ земля Арская присягала и снова измѣняла: Луговая же долѣе всѣхъ упорствовала въ мятежѣ. Россіяне пять лѣтъ не опускали меча: жгли и рѣзали. Безъ пощады губя вѣроломныхъ, Іоаннъ награждалъ вѣрныхъ: многіе Казанцы добровольно

135

Г. 1553—1557. крестились; другіе, не оставляя Закона отцевъ своихъ, вмѣстѣ съ первыми служили Россіи. Имъ давали землю, пашню, луга и все нужное для хозяйства. Наконецъ усилія бунтовщиковъ ослабѣли; вожди ихъ погибли всѣ безъ исключенія, крѣпости были разрушены, другія (Чебоксары, Лаишевъ) вновь построены нами и заняты Стрѣльцами. Вотяки, Черемисы, самые отдаленные Башкирцы приносили дань, требуя милосердія. Весною въ 1557 году Іоаннъ въ сію несчастную землю, наполненную пепломъ и могилами, послалъ Стряпчаго, Семена Ярцова, съ объявленіемъ, что ужасы ратные миновались, и что народы ея могутъ благоденствовать въ тишинѣ какъ вѣрные подданные Бѣлаго Царя. Онъ милостиво принялъ въ Москвѣ ихъ Старѣйшинъ и далъ имъ жалованныя грамоты.

Учрежденіе Епархіи Казанской. Съ того времени Казань сдѣлалась мирною собственностію Россіи, сохраняя имя Царства въ титулѣ нашихъ Монарховъ. Іоаннъ въ 1553 году Соборомъ Духовенства уставилъ для ея новыхъ Христіанъ особенную Епархію; далъ ей Архіепископа, уступающаго въ старѣйшинствѣ одному Новогородскому Владыкѣ; подчинилъ его духовному вѣдомству Свіяжскъ, Васильгородъ и Вятку; опредѣлилъ въ жалованье на церковные расходы десятину изъ доходовъ Казанскихъ ([399]). Первымъ Святителемъ былъ тамъ Гурій, Игуменъ Селижарова монастыря. Съ какою ревностію сей добродѣтельный мужъ, причисленный нашею Церковію къ лику Угодниковъ Божіихъ, насаждалъ въ своей паствѣ Вѣру Спасителеву, средствами истинно Христіанскими, ученіемъ любви и кротости: съ такимъ усердіемъ Намѣстникъ Государевъ, Князь Петръ Ивановичь Шуйскій, образовалъ сей новый край въ гражданскомъ порядкѣ, изглаждая слѣды опустошеній, водворяя спокойствіе, оживляя торговлю и земледѣліе. Села Царскія и Княжескія были отданы Архіепископу, монастырямъ и Дѣтямъ Боярскимъ ([400]).

Покореніе Царства Астраханскаго. Совершилось и другое, менѣе трудное, но также славное завоеваніе. Издревле, еще до начала Державы Россійской, при устьѣ Волги существовалъ городъ Козарскій, знаменитый торговлею, Атель или Балангіаръ ([401]); въ XIII вѣкѣ онъ принадлежалъ Аланамъ, именуемый Сумеркентомъ ([402]), а въ нашихъ лѣтописяхъ сдѣлался извѣстенъ подъ именемъ Асторокани, будучи владѣніемъ Золотой

136

Г. 1553—1557. Орды, и со времени ея паденія столицею особенныхъ Хановъ, единоплеменныхъ съ Ногайскими Князьями. Тѣснимые Черкесами, Крымцами, сіи Ханы слабые, невоинственные, искали всегда нашего союза, и послѣдній изъ нихъ, Ямгурчей, хотѣлъ даже, какъ мы видѣли ([403]), быть данникомъ Іоанновымъ, но, обольщенный покровительствомъ Султана, обманулъ Государя: присталъ къ Девлетъ-Гирею и къ Юсуфу, Ногайскому Князю, отцу Сююнбекину, который возненавидѣлъ Россію за плѣнъ его дочери и внука, сверженнаго нами съ престола Казанскаго. Посла Московскаго обезчестили въ Астрахани и держали въ неволѣ ([404]): Государь воспользовался симъ случаемъ, чтобы, по мнѣнію тогдашнихъ книжниковъ, возвратить Россіи ея древнее достояніе, гдѣ будто бы княжилъ нѣкогда сынъ Св. Владиміра, Мстиславъ: ибо они считали Астрахань древнимъ Тмутороканемъ, основываясь на сходствѣ имени ([405]). Мурзы Ногайскіе, Исмаилъ и другіе, непріятели Юсуфовы, утверждали Іоанна въ семъ намѣреніи: молили его, чтобы онъ далъ Астрахань изгнаннику Дербышу, ихъ родственнику, бывшему тамъ Царемъ прежде Ямгурчея, и хотѣли помогать намъ всѣми силами ([406]). Государь, призвавъ Дербыша изъ Ногайскихъ Улусовъ, весною въ 1554 году послалъ съ нимъ на судахъ войско, не многочисленное, но отборное: оно состояло изъ Царскихъ Дворянъ, Жильцовъ, лучшихъ Дѣтей Боярскихъ, Стрѣльцовъ, Козаковъ, Вятчанъ. Предводителями были Князь Юрій Ивановичь Пронскій-Шемякинъ и Постельничій Игнатій Вешняковъ, мужъ отлично храбрый ([407]). 29 Іюня достигнувъ Переволоки, Шемякинъ отрядилъ впередъ Князя Александра Вяземскаго, который близъ Чернаго острова встрѣтилъ и побилъ нѣсколько сотъ Астраханцевъ, высланныхъ развѣдать о нашей силѣ. Узнали отъ плѣнниковъ, что Ямгурчей стоитъ пять верстъ ниже города, а Татары засѣли на островахъ, въ своихъ Улусахъ. Россіяне плыли мимо столицы Батыевой, Сарая, гдѣ 200 лѣтъ Государи наши унижались предъ Ханами Золотой Орды; но тамъ были уже однѣ развалины! Видѣть, во время славы, памятники минувшаго стыда легче, нежели во время уничиженія видѣть памятники минувшей славы!... Въ сей нѣкогда ужасной странѣ, полной мечей и копій, обитала

137

Г. 1553—1557. тогда безоружная, мирная робость: все бѣжало — и граждане и Царь. Шемякинъ 2 Іюля вступилъ въ безлюдную Астрахань; а Князь Вяземскій нашелъ въ Ямгурчеевомъ станѣ не мало кинутыхъ пушекъ и пищалей. Гнались за бѣгущими во всѣ стороны, до Бѣлаго озера и Тюмени: однихъ убивали, другихъ вели въ городъ, чтобы дать подданныхъ Дербышу, объявленному Царемъ въ пустынной столицѣ. Ямгурчей съ двадцатью воинами ускакалъ въ Азовъ. Настигли только женъ и дочерей его ([408]); также многихъ знатныхъ чиновниковъ, которые всѣ хотѣли служить Дербышу и зависѣть отъ Россіи, требуя единственно жизни и свободы личной. Ихъ представили новому Царю: онъ велѣлъ имъ жить въ городѣ, распустивъ народъ по Улусамъ. Князей и Мурзъ собралося пять сотъ, а простыхъ людей десять тысячь. Они вмѣстѣ съ Дербышемъ клялися въ томъ, чтобы повиноваться Іоанну какъ верховному своему Властителю, присылать ему 40 тысячь алтынъ и 3 тысячи рыбъ, какъ ежегодную дань, а въ случаѣ Дербышевой смерти нигдѣ не искать себѣ Царя, но ждать, кого Іоаннъ или наслѣдники его пожалуютъ имъ въ Правители. Въ клятвенной грамотѣ, скрѣпленной печатями, сказано было, что Россіяне могутъ свободно ловить рыбу отъ Казани до моря, вмѣстѣ съ Астраханцами, безданно и безъявочно. — Учредивъ порядокъ въ землѣ, оставивъ у Дербыша Козаковъ (съ Дворяниномъ Тургеневымъ) для его безопасности и для присмотра за нимъ, Князь Шемякинъ и Вешняковъ возвратились въ Москву съ пятью взятыми въ плѣнъ Царицами и съ великимъ числомъ освобожденныхъ Россіянъ, бывшихъ невольниками въ Астраханскихъ Улусахъ.

Вѣсть о семъ счастливомъ успѣхѣ Государь получилъ 29 Августа, въ день своего рожденія, празднуя его въ селѣ Коломенскомъ съ Митрополитомъ и со всѣмъ Дворомъ ([409]): изъявилъ живѣйшую радость; уставилъ церковное молебствіе; милостиво наградилъ Воеводъ; встрѣтилъ плѣнныхъ Царицъ съ великою честію и въ удовольствіе Дербышу отпустилъ назадъ въ Астрахань, кромѣ младшей изъ нихъ, которая на пути родила сына и вмѣстѣ съ нимъ крестилась въ Москвѣ; сына назвали Царевичемъ Петромъ, а мать Іуліаніею, и Государь женилъ на ней своего именитаго Дворянина, Захарію Плещеева ([410]). — Не долго

138

Г. 1553—1557. Астрахань была еще особеннымъ Царствомъ: скоро вѣроломство Дербыша доказала необходимость учредить въ ней Россійское правительство: ибо нѣтъ надежной средины между независимостію и совершеннымъ подданствомъ Державы. Мужествомъ нашихъ Козаковъ отразивъ изгнанника Ямгурчея, хотѣвшаго завоевать Астрахань съ помощію Крымцевъ и сыновей Ногайскаго Князя Юсуфа, Дербышъ замыслилъ измѣну: не смотря на то, что Государь снисходительно уступилъ его народу всю дань перваго года, онъ тайно сносился съ Ханомъ Девлетъ-Гиреемъ, взявъ къ себѣ Царевича Крымскаго Казбулата въ должность Калги ([411]). Голова Стрѣлецкій, Иванъ Черемисиновъ, съ новою воинскою дружиною былъ посланъ обличить и наказать измѣнника. Дербышъ снялъ съ себя личину, вывелъ всѣхъ жителей изъ города, соединился съ толпами Ногайскими, Крымскими, и дерзко началъ войну, ободренный малочисленностію Россіянъ. Но у насъ былъ искренній, ревностный другъ: Князь Ногайскій Исмаилъ, своимъ ходатайствомъ доставивъ престолъ сему неблагодарному, помогъ Черемисинову — и Дербышъ, разбитый наголову (въ 1557 году), по слѣдамъ Ямгурчея бѣжалъ въ Азовъ ([412]). Тогда всѣ жители, удостовѣренные въ безопасности, возвратились въ городъ и въ окрестные Улусы, дали присягу Россіи, и не думали уже измѣнять, довольные своимъ жребіемъ подъ властію великой Державы, которой сила могла быть имъ защитою отъ Тавриды и Ногаевъ. Черемисиновъ утвердилъ за ними прежнюю собственность: острова, пашни; обложилъ всѣхъ данію легкою, наблюдалъ справедливость, пріобрѣлъ общую любовь и довѣренность; однимъ словомъ, устроилъ все наилучшимъ образомъ для пользы жителей и Россіи.

Съ того времени Государь въ подписи своихъ грамотъ началъ означать лѣта Казанскаго и Астраханскаго завоеваній ([413]), коихъ эпоха есть безъ сомнѣнія самая блестящая въ нашей Исторіи среднихъ вѣковъ. Громкое имя покорителя Царствъ дало Іоанну, въ глазахъ Россіянъ-современниковъ, безпримѣрное величіе и возвысило ихъ государственное достоинство, плѣняя честолюбіе, питая гордость народную, удивительную для иноземцевъ, которые не понимали ея причины, ибо видѣли только гражданскіе недостатки наши въ сравненіи

139

Г. 1553—1557. съ другими Европейскими народами, и не сравнивали Россіи Василія Темнаго съ Россіею Іоанна IV: первый имѣлъ только 1500 воиновъ для ея защиты ([414]), а вторый взялъ чуждое Царство отрядомъ легкаго войска, не трогая своихъ главныхъ полковъ. Между сими происшествіями минуло едва столѣтіе, и народъ могъ естественно возгордиться столь быстрыми шагами къ величію. Не только иноземцы, но и мы сами не оцѣнимъ справедливо государственныхъ успѣховъ древней Россіи, если не вникнемъ въ обстоятельства тѣхъ временъ, не поставимъ себя на мѣстѣ предковъ и не будемъ смотрѣть ихъ глазами на вещи и дѣянія, безъ обманчиваго соображенія съ новѣйшими временами, когда все измѣнилось, умножились средства, прозябли сѣмена и насажденія. Великія усилія раждаютъ великое: а въ твореніяхъ государственныхъ начало едва ли не труднѣе совершенія.

Посольства Хивинское, Бухарское, Шавкалское, Тюменское, Грузинское. Кромѣ славы и блеска, Россія, примкнувъ свои владѣнія къ морю Каспійскому, открыла для себя новые источники богатства и силы; ея торговля и политическое вліяніе распространились. Звукъ оружія изгналъ чужеземныхъ купцевъ изъ Астрахани: спокойствіе и тишина возвратили ихъ. Они приѣхали изъ Шамахи, Дербента, Шавкала, Тюмени, Хивы, Сарайчика, со всякими товарами, весьма охотно платя въ Государеву казну уставленную пошлину. Цари Хивинскій и Бухарскій прислали своихъ знатныхъ людей въ Москву съ дарами, желая благоволенія Іоаннова и свободной торговли въ Россіи ([415]). Земля Шавкалская, Тюменская, Грузинская хотѣли быть въ нашемъ подданствѣ. Князья Черкесскіе, присягнувъ Государю въ вѣрности, требовали, чтобы онъ помогъ имъ воевать Султанскія владѣнія и Тавриду ([416]). Подданство Черкесовъ. Іоаннъ отвѣтствовалъ, что Султанъ въ мирѣ съ Россіею, но что мы всѣми силами будемъ оборонять ихъ отъ Хана Девлетъ-Гирея. Вѣра Спасителева, насажденная между Чернымъ и Каспійскимъ моремъ въ самыя древнія времена Имперіи Византійской, еще не совсѣмъ угасла въ сихъ странахъ; оставались ея темныя преданія и нѣкоторые обряды ([417]): извѣстность и могущество Россіи оживили тамъ память Христіанства и любовь къ оному. Князья крестили дѣтей своихъ въ Москвѣ, отдавали ихъ на воспитаніе Царю, — нѣкоторые сами крестились.

140

Г. 1553—1557. Сынъ Князя Сибока, Кудадекъ-Александръ, и Темрюковъ, Салтанукъ Михаилъ, учились грамотѣ во дворцѣ Кремлевскомъ вмѣстѣ съ Сююнбекинымъ сыномъ. — Дружба съ Ногаями. Признательный къ усердію союзныхъ съ нами Ногаевъ, Государь позволилъ имъ кочевать въ зимнее время близъ самой Астрахани: они мирно и спокойно въ ней торговали. Князь Исмаилъ, убивъ своего брата, Юсуфа, писалъ къ Іоанну изъ городка Сарайчика ([418]): «Врага твоего уже нѣтъ на свѣтѣ, племянники и дѣти мои единодушно дали мнѣ поводы уздъ своихъ: я властвую надо всѣми Улусами.» Онъ совѣтовалъ Россіянамъ основать крѣпость на Переволокѣ, а другую на Иргизѣ (въ нынѣшней Саратовской Губерніи), гдѣ скитались нѣкоторые бѣглые Ногайскіе Мурзы, не хотѣвшіе ему повиноваться и быть намъ друзьями. Утверждая пріязнь дарами и ласками, Государь однакожь не дозволялъ Исмаилу въ шертныхъ грамотахъ называться ни отцемъ его, ни братомъ, считая то унизительнымъ для Россійскаго Монарха ([419]).

Слухъ о нашихъ завоеваніяхъ проникъ и въ отдаленную Сибирь, коей имя, означая тогда единственно среднюю часть нынѣшней Тобольской Губерніи, было давно извѣстно въ Москвѣ отъ нашихъ Югорскихъ и Пермскихъ данниковъ. Тамъ господствовали Князья Могольскіе, потомки Батыева брата Сибана или Шибана ([420]). Вѣроятно, что они и прежде имѣли сношенія съ Россіею, и даже признали себя въ нѣкоторой зависимости отъ сильнаго ея Царя: Іоаннъ уже въ 1554 году именовался въ грамотахъ Властителемъ Сибири ([421]); но лѣтописи молчатъ о томъ до 1555 года: въ сіе время Князь Сибирскій, Едигеръ, прислалъ двухъ чиновниковъ въ Москву поздравить Государя со взятіемъ Казани и Астрахани ([422]). Дань Сибирская. Дѣло шло не объ одной учтивости: Едигеръ вызвался платить дань Россіи, съ условіемъ, чтобы мы утвердили спокойствіе и безопасность его земли. Государь увѣрилъ Пословъ въ своей милости, взялъ съ нихъ клятву въ вѣрности и далъ имъ жалованную грамоту. Они сказали, что въ Сибири 30, 700 жителей: Едигеръ хотѣлъ съ каждаго человѣка давать намъ ежегодно по соболю и бѣлкѣ. Сынъ Боярскій, Дмитрій Куровъ, поѣхалъ въ Сибирь, чтобы обязать присягою Князя и народъ; возвратился въ концѣ 1556 года съ новымъ Посломъ Едигеровымъ,

141

Г. 1553—1557. и, вмѣсто обѣщанныхъ тридцати тьсячь, привезъ только 700 соболей. Едигеръ писалъ, что земля его, разоренная Шибенскимъ Царевичемъ, не можетъ дать болѣе; но Куровъ говорилъ противное, и Царь велѣлъ заключить Посла Сибирскаго. Наконецъ, въ 1558 году, Едигеръ доставилъ въ Москву дань полную, съ увѣреніемъ, что будетъ впредь исправнымъ плательщикомъ ([423]). Такимъ образомъ Россія открыла себѣ путь къ неизмѣримымъ пріобрѣтеніямъ на Сѣверѣ Азіи, неизвѣстномъ дотолѣ ни Историкамъ, ни Географамъ образованной Европы.

Прибытіе Англійскихъ королей въ Россію. Сіе достопамятное время Іоаннова царствованія прославилось еще тѣснымъ союзомъ Россіи съ одною изъ знаменитѣйшихъ Державъ Европейскихъ, которая была внѣ ея политическаго горизонта, едва знала объ ней по слуху, и вдругъ, нечаянно, нашла доступъ къ самымъ отдаленнымъ, всѣхъ менѣе извѣстнымъ странамъ Государства Іоаннова, чтобы съ великою выгодою для себя дать намъ новыя средства обогащенія, новые способы гражданскаго образованія. Еще Англія не была тогда первостепенною морскою Державою, но уже стремилась къ сей цѣли, соревнуя Испаніи, Португалліи, Венеціи и Генуѣ; хотѣла проложить путь въ Китай, въ Индію Ледовитымъ моремъ, и весною въ 1553 году, въ царствованіе юнаго Эдуарда VI, послала три корабля въ Океанъ Сѣверный. Начальниками ихъ были Гугъ Виллоби и Капитанъ Ченселеръ. Разлученные бурею, сіи корабли уже не могли соединиться; два изъ нихъ погибли у береговъ Россійской Лапландіи, въ пристани Арцинѣ, гдѣ Гугъ Виллоби замерзъ со всѣми людьми своими: зимою, въ 1554 году, рыбаки Лапландскіе нашли его мертваго, сидящаго въ шалашѣ за своимъ Журналомъ ([424]). Но Капитанъ Ченселеръ благополучно доплылъ до Бѣлаго моря; 24 Августа, 1553 года, вошелъ въ Двинскій заливъ и присталъ къ берегу, гдѣ былъ тогда монастырь Св. Николая, и гдѣ послѣ основанъ городъ Архангельскъ. Англичане увидѣли людей, изумленныхъ явленіемъ большаго корабля; свѣдали отъ нихъ, что сей берегъ есть Россійскій; сказали, что имѣютъ отъ Короля Англійскаго письмо къ Царю и желаютъ завести съ нами торговлю ([425]). Давъ имъ съѣстные припасы, начальники Двинской земли, немедленно отправили

142

Г. 1553—1557. гонца къ Іоанну, который тотчасъ понялъ важность сего случая, благопріятнаго для успѣховъ нашей торговли, — велѣлъ Ченселеру быть въ Москву и доставилъ ему всѣ возможныя удобности въ пути. Представленные Государю, Англичане съ удивленіемъ видѣли, по ихъ словамъ, безпримѣрное велелѣпіе его Двора: ряды красивыхъ чиновниковъ, кругъ сановитыхъ Бояръ въ златыхъ одеждахъ, блестящій тронъ, и на немъ юнаго Самодержца въ блистательной коронѣ, окруженнаго величіемъ и безмолвіемъ ([426]). Ченселеръ подалъ слѣдующую грамоту Эдуардову, писанную на разныхъ языкахъ ко всѣмъ Сѣвернымъ и Восточнымъ Государямъ:

«Эдуардъ VI вамъ, Цари, Князья, Властители, судіи земли, во всѣхъ странахъ подъ солнцемъ, желаетъ мира, спокойствія, чести, вамъ и странамъ вашимъ! Господь всемогущій даровалъ человѣку сердце дружелюбное, да благотворить ближнимъ и въ особенности странникамъ, которые, пріѣзжая къ намъ изъ мѣстъ отдаленныхъ, ясно доказываютъ тѣмъ превосходную любовь свою къ братскому общежитію. Такъ думали отцы наши, всегда гостепріимные, всегда ласковые къ иноземцамъ, требующимъ покровительства. Всѣ люди имѣютъ право на гостепріимство, но еще болѣе купцы, презирая опасности и труды, оставляя за собою моря и пустыни, для того, чтобы благословенными плодами земли своей обогатить страны дальнія и взаимно обогатиться ихъ произведеніями: ибо Господь вселенныя разсѣялъ дары Его благости, чтобы народы имѣли нужду другъ въ другѣ, и чтобы взаимными услугами утверждалась пріязнь между людьми. Съ симъ намѣреніемъ нѣкоторые изъ нашихъ подданныхъ предпріяли дальнее путешествіе моремъ, и требовали отъ насъ согласія. Исполняя ихъ желаніе, мы позволили мужу достойному, Гугу Виллоби, и товарищамъ его, нашимъ вѣрнымъ слугамъ, ѣхать въ страны, донынѣ неизвѣстныя, и мѣняться съ ними избыткомъ: брать, чего не имѣемъ, и давать, чѣмъ изобилуемъ, для обоюдной пользы и дружества. И такъ молимъ васъ, Цари, Князья, Властители, чтобы вы свободно пропустили сихъ людей чрезъ свои земли: ибо они не коснутся ничего безъ вашего дозволенія. Не забудьте человѣчества. Великодушно помогите имъ въ нуждѣ, и пріимите отъ

143

Г. 1553—1557. нихъ, чѣмъ могутъ вознаградить васъ. Поступите съ ними, какъ хотите, чтобы мы поступили съ вашими слугами, если они когда-нибудь къ намъ заѣдутъ. А мы клянемся Богомъ, Господомъ всего сущаго на небесахъ, на землѣ и въ морѣ, клянемся жизнію и благомъ нашего Царства, что всякаго изъ вашихъ подданныхъ встрѣтимъ какъ единоплеменника и друга, изъ благодарности за любовь, которую окажете нашимъ. За симъ молимъ Бога Вседержителя, да сподобитъ васъ земнаго долголѣтія и мира вѣчнаго. Дано въ Лондонѣ, нашей столицѣ, въ лѣто отъ сотворенія міра 5517, Царствованія нашего въ 7» ([427]).

Англичане, принятые милостиво, обѣдали у Государя въ Золотой Палатѣ, и съ новымъ изумленіемъ видѣли пышность Царскую. Гости, числомъ болѣе ста, ѣли и пили изъ золотыхъ сосудовъ; одежда ста-пятидесяти слугъ также сіяла золотомъ ([428]). — Послѣ сего Ченселеръ имѣлъ переговоры съ Боярами, и былъ весьма доволенъ оными. Его немедленно отпустили назадъ (въ Февралѣ 1554 года) съ отвѣтомъ Іоанновымъ. Царь писалъ къ Эдуарду, что онъ, искренно желая быть съ нимъ въ дружбѣ, согласно съ ученіемъ Вѣры Христіанской, съ правилами истинной науки государственной и съ лучшимъ его разумѣніемъ, готовъ сдѣлать все ему угодное; что, принявъ ласково Ченселера, также же приметъ и Гуга Виллоби, если сей послѣдній будетъ у насъ; что дружба, защита, свобода и безопасность ожидаютъ Англійскихъ Пословъ и купцевъ въ Россіи ([429]). — Эдуарда не стало: Марія царствовала въ Англіи, и Ченселеръ, вручивъ ей Іоаннову грамоту съ Нѣмецкимъ переводомъ, произвелъ своими вѣстями живѣйшую радость въ Лондонѣ. Всѣ говорили о Россіи какъ о вновь открытой землѣ; хотѣли знать ея любопытную Исторію, Географію, и немедленно составилось общество купцевъ для торговли съ нею. Въ 1555 году Ченселеръ вторично отправился къ намъ на двухъ корабляхъ съ повѣренными сего общества, Греемъ и Киллингвортомъ ([430]), чтобы заключить торжественный договоръ съ Царемъ, коему Марія и супругъ ея, Филиппъ, письменно изъявили благодарность въ самыхъ сильныхъ выраженіяхъ. Іоаннъ съ новою милостію принялъ Ченселера и его товарищей въ Москвѣ; обѣдая съ ними, обыкновенно сажалъ ихъ передъ собою; говорилъ

144

Г. 1553—1557. ласково, и называлъ Королеву Марію любезнѣйшею сестрою. Учредили особенный Совѣтъ для разсмотрѣнія правъ и вольностей, коихъ требовали Англичане: въ немъ присутствовали и купцы Московскіе. Положили, что главная мѣна товаровъ будетъ въ Колмогорахъ, осенью и зимою; что цѣны остаются произвольными, но что всякіе обманы въ куплѣ судятся какъ уголовное преступленіе. Іоаннъ далъ наконецъ торговую жалованную грамоту Англичанамъ, уставивъ въ ней, что они могутъ свободно купечествовать во всѣхъ городахъ Россіи, безъ всякаго стѣсненія, и не платя никакой пошлины — вездѣ жить, имѣть домы, лавки — нанимать слугъ, работниковъ и брать съ нихъ присягу въ вѣрности; что за всякую вину отвѣтствуетъ только виновный, а не общество; что Государь, какъ законный судія, имѣетъ право отнять у преступника честь и жизнь, но не касается имѣнія; что они изберутъ Старѣйшину для разбора ссоръ и тяжбъ между ими; что Намѣстники Государевы обязаны дѣятельно помогать ему въ случаѣ нужды для усмиренія ослушныхъ и давать орудія казни; что не льзя взять Англичанина подъ стражу, если Старѣйшина объявитъ себя его порукою; что Правительство немедленно удовлетворяетъ ихъ жалобамъ на Россіянъ и строго казнитъ обидчиковъ ([431]). — Главными изъ товаровъ, привезенныхъ Англичанами въ Россію, была сукна и сахаръ. Купцы наши предлагали имъ 12 рублей (или гиней) за половинку сукна и 4 алтына (или шиллинга) за фунтъ сахару; но сія цѣна казалась для нихъ низкою ([432]).

Съ того времени пристань Св. Николая — гдѣ, кромѣ бѣднаго, уединеннаго монастыря, было пять или шесть домиковъ— оживилась и сдѣлалась важнымъ торговымъ мѣстомъ. Англичане построили тамъ особенный, красивый домъ, а въ Колмогорахъ нѣсколько обширныхъ дворовъ для складки товаровъ. Имъ дали землю, огороды, луга. — Между тѣмъ, надѣясь открыть путь чрезъ Ледовитое море въ Китай, Капитанъ ихъ, Стефанъ Борро, отъ устья Двины доходилъ до Новой Земли и Вайгача, но устрашенный бурями и ледяными громадами, въ исходѣ Августа мѣсяца возвратился въ Колмогоры.

Въ 1556 году Ченселеръ отплылъ въ Англію съ четырмя, богато нагруженными кораблями и съ Посланникомъ Государевымъ,

145

Г. 1553—1557. Посолъ въ Англію. Іосифомъ Непѣею Вологжаниномъ ([433]). Счастіе, дотолѣ всегда благопріятное сему искусному мореплавателю, измѣнило ему: буря разсѣяла его корабли; только одинъ изъ нихъ вошелъ въ пристань Лондонскую. Самъ Ченселеръ утонулъ близъ Шотландскихъ береговъ; спасли только Посланника Іоаннова, который, лишась всего, былъ осыпанъ въ Лондонѣ дарами и ласками. Знатные сановники государственные и сто-сорокъ купцевъ со множествомъ слугъ, всѣ на прекрасныхъ лошадяхъ, въ богатой одеждѣ, выѣхали къ нему на встрѣчу. Онъ сѣлъ на коня, великолѣпно украшеннаго, и окруженный Старѣйшинами купечества, въѣхалъ въ городъ. Любопытные жители Лондонскіе тѣснились въ улицахъ, привѣтствуя Посланника громкими восклицаніями. Ему отвели одинъ изъ лучшихъ домовъ, гдѣ богатство уборовъ отвѣчало роскоши ежедневнаго угощенія; угадывали, предупреждали всякое желаніе гостя; то звали его на пиры, то водили обозрѣвать всѣ достопамятности Лондона, дворцы, храмъ Св. Павла, Вестминстеръ, крѣпость, ратушу. Принятый Маріею съ отмѣннымъ благоволеніемъ, Непѣя въ торжественный день Ордена Подвязки сидѣлъ въ церкви на возвышенномъ мѣстѣ близъ Королевы. Нигдѣ не оказывалось такой чести Русскому имени. Сей незнатный, но достойный представитель Іоаннова лица умѣлъ заслужить весьма лестный отзывъ Англійскихъ Министровъ: они донесли Королевѣ, что его умъ въ дѣлахъ равняется съ его благородною важностію въ поступкахъ ([434]). Вмѣстѣ съ грамотою Царскою вручивъ Маріи и Филиппу нѣсколько соболей, Непѣя сказалъ, что богатѣйшіе дары Іоанновы во время Ченселерова кораблекрушенія были расхищены Шотландцами. Королева послала къ Царю самыя лучшія произведенія Англійскихъ суконныхъ фабрикъ, блестящій доспѣхъ, льва и львицу ([435]); а Старѣйшины Россійскаго торговаго общества, въ послѣдній разъ великолѣпно угостивъ Непѣю въ залѣ Лондонскихъ суконниковъ, объявили, что не Дворъ, не Казна, но ихъ общество взяло на себя всѣ издержки, коихъ требовало его пребываніе въ Англіи, и что они сдѣлали то съ живѣйшимъ удовольствіемъ, въ знакъ своей добросердечной, ревностной, нѣжной дружбы къ нему и къ Россіи ([436]). Онъ получилъ отъ нихъ въ даръ золотую

146

Г. 1553—1557. цѣпь во сто фунтовъ Стерлинговъ и пять драгоцѣнныхъ сосудовъ; возвратился на Англійскомъ кораблѣ въ Сентябрѣ 1557 года и привезъ въ Москву ремесленниковъ, рудокоповъ и Медиковъ, въ числѣ коихъ былъ искусный Докторъ Стендишъ. Такъ Россія пользовалась всякимъ случаемъ заимствовать отъ иноземцевъ нужнѣйшее для ея гражданскаго образованія.

Съ удовольствіемъ читая ласковыя письма Маріи и Филиппа, которые именовали его въ оныхъ великимъ Императоромъ; слыша отъ Непѣи, сколько чести и пріязни оказали ему въ Лондонѣ и Дворъ и народъ, Іоаннъ обходился съ Англичанами какъ съ любезнѣйшими гостями Россіи; велѣлъ отвести имъ домы во всѣхъ торговыхъ городахъ, въ Вологдѣ, въ Москвѣ, и лично привѣтствовалъ ихъ столь милостиво, что они не могли безъ чувства живѣйшей благодарности писать о томъ къ своимъ Лондонскимъ знакомцамъ. Главный начальникъ Англійскихъ кораблей, прибывшихъ въ 1557 году къ устью Двины, Антоній Дженкисонъ, ѣздилъ изъ Москвы въ Астрахань, чтобы завести торговлю съ Персіею: изъявляя совершенную довѣренность къ видамъ Лондонскаго купечества, Государь обѣщалъ доставить оному всѣ способы для сего дальняго перевоза товаровъ. — Однимъ словомъ, связь наша съ Британніею, основываясь на взаимныхъ выгодахъ безъ всякаго опаснаго совмѣстничества въ Политикѣ, имѣла какой-то особенный характеръ искренности и дружелюбія, служила доказательствомъ мудрости Царя и придала новый блескъ его царствованію. — Открытіемъ Англичанъ немедленно воспользовались и другіе купцы Европейскіе: изъ Голландіи, изъ Брабанта начали приходить корабли къ сѣвернымъ берегамъ Россіи и торговать съ нею въ Корельскомъ устьѣ: что продолжалось отъ 1555 до 1557 года ([437]).

Сіи достопамятныя происшествія были не единственнымъ предметомъ Іоанновой дѣятельности. Усмиряя Казань, покоряя Астрахань, возлагая дань на Сибирь, распространяя власть свою до Персіи, а торговлю до Самарканда, Щельды и Темзы, Россія воевала и съ Ханомъ Девлетъ-Гиреемъ, и съ Швеціею, и съ Ливоніею, неусыпно наблюдая Литву.

Совершенное паденіе Казанскаго Царства приводило въ ужасъ Тавриду: Девлетъ-Гирей, кипя злобою, хотѣлъ бы

147

Г. 1553—1557. Дѣла Крымскія. поглотить Россію; но чувствовалъ нашу силу, ждалъ времени, манилъ Іоанна мирными обѣщаніями и грозилъ нападеніемъ. Въ 1553 году Царь стоялъ съ полками въ Коломнѣ, ожидая Хана ([438]); но Ханъ прислалъ въ Москву грамоту шертную: соглашаясь быть намъ другомъ, онъ требовалъ богатыхъ даровъ, и называлъ Іоанна только Великимъ Княземъ. Государь писалъ ему въ отвѣтъ, что мы не покупаемъ дружбы, и скромно извѣстилъ его о взятіи Астрахани. Тогда нѣкоторые изъ Думныхъ Совѣтниковъ предлагали Государю довершить великое дѣло славы, безопасности, благоденствія нашего завоеваніемъ послѣдняго Царства Батыева ([439]); и если бы онъ исполнилъ ихъ совѣтъ, то предупредилъ бы двумя вѣками знаменитое дѣло Екатерины Второй: ибо вѣроятно, что Крымъ не могъ бы противиться усиліямъ Россіи, которая уже стояла пятою на двухъ, лежащихъ предъ нею Царствахъ, и смотрѣла на третіе какъ на лестную добычу: двѣсти тысячь побѣдителей ([440]) готовы были ударить на гнѣздо хищниковъ, способныхъ болѣе къ разбоямъ, нежели къ войнѣ оборонительной. Есть время для завоеваній: оно проходитъ, и долго не возвращается. Но сія мысль казалась еще дерзкою: путь къ Крыму еще не былъ знакомъ войску; степи, даль, трудность продовольствія устрашали. Письмо Солиманово. Сверхъ того Іоаннъ опасался раздражить Султана, верховнаго Властителя Тавриды, съ коимъ мы находились въ дружественныхъ сношеніяхъ: возбуждая противъ насъ Князей Ногайскихъ ([441]), онъ таилъ свою непріязнь и въ знакъ уваженія писалъ золотыми буквами къ Іоанну, именовалъ его Царемъ счастливымъ и Правителемъ мудрымъ; напоминалъ ему о старой любви, и присылалъ въ Москву купцевъ за товарами ([442]). Еще и другая мысль склоняла Государя щадить Тавриду: онъ надѣялся, подобно своему дѣлу, употреблять ея Хановъ въ орудіе нашей Политики, чтобы вредить или угрожать Литвѣ. Уже опыты доказывали ненадежность сего орудія; но мы хотѣли новыхъ опытовъ, чтобы удостовѣриться въ необходимости истребленія варваровъ, и оставили въ ихъ рукѣ огнь и мечь на Россію!

Видя ложь, обманы Девлетъ-Гирея, и свѣдавъ, что онъ идетъ воевать землю Пятигорскихъ Черкесовъ, нашихъ друзей, Государь (въ Іюнѣ 1555 года) послалъ

148

Г. 1553—1557. Воеводу Ивана Шереметева изъ Бѣлева Муравскою дорогою съ тринадцатью тысячами Дѣтей Боярскихъ, Стрѣльцовъ и Козаковъ въ Мамаевы Луга, къ Перекопи, чтобы отогнать стада Ханскія ([443]). Но Девлетъ-Гирей отъ Изюмскаго Кургана своротилъ влѣво, и вдругъ устремился къ предѣламъ Россіи, имѣя тысячь шестьдесятъ войска. Впаденіе Крымцевъ. Шереметевъ, находясь близъ Святыхъ Горъ и Донца, открылъ сіе движеніе непріятеля, увѣдомилъ Государя и пошелъ въ слѣдъ за Ханомъ, къ Тулѣ. Самъ Іоаннъ немедленно выступилъ изъ Москвы съ Княземъ Владиміромъ Андреевичемъ, Царемъ Казанскимъ Симеономъ, со всѣми Воеводами и Дѣтьми Боярскими; уже не хотѣлъ, какъ бывало въ старину, ждать Крымцевъ на Окѣ, но спѣшилъ встрѣтить ихъ далѣе въ полѣ. Девлетъ-Гирей былъ между двумя войсками и не зналъ того. Нескромность Дьяковъ Государевыхъ спасла его отъ гибели: они писали изъ Москвы къ Намѣстникамъ Украинскимъ, что Ханъ въ сѣтяхъ; что спереди Царь, сзади Шереметевъ въ одно время стиснутъ, истребятъ непріятеля. Намѣстники разгласили счастливую вѣсть, которая дошла и до Хана, чрезъ жителей, захваченныхъ Крымцами ([444]). Въ ужасѣ онъ рѣшился бѣжать. Между тѣмъ мужественный, дѣятельный Шереметевъ взялъ обозъ Девлетъ-Гиреевъ, 60, 000 копей, 200 аргамаковъ, 180 вельблюдовъ; отправилъ сію добычу во Мценскъ, въ Рязань; остался только съ семью тысячами воиновъ; во 150 верстахъ отъ Тулы, на Судбищахъ, встрѣтилъ всю непріятельскую силу и не уклонился отъ битвы: сломилъ передовый полкъ, отнялъ знамя Ширинскихъ Князей и ночевалъ на мѣстѣ сраженія. Къ Хану привели двухъ плѣнниковъ ([445]): ихъ пытали; одинъ молчалъ, а другой не вынесъ мукъ и сказалъ ему о маломъ числѣ Россіянъ. Опасаясь нашего главнаго войска, но стыдясь уступить побѣду горсти отважныхъ витязей, Девлетъ-Гирей утромъ возобновилъ нападеніе всѣми полками. Бились часовъ восемь, и Россіяне нѣсколько разъ видѣли тылъ непріятеля: одни Янычары Султановы стояли крѣпко, берегли Хана и снарядъ огнестрѣльный. Къ несчастію, Герой Шереметевъ былъ раненъ: другіе Воеводы не имѣли его духа; усилія наши ослабѣли, а непріятель удвоилъ свои. Россіяне смѣшались; искали спасенія въ бѣгствѣ. Тутъ мужественные чиновники,

149

Г. 1553—1557. Алексѣй Басмановъ и Стефанъ Сидоровъ, ударили въ бубны, затрубили въ трубы, остановили бѣгущихъ, и засѣли съ двумя тысячами въ буеракѣ: Ханъ трижды приступалъ, не могъ одолѣть ихъ, и боясь терять время, на закатѣ солнца ушелъ въ степи.

Государь приближался къ Тулѣ, когда донесли ему, что Шереметевъ разбитъ, и что Ханъ будто бы идетъ къ Москвѣ съ несмѣтною силою. Люди боязливые совѣтовали Царю итти назадъ за Оку, а смѣлые впередъ: онъ послушался смѣлыхъ и вступилъ въ Тулу, куда прибыли Шереметевъ, Басмановъ, Сидоровъ съ остаткомъ своихъ воиновъ. Узнавъ, что Ханъ спѣшитъ къ предѣламъ Тавриды, и что нельзя догнать его, Іоаннъ возвратился въ Москву. Онъ милостиво наградилъ всѣхъ усердныхъ сподвижниковъ Шереметева, не побѣдителей, но ознаменованныхъ славою отчаянной битвы. Многіе изъ нихъ умерли отъ ранъ, и въ томъ числѣ храбрый Воевода Сидоровъ, уязвленный пулею и копьемъ: отслуживъ Царю, онъ скинулъ съ себя обагренный кровію доспѣхъ и скончался въ мантіи Схимника ([446]).

Война Шведская. Въ сіе время Іоаннъ долженъ былъ обратить вниманіе на Швецію. Густавъ Ваза, съ безпокойствомъ видя возрастающее могущество Россіи, старался тайно вредить ей: сносился съ Королемъ Польскимъ, съ Ливоніею, съ Герцогомъ Прусскимъ, съ Даніею, чтобъ общимъ усиліемъ Сѣверныхъ Державъ противиться опасному Іоаннову властолюбію; и встревоженный нашею выгодною торговлею съ Англичанами, убѣждалъ Королеву Марію запретить оную, какъ несогласную съ благосостояніемъ Швеціи и дающую новыя средства избытка, новую силу естественнымъ врагамъ ея ([447]). Не смотря на то, ни Густавъ, ни Царь не хотѣлъ кровопролитія: первый чувствовалъ слабость свою, а послѣдній не имѣлъ никакихъ видовъ на завоеванія въ Швеціи. Но споры о неясныхъ границахъ произвели войну. Ссылаясь на старый договоръ Короля Магнуса съ Новогородцами ([448]), Россіяне считали рѣки Саю и Сестрь предѣломъ обѣихъ Державъ: Шведы выходили за сей рубежъ; ловили рыбу, косили сѣно, пахали землю въ нашихъ владѣніяхъ; именовали Сестрію совсѣмъ иную рѣку, и не слушали никакихъ возраженій ([449]). Россіяне жгли ихъ нивы, а Шведы жгли наши села, умертвивъ нѣсколько Боярскихъ

150

Г. 1553—1557. Дѣтей и посадивъ одного изъ нихъ на колъ; отняли у насъ также нѣсколько погостовъ въ Лапландіи и хотѣли разорить тамъ уединенный монастырь Св. Николая на Печенгѣ, противъ Варгава ([450]). Новогородскій Намѣстникъ, Князь Димитрій Палецкій, отправилъ къ Королю Густаву сановника Никиту Кузмина: его задержали въ Стокгольмѣ какъ лазутчика по ложному донесенію Выборгскаго начальника ([451]), и Густавъ не далъ отвѣта Князю Палецкому, желая объясниться письменно съ самимъ Царемъ. Жители Новогородской области вооруженною рукою заняли нѣкоторыя спорныя мѣста: Шведы побили ихъ на голову. Еще съ обѣихъ сторонъ предлагали дружелюбно изслѣдовать взаимныя неудовольствія; назначили время и мѣсто для съѣзда повѣренныхъ: Шведскіе не явились. Государь велѣлъ Князю Ногтеву и Воеводамъ Новогородскимъ защитить границу; а Густавъ, опасаясь нападенія, самъ прибылъ въ Финляндію единственно для обороны. Но Адмиралъ его, Іоаннъ Багге, пылая ревностію отличить себя подвигомъ славы, убѣждалъ Короля предупредить насъ; отвѣтствовалъ ему за успѣхъ; донесъ, что слухъ носится о внезапной кончинѣ Царя; что Россія въ смятеніи; что онъ надѣется собрать двадцать тысячь воиновъ и проникнуть съ ними въ средину ея владѣній ([452]). Старецъ Густавъ, имъ обольщенный, согласился дѣйствовать наступательно; а Багге немедленно осадилъ Нотебургъ, или Орѣшекъ, съ конницею, пѣхотою, со многими вооруженными судами: громилъ стѣны изъ пушекъ и жегъ наши селенія. Россіяне взяли мѣры: крѣпость оборонялась сильно; съ одной стороны Князь Ногтевъ, съ другой Дворецкій Симеонъ Шереметевъ тѣснили непріятеля, разбивали его отряды, хватали кормовщиковъ, брали суда. Настала осень, и Багге, потерявъ не мало людей въ теченіе мѣсяца, возвратился въ Финляндію, хвалясь единственно тѣмъ, что Россіяне не могли преградить ему пути, и что онъ вездѣ мужественно отражалъ ихъ.

Зимою собралося многочисленное войско въ Новѣгородѣ; а Царь оказывалъ еще миролюбіе: Воеводы Московскіе писали къ Королю, что онъ, безсовѣстно нарушивъ перемиріе, будетъ виновникомъ ужаснаго кровопролитія, если въ теченіе двухъ недѣль самъ не выѣдетъ къ нимъ на границу или не пришлетъ

151

Г. 1553—1557. Вельможъ для разсмотрѣнія обоюдныхъ неудовольствій и для казни обидчиковъ. Вмѣсто Густава отвѣтствовали Выборгскіе чиновники, что Адмиралъ Багге началъ войну безъ Королевскаго повелѣнія; что Шведы, доказавъ Россіянамъ свое мужество, готовы возобновить старую дружбу съ ними. Но сей отвѣтъ казался неудовлетворительнымъ: Воеводы, Князья Петръ Щенятевъ и Дмитрій Палецкій, съ Астраханскимъ Царевичемъ Кайбулою вступили въ Финляндію: взяли въ оставленномъ Шведами городкѣ Кивенѣ семь пушекъ, сожгли его, и за пять верстъ отъ Выборга встрѣтили непріятеля, который, смявъ ихъ передовые отряды, расположился на горѣ. Мѣсто давало ему выгоду: Іоанновы искусные Воеводы обошли его, напали съ тылу, — рѣшили побѣду и плѣнили знатнѣйшихъ сановниковъ Королевскихъ ([453]). Шведы заключились въ Выборгѣ: три дни стрѣлявъ по городу, Россіяне не могли сбить крѣпкихъ стѣнъ; опустошили берега Воксы, разорили Нейшлотъ, и вывели множество плѣнниковъ. Лѣтописецъ говоритъ, что они продавали человѣка за гривну, а дѣвку за пять алтынъ. — Іоаннъ былъ доволенъ Воеводами; послалъ въ даръ Ногайскому Князю Исмаилу нѣсколько Шведскихъ доспѣховъ и писалъ къ нему: «Вотъ новые трофеи Россіи! Король Нѣмецкій сгрубилъ намъ: мы побили его людей, взяли города, истребили селенія ([454]). Такъ казнимъ враговъ: будь намъ другомъ!»

Густавъ, отъ самой юности примѣръ благоразумія между Вѣнценосцами, ибо умѣлъ быть Героемъ безъ воинскаго славолюбія, и великодушно избавивъ отечество отъ иноземнаго тирана, хотѣлъ всегда мира, тишины, благоденствія — Густавъ на старости могъ винить себя въ ошибкѣ легкомыслія: видѣлъ, что Швеція безъ союзниковъ не въ силахъ бороться съ Россіею, и прислалъ сановника Канута въ Москву. Онъ писалъ къ Іоанну учтиво, дружелюбно, требуя мира, обвиняя бывшаго Новогородскаго Намѣстника, Князя Палецкаго (тогда смѣненнаго), и доказывая, что не Шведы, а Россіяне начали войну ([455]). Канутъ представилъ дары Густавовы: десять Шведскихъ лисицъ, и хотя былъ Посланникомъ недруга, однакожь имѣлъ честь обѣдать съ Государемъ, ибо сей недругъ уже просилъ мира ([456]). Отвѣтствуя Густаву, Царь не соглашался съ

152

Г. 1553—1557. нимъ въ причинахъ войны, но соглашался въ желаніи прекратить ее. «Твои люди» — писалъ онъ — «дѣлали ужасныя неистовства въ Корельской землѣ нашей: не только жгли, убивали, но и ругались надъ церквами, снимали кресты, колокола, иконы. Жители Новогородскіе требовали отъ меня большихъ полковъ, Московскихъ, Татарскихъ, Черемисскихъ и другихъ; Воеводы мои пылали нетерпѣніемъ итти къ Абову, къ Стокгольму: мы удержали ихъ, ибо не любимъ кровопролитія. Все зло произошло отъ того, что ты по своей гордости не хотѣлъ сноситься съ Новогородскими Намѣстниками, знаменитыми Боярами Великаго Царства. Если не знаешь, каковъ Новгородъ, то спроси у своихъ купцевъ: они скажутъ тебѣ, что его пригороды болѣе твоего Стокгольма ([457]). Оставь надменность, и будемъ друзьями.» Густавъ оставилъ ее: Послы его, Совѣтникъ Государственный Стенъ Эриксонъ, Архіепископъ Упсальскій Лаврентій, Епископъ Абовскій Михаилъ Агрикола, и Королевскій Печатникъ Олофъ Ларсонъ въ Февралѣ 1557 года пріѣхали въ Москву на 150 подводахъ, жили на Дворѣ Литовскомъ какъ бы въ заключеніи, не могли никого видѣть кромѣ Царскихъ чиновниковъ, поднесли Іоанну серебряный кубокъ съ часами ([458]), обѣдали у него въ Грановитой Палатѣ и должны были принять всѣ условія, имъ объявленныя. О рубежѣ не спорили: возобновили старый; но Послы долго требовали, чтобы мы освободили безденежно всѣхъ плѣнниковъ Шведскихъ, и чтобы Король имѣлъ дѣло единственно съ Царемъ. Бояре отвѣчали: 1) «Вы, какъ виновные, обязаны безъ выкупа отпустить Россіянъ, купцевъ и другихъ, вами захваченныхъ; а мы, какъ правые, дозволяемъ вамъ выкупить Шведскихъ плѣнниковъ, у кого ихъ найдете, если они не приняли нашей Вѣры. 2) Не безчестіе, а честь Королю имѣть дѣло съ Новогородскими Намѣстниками. Знаете ли, кто они? Дѣти или внучата Государей Литовскихъ, Казанскихъ или Россійскихъ ([459]). Нынѣшній Намѣстникъ, Князь Глинскій, есть племянникъ Михаила Львовича Глинскаго, столь знаменитаго и славнаго въ земляхъ Нѣмецкихъ. Скажемъ вамъ также не въ укоръ, но единственно въ разсудъ: кто Государь вашъ? Вѣнценосецъ, правда; но давно ли еще торговалъ волами? И въ самомъ великомъ Монархѣ смиреніе лучше надменности.»

153

Г. 1557. Послы уступили: за то Бояре, желая изъявить снисхожденіе, согласились не именовать Короля въ договорѣ клятвопреступникомъ! Написали въ Москвѣ перемирную грамоту на сорокъ лѣтъ и велѣли Новогородскимъ Намѣстникамъ скрѣпить ее своими печатями ([460]). МеЖДу тѣмъ Посламъ оказывалась честь, какой ни отецъ, ни дѣдъ Іоанновъ никогда не оказывалъ Шведскимъ: ихъ встрѣчали и провожали во дворцѣ знатные сановники ([461]); угощали на золотѣ, пышно и великолѣпно. Вмѣсто дара Государь прислалъ къ нимъ двадцать освобожденныхъ Финляндскихъ плѣнниковъ ([462]). Историкъ Швеціи разсказываетъ, что Іоаннъ желалъ слышать богословское прѣніе Архіепископа Упсальскаго съ нашимъ Митрополитомъ: выбрали для того Греческій языкъ; но переводчикъ, не разумѣя смысла важнѣйшихъ словъ, толковалъ оныя столь нелѣпо, что Государь велѣлъ прекратить сей разговоръ, въ знакъ благоволенія надѣвъ золотую цѣпь на грудь Архіепископа ([463]).

Сношенія съ Литвою. Въ сей кратковременной Шведской войнѣ Король Августъ и Магистръ Ливонскій естественно доброжелательствовали Густаву; обѣщались и помогать ему, но оставались спокойными зрителями. Первый только ходатайствовалъ за него въ Москвѣ, убѣждая Іоанна не тѣснить Швеціи, которая могла бы вмѣстѣ съ Польшею дѣйствовать противъ невѣрныхъ ([464]). «Я не тѣсню никого», писалъ Государь въ отвѣтъ Августу: «имѣю Царство обширное, которое отъ временъ Рюрика до моего непрестанно увеличивается; завоеванія не льстятъ меня, но стою за честь.» Возобновивъ перемиріе съ Литвою до 1562 года ([465]), Іоаннъ соглашался заключить и вѣчный миръ съ нею, если Августъ признаетъ его Царемъ; но Король упрямился, отвѣтствуя, что не любитъ новостей; что сей титулъ принадлежитъ одному Нѣмецкому Императору и Султану. Бояре наши явили его Посламъ грамоты Папы Климента, Императора Максимиліана, Султановы, Государей Испанскаго, Шведскаго, Датскаго, которые именовали еще дѣда, отца Іоаннова Царемъ; явили и новѣйшую грамоту Королевы Англійской: ничто не убѣдило Августа. Казалось, что онъ страшился титула болѣе, нежели силы Государя Россійскаго. Іоаннъ торжественно увѣдомилъ его о завоеваніи Астрахани: Король изъявилъ

154

Г. 1557. ему благодарность, и писалъ, что радуется его побѣдамъ надъ невѣрными! Такое увѣреніе было одною учтивостію; но разбои Хана Девлетъ-Гирея, не щадившаго и Литвы, могли бы склонить сіи два Государства къ искреннему союзу, если бы не встрѣтились новыя, важныя противности въ ихъ выгодахъ.

Послѣднее впаденіе въ наши предѣлы дорого стоило Хану, который лишился не только обоза, но и знатной части войска въ битвѣ съ Шереметевымъ ([466]). Не смотря на то, онъ хвалился побѣдою и снова ополчался. Козаки подъ начальствомъ Дьяка Ржевскаго стерегли его между Днѣпромъ и Дономъ ([467]): они извѣстили Государя (въ Маѣ 1556), что Ханъ расположился станомъ у Конскихъ Водъ и мѣтитъ на Тулу или Козельскъ. Нападеніе Дьяка Ржевскаго на Исламъ-Кирменя. Въ нѣсколько дней собралося войско: Царь осмотрѣлъ его въ Серпуховѣ и хотѣлъ встрѣтить непріятеля за Тулою ([468]); но узналъ, что вся опасность миновалась. Смѣлый Дьякъ Ржевскій, приманивъ къ себѣ триста Малороссійскихъ Литовскихъ Козаковъ съ Атаманами Млынскимъ и Есковичемъ, ударилъ на Исламъ-Кирмень, на Очаковъ; шесть дней бился съ Ханскимъ Калгою ([469]), умертвилъ множество Крымцевъ и Турковъ, отогналъ ихъ табуны, вышелъ съ добычею и принудилъ Девлетъ-Гирея спѣшить назадъ для защиты Крыма, гдѣ, сверхъ того, свирѣпствовали смертоносныя болѣзни. Въ сіе же время, къ удовольствію Государя предложилъ ему свои услуги одинъ изъ знатнѣйшихъ Князей Литовскихъ, потомковъ Св. Владиміра: Дмитрій Вишневецкій, мужъ ума пылкаго, отважный, искусный въ ратномъ дѣлѣ. Князь Вишневецкій вступаетъ въ службу къ Царю, и беретъ Хортицу. Бывъ любимымъ вождемъ Днѣпровскихъ Козаковъ и начальникомъ Канева, онъ скучалъ мирною системою Августа; хотѣлъ подвиговъ, опасностей, и прельщенный славою нашихъ завоеваній, воскипѣлъ ревностію мужествовать подъ знаменами своего древняго отечества, коему Провидѣніе явно указывало путь къ необыкновенному величію. Вишневецкій стыдился предстать Іоанну въ видѣ бѣглеца: вышелъ изъ Литвы со многими усердными Козаками, занялъ островъ Хортицу близъ Днѣпровскаго устья, противъ Конскихъ Водъ ([470]); сдѣлалъ крѣпость, и писалъ къ Государю, что не требуетъ у него войска: требуетъ единственно чести именоваться Россіяниномъ, и запретъ Хана въ Тавридѣ,

155

Г. 1557. какъ въ Вертепѣ. Обнадеженный Іоанномъ въ милости, сей удалецъ сжегъ Исламъ-Кирмень, вывезъ оттуда пушки въ свою Хортицкую крѣпость, и славно отразилъ всѣ нападенія Хана, который 24 дни безъ успѣха приступалъ къ его острову. Завоеваніе Темрюка въ Тамани. Съ другой стороны Черкесскіе Князья именемъ Россіи овладѣли двумя городками Азовскими, Темрюкомъ и Таманомъ, гдѣ было наше древнее Тмутороканское Княженіе ([471]). Девлетъ-Гирей трепеталъ; думалъ, что Ржевскій, Вишневецкій и Князья Черкесскіе составляютъ только передовый отрядъ нашего главнаго войска; ждалъ самого Іоанна, просилъ у него мира, и въ отчаяніи писалъ къ Султану, что все погибло, если онъ не спасетъ Крыма. Никогда — говоритъ современный Историкъ ([472]) — не бывало для Россіи удобнѣйшаго случая истребить остатки Моголовъ, явно караемыхъ тогда гнѣвомъ Божіимъ. Моръ въ Ногайскихъ и Крымскіхъ Улусахъ. Улусы Ногайскіе, прежде многолюдные, богатые, опустѣли въ жестокую зиму 1557 года; скотъ и люди гибли въ степяхъ отъ несноснаго холода. Нѣкоторые Мурзы искали убѣжища въ Тавридѣ, и нашли въ ней язву съ голодомъ, произведеннымъ чрезвычайною засухою. Едва ли 10, 000 исправныхъ конныхъ воиновъ оставалось у Хана; еще менѣе въ Ногаяхъ. Къ симъ бѣдствіямъ присоединялось междоусобіе. Въ Ногайской Ордѣ Улусы возставали на Улусы. Въ Тавридѣ Вельможи хотѣли убить Девлетъ-Гирея, чтобы объявить Царемъ Тохтамыша, жившаго у нихъ Астраханскаго Царевича, брата Шигъ-Алеева. Заговоръ открылся: Тохтамышъ бѣжалъ въ Россію, и могъ основательно извѣстить Государя о слабости Крыма ([473]).

Но мы — по мнѣнію Историка, знаменитаго Курбскаго — не слѣдовали указанію перста Божія, и дали оправиться невѣрнымъ. «Усердіе Вишневецкаго.» Вишневецкій не удержался на Хортицѣ, когда явились многочисленныя дружины Турецкія и Волошскія, присланныя къ Девлетъ-Гирею Султаномъ: истощивъ силы и запасы, оставилъ свою крѣпость, удалился къ предѣламъ Литовскимъ, и занявъ Черкасы, Каневъ, гдѣ жители любили его, написалъ къ Іоанну, что, будучи снова готовъ итти на Хана, можетъ оказать Россіи еще важнѣйшую услугу покореніемъ ея скипетру всѣхъ южныхъ областей Днѣпровскихъ. Предложеніе было лестно; но Государь не хотѣлъ нарушить утвержденнаго съ Литвою перемирія:

156

велѣлъ возвратить Черкасы и Каневъ Августу, призвалъ Вишневецкаго въ Москву и далъ ему въ помѣстье городъ Бѣлевъ со многими богатыми волостями, чтобы имѣть въ немъ страшилище какъ для Хана, такъ и для Короля Польскаго ([474]). — Между тѣмъ Девлетъ-Гирей отдохнулъ. Г. 1558. Хотя онъ все еще изъявлялъ желаніе быть въ мирѣ съ Россіею; хотя съ честію отпустилъ нашего Посла Загряжскаго, державъ его у себя пять лѣтъ какъ плѣнника; доставилъ и союзную грамоту Іоанну, обязываясь въ знакъ искренней къ намъ дружбы, воевать Литву: однакожь предлагалъ условія гордыя и требовалъ дани, какую присылалъ къ нему Сигизмундъ и Августъ ([475]). «Для тебя» — говорилъ Девлетъ-Гирей — «разрываю союзъ съ Литвою: слѣдственно ты долженъ вознаградить меня.» Сыновья его дѣйствительно грабили тогда въ Волыніи и въ Подоліи, къ изумленію Августа, считавшаго себя ихъ другомъ. Они искали легкой добычи и находили ее въ сихъ плодоносныхъ областяхъ, гдѣ Королевскіе Паны гордо хвалились мужествомъ на пирахъ и малодушно бѣгали отъ разбойниковъ, не умѣя оберегать земли ([476]). Узнавъ о томъ, Государь созвалъ Бояръ: всѣ думали, что требованіе вѣроломнаго Девлетъ-Гирея не достойно вниманія; что надобно воспользоваться симъ случаемъ и предложить Августу союзъ противъ Хана. Снова послали Князя Вишневецкаго на Днѣпръ; дали ему 5000 Жильцовъ, Дѣтей Боярскихъ, Стрѣльцовъ и Козаковъ; велѣли имъ соединиться съ Князьями Черкесскими и вмѣстѣ воевать Тавриду ([477]); а къ Королю написалъ Іоаннъ, что онъ беретъ живѣйшее участіе въ бѣдствіи, претерпѣнномъ Литвою отъ гибельнаго набѣга Крымцевъ; что время имъ обоимъ вразумиться въ истинную пользу ихъ Державъ и общими силами сокрушить злодѣевъ, живущихъ обманами и грабежемъ; что Россія готова помогать ему въ томъ усердно всѣми данными сіі отъ Бога средствами. Предложеніе союза Литвѣ. Сіе предложеніе столь радостно удивило Короля, Вельможъ, народъ, связанный съ нами узами единокровія и Вѣры, что Посланника Московскаго носили на рукахъ въ Литвѣ, какъ Вѣстника тишины и благоденствія для ея гражданъ, которые всегда ужасались войны съ Россіею. Честили его при Дворѣ, въ знатныхъ домахъ; славили умъ, великодушіе Іоанна. Августъ

157

Г. 1558. въ знакъ искренней любви освободилъ нѣсколько старыхъ плѣнниковъ Московскихъ и прислалъ своего Конюшаго Виленскаго, Яна Волчкова, изъявить живѣйшую благодарность Государю, обѣщаясь немедленно выслать и знатнѣйшихъ Вельможъ въ Москву для заключенія мира вѣчнаго и союза. Съ обѣихъ сторонъ говорили съ жаромъ о Христіанскомъ братствѣ; воспоминали судьбу Греціи, жертвы бывшаго между Европейскими Державами несогласія; хотѣли вмѣстѣ унять Хана и противиться Туркамъ ([478]). — Сіе обоюдное доброе расположеніе исчезло какъ мечта: дѣла снова запутались, и древняя взаимная ненависть, между нами и Литвою, воспрянула.

Дела Ливонскія. Виною тому была Ливонія. Съ 1503 года мы не имѣли съ нею ни войны, ни твердаго мира; возобновляли только перемиріе и довольствовались единственно купеческими связями. Съ ревностію предпріявъ возвеличить Россію не только побѣдами, но и внутреннимъ гражданскимъ образованіемъ, дающимъ новыя силы Государству, Іоаннъ съ досадою видѣлъ недоброжелательство Ливонскаго Ордена, который заграждалъ путь въ Москву не только людямъ искуснымъ въ художествахъ и въ ратномъ дѣлѣ, но вообще и всѣмъ иноземцамъ. «Уже Россія такъ опасна» — писали чиновники Орденскіе къ Императору — «что всѣ Христіанскіе сосѣдственные Государи уклоняютъ главу предъ ея Вѣнценосцемъ, юнымъ, дѣятельнымъ, властолюбивымъ, и молятъ его о мирѣ ([479]). Благоразумно ли будетъ умножать силы природнаго врага нашего сообщеніемъ ему искусствъ и снарядовъ воинскихъ? Если откроемъ свободный путь въ Москву для ремесленниковъ и художниковъ, то подъ симъ именемъ устремится тогда множество людей, принадлежащихъ къ злымъ Сектамъ Анабаптистовъ, Сакраментистовъ и другихъ, гонимыхъ въ Нѣмецкой землѣ: они будутъ самыми ревностными слугами Царя. Великій замыселъ приписываемый Іоанну. Нѣтъ сомнѣнія, что онъ замышляетъ овладѣть Ливоніею и Балтійскимъ моремъ, дабы тѣмъ удобнѣе покорить всѣ окрестныя земли: Литву, Польшу, Пруссію, Швецію.» По крайней мѣрѣ Іоаннъ не хотѣлъ терпѣть, чтобы Ливонцы препятствовали ему въ исполненіи благодѣтельныхъ для Россіи намѣреній, и готовилъ месть. Въ 1554 году Послы Магистра Генрика

158

Г. 1558. Фонъ-Галена, Архіепископа Рижскаго и Епископа Дерптскаго молили его возобновить перемиріе еще на 15 лѣтъ. Онъ соглашался, съ условіемъ, чтобы область Юрьевская или Дерптская платила ему ежегодно искони-уставленную дань. Нѣмцы изъявили удивленіе: имъ показали Плеттенбергову Договорную грамоту, писанную въ 1503 году, гдѣ именно упоминалось о сей дани, забытой въ теченіе пятидесяти лѣтъ ([480]). Ихъ возраженій не слушали. Именемъ Государевымъ Адашевъ сказалъ: «или такъ, или нѣтъ вамъ перемирія!» Они уступили, и Дерптъ обязался грамотою, за ручательствомъ Магистра, не только впредь давать намъ ежегодно по Нѣмецкой маркѣ съ каждаго человѣка въ его области, но и за минувшія 50 лѣтъ представить въ три года всю недоимку. Магистръ клялся не быть въ союзѣ съ Королемъ Польскимъ и возстановить наши древнія церкви, вмѣстѣ съ Католическими опустошенныя Фанатиками новаго Лютеранскаго Исповѣданія въ Дерптѣ, Ревелѣ и Ригѣ: за что еще отецъ Іоанновъ грозилъ местію Ливонцамъ, сказавъ: «я не Папа и не Императоръ, которые не умѣютъ защитить своихъ храмовъ» ([481]). Торговлю объявили свободною, по волѣ Іоанна, которому жаловалась Ганза, что Правительство Рижское, Ревельское, Дерптское запрещаетъ ея купцамъ ввозить къ намъ металлы, оружіе, доспѣхи, и хочетъ, чтобы Нѣмцы покупали наше сало и воскъ въ Ливоніи ([482]). Только въ одномъ устоялъ Магистръ: онъ не далъ слова пропускать иноземцевъ въ Россію: обстоятельство важное, которое дѣлало миръ весьма ненадежнымъ.

Съ сею грамотою, написанною въ Москвѣ и скрѣпленною печатями Ливонскихъ Пословъ, отправился въ Дерптъ Іоанновъ чиновникъ, Келарь Терпигоревъ, чтобы согласно съ обычаемъ, Епископъ и Старѣйшины утвердили оную своею клятвою и печатями. Но Епископъ, Бургомистръ и Совѣтники ихъ ужаснулись быть данниками Россіи, угощая Терпигорева, тайно разсуждали между собою; винили Пословъ Ливонскихъ въ легкомысліи, въ преступленіи данной имъ власти, и не знали, что дѣлать. Минуло нѣсколько дней: чиновникъ Московскій требовалъ присяги, не хотѣлъ ждать и грозился уѣхать. Тогда Епископскій Канцлеръ, тонкій Политикъ, предложилъ Совѣту обмануть Іоанна. «Царь силенъ оружіемъ, а не

159

Г. 1558. хитръ умомъ», сказалъ онъ: «чтобы не раздражить его, утвердимъ договоръ, но объявимъ, что не можемъ вступить ни въ какое обязательство безъ согласія Императора Римскаго, нашего законнаго покровителя; отнесемся къ нему, будемъ ждать, медлить — а тамъ, что Богъ дастъ» ([483])! Сіе мнѣніе одержало верхъ: присягнули и возвратили грамоту Послу Іоаннову, съ оговоркою, что она не имѣетъ полной силы безъ утвержденія Императорскаго. «Царю моему нѣтъ дѣла до Императора»! сказалъ Посолъ: «дайте мнѣ только бумагу; дадите и серебро.» Велѣвъ Дьяку завернуть грамоту въ шелковую ткань, онъ примолвилъ съ усмѣшкою: «береги: это важная вещь ([484])» — Терпигоревъ донесъ Государю, что обрядъ исполненъ, но что Нѣмцы замышляютъ обманъ.

Іоаннъ молчалъ; но съ сего времени уже писался въ грамотахъ Государемъ Ливонскія земли ([485]). Въ Февралѣ 1557 года снова явились въ Москвѣ Послы Магистровы и Дерптскаго Епископа. Узнавъ, что они пріѣхали не съ деньгами, а съ пустыми словами, и желаютъ доказывать Боярамъ несправедливость нашего требованія, Царь велѣлъ имъ ѣхать назадъ, съ отвѣтомъ: «Вы свободно и клятвенно обязались платить намъ дань; дѣло рѣшено. Если не хотите исполнить обѣта, то мы найдемъ способъ взять свое» ([486]). Онъ запретилъ купцамъ Новогородскимъ и Псковскимъ ѣздить въ Ливонію, объявивъ, что Нѣмцы могутъ торговать у насъ спокойно; послалъ Окольчничаго, Князя Шастунова, заложить городъ съ пристанью въ самомъ устьѣ Наровы ([487]), желая имѣть моремъ вѣрное, безопасное сообщеніе съ Германіею, и началъ готовиться къ войнѣ, которая, по всѣмъ вѣроятностямъ, обѣщала намъ дешевые успѣхи и легкое завоеваніе. Состояніе Ливоніи. Ливонія и въ лучшее, славнѣйшее для Ордена время, при самомъ великомъ мужѣ Плеттенбергѣ видѣла невозможность счастливо воевать съ Россіею: Орденъ, лишенный опоры Нѣмецкаго, сдѣлался еще слабѣе, и пятидесятилѣтній миръ, обогативъ землю, умноживъ пріятности жизни, роскошь, нѣгу, совершенно отучилъ Рыцарей отъ суровой воинской дѣятельности: они въ великолѣпныхъ замкахъ своихъ жили единственно для чувственныхъ наслажденій и низкихъ страстей (какъ увѣряютъ современные Лѣтописцы): пили, веселились, забывъ древнее

160

Г. 1558. происхожденіе ихъ братства, вину и цѣль онаго; гнушались не пороками, а скудостію; безстыдно нарушая святые уставы нравственности, стыдились только уступать другъ другу въ пышности, не имѣть драгоцѣнныхъ одеждъ, множества слугъ, богато убранныхъ коней и прекрасныхъ любовницъ. Тунеядство, пиры, охота были главнымъ деломъ знатныхъ людей въ семъ, по выраженію Историка, земномъ раю ([488]); а какъ жили Орденскіе, Духовные сановники, такъ и Дворяне свѣтскіе, и купцы, и мѣщане въ своемъ избыткѣ; одни земледѣльцы трудились въ потѣ лица, обременяемые налогами алчнаго корыстолюбія, но отличались не лучшими нравами, а грубейшими пороками въ безсмысліи невѣжества и въ гибельной заразѣ пьянства. Многосложное, раздѣленное Правительство было слабо до крайности: пять Епископовъ, Магистръ, Орденскій Маршалъ, восемь Коммандоровъ и восемь Фохтовъ владѣли землею; каждый имѣлъ свои города, волости, уставы и права; каждый думалъ о частныхъ выгодахъ, мало заботясь о пользе общей. Введеніе Лютеранскаго Исповеданія, принятаго городами, свѣтскимъ Дворянствомъ, даже многими Рыцарями, еще болѣе замѣшало Ливонію: волнуемый усердіемъ къ новой Вѣрѣ, народъ мятежничалъ, опустошалъ Латинскія церкви, монастыри ([489]); Властители, отчасти за Вѣру, отчасти за корысть, возставали другъ на друга. Такъ преемникъ Магистра Фонъ Галена, Фирстенбергъ, свергнулъ и заключилъ Архіепископа Рижскаго, Маркграфа Вильгельма (послѣ освобожденнаго угрозами Короля Августа.) Для храненія самой внутренней тишины нанимая воиновъ въ Германіи, миролюбивый Орденъ не думалъ о способахъ противиться сильному врагу внешнему; не имѣя собственной рати, не имѣлъ и денегъ: Магистры, сановники богатѣли, а казна скудѣла, изводимая для ихъ удовольствій и пышности; они считали достояніе Орденское своимъ, а свое не Орденскимъ. Однимъ словомъ, избытокъ земли, слабость Правленія и нѣга гражданъ манили завоевателя.

Новое могущество Россіи. Лучшее образованіе войска. Россія же была могущественнѣе прежняго. Кромѣ славы громкихъ завоеваній, мы пріобрѣли новыя вещественныя силы: усмиренные народы Казанскіе давали намъ ратниковъ; Князья Черкесскіе пріѣзжали служить Царю со многолюдными

161

Г. 1558. конными дружинами. Но всего важнѣе было тогда новое, лучшее образованіе нашего войска, почти удвоившее силу онаго. Сіе знаменитое дѣло Іоаннова царствованія совершилось въ 1556 году, когда еще лилася кровь на берегахъ Волги, когда мы воевали съ Швеціею и ждали впаденія Крымцевъ: учрежденіе равно достопамятное въ воинскомъ и гражданскомъ законодательствѣ Россіи. Отъ временъ Іоанна III чиновники Великокняжескіе и Дѣти Боярскіе награждались землями, но не всѣ: другимъ давали судное право въ городахъ и волостяхъ, чтобы они, въ званіи Намѣстниковъ, жили судными оброками и пошлинами, храня устройство, справедливость и безопасность общую. Многіе честно исполняли свой долгъ; многіе думали единственно о корысти: тѣснили и грабили жителей. Непрестанныя жалобы доходили до Государя: Смѣняя чиновниковъ, ихъ судили, и слѣдствіемъ было то, что самые невинные разорялись отъ тяжбъ и ябеды ([490]). Чтобы искоренить зло, Іоаннъ отмѣнилъ судные платежи, указавъ безденежно рѣшить тяжбы избираемымъ Старостамъ и Сотскимъ, а вмѣсто сей пошлины наложилъ общую дань на города и волости, на промыслы и земли, собираемую въ казну Царскими Дьяками; чиновниковъ же и Боярскихъ Дѣтей всѣхъ безъ исключенія уравнялъ или денежнымъ жалованьемъ или помѣстьями, сообразно съ ихъ достоинствомъ и заслугами; отнялъ у нѣкоторыхъ лишнюю землю и далъ неимущимъ, уставивъ службу не только съ помѣстьевъ, но и съ вотчинъ Боярскихъ, такъ что владѣлецъ ста четвертей угожей земли долженъ былъ итти въ походъ на конѣ и въ доспѣхѣ, или вмѣсто себя выслать человѣка, или внести уложенную за то цѣну въ казну. Желая пріохотить людей къ службѣ, Іоаннъ назначилъ всѣмъ денежное жалованье во время похода и двойное Боярскимъ Дѣтямъ, которые выставляли лишнихъ ратниковъ сверхъ опредѣленнаго закономъ числа. Такимъ образомъ, измѣривъ земли, узнали нашу силу воинскую; доставивъ ратнымъ людямъ способъ жить безъ нужды въ мирное время и содержать себя въ походахъ, могли требовать отъ нихъ лучшей исправности и строже наказывать лѣнивыхъ, избѣгавшихъ службы. Съ сего времени, какъ говорятъ Лѣтописцы, число воиновъ нашихъ несравненно

162

Г. 1558. умножилось ([491]). Имѣвъ подъ Казанью 150, 000, Іоаннъ чрезъ нѣсколько лѣтъ могъ выводить въ поле уже до трехъ сотъ тысячъ ([492]) всадниковъ и пѣшихъ. Послѣдніе, именуемые Стрѣльцами, и вооруженные пищалями, избирались изъ волостныхъ сельскихъ людей, составляли безсмѣнную рать, жили обыкновенно въ городахъ, и были преимущественно употребляемы для осады крѣпостей: учрежденіе приписываемое Іоанну, по крайней мѣрѣ имъ усовершенное ([493]). Хотя оно еще не могло вдругъ измѣнить нашего древняго, Азіатскаго образа войны, но уже сближало его съ Европейскимъ; давало болѣе твердости, болѣе устройства ополченіямъ. — Прибавимъ къ сему неутомимость Россіянъ, ихъ физическую окрѣплость въ трудахъ, навыкъ сносить недостатокъ, холодъ въ зимнихъ походахъ, — вообще опытность ратную; прибавимъ наконецъ необъятную нравственную силу Государства Самодержавнаго, движимаго единою мыслію, единымъ словомъ Вѣнценосца юнаго, бодраго, который, по сказанію нашихъ и чужеземныхъ современниковъ, жилъ только для подвиговъ войны и Вѣры ([494]). Чего могла ожидать Ливонцы, имѣя дѣло съ такимъ непріятелемъ? погибели.

Всякое бореніе слабаго съ сильнымъ, возбуждая въ сердцахъ естественную жалость, склоняетъ насъ искать справедливости на сторонѣ перваго: но и Россійскіе и Ливонскіе Историки ([495]) винятъ Орденъ въ томъ, что онъ своимъ явнымъ недоброжелательствомъ, коварствомъ, обманами раздражилъ Іоанна, дѣйствуя по извинительному чувству нелюбви къ сосѣду опасному, но дѣйствуя неблагоразумно. Истинная Политика велитъ быть другомъ, ежели нѣтъ силъ быть врагомъ; прямодушіе можетъ иногда усовѣстить и властолюбца, отнимая у него предлогъ законной мести: ибо не легко наглымъ образомъ топтать уставы нравственности, и самая коварная или дерзкая Политика должна закрываться ея личиною. Іоаннъ, начиная войну Ливонскую, могъ тайно дѣйствовать по властолюбію, раждаемому или питаемую блестящими успѣхами; однакожь могъ искренно увѣрять себя и другихъ въ своей справедливости, обязанный сею выгодою худому расчету Ливонскихъ Властителей, которые, зная физическую силу Россіянъ, надѣялись ихъ проводить хитростію, Посольствами,

163

Г. 1558. учтивыми словами, льстивыми обѣщаніями, и навлекли на себя ужасное двадцати-пятилѣтнее бѣдствіе, въ коемъ, среди развалинъ и могилъ, палъ ветхій Орденъ какъ утлое дерево.

Свѣдавъ о нашемъ вооруженіи, Магистръ Фирстенбергъ и Дерптскій Епископъ требовали отъ Царя опасной грамоты для проѣзда въ Москву ихъ новыхъ Пословъ. Іоаннъ далъ грамоту; но гонцы Нѣмецкіе видѣли у насъ вездѣ страшныя приготовленія къ войнѣ: обозы съ ратными запасами шли къ предѣламъ Ливоніи; вездѣ наводили мосты, учреждали станы, ямы, гостинницы по дорогѣ ([496]) — и въ исходѣ осени 1557 года уже сорокъ тысячь воиновъ стояло на границѣ подъ начальствомъ Шигъ-Алея, Бояръ Глинскаго, Данила Романовича, Ивана Шереметева, Князей Серебряныхъ, Андрея Курбскаго и другихъ знатныхъ сановниковъ ([497]). Кромѣ Россіянъ, въ семъ войскѣ были Татары, Черемисы, Мордва, Пятигорскіе Черкесы. Ждали только слова Государева, а Государь ждалъ Пословъ Ливонскихъ: они пріѣхали съ богатыми дарами и съ краснорѣчіемъ ([498]): Іоаннъ не хотѣлъ ни того, ни другаго. Алексѣй Адашевъ и Дьякъ Иванъ Михайловъ, указывая имъ на договорную хартію, требовали дани. Согласились наконецъ, чтобы Дерптъ, вмѣсто поголовной, ежегодно присылалъ намъ тысячу Венгерскихъ золотыхъ, а Ливонія заплатила 45, 000 ефимковъ за воинскія издержки. Написали договоръ; оставалось исполнить его: но Послы объявили, что съ ними нѣтъ денегъ. Начало войны Ливонской. Тогда Государь, какъ пишутъ, пригласилъ ихъ обѣдать во дворцѣ и велѣлъ подать имъ только пустыя блюда ([499]): они встали изъ-за стола голодные и поѣхали назадъ ни съ чѣмъ; а за ними войско наше, среди холодной, снѣжной зимы, 22 Генваря, съ огнемъ и мечемъ вступило въ Ливонію. Не смотря на то, что угрозы Іоанновы были ясны и приготовленія къ войнѣ давно извѣстны, Ливонскіе Властители изумились, пируя въ сіе время на пышной свадьбѣ какого-то знатнаго Ревельскаго чиновника ([500]). Россіяне дѣлали, что хотѣли въ землѣ, оставляя Нѣмцевъ сидѣть покойно въ городахъ укрѣпленныхъ. Князья Барбашинъ, Рѣпнинъ, Данило Ѳедоровичь Адашевъ громили Южную Ливонію на пространствѣ двухъ сотъ верстъ; выжгли посады Нейгауза, Киремпе, Маріенбурга, Курслава, Ульцена

164

Г. 1558. ([501]), и соединились подъ Дерптомъ съ главными Воеводами, которые взяли Алтентурнъ и также на пути своемъ все обратили въ пепелъ. Нѣмцы осмѣлились сдѣлать вылазку изъ Дерпта, конные и пѣшіе, въ числѣ пяти сотъ: ихъ побили на голову ([502]). Простоявъ три дни въ виду сей важной крѣпости, Воеводы пошли къ Финскому Заливу, — другіе къ рѣкѣ Аа; еще разбили Нѣмцевъ близъ Везенберга; сожгли предмѣстіе Фалькенау, Конготы, Лаиса, Пиркеля ([503]); были только въ пятидесяти верстахъ отъ Риги, въ тридцати отъ Ревеля, и въ концѣ Февраля возвратились къ Иваню-городу съ толпами плѣнниковъ, съ обозами богатой добычи, умертвивъ множество людей. Нѣмецкіе Историки говорятъ съ ужасомъ о свирѣпости Россіянъ, жалуясь въ особенности на шайки такъ называемыхъ охотниковъ, Новогородскихъ и Псковскихъ, которые, видя Ливонію беззащитною, вездѣ опустошали ея селенія, жестокостію превосходя самыхъ Татаръ и Черкесовъ, бывшихъ въ семъ войскѣ ([504]). Россіяне, посланные не для завоеванія, а единственно для разоренія земли, думали, что они исполняютъ долгъ свой, дѣлая ей какъ можно болѣе зла; и главный Полководецъ, Князь Михайло Глинскій, столько любилъ корысть, что грабилъ даже въ области Псковской, надѣясь на родственную милость Государеву, но ошибся: изъявивъ благоволеніе всѣмъ другимъ Воеводамъ, Іоаннъ въ справедливомъ гнѣвѣ велѣлъ доправить съ него все, беззаконно взятое имъ въ походѣ ([505]).

Совершивъ казнь, Воеводы Московскіе написали къ Магистру, что Нѣмцы должны единственно винить самихъ себя, дерзнувъ играть святостію договоровъ; что если они хотятъ исправиться, то могутъ еще умилостивить Іоанна смиреніемъ; что Царь Шигъ-Алей и Бояре готовы за нихъ ходатайствовать, изъ жалости къ бѣдной землѣ, дымящейся кровію. Ливонія дѣйствительно была въ жалостномъ состояніи: несчастные земледѣльцы, избѣжавшіе меча и плѣна, не могли помѣститься въ городахъ, умирали отъ изнуренія силъ и холода среди лѣсовъ, на кладбищахъ; вездѣ вопль народный требовалъ защиты или мира отъ Правителей, которые, на Сеймѣ въ Венденѣ долго разсуждавъ о лучшихъ мѣрахъ для ихъ спасенія, то гордо хваляся славою, мужествомъ предковъ, то съ ужасомъ воображая могущество

165

Г. 1558. Царя, рѣшились вновь отправить Посольство въ Москву. Шигъ-Алей — коего одни изъ Ливонскихъ Историковъ именуютъ свирѣпымъ кровопіицею, а другіе весьма умнымъ, скромнымъ человѣкомъ ([506]) — взялся склонять Іоанна къ миру, дѣйствуя конечно по данному ему отъ Государя наказу. Но Судьба хотѣла, чтобы Орденъ былъ жертвою неразумія своихъ чиновниковъ, и чтобы сильный Іоаннъ, терзая слабую Ливонію, казался правымъ.

Ожидая Магистровыхъ Пословъ, Государь велѣлъ прекратить всѣ воинскія дѣйствія до 24 Апрѣля ([507]). Насталъ Великій постъ: благочестивые Россіяне спокойно говѣли и молились въ Иванѣгородѣ, отдѣляемомъ рѣкою отъ Нарвы, гдѣ Нѣмцы, новые Лютеране, презирая уставы древней Вѣры, не считали за грѣхъ пировать въ сіе время, и вдругъ, разгоряченные виномъ ([508]), начали стрѣлять въ Иваньгородъ. Тамошніе Воеводы, Князь Куракинъ и Бутурлинъ, извѣстили о томъ Государя, который велѣлъ имъ обороняться, и послалъ Князя Темкина, стоявшаго въ Изборскѣ, воевать ближайшіе предѣлы Ливоніи, чтобы наказать Нѣмцевъ за ихъ вѣроломство. Темкинъ выжегъ села въ окрестностяхъ Валка; разбилъ отрядъ непріятельскій, взялъ четыре пушки, и возвратился. Еще главная рать Московская не трогалась; но изъ Нарвы безпрестанно летали ядра въ Иваньгородъ и били жителей; а Нѣмцы Нарвскіе, какъ бы въ насмѣшку, приказывали къ Іоанновымъ Воеводамъ: «не мы, но Фохтъ Орденскій стрѣляетъ; не можемъ унять его» ([509]). Тогда Воеводы сами открыли сильную пальбу: ядра огненныя и каменныя осыпали Нарву въ теченіе недѣли; люди гибли; домы пылали, разрушались — и Нѣмцы, въ ужасѣ забывъ гордость, требовали пощады. Бургомистры, Ратманы выѣхали къ Воеводамъ; объявили, что ни въ чемъ не противятся Іоанновой волѣ; умолили ихъ прекратить стрѣльбу; дали заложниковъ и послали въ Москву Депутатовъ, Іоакима Крумгаузена и Арнта Фонъ-Дедена. Когда сіи Депутаты явилась въ Кремлевскомъ дворцѣ, Окольничій Адашевъ и Дьякъ Михайловъ вышли къ нимъ отъ Государя и спросили, чего хотятъ ? Быть, какъ мы были, отвѣтствовалъ умный Крумгаузенъ: не перемѣнять нашихъ законовъ; остаться городомъ Ливонскимъ;

166

Г. 1558. удовлетворить всѣмъ инымъ требованіямъ Царя милостиваго. «Нѣтъ!» сказалъ Адашевъ: «мы не смѣемъ донести ему о такихъ условіяхъ. Вы дерзко нарушили перемиріе, стрѣляли въ Россіянъ, и видя гибель надъ собою, объявили, что готовы исполнить волю Царя; а Царю угодно, чтобы вы немедленно прислали въ Москву своего Орденскаго Властителя (Фохта Шнелленберга) и сдали намъ городъ: за что Іоаннъ милостиво обѣщаетъ не выводить васъ изъ домовъ; не касаться ни лицъ, ни собственности, ни древнихъ вашихъ обычаевъ; блюсти общее благоденствіе и свободу торговли; однимъ словомъ, владѣть Нарвою, какъ владѣли ею сановники Орденскіе. Такъ, и не ипаче!» Депутаты, заплакавъ, присягнули Россіи за себя и за всѣхъ согражданъ; были представлены Государю и получили отъ него жалованную грамоту. Велѣвъ увѣдомить о томъ Нарвское Правительство, Іоаннъ писалъ къ Воеводамъ, чтобы они берегли сей городъ, какъ Россійскій, отъ Магистра.

Но все перемѣнилось въ Нарвѣ: ея легкомысленные граждане, узнавъ, что Магистръ шлетъ къ нимъ 1000 воиновъ съ Коммандоромъ Ревельскимъ, ободрились, забыли страхъ и послали сказать нашему главному Воеводѣ, что Депутаты ихъ не имѣли власти предать отечество Царю Московскому ([510]); а Коммандоръ, думая воспользоваться нечаянностію, хотѣлъ схватить Россійскую стражу за рѣкою Наровою: ударилъ — и бѣжалъ отъ первыхъ выстрѣловъ ([511]). Вѣсть о новомъ вѣроломствѣ Нѣмцевъ дошла до Москвы почти въ одно время съ другою, радостною, совершенно неожидаемою: съ вѣстію, что Нарва уже взята Россіянами!

Взятіе Нарвы. Сіе происшествіе ославилось чудомъ. Разсказываютъ, что пьяные Нарвскіе Нѣмцы, увидѣвъ икону Богоматери въ одномъ домѣ, гдѣ живали купцы Псковскіе, бросили ее въ огонь, отъ коего вдругъ сдѣлался пожаръ (11 Мая) съ ужасною бурею. Россіяне изъ-за рѣки увидѣли общее смятеніе въ городѣ, и не слушаясь Воеводъ своихъ, устремились туда: кто плылъ въ лодкѣ, кто на бревнѣ или доскѣ ([512]); выскочили на берегъ и дружно приступили къ Нарвѣ. Воеводы уже не могли быть праздными зрителями, и сами повели къ нимъ остальное войско. Въ нѣсколько минутъ все рѣшилось: Головы Стрѣлецкіе съ Бояриномъ

167

Г. 1558. Алексѣемъ Басмановымъ и Даниломъ Адашевымъ (Окольничимъ, мужественнымъ братомъ любимца Государева) вломились въ Русскія ворота, а Иванъ Бутурлинъ въ Колыванскія; въ огнѣ и въ дыму рѣзали устрашенныхъ Нѣмцевъ, вогнали ихъ въ крѣпкій замокъ, называемый Вышегородомъ, и не дали имъ тамъ опомниться: громя его изъ всѣхъ пушекъ, своихъ и взятыхъ въ Нарвѣ, разбивали стѣны, готовили лестницы. Между тѣмъ два Коммандора, Феллинскій и Ревельскій, Кетлеръ и Зегегафенъ, съ сильною дружиною, пѣхотою, конницею и съ огнестрѣльнымъ снарядомъ стояли въ трехъ миляхъ отъ города, видѣли пожарь, слышали пальбу, и не двигались съ мѣста, разсуждая, что крѣпость, имѣющая каменныя стѣны и желѣзныя ворота, должна безъ ихъ помощи отразить непріятеля. Но къ вечеру замокъ сдался, съ условіемъ, чтобы победители выпустили Фохта Шнелленберга, Нѣмецкихъ воиновъ и жителей, которые захотятъ удалиться. Вышли знатніишіе только съ женами и дѣтьми, оставивъ намъ въ добычу все свое имѣніе; другіе отпустили семейства, а сами, вмѣстѣ съ народомъ, присягнули Царю въ вѣрности. Россіяне взяли 230 пушекъ и великое богатство; но, гася пожаръ, усердно и безкорыстно спасали достояніе тѣхъ жителей, которые сдѣлались нашими подданными. — Сіе важное завоеваніе, давъ Россіи знаменитую купеческую пристань, столь обрадовало Іоанна, что онъ съ великою пышностію торжествовалъ его въ Москвѣ и во всемъ Государствѣ; наградилъ Воеводъ и воиновъ; милостиво подтвердилъ жалованную грамоту, данную Крумгаузену и Фонъ-Дедену, не смотря на перемѣну обстоятельствъ; освободилъ всѣхъ Нарвскихъ плѣнниковъ; указалъ отдать собственность всякому, кто изъ вышедшихъ жителей Нарвы захочетъ возвратиться. Архіепископъ Новогородскій долженъ былъ немедленно отправить туда Архимандрита Юрьевскаго и Софійскаго Протоіерея, чтобы освятить мѣсто во имя Спасителя, крестнымъ ходомъ и молебнами очистить отъ Вѣры Латинской и Лютеровой, соорудить церковь въ замкѣ, другую въ городѣ, и поставить въ ней ту икону Богоматери, отъ коей загорѣлась Нарва, и которую нашли цѣлую въ пеплѣ ([513]).

Въ сіе время пріѣхали наконецъ Послы Ливонскіе въ Москву, братъ Магистра

168

Г. 1558. Фирстенберга, Ѳеодоръ, и другіе чиновники ([514]), не съ данію, но съ моленіемъ, чтобы Государь уступилъ ее землѣ разоренной. «Вся страна Дерптская» — говорили они Боярамъ — «стенаетъ въ бѣдствіи, и долго не увидитъ дней счастливыхъ. Съ кого требовать дани? вы уже взяли ее своимъ оружіемъ, — взяли въ десять разъ болѣе. Впредь можемъ исправиться, и тогда заплатимъ по договору.» Государь отвѣтствовалъ чрезъ Адашева: «Послѣ всего, что случилось, могу ли еще слушать васъ? Кто вѣритъ вѣроломнымъ? Мнѣ остается только искать управы мечемъ. И завоевалъ Нарву и буду пользоваться своимъ счастіемъ. Однакожь, не любя кровопролитія, еще предлагаю средство унять его: пусть Магистръ, Архіепископъ Рижскій, Епископъ Дерптскій лично ударятъ мнѣ челомъ, заплатятъ дань со всей Ливоніи, и впредь повинуются мнѣ какъ Цари Казанскіе, Астраханскіе и другіе знаменитые Владѣтели: или я силою возьму Ливонію» ([515]). Послы ужаснулись, и сказавъ: «видимъ, что намъ здѣсь не будетъ дѣла», просили отпуска, который и дали имъ немедленно. Хотя Магистръ и Епископъ Дерптскій, пораженные судьбою Нарвы, уже готовы были заплатить намъ 60, 000 ефимковъ; хотя, не безъ усилія, собрали и деньги ([516]): но время прошло: Государь требовалъ уже не дани Юрьевской, а подданства всей земли. Началась иная война, и Россіяне, снова вступивъ въ Ливонію, не довольствовались ея разореніемъ: они хотѣли городовъ и постояннаго владычества надъ нею.

Завоеваніе Нейшлоси, Адежи, Вейгауза. 25 Мая Князь Ѳедоръ Троекуровъ и Данило Адашевъ осадили Нейшлотъ, а 6 Іюня взяли на договоръ. Тамошній Фохтъ вышелъ изъ крѣпости съ немногими людьми и съ пустыми руками, отдавъ все оружіе и достояніе побѣдителямъ. Жители города и всего Уѣзда (въ длину на 60, а въ ширину на 40 и 50 верстъ) Латыши и самые Нѣмцы признали себя подданными Россіи, такъ, что берега озера Чудскаго и рѣка Нарова, отъ ея верховья до моря, заключилисъ въ нашихъ владѣніяхъ. Государь, пославъ къ Воеводамъ золотыя медали, велѣлъ исправить тамъ укрѣпленія и соорудить церковь во имя Св. Иларіона: ибо въ день его памяти сдался Нейшлосъ. Жители Уѣзда и городка Адежскаго добровольно присягнули Іоанну, вмѣстѣ съ нѣкоторыми сосѣдственными

169

Г. 1558. Везенбергскими волостями, и выдали Россіянамъ все казенное имѣніе, пушки, запасы ([517]).

Главная сила, подъ начальствомъ многихъ знатныхъ Воеводъ, Князей Петра Шуйскаго, Василія Серебрянаго, Андрея Курбскаго, шла къ Дерпту ([518]). Прежде надлежало взять Нейгаузъ, городъ весьма крѣпкій, гдѣ не было ни двухъ сотъ воиновъ, но былъ Витязь Орденскій, Укскиль Фонъ-Паденормъ, который, вооруживъ и гражданъ и земледѣльцевъ, около мѣсяца мужественно противился многочисленному войску. Съ симъ Героемъ Нѣмцы, по выраженію нашего Лѣтописца, сидѣли на смерть: бились отчаянно, неутомимо, и заслужили удивленіе Московскихъ Полководцевъ. Сбивъ стѣны, башни, Россіяне вошли въ городъ: Укскиль отступилъ въ замокъ съ горстію людей и хотѣлъ умереть въ послѣдней его развалинѣ; но сподвижники объявили ему, что не имѣютъ болѣе силъ — и Воеводы, изъ уваженія къ храбрости, дозволили имъ выйти съ честію ([519]). 30 Іюня. Сей примѣръ доказывалъ, что Ливонія, ограждаемая многими крѣпостями и богатая снарядомъ огнестрѣльнымъ, могла бы весьма затруднить успѣхи Іоаннова оружія, если бы другіе защитники ея, хотя и малочисленные, имѣли духъ Укскилевъ, а граждане добродѣтель Тилеву, одного изъ Бургомистровъ Дерптскихъ, который, въ тогдашнемъ собраніи Земскихъ Чиновъ сильно и трогательно изобразивъ бѣдствіе отечества, сказалъ: «Настало время жертвъ или погибели: лишимся всего, да спасемъ честь и свободу нашу; принесемъ въ казну свое золото и серебро; не оставимъ у себя ничего драгоцѣннаго, ни сосуда, ни украшенія; дадимъ Правительству способъ нанять войско, купить дружбу и защиту Державъ сосѣдственныхъ!» Но убѣжденія и слезы великодушнаго мужа не произвели никакого дѣйствія: его слушали и молчали ([520])!

Бѣгство Магистра. Во время осады Нейгауза Магистръ Фирстенбергъ, Коммандоры и самъ Епископъ Дерптскій съ 8000 воиновъ ([521]) неподвижно стояли въ тридцати верстахъ оттуда, за Двиною и вязкими болотами, въ мѣстѣ неприступномъ, и не сдѣлали ничего для спасенія крѣпости; узнавъ же, что она сдалася, зажгли станъ свой и городокъ Киремпе, гдѣ находилось множество всякихъ припасовъ; спѣшили удалиться, бѣжали день и ночь,

170

Г. 1558. Магистръ къ Валку, а Епископъ къ Дерпту, гонимые нашими Воеводами, которые за 30 верстъ отъ Дерпта настигли и разбили Епископа, взяли его чиновниковъ въ плѣнъ, весь обозъ и снаряды. Магистръ, избравъ крѣпкое мѣсто близъ Валка, остановился: Воеводы велѣли передовой дружинѣ вступить съ нимъ въ битву, а сами начали обходить его и принудили бѣжать далѣе къ Вендену, такъ скоро и въ такой жаръ, что люди и лошади издыхали отъ усталости. Россіяне истребили весь задній отрядъ Фирстенберговъ, едва не схвативъ знаменитѣйшаго изъ Коммандоровъ, Готгарда Кетлера, подъ коимъ въ семъ дѣлѣ упала лошадь. Обозъ Магистровъ былъ нашею добычею, и Воеводы, извѣстивъ Государя, что непріятеля уже нѣтъ въ полѣ, обратились къ Дерпту ([522]).

Въ сихъ для Ордена ужасныхъ обстоятельствахъ старецъ Фирстенбергъ сложилъ съ себя достоинство Магистра, и юный Кетлеръ, повинуясь Чинамъ, принялъ его со слезами ([523]). Славясь отличнымъ умомъ и твердостію характера, онъ вселялъ надежду въ другихъ, но самъ имѣлъ весьма слабую, и только изъ великодушія согласился быть — послѣднимъ Магистромъ издыхающаго Ордена! Новый Глава Ордена. Чтобы употребить всѣ возможныя средства спасенія, Кетлеръ ревностно старался воспламенить хладныя сердца любовію къ отечеству, заклиналъ сановниковъ дѣйствовать единодушно, не жалѣть ни достоянія, ни жизни для блага общаго; собиралъ деньги и людей; требовалъ защиты отъ Императора, Короля Датскаго, Шведскаго, Польскаго; писалъ и къ Царю, моля его о мирѣ: но не видалъ желаемаго успѣха. Раздоръ, взаимныя подозрѣнія Ливонскихъ Властителей мѣшали всѣмъ добрымъ намѣреніямъ Магистра. Хотѣли спасенія, но безъ жертвъ, торжественно доказывая, что богатые люди не обязаны разоряться для онаго ([524]) — и Кетлеръ могъ единственно займомъ наполнить пустую казну Ордена для необходимыхъ, воинскихъ издержекъ. Помощи внѣшней не было. Императоръ Карлъ V, обнимавшій взоромъ своимъ всю Европу, уже оставилъ тогда короны и престолы; какъ вторый Діоклетіанъ удалился отъ міра, столь долго волнуемаго его властолюбіемъ, и хотѣлъ въ пустынѣ удивить людей особеннымъ родомъ славы, рѣдкой, но не менѣе суетной: славы казаться

171

Г. 1558. выше земнаго величія. Новый Императоръ Фердинандъ ссорился съ Папою, мирилъ Германію, опасался Турковъ, и только жалѣлъ о бѣдной Ливоніи; другіе Государи довольствовались обѣщаніемъ склонить Іоанна къ миролюбію; а Царь отвѣтствовалъ Кетлеру: «жду тебя въ Москвѣ, и смотря по твоему челобитью, изъявлю милость» ([525]). Сія милость казалась Магистру послѣднимъ изъ возможныхъ бѣдствій для Державнаго Ливонскаго Рыцарства: онъ лучше хотѣлъ погибнуть съ честію, нежели съ униженіемъ безполезнымъ.

Взятіе Дерпта и многихъ другихъ городовъ. Воеводы Іоанновы не теряли времени: взявъ Киремпе, Курславъ и крѣпкій замокъ Вербекъ на Эмбахѣ ([526]), всѣми силами приступили къ Дерпту, славному богатствомъ жителей и многими общественными, благодѣтельными заведеніями. Кромѣ вооруженныхъ гражданъ, готовыхъ стоять за честь и вольность, двѣ тысячи наемныхъ Нѣмцевъ ([527]) были защитниками сего важнаго, искусно укрѣпленнаго мѣста, подъ главнымъ начальствомъ Епископа, Германа Вейланда, который хвалился болѣе воинскою доблестію, нежели смиренною набожностію Христіанскаго Пастыря. Шесть дней продолжались битвы жестокія и достойныя мужей Рыцарскихъ, какъ пишетъ Воевода Курбскій, очевидецъ и правдивый судія дѣлъ ратныхъ. Но превосходная сила одолѣвала: вылазки дорого стоили осажденнымъ, и Россіяне, пользуясь густымъ туманомъ, заперли городъ со всѣхъ сторонъ турами, вели подкопы, ставили бойницы, разрушали стѣны пальбою, предлагая жителямъ самыя выгодныя условія, если они сдадутся. Епископъ не хотѣлъ сперва слышать о переговорахъ: но Магистратъ донесъ ему, что городъ не въ силахъ обороняться долго; что многіе изъ воиновъ и гражданъ пали въ вылазкахъ, или больны, или отъ усталости едва дѣйствуютъ оружіемъ; что пушки непріятельскія, вредя стѣнамъ, бьютъ людей и въ улицахъ. Послали тайныхъ вѣстниковъ къ Магистру: они возвратились благополучно. Магистръ писалъ, что Орденъ нанимаетъ воиновъ и молится о спасеніи Дерпта!

Главный Воевода Іоанновъ, Князь Петръ Ивановичь Шуйскій, былъ, по сказанію современнаго Ливонскаго Историка ([528]), мужъ добролюбивый, честный, благородный душею. Совершивъ подкопы и прикативъ туры къ самымъ

172

Г. 1558. стѣнамъ, онъ велѣлъ объявить съ барабаннымъ боемъ, что даетъ жителямъ два дни на размышленіе, а въ третій возьметъ Дерптъ приступомъ; что Іоаннъ торжественно обѣщаетъ имъ милость, свободу Вѣры, цѣлость ихъ древнихъ правъ и законовъ; что всякой можетъ безопасно выѣхать изъ города и безопасно возвратиться. Тогда Магистратъ и граждане единодушно сказали Епископу: «Мы готовы умереть, готовы обороняться, пока есть у насъ блюдо на столѣ и ложка въ рукахъ, если упорство наше будетъ достохвальнымъ мужествомъ, а не безсмысленною дерзостію; но благоразумно ли отвергать великодушныя предложенія Царя, когда въ самомъ дѣлѣ не имѣемъ силъ ему противиться?» Тоже говорили и воины Нѣмецкіе, требуя отпуска и свидѣтельства въ оказанной ими вѣрности; тоже и Священники Римской Вѣры, опасаясь упрямствомъ раздражить непріятеля. Епископъ согласился. Написали слѣдующія условія: «1) Государь даетъ Епископу монастырь Фалькенау съ принадлежащими къ оному волостями, домъ и садъ въ Дерптѣ; 2) подъ его вѣдомствомъ будутъ Духовенство и церкви Латинскія съ ихъ достояніемъ; 3) Дворяне, желающіе быть подданными Россіи, спокойно владѣютъ своими замками и землями; 4) Нѣмецкіе ратники выдутъ изъ города съ оружіемъ и съ пожитками; 5) въ теченіе двѣнадцати дней всякой Дерптскій житель воленъ ѣхать, куда хочетъ; 6) Исповѣданіе Аугсбургское остается главнымъ и безъ всякихъ перемѣнъ; 7) Магистратъ Нѣмецкій всѣмъ управляетъ, какъ было, не лишаясь ни правъ, ни доходовъ своихъ; 8) купцы свободно и безъ пошлинъ торгуютъ съ Германіею и съ Россіею; 9) не выводить никого изъ Дерптской въ Московскія области; 10) кто захочетъ переселиться въ другую землю, можетъ взять или продать имѣніе; 11) граждане свободны отъ ратнаго постоя; 12) всѣ преступленія, самыя государственныя, даже оскорбленіе Царскаго Величества, судятся чиновниками Магистрата; 13) новые граждане присягаютъ Царю и Магистрату» ([529]). Благоразумный Шуйскій, уполномоченный Іоанномъ, не отвергнулъ ни одной статьи, руководствуясь не только человѣколюбіемъ, но и Политикою: надлежало милостію, снисхожденіемъ, духомъ умѣренности ослабить ненависть Ливонцевъ къ Россіи,

173

Г. 1558. и тѣмъ облегчить для насъ завоеваніе земли ихъ.

Когда уже всѣ условія были одобрены побѣдителемъ, и когда надлежало только скрѣпить оныя печатями, старецъ Антонъ Тиле, добродѣтельный Бургомистръ Дерптскій, еще выступилъ изъ безмолвнаго круга унылыхъ сановниковъ. «Свѣтлѣйшій Князь и Государь!» сказалъ онъ Епископу: «если кто-нибудь думаетъ, что Дерптъ можно спасти оружіемъ и битвою, да явится! Иду съ нимъ, и мы вмѣстѣ положимъ свои головы за отечество» ([530])! Сія рѣчь, видъ, голосъ старца произвели сильное впечатлѣніе. Епископъ отвѣтствовалъ: «Мужъ достойный! никто изъ насъ не заслуживаетъ имени малодушнаго: уступаемъ необходимости.» — 18 Іюля Дерптъ сдался. Желая сдѣлать все возможное въ пользу несчастныхъ, Князь Шуйскій поставилъ стражу у воротъ и не велѣлъ пускать Россіянъ въ городъ, чтобы жители спокойно укладывались и выѣзжали; оберегалъ ихъ въ пути; давалъ имъ проводниковъ до мѣстъ безопасныхъ. Епископа отпустили въ Фалькенау съ двумя стами отборныхъ Московскихъ всадниковъ.

Когда все затихло въ городѣ, Депутаты Магистрата вручили Шуйскому ключи отъ крѣпости. Онъ сѣлъ на коня и торжественно вступилъ въ городъ. Впереди ѣхалъ младшій Воевода, держа въ рукѣ знамя мира ([531]); за нимъ Шуйскій, окруженный Депутатами и Канониками. На улицахъ въ два ряда стояли Государевы Дѣти Боярскіе. Уже народъ не страшился побѣдителей и съ любопытствомъ смотрѣлъ на ихъ мирное, стройное шествіе; самыя жены не прятались. Магистратъ поднесъ Шуйскому золотую чашу ([532]). Сей умный Князь, изъявивъ благодарность, сказалъ, что «его жилище и слухъ будутъ отверсты для всякаго; что онъ пришелъ казнить злодѣевъ и благотворить добрымъ» — ласково звалъ къ себѣ обѣдать Дерптскихъ чиновниковъ и Старѣйшинъ, далъ имъ въ замкѣ великолѣпный пиръ, и своимъ привѣтливымъ обхожденіемъ заслужилъ любовь общую. — Россіяне взяли въ Дерптѣ 552 пушки, также не мало богатства казеннаго и частнаго, оставленнаго тѣми жителями, которые выѣхали въ Ригу, въ Ревель, въ Феллинъ ([533]). Государь утвердилъ договоръ заключенный Воеводами; но велѣлъ Епископу Герману и знатнѣйшимъ Дерптскимъ

174

Г. 1558. сановникамъ быть въ Москву. Сей бывшій Державный Епископъ, проклинаемый въ отечествѣ за мнимую измѣну, уже не выѣхалъ изъ Россіи и кончилъ дни свои въ горести, слыша, что друзей и слугъ его, обвиняемыхъ въ тайномъ согласіи съ непріятелемъ, пытаютъ, казнятъ въ Ливоніи: чѣмъ Орденскіе Властители хотѣли закрыть свою слабость, увѣряя народъ, что одна измѣна причиною нашихъ выгодъ.

Но сія жестокость не затруднила успѣховъ для могущества, соединеннаго съ благоразуміемъ. Примѣръ Дерпта доказывалъ, что Іоаннъ умѣетъ щадить побѣжденныхъ: Шуйскій писалъ оттуда ко всѣмъ градоначальникамъ Ливонскимъ, требовалъ подданства, обѣщалъ, грозилъ ([534]) — и крѣпости Везенбергъ, Пиркель, Лаисъ, Оберпаленъ, Рингенъ или Тушинъ, Ацель, сдалися нашимъ Воеводамъ, которые вездѣ мирно выпускали Орденскихъ Властителей, довольствовались присягою жителей и не касались ихъ собственности; но все предавали огню и мечу въ областяхъ непокорныхъ: въ Феллинской, Ревельской, Венденской, Шваненбургской; сожгли посадъ Виттенштейна, гдѣ начальствовалъ юный мужественный Рыцарь, Каспаръ фонъ Ольденбокъ ([535]); разбили Нѣмцевъ въ полѣ, близъ Вендена и Шваненбурга; плѣнили двухъ знатныхъ чиновниковъ; взяли всего двадцать городовъ ([536]), и въ каждомъ оставивъ нужные запасы, охранное войско, въ концѣ Сентября пріѣхали къ Государю. Онъ былъ въ Троицкой Лаврѣ: встрѣтилъ ихъ съ милостію и веселіемъ; обнималъ, славилъ за ревностную службу; вмѣстѣ съ ними молился, благодарилъ Бога, и поѣхалъ въ Александровскую слободу, гдѣ изъ собственныхъ рукъ жаловалъ имъ шубы, кубки, доспѣхи; велѣлъ выбирать любыхъ изъ коней Царскихъ, и сверхъ того далъ богатыя помѣстья, а Дѣтямъ Боярскимъ земли и маетности въ завоеванной Ливоніи, чтобы они тѣмъ усерднѣе берегли оную ([537]).

Новые начальники, присланные туда изъ Москвы, Князья Дмитрій Курлятевъ и Михайло Рѣпнинъ, были менѣе счастливы: хотя завоевали еще городокъ Кавелехтъ, сожгли Верполь и побили Нѣмцевъ въ самомъ предмѣстіи Ревеля ([538]); но Магистръ и Воевода Архіепископа Рижскаго, Фелькерзамъ, собравъ болѣе десяти тысячь ратниковъ ([539]), осадили Рингенъ въ виду нашихъ полковъ и

175

Г. 1558. Кетлеръ беретъ Рингенъ. взяли сію крѣпость, не смотря на мужество ея защитника, Головы Стрѣлецкаго, Русина-Игнатьева, который съ двумя или тремя стами воиновъ держался въ ней около пяти недѣль, отразилъ два приступа, и не имѣлъ уже наконецъ ни фунта пороху ([540]). Воеводы Іоанновы оправдывались крѣпостію Нѣмецкаго стана, утомленіемъ своей рати, и хвалились побѣдою, одержанною ими надъ братомъ Магистровымъ, Іоанномъ Кетлеромъ, коего они плѣнили вмѣстѣ съ двумя стами шестидесятью Нѣмцами между Рингеномъ и Дерптомъ; но Магистръ самъ напалъ на нихъ, стопталъ дружину Князя Рѣпнина ([541]), и могъ бы отнять у насъ Дерптъ, гдѣ оставалось мало ратниковъ, а жители знатнѣйшіе тайно звали его къ себѣ. Къ счастію нашему, утружденные Нѣмцы хотѣли отдохновенія. Число ихъ уменьшилось до шести тысячъ. Зная, что Полководцы Московскіе ждутъ вспоможенія и любятъ воевать зимою, Магистръ въ исходѣ Октября ушелъ назадъ, безчеловѣчно умертвивъ всѣхъ Россіянъ, взятыхъ имъ въ Рипгенѣ ([542]); а мы снова заняли сей городъ. — Въ то же время непріятель отъ Лужи, Резицы и Валка тревожилъ набѣгами Псковскую область: сжегъ предмѣстіе Краснаго, монастырь Св. Николая близъ Себежа и множество селъ ([543]).

Недовольный Курлятевымъ и Рѣпнинымъ, Государь въ Декабрѣ мѣсяцѣ послалъ въ Ливонію мужественныхъ Воеводъ, Князей Симеона Микулинскаго, Василія и Петра Серебряныхъ, Ивана Шереметева, Михайла Морозова, Царевича Тохтамыша, Князей Черкесскихъ и войско сильное ([544]), чтобы итти прямо къ Ригѣ, опустошить землю, истреблять непріятеля въ полѣ. Готовые начать кровопролитіе, они писали къ Магистру, что отъ него зависитъ война и миръ; что Іоаннъ еще можетъ простить, если Нѣмцы изъявятъ покорность. Г. 1559. Россіяне опустошаютъ Ливонію и Курляндію. Отвѣта не было. 17 Генваря Россіяне вступили въ Ливонію: отъ городка Краснаго, захвативъ пространство ста верстъ или болѣе, шли на Маріенбургъ, и близъ Тирсина встрѣтили Нѣмцевъ, коими предводительствовалъ Фелькерзамъ. Тутъ былъ одинъ Князь Василій Серебряный съ своею дружиною. Непріятель оказалъ мужество: знатнѣйшіе витязи Ордена и чиновники Архіепископа Рижскаго стояли въ рядахъ. Храбрый Фелькерзамъ и четыреста Нѣмцевъ пали въ

176

Г. 1559. битвѣ. Канцлеръ Архіепископовъ и тридцать лучшихъ Дворянъ находились въ числѣ плѣнниковъ ([545]); остальные разсѣялись, и Князь Серебряный открылъ безопасный путь войску до самаго моря. Зима была жестокая. Не занимаясь осадою большихъ крѣпостей, Вендена, Риги, Воеводы подступали единственно къ маленькимъ городкамъ. Нѣмцы уходили изъ нихъ. Одинъ Шмильтенъ не сдавался: Козаки наши разбили ломами каменную стѣну его и долго рѣзались въ улицахъ съ отчаяннымъ непріятелемъ ([546]). Россіяне брали пушки, колокола, запасы; предавали огню все, чего не могли взять съ собою; истребили такимъ образомъ одиннадцать городовъ; три дни стояли подъ Ригою, сожгли множество кораблей въ устьѣ Двины, опустошили ея берега, приморскую землю, Курляндію до Пруссіи и Литвы; обогатились добычею, и съ несмѣтнымъ числомъ плѣнниковъ вышли, 17 Февраля, къ Опочкѣ, извѣстивъ Іоанна, что рать его цѣла, а Ливонія въ пеплѣ!

За Ливонію ходатайствуютъ Короли Польскій, Шведскій и Датскій. Наконецъ явились ходатаи за сію несчастную землю. Мы оставили Короля Августа готоваго къ твердому миру и союзу съ Россіею противъ Хана ([547]): для чего въ Мартѣ 1559 года прибыли въ Москву Послы Литовскіе. Начали говорить о мирѣ: Іоаннъ хотѣлъ, чтобы обѣ Державы владѣли безспорно, чѣмъ владѣютъ; но Августъ въ первомъ словѣ требовалъ Смоленска! Сего мало: онъ предписывалъ намъ не воевать Ливоніи, будто бы отданной ему Императоромъ и Германскими Чинами! Іоаннъ велѣлъ Посламъ ѣхать назадъ, сказавъ: «Вижу, что Король перемѣнилъ свои мысли: да будетъ, какъ ему угодно! Ливонцы суть древніе данники Россіи, а не ваши: я наказываю ихъ за невѣрность, обманы, торговыя вины и разореніе церквей.» Послы уѣхали. Государь не согласился заключить и новаго перемирія съ Литвою; обѣщался только не нарушать стараго (до 1562 года), если Король будетъ давать лучшую управу Россіянамъ, обижаемымъ его подданными ([548]). — Однимъ словомъ, ясно было, что война Ливонская произведетъ Литовскую. Августъ думалъ не о томъ, чтобы великодушно спасти ветхій, слабый Орденъ, но чтобы не отдать его богатыхъ владѣній Іоанну, а взять себѣ, если можно. Желаніе весьма естественное въ тогдашнихъ обстоятельствахъ Ордена, Литвы и Россіи — весьма согласное

177

Г. 1559. съ благоразуміемъ Политики, которая осудила бы безпечность сего Монарха, если бы онъ не употребилъ всѣхъ способовъ исторгнуть Ливонію изъ рукъ Царя. Надлежало только имѣть рѣшительность и твердость: чего не доставало Августу. Онъ шелъ на войну, и хотѣлъ удалить ее; смѣло воображалъ оную впереди, ужасаясь мысли обнажить мечъ немедленно.

Гораздо болѣе равнодушія, гораздо менѣе ревности оказывалъ другой заступникъ Ордена: старецъ Густавъ Ваза. Тщетно хотѣвъ противиться властолюбію Россіи соединенными силами Державъ Сѣверныхъ — видѣвъ, что Августъ и Магистръ не думали помогать ему въ войнѣ съ Іоанномъ, ограничиваясь единственно пустыми увѣреніями въ доброжелательствѣ — Густавъ писалъ къ Царю: «Не указываю тебѣ въ дѣлахъ твоихъ; не требую, но только въ угодность Императору Фердинанду молю тебя, какъ великодушнаго сосѣда, даровать миръ Ливоніи, изъ жалости къ человѣчеству и для общей пользы Христіанства. Я самъ не могу хвалиться искреннимъ дружествомъ и честностію Ливонцевъ: знаю ихъ по опыту! Если хочешь, то напишу къ нимъ, что они должны пасть къ ногамъ твоимъ съ раскаяніемъ и смиреніемъ ([549]). Уймешь ли кровопролитіе, или нѣтъ, во всякомъ случаѣ буду свято хранить заключенный договоръ съ Россіею и чтить высоко твою дружбу.» Іоаннъ благодарилъ Густава за доброе расположеніе; изъяснялъ причину войны, и сказалъ: «если не имѣешь особеннаго желанія вступаться въ дѣла Ливоніи, то нѣтъ тебѣ нужды писать къ Магистру: я самъ найду способъ образумить его.»

Третьимъ ходатаемъ былъ Король Датскій, Фридерикъ ІІ. Эстонія, какъ извѣстно, принадлежала нѣкогда его предкамъ ([550]). Тѣснимая Іоанномъ, и видя, что Орденъ не можетъ спасти ее, сія земля искала защиты отца Фридерикова, Христіана III: Ревель, вся Гаррія и Вирландія изъявили ему желаніе быть снова у него въ подданствѣ. Но Христіанъ, уже старый и близкій къ концу, отвѣчалъ равнодушно: «Мнѣ трудно править и своими землями: благоразумно ли искать еще новыхъ и за нихъ сражаться?» Однакожь далъ Эстоніи нѣсколько тысячь гульденовъ, нѣсколько пушекъ, и назначилъ Посольство въ Москву; между тѣмъ умеръ ([551]).

178

Г. 1559. Имѣя болѣе благолюбія и дѣятельности, сынъ его желалъ возвратить Даніи сію немаловажную область: писалъ къ Магистру, къ Епископу Ревельскому, къ Дворянству Эстонскому; обѣщалъ имъ не только ходатайство, но и войско въ случаѣ нужды; далъ Посламъ своимъ наставленіе и велѣлъ имъ спѣшить въ Москву. Уже болѣе сорока лѣтъ мы не имѣли никакого сношенія съ симъ Королевствомъ: Фридерикъ I и Христіанъ III считали безполезнымъ союзъ Россіи, столь уважаемый Христіаномъ ІІ, другомъ Василія Іоанновича. Самыя торговыя связи прервалися между Копенгагеномъ и Новымгородомъ. Увѣдомивъ Іоанна, какъ добраго, любезнаго сосѣда о своемъ восшествіи на престолъ, изъявивъ ревностное желаніе быть ему другомъ и возстановить торговлю съ нами, уничтоженную смутными обстоятельствами минувшихъ временъ, Фридерикъ убѣдительно просилъ, чтобы онъ не тревожилъ Эстоніи, издревле области Датской, только на время порученной Магистру, и чтобы, благосклонно уваживъ безкорыстное его (Фридериково) ходатайство, даровалъ миръ и самому Ордену ([552]). Адашевъ именемъ Царя сказалъ Посламъ: «Мы со вниманіемъ слушали ваши рѣчи; читали грамоты писанныя Государями Россійскими къ Датскимъ и Датскими къ Россійскимъ; видѣли ихъ любовь взаимную; видѣли, что подданные обѣихъ Державъ свободно и выгодно торговали другъ съ другомъ. Если Король желаетъ возобновить сію счастливую дружбу, то и мы искренно расположены къ оной. Но удивляемся, что онъ находитъ Датскія владѣнія въ той землѣ, которая уже шесть сотъ лѣтъ принадлежитъ Россіи. Іоаннъ даетъ перемиріе Ливоніи. Великій Князь Георгій Владиміровичь, именуемый Ярославомъ, завоевалъ Ливонію, основалъ городъ Юрьевъ, построилъ тамъ церкви Греческія, обложилъ всю землю данію — и съ того времени она не бывала достояніемъ иныхъ Государей. Знаю, что ея жители безъ вѣдома Россіи взяли-было къ себѣ двухъ Королевичей Датскихъ; но предки мои казнили ихъ за сію вину огнемъ и мечемъ, а Королевичей выслали; казнили и вторично, свѣдавъ, что Ливонцы тайно признали надъ собою мнимую власть Римскаго Цесаря. Если Фридерикъ не знаетъ сего, то мы велимъ явить вамъ древніе договоры Ордена съ Намѣстниками Новогородскими; читайте и разумѣйте

179

Г. 1559. истину сказаннаго нами!... Было время, когда мы, сиротствуя во младенчествѣ, не могли защитить правъ своихъ: враги ликовали, тѣснили, губили Россію. Тогда и Магистръ и Епископы Ливонскіе не захотѣли платить намъ дани: брали ее съ земледѣльцевъ, съ городовъ, но для себя»... Описавъ вины ихъ, Государь продолжалъ: «И такъ да не вступается Фридерикъ въ Эстонію. Его земля Данія и Норвегія, а другихъ не вѣдаемъ. Когда же хочетъ добра Ливоніи, да совѣтуетъ ея Магистру и Епископамъ лично явиться въ Москвѣ предъ нами: тогда, изъ особеннаго уваженія къ Королю, дадимъ имъ миръ согласный съ честію и пользою Россіи. Назначаемъ срокъ: шесть мѣсяцевъ Ливонія можетъ быть спокойна!» Посламъ вручили опасную грамоту на имя Властителей Ливонскихъ, въ коей было сказано, что Царь жалуетъ перемиріе Ордену отъ Мая до Ноября 1559 года, и чтобъ Магистръ или самъ ударилъ ему челомъ въ Москвѣ, или, вмѣсто себя, прислалъ знатнѣйшихъ людей для вѣчнаго мирнаго постановленія ([553]). Симъ отдохновеніемъ Ливонія обязана была въ самомъ дѣлѣ не ходатайству Короля Фридерика, но услугамъ другаго, не исканнаго ею благопріятеля: Хана Девлетъ-Гирея. Іоаннъ долженствовалъ унять Крымцевъ, и чтобы не раздѣлять силъ, далъ на время покой Ордену, въ удостовѣреніи, что Россія всегда можетъ управиться съ симъ слабымъ непріятелемъ.

Князь Дмитрій Вишневецкій, въ 1558 году посланный воевать Тавриду ([554]), доходилъ до устья Днѣпра, не встрѣтивъ ни одного Татарина въ полѣ: Девлетъ-Гирей со всѣми Улусами сидѣлъ внутри полуострова, ожидая Россіянъ. Вишневецкій возвратился въ Москву, оставивъ на Днѣпрѣ мужественнаго Дьяка Ржевскаго съ Козаками. Между тѣмъ Ханъ, желая узнать, что дѣлается въ землѣ Казанской, посылалъ къ берегамъ Волги легкіе отряды, истребляемые Горными жителями и Козаками ([555]). Долго не смѣлъ онъ предпріять ничего важнаго, но услышавъ о войнѣ Ливонской, и повѣривъ ложной вѣсти, что всѣ наши силы заняты ею — что Россія беззащитна, и самъ Іоаннъ борется съ непріятелемъ страшнымъ на отдаленныхъ берегахъ моря Балтійскаго ([556]) — Девлетъ-Гирей ободрился, приманилъ къ себѣ многихъ Ногаевъ ([557]), и собравъ,

180

Г. 1559. Нашествіе Крымцевъ. какъ пишутъ, до ста тысячь всадниковъ зимою (въ Декабрѣ 1558 года) велѣлъ сыну своему, Магметъ-Гирею, итти къ Рязани, Улану Магмету къ Тулѣ, Ногаямъ и Князьямъ Ширинскимъ къ Коширѣ. Сіе войско уже достигло рѣки Мечи ([558]): тутъ плѣнники сказали Царевичу, что Іоаннъ въ Москвѣ, и что въ Ливоніи только малая часть нашей рати. Онъ изумился; спросилъ: гдѣ смѣлый Князь Вишневецкій? гдѣ храбрый Иванъ Шереметевъ? и свѣдавъ, что первый въ Бѣлевѣ, а послѣдній въ Рязани, и что Князь Михайло Воротынскій стоитъ въ Тулѣ съ полками сильными, Магметъ-Гирей не дерзнулъ итти далѣе: гонимый однимъ страхомъ, бѣжалъ назадъ и поморилъ не только лошадей, но и всадниковъ. Князь Воротынскій шелъ за нимъ до Оскола по трупамъ и не могъ его настигнуть; а Донскіе Козаки, пользуясь отсутствіемъ Крымскаго войска, близъ Перекопи разбили Улусы Ногаевъ, ушедшихъ отъ своего Князя, Ислама, къ Девлетъ-Гирею, и взяли 15, 000 коней.

Чтобы Ханъ не имѣлъ времени образумиться, Іоаннъ приказалъ Князю Вишневецкому съ пятью тысячами легкихъ воиновъ итти на Донъ, построить суда, плыть къ Азову и съ сей стороны тревожить нападеніями Тавриду ([559]). Тогда же извѣстный мужествомъ Окольничій Данило Адашевъ выступилъ изъ Москвы къ Днѣпру съ дружиною Дѣтей Боярскихъ, съ Козаками и Стрѣльцами для нанесенія чувствительнѣйшаго удара непріятелю, смотря по обстоятельствамъ. Успѣхи Вишневецкаго были маловажны: онъ истребилъ нѣсколько сотъ Крымцевъ, хотѣвшихъ снова пробраться къ Казани; но юный, достойный братъ любимца Государева, Данило Адашевъ, искусствомъ и смѣлостію заслужилъ удивленіе современниковъ. Впаденіе Россіянъ въ Тавриду. Съ осмью тысячами воиновъ ([560]) онъ сѣлъ близъ Кременчуга на ладіи, имъ самимъ построенныя въ сихъ, тогда населенныхъ мѣстахъ, спустился къ устью Днѣпра, взялъ два корабля на морѣ и присталъ къ Тавридѣ ([561]). Сдѣлалась неописанная тревога во всѣхъ Улусахъ; кричали: «Русскіе! Русскіе! и Царь съ ними!» уходили въ горы, прятались въ дебряхъ. Ханъ трепеталъ въ ужасѣ, звалъ воиновъ, видѣлъ только бѣглецовъ — и болѣе двухъ недѣль Адашевъ на свободѣ громилъ западную часть полуострова, жегъ Юрты, хваталъ стада

181

Г. 1559. и людей, освобождая Россійскихъ и Литовскихъ невольниковъ. Наполнивъ ладіи добычею, онъ съ торжествомъ возвратился къ Очакову. Въ числѣ плѣнниковъ, взятыхъ на корабляхъ и въ Улусахъ, находились Турки: Адашевъ послалъ ихъ къ Пашамъ Очаковскимъ, велѣлъ имъ сказать, что Царь воевалъ землю своего злодѣя, Девлетъ-Гирея, а не Султана, коему всегда хочетъ быть другомъ. Паши сами выѣхали къ нему съ дарами, славя его мужество и добрую пріязнь Іоаннову къ Солиману. Между тѣмъ Ханъ опомнился: узналъ о малыхъ силахъ непріятеля, и гнался берегомъ за Адашевымъ, который медленно плылъ вверхъ Днѣпра, стрѣлялъ въ Татаръ, миновалъ пороги и сталъ у Монастырскаго острова, готовый къ битвѣ; но Девлетъ-Гирей, опасаясь новаго стыда, съ малодушною злобою обратился назадъ.

Вѣсть о семъ счастливомъ подвигѣ младаго витязя, привезенная въ Москву Княземъ Ѳедоромъ Хворостининымъ, его сподвижникомъ, не только Государю, но и всему народу сдѣлала величайшее удовольствіе. Митрополитъ служилъ благодарственный молебенъ. Читали торжественно донесеніе Адашева; радовались, что онъ проложилъ намъ путь въ нѣдра сего темнаго Царства, гдѣ дотолѣ сабля Русская еще не обагрялась кровію невѣрныхъ ([562]); воспоминали, что тамъ цвѣло нѣкогда Христіанство и Св. Владиміръ узналъ Бога истиннаго; думали, что Іоанну остается пожелать, и Крестъ снова возсіяетъ на берегахъ Салгира. Уже Государь хотѣлъ перемѣнить нашу древнюю, робкую систему войны противъ сихъ неутомимыхъ разбойниковъ и дѣйствовать наступательно ([563]): пославъ золотыя медали Адашеву и его товарищамъ, велѣлъ имъ быть къ себѣ для совѣта; но война Ливонская опять запылала сильнѣе прежняго и спасла Тавриду. Іоаннъ оставилъ только Ногаямъ и Козакамъ тревожить Хана ([564]), и писалъ къ нему въ отвѣтъ на его новыя мирныя предложенія: «Видишь, что война съ Россіею уже не есть чистая прибыль. Мы узнали путь въ твою землю и степями и моремъ. Не говори безлѣпицы и докажи опытомъ свое искреннее миролюбіе: тогда будемъ друзьями» ([565]). — Кромѣ Ногаевъ, послушныхъ Князю Исламу, вѣрному союзнику Россіи, и Донскихъ Козаковъ, Царь имѣлъ на Югѣ усердныхъ слугъ въ

182

Г. 1559. Князьяхъ Черкесскихъ: они требовали отъ насъ Полководца, чтобы воевать Тавриду, и Церковныхъ Пастырей, чтобы просвѣтить всю ихъ землю ученіемъ Евангельскимъ. То и другое желаніе было немедленно исполнено: Государь послалъ къ нимъ бодраго Вишневецкаго и многихъ Священниковъ, которые, въ дебряхъ и на скатахъ горъ Кавказскихъ основавъ церкви, обновили тамъ древнее Христіанство ([566]).

Давъ какъ бы изъ милости перемиріе Ордену, Государь не думалъ, чтобы Ливонцы нарушили оное: вывелъ большую часть войска изъ Эстоніи и ждалъ вѣстей отъ Магистра. Но Кетлеръ молчалъ; увѣренный, что надобно или побѣдить Россіянъ или принадлежать Россіянамъ, онъ рѣшился ѣхать не въ Москву, а въ Краковъ, чтобы склонить Августа къ дѣятельному, ревностному участію въ сей войнѣ, на какихъ бы то ни было условіяхъ, и даже съ опасностію для самой независимости Ордена: ибо Ливонцы въ крайности хотѣли лучше зависѣть отъ Польши, нежели отъ Россіи, издревле имъ ненавистной. Еще достоинство Орденскаго Магистра не упало въ общемъ мнѣніи: юный Кетлеръ, одаренный пріятною наружностію, умомъ, краснорѣчіемъ, благородными душевными свойствами, предсталъ Августу въ смиренномъ величіи, окруженный многими знатными сановниками; сильно изобразилъ бѣдствіе Ливоніи, опасности самой Польши, страшные замыслы Іоанновы ([567]); доказывалъ необходимость войны для Короля и вѣроятность побѣды, не уменьшая многочисленности Россіянъ, но говоря съ презрѣніемъ о нашемъ искусствѣ ратномъ. Августъ желалъ знать мнѣніе Сейма: Вельможи Польскіе, тронутые краснорѣчіемъ Магистра, хотѣли немедленно обнажить мечь; а Литовскіе, лучше зная силу Россіи, совѣтовали употребить прежде всѣ иные способы для защиты Ордена: убѣдительное ходатайство, настоятельныя требованія, угрозы подкрѣпляемыя вооруженіемъ ([568]). Наконецъ подписали договоръ. Союзъ Ливоніи съ Августомъ. Магистръ и Рижскій Архіепископъ отдали Королю въ залогъ крѣпости Маріенгаузенъ, Лубанъ, Ашератъ, Дюннебургъ, Розитенъ, Луценъ, съ условіемъ заплатить ему семь сотъ тысячь гульденовъ по окончаніи войны; а Король обязался стоять всѣми силами за Ливонію, возстановить цѣлость ея владѣній и братски раздѣлить

183

Г. 1559. съ Орденомъ будущія завоеванія въ Россіи ([569]).

Съ сею хартіею Кетлеръ возвратился въ Ливонію какъ съ трофеемъ: ободрилъ чиновниковъ и гражданъ; ручался за вѣрность Короля и за успѣхъ; требовалъ только усердія и великодушія отъ истинныхъ сыновъ отечества. Надежда блеснула въ сердцахъ. Увѣряли себя въ могуществѣ Литвы: воспоминали славную для нее битву Днѣпровскую ([570]); искали между извѣстными Воеводами Августовыми новымъ Константиновъ Острожскихъ. «Мы должны указать имъ путь къ побѣдѣ», говорилъ Кетлеръ: «кто требуетъ содѣйствія, долженъ дѣйствовать; первые обнаживъ мечъ, увлеченъ друзей за собою въ поле.» Герцогъ Мекленбургскій, Христофъ, Коадъюторъ Рижскаго Архіепископа, привелъ изъ Германіи новую дружину наемниковъ. Сеймъ Имперскій обѣщалъ Кетлеру сто тысячъ золотыхъ. Герцогъ Прусскій, Ревельскій Магистратъ и нѣкоторые усердные граждане ссудили его знатною суммою денегъ: такъ одинъ Рижскій лавошникъ далъ ему тридцать тысячъ марокъ подъ росписку ([571]). Богатѣйшіе выходцы Дерптскіе хотѣли бѣжать въ Германію съ своимъ имѣніемъ: у нихъ взяли серебро и золото въ казну Орденскую. Магистръ нарушаетъ перемиріе. Симъ способомъ Магистръ удвоилъ число воиновъ, и зная, что Россіянъ мало въ Ливоніи, выступилъ изъ Вендена, за мѣсяцъ до назначеннаго въ перемирной грамотѣ срока, осенью, въ ужасную грязь; нечаянно явился близъ Дерпта и на голову разбилъ неосторожнаго Воеводу Захарію, Плещеева, положивъ на мѣстѣ болѣе тысячи Россіянъ ([572]). Сіе нападеніе справедливо казалось Іоанну новымъ вѣроломствомъ: онъ поручилъ месть своимъ знаменитѣйшимъ Воеводамъ, Князьямъ Ивану Мстиславскому, Петру Шуйскому, Василію Серебряному, которые съ лучшими Дѣтьми Боярскими, Московскими и Новогородскими, спѣшили спасти завоеванную нами часть Ливоніи. Худыя дороги препятствовали скорому походу, и непріятель могъ бы имѣть важные успѣхи въ землѣ, гдѣ всѣ жители были на его сторонѣ, готовые свергнуть иго Россіянъ; но умъ и мужество двухъ нашихъ сановниковъ обратили въ ничто побѣду Магистрову.

Кетлеръ немедленно приступилъ къ Дерпту. Тамошній Воевода, Бояринъ Князь Андрей Кавтыревъ-Ростовскій,

184

Г. 1559. успѣлъ взять мѣры: заключилъ опасныхъ гражданъ въ ратушѣ ([573]); встрѣтилъ Нѣмцевъ сильною пальбою и сдѣлалъ удачную вылазку. Магистръ десять дней стоялъ въ верстѣ отъ города, стрѣляя изъ пушекъ безъ всякаго вреда для осажденныхъ. Морозы, вьюги, худая пища произвели ропотъ въ его станѣ. Наемные Германскіе воины не любили трудовъ. Кетлеръ долженъ былъ рѣшиться на долговременную, зимнюю осаду, или на приступъ: то и другое казалось ему неблагоразуміемъ. Крѣпкія стѣны охранялись многими бойницами, сильною дружиною и Воеводою искуснымъ; граждане не могли имѣть сношенія съ осаждающими и способствовать имъ въ успѣхѣ; а число Россіянъ въ полѣ ежедневно умножалось: они заходили въ тылъ къ Нѣмцамъ, показывая намѣреніе окружить ихъ ([574]). Славная защита Лаиса. Принужденный удалиться отъ Дерпта, Магистръ хотѣлъ по крайней мѣрѣ взять Лаисъ, гдѣ находилось четыреста воиновъ съ неустрашимымъ Головою Стрѣлецкимъ, Кошкаровымъ. Нѣмцы поставили туры, разбили стѣну и не могли вломиться въ крѣпость: Россіяне изумили ихъ своимъ отчаяннымъ сопротивленіемъ, такъ что Кетлеръ, два дни приступавъ съ жаромъ, ушелъ назадъ къ Вендену какъ побѣжденный, и знатнымъ урономъ въ людяхъ, а еще болѣе уныніемъ воиновъ надолго лишилъ себя способа предпріять что-нибудь важное. Сія удивительная защита Лаиса есть одно изъ самыхъ блестящихъ дѣяній воинской Исторіи древнихъ и новыхъ временъ, если не число дѣйствующихъ, а доблесть ихъ опредѣляетъ цѣну подвиговъ. Г. 1560. Князь Андрей Ростовскій прислалъ самого Кашкарова съ донесеніемъ о бѣгствѣ Нѣмцевъ. Государь изъявилъ живѣйшую благодарность тому и другому за спасеніе ввѣренныхъ имъ городовъ, нашей чести и славы ратной.

Угрозы Августовы. Вѣроятно, что Магистръ, съ такимъ усиліемъ и спѣхомъ возобновивъ крово<п>ролитіе, ждалъ отъ Августа, по уговору съ нимъ, какого нибудь движенія противъ Россіи: Король дѣйствительно готовилъ войско, но только готовилъ, и прислалъ въ Москву Секретаря своего, Володковича, съ грамотою, въ коей рѣшительно требовалъ, чтобы Іоаннъ вывелъ войско изъ Ливоніи и возвратилъ всѣ взятые имъ города: «иначе (писалъ онъ) я долженъ буду оружіемъ защитить мою собственность: ибо Магистръ

185

Г. 1560. торжественно назвалъ себя присяжникомъ Великаго Герцогства Литовскаго. Мнимыя права Россіи на Ливонію суть новый вымыселъ: ни отецъ, ни дѣдъ твой, ни ты самъ донынѣ не объявлялъ ихъ» ([575]). Володковичь словесно убѣждалъ Бояръ Московскихъ способствовать миру, открывая имъ за тайну, что Польскіе Вельможи готовы свергнуть Короля, если онъ не вступится за Ливонію. Іоаннъ, велѣвъ показать ему договорную Магистрову грамоту о Дерптской дани, сказалъ: «вотъ наше право!» и, по совѣту Бояръ, отвѣчалъ Августу: «Не только Богу и всѣмъ Государямъ, но и самому народу извѣстно, кому принадлежитъ Ливонія. Она, съ вѣдома и согласія нашего, избирая себѣ Нѣмецкихъ Магистровъ и мужей духовныхъ, всегда платила дань Россіи. Твои требованія смѣшны и непристойны. Знаю, что Магистръ ѣздилъ въ Литву и беззаконно отдалъ тебѣ нѣкоторыя крѣпости: если хочешь мира, то выведи оттуда всѣхъ своихъ начальниковъ, и не вступайся за измѣнниковъ, коихъ судьба должна зависѣть отъ нашего милосердія. Вспомни, что честь обязываетъ Государей и дѣлать и говорить правду. Искренно хотѣвъ быть въ союзѣ съ тобою противъ невѣрныхъ, не отказываюсь и теперь заключить его. Жду отъ тебя Пословъ и благоразумнѣйшихъ предложеній» ([576]). Іоаннъ ждалъ войны. Оставалось только знать, кому начать ее?

Гонецъ отъ Императора. Тогда же пріѣхалъ въ Москву гонецъ изъ Вѣны отъ Цесаря Фердинанда, который, не имѣвъ дотолѣ сношенія съ Россіею, писалъ къ Іоанну, что желаетъ его дружбы и проситъ не воевать Ливоніи, Имперской области. Письмо было учтиво и ласково; но Государь сухо отвѣтствовалъ Фердинанду, что «если онъ, подобно Максимиліану и Карлу V, дѣйствительно хочетъ дружества Россіи, то долженъ объясниться съ нимъ чрезъ Пословъ, людей именитыхъ: ибо съ гонцами не разсуждаютъ о дѣлахъ важныхъ» ([577]) — и не сказалъ болѣе ни слова, хотя Императоръ, какъ законный покровитель Ордена, справедливѣе Литвы и Даніи могъ за него вступиться.

Новое разореніе Ливоніи. Между тѣмъ Ливонія пылала. Россіяне въ слѣдъ за бѣгущимъ Кетлеромъ устремились изъ Дерпта съ огнемъ и мечемъ казнить вѣроломство; подступили къ Тарвасту, гдѣ находился старый

186

Г. 1560. Магистръ Фирстенбергъ, стоптали его въ сдѣланной имъ вылазкѣ, сожгли предмѣстіе и побили Нѣмцевъ у Феллина ([578]); а главные Воеводы Московскіе, Князья Мстиславскій, Шуйскій, Серебряный, разгромили всю землю отъ Псковскаго озера до Рижскаго Залива, въ уѣздахъ Венденскомъ, Вольмарскомъ, гдѣ еще многія мѣста оставались цѣлы до сего новаго и для бѣдныхъ жителей нечаяннаго впаденія. Напрасно искавъ Магистра и битвы въ полѣ, Воеводы пришли къ Алысту или Маріенбургу. Сей городокъ былъ тогда однимъ изъ прекраснѣйшихъ въ Ливоніи; стоялъ на островѣ среди большаго озера и казался недоступнымъ въ лѣтнее время: зима проложила къ нему путь, и Россіяне, подкативъ тяжелый снарядъ огнестрѣльный (коимъ управлялъ Бояринъ Михайло Морозовъ, славный Казанскою осадою) въ нѣсколько часовъ разбили до основанія стѣну. Взятіе Маріенбурга. Нѣмцы благоразумно сдалися; но Глава ихъ, Коммандоръ Зибургъ, умеръ за то въ Кирхгольмской темницѣ: ибо Магистръ хотѣлъ, чтобы Орденскіе сановники защищали крѣпости подобно Укскилю и Кошкарову ([579]). Воеводы, исправивъ стѣны, оставили въ Маріенбургѣ сильную дружину, возвратились во Псковъ, и получили отъ Государя золотыя медали. — Весною Россіяне опять ходили изъ Дерпта въ Эстонію; выманили Нѣмцевъ изъ Верпеля и засадою истребили всѣхъ до одного человѣка; а такъ называемые сторонщики Псковскіе, или вольница, уже не находя ничего въ Ливонскихъ селахъ, искали земледѣльцевъ въ лѣсахъ, и толпами гнали ихъ для продажи въ Россію ([580]).

Но Іоаннъ, предвидя неминуемую войну Литовскую, хотѣлъ какъ можно скорѣе управиться съ Орденомъ, и еще въ концѣ зимы послалъ новую рать къ Дерпту съ Княземъ Андреемъ Курбскимъ. Желая изъявить ему особенную довѣренность, онъ призвалъ его къ себѣ въ спальню; исчислилъ всѣ знаменитыя дѣла сего храбраго мужа, и сказалъ: «Мнѣ должно или самому ѣхать въ Ливонію или вмѣсто себя послать Воеводу опытнаго, бодраго, смѣлаго съ благоразуміемъ: избираю тебя, моего любимаго! Иди и побѣждай» ([581])! Іоаннъ умѣлъ плѣнять своихъ ревностныхъ слугъ: Курбскій въ восторгѣ цѣловалъ руку Державнаго. Юный Государь обѣщалъ неизмѣнную милость, юный Бояринъ

187

Г. 1560. усердіе до конца жизни: оба не сдержали слова, къ несчастію своему и Россіи!... Помощникомъ Курбскаго былъ славный Данило Адашевъ. Побѣды К. Курбскаго. Они въ исходѣ Мая выступили изъ Дерпта къ Бѣлому Камню или Витгенштейну; взяли крѣпкій замокъ Епископа Ревельскаго, Фегефееръ ([582]); опустошили богатѣйшую область Коскильскую, гдѣ находилось множество прекрасныхъ усадебъ Рыцарскихъ, схватили отрядъ Нѣмецкій подъ самымъ Виттенштейномъ, и свѣдавъ отъ плѣнниковъ, что бывшій Магистръ Фирстенбергъ съ девятью полками, конными и пѣхотными, стоитъ въ осьми миляхъ отъ города, за вязкими болотами, рѣшились итти на него съ пятью тысячами легкихъ, отборныхъ воиновъ, пославъ въ Дерптъ обозы съ добычею. Цѣлый день Россіяне вязли въ болотахъ, и если бы Фирстенбергъ ударилъ въ сіе время, то съ меньшимъ числомъ истребилъ бы ихъ совершенно; но онъ ждалъ непріятеля на гладкомъ широкомъ полѣ, въ десяти верстахъ оттуда. Солнце садилось. Россіяне дали отдохнуть конямъ; шли тихо, въ лунную, самую яснѣйшую ночь, какая бываетъ лѣтомъ только въ мѣстахъ приморскихъ; увидѣли Нѣмцевъ готовыхъ къ бою, и сразились въ самую полночь. Около двухъ часовъ продолжалась сильная пальба; наши имѣли ту выгоду, что стояли лицемъ къ огнямъ непріятельскимъ и лучше могли цѣлить. Курбскій оставилъ назади запасное войско: оно приспѣло: Россіяне устремились впередъ, сломили, гнали Нѣмцевъ верстъ шесть, до глубокой рѣки, гдѣ мостъ обрушился подъ бѣгущими. Фирстенбергъ спасся съ немногими: одни утонули, другіе пали отъ меча или сдалися. Курбскій на восходѣ солнца возвратился къ Магистрову стану; взялъ весь его обозъ и привелъ въ Дерптъ сто семдесять чиновныхъ плѣнниковъ. — Сей Воевода въ два мѣсяца одержалъ еще шесть или семь побѣдъ: важнѣйшею была Феллинская. Фирстенбергъ охранялъ сію крѣпость: видя нѣсколько сотъ Татарскихъ всадниковъ передъ стѣнами, онъ выѣхалъ съ дружиною, попался въ засаду, и едва ускакалъ на борзомъ конѣ, оставивъ многихъ Рыцарей на мѣстѣ битвы ([583]).

Но въ то время, какъ сильная рука

188

Г. 1560. Іоаннова давила слабую Ливонію, Небо готовило ужасную перемѣну въ судьбѣ его и Россіи.

Тринадцать лѣтъ онъ наслаждался полнымъ счастіемъ семейственнымъ, основаннымъ на любви къ супругѣ нѣжной и добродѣтельной. Анастасія еще родила сына, Ѳеодора, и дочь Евдокію ([584]); цвѣла юностію и здравіемъ: но въ Іюлѣ 1560 года занемогла тяжкою болѣзнію, умноженною испугомъ ([585]). Въ сухое время, при сильномъ вѣтрѣ, загорѣлся Арбатъ; тучи дыма съ пылающими головнями неслися къ Кремлю. Государь вывезъ больную Анастасію въ село Коломенское; самъ тушилъ огонь, подвергаясь величайшей опасности: стоялъ противъ вѣтра, осыпаемый искрами и своею неустрашимостію возбудилъ такое рвеніе въ знатныхъ чиновникахъ, что Дворяне и Бояре кидались въ пламя, ломали зданія, носили воду, лазили по кровлямъ. Сей пожаръ нѣсколько разъ возобновлялся и стоилъ битвы: многіе люди лишились жизни или остались изувѣченными ([586]). Царицѣ отъ страха и безпокойства сдѣлалось хуже. Искусство Медиковъ не имѣло успѣха, и, къ отчаянію супруга, Анастасія 7 Августа, въ пятомъ часу дня, преставилась... Кончина Царицы Анастасіи. Никогда общая горесть не изображалась умилительнѣе и сильнѣе. Не Дворъ одинъ, а вся Москва погребала свою первую, любезнѣйшую Царицу. Когда несли тѣло въ Дѣвичій Вознесенскій монастырь, народъ не давалъ пути ни Духовенству, ни Вельможамъ, тѣснясь на улицахъ ко гробу. Всѣ плакали, и всѣхъ неутѣшнѣе бѣдные, нищіе, называя Анастасію именемъ матери. Имъ хотѣли раздавать обыкновенную въ такихъ случахъ милостыню: они не принимали, чуждаясь всякой отрады въ сей день печали ([587]). Іоаннъ шелъ за гробомъ: братья, Князья Юрій, Владиміръ Андреевичь и юный Царь Казанскій, Александръ, вели его подъ руки. Онъ стеналъ и рвался: одинъ Митрополитъ, самъ обливаясь слезами, дерзалъ напоминать ему о твердости Христіанина... Но еще не знали, что Анастасія унесла съ собою въ могилу!

Здѣсь конецъ счастливыхъ дней Іоанна и Россіи: ибо онъ лишился не только супруги, но и добродѣтели, какъ увидимъ въ слѣдующей главѣ.

КОНЕЦЪ ОСЬМАГО ТОМА.



Н.М. Карамзин. История государства Российского. Том 8. [Текст] // Карамзин Н.М. История государства Российского. Том 8. [Текст] // Карамзин Н.М. История государства Российского. М.: Книга, 1988. Кн. 2, т. 8, с. 1–188 (4—я паг.). (Репринтное воспроизведение издания 1842–1844 годов).
© Электронная публикация — РВБ, 2004—2024. Версия 3.0 от от 31 октября 2022 г.