ИСТОРІЯ
ГОСУДАРСТВА РОССІЙСКАГО.
ГЛАВА I.
ПРОДОЛЖЕНІЕ ЦАРСТВОВАНІЯ ІОАННА ГРОЗНАГО.
Г. 1560—1564.
Перемѣна въ Іоаннѣ. Клевета на Адашева и Сильвестра. Судъ. Заточеніе Сильвестра. Смерть Адашева. Начало злу. Новые любимцы. Первыя казни. Война Ливонская. Великодушіе Беля. Взятіе Феллина. Слово Царя Казанскаго. Конецъ Ордена. Переговоры съ Швеціею. Война съ Литвою. Вторый бракъ Іоанновъ. Взятіе Полоцка. Рожденіе Царевича Василія. Торжество Іоанново. Смерть Царевича. Дѣла Крымскія. Замыслъ Султана. Происшествія въ Ливоніи. Перемиріе съ Швеціею. Злонравіе супруги Іоанновой. Кончина К. Юрія. Постриженіе Іоанновой невѣстки и матери К. Владиміра. Кончина Макарія. Сочиненіе Житій Святыхъ и Степенной Книги. Заведеніе Типографіи. Изданіе Библіи въ Острогѣ. Полоцкая Архіепископія. Бѣлый клобукъ Митрополитовъ. Посвященіе Аѳанасія въ Митрополиты.
1Перемѣна въ Іоаннѣ. Приступаемъ къ описанію ужасной перемѣны въ душѣ Царя и въ судьбѣ Царства.
Г. 1560—1561. И Россіяне современные и чужеземцы, бывшіе тогда въ Москвѣ, изображаютъ сего юнаго, тридцатилѣтняго Вѣнценосца какъ примѣръ Монарховъ благочестивыхъ, мудрыхъ, ревностныхъ ко славѣ и счастію Государства. Такъ изъясняются первые: «Обычай Іоанновъ есть соблюдать себя чистымъ предъ Богомъ. И въ храмѣ и въ молитвѣ уединенной, и въ Совѣтѣ Боярскомъ и среди народа у него одно чувство: да властвую, какъ Всевышній указалъ властвовать своимъ истиннымъ помазанникамъ! Судъ нелицемѣрный, безопасность каждаго и общая, цѣлость порученныхъ ему Государствъ, торжество Вѣры, свобода Христіанъ есть всегдашняя дума его. Обремененный дѣлами, онъ не знаетъ иныхъ утѣхъ, кромѣ совѣсти мирной, кромѣ удовольствія исполнять свою обязанность; не хочетъ обыкновенныхъ прохладъ Царскихъ. Ласковый къ Вельможамъ и народу — любя, награждая всѣхъ по достоинству — щедростію искореняя бѣдность, а зло примѣромъ добра, сей Богомъ урожденный Царь желаетъ въ день Страшнаго Суда услышать гласъ Милости: ты еси Царь правды! и
2Г. 1560—1561. отвѣтствовать съ умиленіемъ: се азъ и люди, яже далъ ми еси ты ([1])!» Не менѣе хвалятъ его и наблюдатели иноземные, Англичане, пріѣзжавшіе въ Россію для торговли. «Іоаннъ» — пишутъ они — «затмилъ своихъ предковъ и могуществомъ и добродѣтелію; имѣетъ многихъ враговъ, и смиряетъ ихъ. Литва, Польша, Швеція, Данія, Ливонія, Крымъ, Ногаи ужасаются Русскаго имени. Въ отношеніи къ подданнымъ онъ удивительно снисходителенъ, привѣтливъ; любитъ разговаривать съ ними, часто даетъ имъ обѣды во дворцѣ, и, не смотря на то, умѣетъ быть повелительнымъ; скажетъ Боярину: иди! и Бояринъ бѣжитъ; изъявитъ досаду Вельможѣ, и Вельможа въ отчаяніи: скрывается, тоскуетъ въ уединеніи, отпускаетъ волосы въ знакъ горести, пока Царь не объявитъ ему прощенія. Однимъ словомъ, нѣтъ народа въ Европѣ, болѣе Россіянъ преданнаго своему Государю, коего они равно и страшатся и любятъ. Непрестанно готовый слушать жалобы и помогать, Іоаннъ во все входитъ, все рѣшитъ; не скучаетъ дѣлами и не веселится ни звѣриною ловлею, ни музыкою, занимаясь единственно двумя мыслями: какъ служить Богу, и какъ истреблять враговъ Россіи ([2])!»
Вѣроятно ли, чтобы Государь
3Г. 1560—1561. любимый, обожаемый, могъ съ такой высоты блага, счастія, славы, низвергнуться въ бездну ужасовъ тиранства? Но свидѣтельства добра и зла равно убѣдительны, неопровержимы; остается только представить сей удивительный феноменъ въ его постепенныхъ измѣненіяхъ ([3]).
Исторія не рѣшитъ вопроса о нравственной свободѣ человѣка; но предполагая оную въ сужденіи своемъ о дѣлахъ и характерахъ, изъясняетъ тѣ и другіе вопервыхъ природными свойствами людей, вовторыхъ обстоятельствами или впечатлѣніями предметовъ, дѣйствующихъ на душу. Іоаннъ родился съ пылкими страстями, съ воображеніемъ сильнымъ, съ умомъ еще болѣе острымъ, нежели твердымъ или основательнымъ. Худое воспитаніе, испортивъ въ немъ естественныя склонности, оставило ему способъ къ исправленію въ одной Вѣрѣ: ибо самые дерзкіе развратители Царей не дерзали тогда касаться сего святаго чувства. Друзья отечества и блага въ обстоятельствахъ чрезвычайныхъ умѣли ея спасительными ужасами тронуть, поразить его сердце; исхитили юношу изъ сѣтей нѣги, и съ помощію набожной, кроткой Анастасіи увлекли на путь добродѣтели. Несчастныя слѣдствія Іоанновой болѣзни разстроили сей прекрасный союзъ, ослабили власть дружества, изготовили перемѣну. Государь возмужалъ: страсти зрѣютъ вмѣстѣ съ умомъ, и самолюбіе дѣйствуетъ еще сильнѣе въ лѣтахъ совершенныхъ. Пусть довѣренность Іоаннова къ разуму бывшихъ наставниковъ не умалилась; но довѣренность его къ самому себѣ увеличилась: благодарный имъ за мудрые совѣты, Государь престалъ чувствовать необходимость въ дальнѣйшемъ руководствѣ, и тѣмъ болѣе чувствовалъ тягость принужденія, когда они, не измѣняя старому обыкновенію, говорили смѣло, рѣшительно во всѣхъ случаяхъ и не думали угождать его человѣческой слабости. Такое прямодушіе казалось ему непристойною грубостію, оскорбительною для Монарха. На примѣръ, Адашевъ и Сильвестръ не одобряли войны Ливонской, утверждая, что надобно прежде всего искоренить невѣрныхъ, злыхъ враговъ Россіи и Христа; что Ливонцы, хотя и не Греческаго Исповѣданія, однакожь Христіане и для насъ не опасны; что Богъ благословляетъ только войны справедливыя, нужныя для цѣлости и
4Г. 1560—1561. свободы Государствъ ([4]). Дворъ былъ наполненъ людьми преданными симъ двумъ любимцамъ; но братья Анастасіи не любили ихъ, также и многіе обыкновенные завистники, не терпящіе никого выше себя. Послѣдніе не дремали, угадывали расположеніе Іоаннова сердца и внушали ему, что Сильвестръ и Адашевъ суть хитрые лицемѣры, проповѣдуя Небесную добродѣтель, хотятъ мірскихъ выгодъ; стоятъ высоко предъ трономъ и не даютъ народу видѣть Царя, желая присвоить себѣ успѣхи, славу его царствованія, и въ то же время препятствуютъ симъ успѣхамъ, совѣтуя Государю быть умѣреннымъ въ счастіи: ибо внутренно страшатся оныхъ, думая, что избытокъ славы можетъ дать ему справедливое чувство величія, опасное для ихъ властолюбія ([5]). Они говорили: «кто сіи люди, дерзающіе предписывать законы Царю великому и мудрому, не только въ дѣлахъ государственныхъ, но и въ домашнихъ, семейственныхъ, въ самомъ образѣ жизни; дерзающіе указывать ему, какъ обходиться съ супругою, сколько пить и ѣсть въ мѣру» ([6])? ибо Сильвестръ, наставникъ Іоанновой совѣсти, всегда требовалъ отъ него воздержанія, умѣренности въ физическихъ наслажденіяхъ, къ коимъ юный Монархъ имѣлъ сильную склонность. Іоаннъ не унималъ злословія, ибо уже скучалъ излишно строгими нравоученіями своихъ любимцевъ и хотѣлъ свободы; не мыслилъ оставить добродѣтели: желалъ единственно избавиться отъ учителей и доказать, что можетъ безъ нихъ обойтися. Бывали минуты, въ которыя природная его пылкость изливалась въ словахъ нескромныхъ, въ угрозахъ. Пишутъ, что скоро по завоеваніи Казани онъ, въ гнѣвѣ на одного Воеводу, сказалъ Вельможамъ: «теперь уже не боюсь васъ ([7])!» Но великодушіе, оказанное имъ послѣ болѣзни, совершенно успокоило сердца. Тринадцать цвѣтущихъ лѣтъ жизни, проведенныхъ въ ревностномъ исполненіи святыхъ Царскихъ обязанностей, свидѣтельствовали, казалось, неизмѣнную вѣрность въ любви ко благу. Хотя Государь уже перемѣнился въ чувствѣ къ любимцамъ, но не перемѣнялся замѣтно въ правилахъ. Благочиніе царствовало въ Кремлевскомъ дворцѣ, усердіе и смѣлая откровенность въ Думѣ. Только въ дѣлахъ двусмысленныхъ, гдѣ истина или добро не были очевидны, Іоаннъ любилъ
5Г. 1560—1561. противорѣчить совѣтникамъ. Такъ было до весны 1560 года.
Въ сіе время холодность Государева къ Адашеву и къ Сильвестру столь явно обнаружилась, что они увидѣли необходимость удалиться отъ Двора. Первый, занимавъ дотолѣ важнѣйшее мѣсто въ Думѣ, и всегда употребляемый въ переговорахъ съ Европейскими Державами, хотѣлъ еще служить Царю инымъ способомъ: принялъ санъ Воеводы и поѣхалъ въ Ливонію ([8]); а Сильвестръ, отъ чистаго сердца давъ Государю благословеніе, заключился въ одномъ пустынномъ монастырѣ ([9]). Друзья ихъ осиротѣли, непріятели восторжествовали; славили мудрость Царя и говорили: «нынѣ ты уже истинный Самодержецъ, помазанникъ Божій; единъ управляешь землею; открылъ свои очи и зришь свободно на все Царство ([10])!» Но сверженные любимцы казались имъ еще страшными. Вопреки извѣстной Государевой немилости, Адашева честили въ войскѣ; самые граждане Ливонскіе изъявляли отмѣнное къ нему уваженіе: все покорилось его уму и добродѣтели ([11]). Не менѣе и Сильвестръ, уже Монахъ смиренный, блисталъ добродѣтелями Христіанскими въ пустынѣ: Иноки съ удивленіемъ видѣли въ немъ примѣръ благочестія, любви, кротости. Царь могъ узнать о томъ, раскаяться, возвратить изгнанниковъ: надлежало довершить ударъ и сдѣлать Государя столь несправедливымъ, столь виновнымъ противъ сихъ мужей, чтобы онъ уже не могъ и мыслить объ искреннемъ мирѣ съ ними. Кончина Царицы подала къ тому случай.
Клевета на Адашева и Сильвестра. Іоаннъ былъ растерзанъ горестію: всѣ вокругъ его проливали слезы, или отъ истинной жалости, или въ угодность Царю печальному — и въ сихъ-то слезахъ явилась гнусная клевета подъ личиною усердія, любви, будто бы приведенной въ ужасъ открытіемъ неслыханнаго злодѣйства. «Государь!» сказали Іоанну: «ты въ отчаяніи, Россія также, а два изверга торжествуютъ: добродѣтельную Царицу извели Сильвестръ и Адашевъ, ея враги тайные и чародѣи: ибо они безъ чародѣйства не могли бы такъ долго владѣть умомъ твоимъ ([12]).» Представили доказательства, которыя не убѣждали и самыхъ легковѣрныхъ; но Государь зналъ, что Анастасія со времени его болѣзни не любила ни Сильвестра, ни Адашева; думалъ, что они также не любили ее ([13]), и принялъ
6клевету, можетъ быть желая оправдать свою къ нимъ немилость, если не вѣрными уликами въ ихъ злодѣйствѣ, то хотя подозрѣніемъ. Г. 1560—1561. Свѣдавъ о семъ доносѣ, изгнанники писали къ Царю, требуя суда и очной ставки съ обвинителями. Послѣдняго не хотѣли враги ихъ, представляя ему, что они какъ василиски ядовиты, могутъ однимъ взоромъ снова очаровать его, и любимые народомъ, войскомъ, всѣми гражданами, произвести мятежъ; что страхъ сомкнетъ уста доносителямъ ([14]). Судъ. Государь велѣлъ судить обвиняемыхъ заочно: Митрополитъ, Епископы, Бояре, многіе иные духовные и свѣтскіе чиновники собралися для того во дворцѣ. Въ числѣ судей были и коварные Монахи, Вассіанъ Бѣскій, Мисаилъ Сукинъ, главные злодѣи Сильвестровы. Читали не одно, но многія обвиненія, изъясняемыя самимъ Іоанномъ въ письмѣ къ Князю Андрею Курбскому ([15]). «Ради спасенія души моей» — пишетъ Царь — «приближилъ я къ себѣ Іерея Сильвестра, надѣясь, что онъ по своему сану и разуму будетъ мнѣ споспѣшникомъ во благѣ; но сей лукавый лицемѣръ, обольстивъ меня сладкорѣчіемъ, думалъ единственно о мірской власти и сдружился съ Адашевымъ, чтобы управлять Царствомъ безъ Царя, ими презираемаго. Они снова вселили духъ своевольства въ Бояръ; раздали единомышленникамъ города и волости; сажали, кого хотѣли, въ Думу; заняли всѣ мѣста своими угодниками. Я былъ невольникомъ на тронѣ. Могу ли описать претерпѣнное мною въ сіи дни уничиженія и стыда? Какъ плѣнника влекутъ Царя съ горстію воиновъ сквозь опасную землю непріятельскую (Казанскую) и не щадятъ ни здравія, ни жизни его; вымышляютъ дѣтскія страшила, чтобы привести въ ужасъ мою душу; велятъ мнѣ быть выше естества человѣческаго ([16]), запрещаютъ ѣздить по святымъ Обителямъ, не дозволяютъ карать Нѣмцевъ ... Къ симъ беззаконіямъ присоединяется измѣна: когда я страдалъ въ тяжкой болѣзни, они, забывъ вѣрность и клятву, въ упоеніи самовластія хотѣли, мимо сына моего, взять себѣ инаго Царя, и не тронутые, не исправленные нашимъ великодушіемъ, въ жестокости сердецъ своихъ чѣмъ платили намъ за оное? новыми оскорбленіями: ненавидѣли, злословили Царицу Анастасію и во всемъ доброхотствовали Князю Владиміру
7Г. 1560—1561. Андреевичу. И такъ удивительно ли, что я рѣшился наконецъ не быть младенцемъ въ лѣтахъ мужества и свергнуть иго, возложенное на Царство лукавымъ Попомъ и неблагодарнымъ слугою Алексіемъ»? и проч. Замѣтимъ, что Іоаннъ не обвиняетъ ихъ въ смерти Анастасіи, и тѣмъ свидѣтельствуетъ нелѣпую ложь сего доноса. Всѣ иные упреки отчасти сомнительны, отчасти безразсудны въ устахъ тридцатилѣтняго Самодержца, который признаніемъ своей бывшей неволи открываетъ тайну своей жалкой слабости. Адашевъ и Сильвестръ могли какъ люди ослѣпиться честолюбіемъ; но Государь симъ нескромнымъ обвиненіемъ уступилъ имъ славу прекраснѣйшаго въ Исторіи царствованія. Увидимъ, какъ онъ безъ нихъ властвовалъ; и если не Іоаннъ, но любимцы его отъ 1547 до 1560 года управляли Россіею: то для счастія подданныхъ и Царя надлежало бы симъ добродѣтельнымъ мужамъ не оставлять Государственнаго кормила: лучше неволею творить добро, нежели волею зло. Но гораздо вѣроятнѣе, что Іоаннъ, желая винить ихъ, клевещетъ на самого себя; гораздо вѣроятнѣе, что онъ искренно любилъ благо, узнавъ его прелесть, и наконецъ, увлеченный страстями, только обузданными, не искорененными, измѣнилъ правиламъ великодушія, сообщеннымъ ему мудрыми наставниками: ибо легче перемѣниться, нежели такъ долго принуждать себя — и кому? Государю самовластному, который однимъ словомъ всегда могъ расторгнуть сію мнимую цѣпь неволи. Адашевъ, какъ совѣтникъ не одобряя войны Ливонской, служилъ Іоанну какъ подданный, какъ Министръ и воинъ усерднымъ орудіемъ для успѣховъ ея: слѣдственно Государь повелѣвалъ и, вопреки его жалобамъ, не былъ рабомъ любимцевъ.
Выслушавъ бумагу о преступленіяхъ Адашева и Сильвестра, нѣкоторые изъ судей объявили, что сіи злодѣи уличены и достойны казни; другіе, потупивъ глаза, безмолвствовали. Тутъ старецъ, Митрополитъ Макарій, близостію смерти и саномъ Первосвятительства утверждаемый въ обязанности говорить истину, сказалъ Царю, что надобно призвать и выслушать судимыхъ. Всѣ добросовѣстные Вельможи согласились съ симъ мнѣніемъ ([17]); но сонмъ губителей, по выраженію Курбскаго, возопилъ противъ онаго, доказывая, что люди
8Г. 1560—1561. осуждаемые чувствомъ Государя велемудраго, милостиваго, не могутъ представить никакого законнаго оправданія; что ихъ присутствіе и козни опасны; что спокойствіе Царя и отечества требуетъ немедленнаго рѣшенія въ семъ важномъ дѣлѣ. И такъ рѣшили, что обвиняемые виновны. Заточеніе Сильвестра. Надлежало только опредѣлить казнь, и Государь, еще желая имѣть видъ милосердія, умѣрилъ оную ([18]): послали Сильвестра на дикій островъ Бѣлаго моря, въ уединенную Обитель Соловецкую, и велѣли Адашеву жить въ новопокоренномъ Феллинѣ, коего взятію онъ способствовалъ тогда своимъ умомъ и распоряженіями; но твердость и спокойствіе сего мужа досаждали злобнымъ гонителямъ: его заключили въ Дерптѣ, гдѣ онъ чрезъ два мѣсяца Смерть Адашева.умеръ горячкою, къ радости своихъ непріятелей, которые сказали Царю, что обличенный измѣнникъ отравилъ себя ядомъ ([19]) .... мужъ незабвенный въ нашей Исторіи, краса вѣка и человѣчества, по вѣроятному сказанію его друзей: ибо сей знаменитый временщикъ явился вмѣстѣ съ добродѣтелію Царя и погибъ съ нею..... Феноменъ удивительный въ тогдашнихъ обстоятельствахъ Россіи, изъясняемый единственно неизмѣримою силою искренняго благолюбія, коего божественное вдохновеніе озаряетъ умъ естественный въ самой тмѣ невѣжества, и вѣрнѣе науки, вѣрнѣе ученой мудрости руководствуетъ людей къ великому. — Обязанный милости Іоанновой нѣкоторымъ избыткомъ, Адашевъ зналъ одну роскошь благодѣянія: питалъ нищих, держалъ въ своемъ домѣ десять прокаженныхъ, и собственными руками обмывалъ ихъ, усердно исполняя долгъ Христіанина и всегда памятуя бѣдность человѣчества ([20]).
Начало злу. Отселѣ начало злу, и такимъ образомъ. Уже не было двухъ главныхъ дѣйствователей благословеннаго Іоаннова царствованія; но друзья ихъ, мысли и правила оставались: надлежало, истребивъ Адашева, истребить и духъ его, опасный для клеветниковъ добродѣтели, противный самому Государю въ сихъ новыхъ обстоятельствахъ. Требовали клятвы отъ всѣхъ Бояръ и знатныхъ людей не держаться стороны удаленныхъ, наказанныхъ измѣнниковъ и быть вѣрными Государю ([21]). Присягнули, одни съ радостію, другіе съ печалію, угадывая слѣдствія, которыя и открылись немедленно. Все, что прежде
9Г. 1560—1561. считалось достоинствомъ и способомъ угождать Царю, сдѣлалось предосудительно, напоминая Адашева и Сильвестра. Говорили Іоанну: «Всегда ли плакать тебѣ о супругѣ? Найдешь другую, равно прелестную; но можешь неумѣренностію въ скорби повредить своему здравію безцѣнному. Богъ и народъ требуютъ, чтобы ты въ земной горести искалъ и земнаго утѣшенія». Іоаннъ искренно любилъ супругу, но имѣлъ легкость во нравѣ, несогласную съ глубокими впечатлѣніями горести. Онъ безъ гнѣва внималъ утѣшителямъ — и чрезъ восемь дней по кончинѣ Анастасіи Митрополитъ, Святители, Бояре торжественно предложили ему искать невѣсты ([22]): законы пристойности были тогда не строги. Раздавъ по церквамъ и для бѣдныхъ нѣсколько тысячь рублей въ память усопшей, пославъ богатую милостыню въ Іерусалимъ, въ Грецію ([23]), Государь 18 Августа объявилъ, что намѣренъ жениться на сестрѣ Короля Польскаго ([24]).
Съ сего времени умолкъ плачь во дворцѣ. Начали забавлять Царя, сперва бесѣдою пріятною, шутками, а скоро и свѣтлыми пирами; напоминали другъ другу, что вино радуетъ сердце; смѣялись надъ старымъ обычаемъ умѣренности; называли постничество лицемѣріемъ ([25]). Дворецъ уже казался тѣснымъ для сихъ шумныхъ сборищъ: юныхъ Царевичей, брата Іоаннова Юрія и Казанскаго Царя Александра, перевели въ особенные домы ([26]). Ежедневно вымышлялись новыя потѣхи, игрища, на коихъ трезвость, самая важность, самая пристойность считались непристойностію. Еще многіе Бояре, сановники не могли вдругъ перемѣниться въ обычаяхъ; сидѣли за свѣтлою трапезою съ лицемъ туманнымъ, уклонялись отъ чаши, не пили и вздыхали: ихъ осмѣивали, унижали: лили имъ вино на голову ([27]). Новые любимцы. Между новыми любимцами Государевыми отличались Бояринъ Алексій Басмановъ, сынъ его, Кравчій Ѳедоръ, Князь Аѳанасій Вяземскій, Василій Грязной, Малюта Скуратовъ-Бѣльскій, готовые, на все для удовлетворенія своему честолюбію. Прежде они подъ личиною благонравія терялись въ толпѣ обыкновенныхъ Царедворцевъ, но тогда выступили впередъ и, по симпатіи зла, вкрались въ душу Іоанна, пріятные ему какою-то легкостію ума, искусственною веселостію, хвастливымъ усердіемъ
10Г. 1560—1561. исполнять, предупреждать его волю какъ Божественную, безъ всякаго соображенія съ иными правилами, которыя обуздываютъ и благихъ Царей и благихъ слугъ Царскихъ, первыхъ въ ихъ желаніяхъ, вторыхъ въ исполненіи оныхъ. Старые друзья Іоанновы изъявляли любовь къ Государю и къ добродѣтели: новые только къ Государю, и казались тѣмъ любезнѣе. Они сговорились съ двумя или съ тремя Монахами, заслужившими довѣренность Іоаннову, людьми хитрыми, лукавыми, коимъ надлежало снисходительнымъ ученіемъ ободрять робкую совѣсть Царя и своимъ присутствіемъ какъ бы оправдывать безчиніе шумныхъ пировъ его. Курбскій въ особенности именуетъ здѣсь Чудовскаго Архимандрита Левкія, главнаго угодника придворнаго. Порокъ ведетъ къ пороку; женолюбивый Іоаннъ, разгорячаемый виномъ, забылъ цѣломудріе, и въ ожиданіи новой супруги для вѣчной, единственной любви, искалъ временныхъ предметовъ въ удовлетвореніе грубымъ вожделѣніямъ чувственнымъ ([28]). Мнимая, прозрачная завѣса тайны не скрываетъ слабостей Вѣнценосца: люди съ изумленіемъ спрашивали другъ у друга, какимъ гибельнымъ наитіемъ Государь, дотолѣ примѣръ воздержанія и чистоты душевной, могъ унизиться до распутства?
Сіе безъ сомнѣнія великое зло произвело еще ужаснѣйшее. Развратники, указывая Царю на печальныя лица важныхъ Бояръ, шептали: «Вотъ твои недоброхоты! Вопреки данной ими присягѣ, они живутъ Адашевскимъ обычаемъ, сѣютъ вредные слухи, волнуютъ умы, хотятъ прежняго своевольства» ([29]). Такіе ядовитые навѣты растравляли Іоанново сердце, уже безпокойное въ чувствѣ своихъ пороковъ; взоръ его мутился; изъ устъ вырывались слова грозныя. Обвиняя Бояръ въ злыхъ намѣреніяхъ, въ вѣроломствѣ, въ упорной привязанности къ ненавистной памяти мнимыхъ измѣнниковъ, онъ рѣшился быть строгимъ, и сдѣлался мучителемъ, коему равнаго едва ли найдемъ въ самыхъ Тацитовыхъ лѣтописяхъ! ... Не вдругъ конечно разсвирѣпѣла душа, нѣкогда благолюбивая: успѣхи добра и зла бываютъ постепенны; но Лѣтописцы не могли проникнуть въ ея внутренность; не могли видѣть въ ней боренія совѣсти съ мятежными страстями: видѣли только дѣла ужасныя, и называютъ
11Г. 1560—1561. тиранство Іоанново чуждою бурею, какъ бы изъ нѣдръ Ада посланною возмутить, истерзать Россію. Оно началося гоненіемъ всѣхъ ближнихъ Адашева ([30]): ихъ лишали собственности, ссылали въ мѣста дальнія. Народъ жалѣлъ о невинныхъ, проклиная ласкателей, новыхъ совѣтниковъ Царскихъ; а Царь злобился и хотѣлъ мѣрами жестокими унять дерзость. Первыя казни. Жена знатная, именемъ Марія ([31]), славилась въ Москвѣ Христіанскими добродѣтелями и дружбою Адашева: сказали, что она ненавидитъ и мыслитъ чародѣйствомъ извести Царя: ее казнили, вмѣстѣ съ пятью сыновьями; а скоро и многихъ иныхъ, обвиняемыхъ въ томъ же: знаменитаго воинскими подвигами Окольничаго, Данила Адашева, брата Алексіева, съ двѣнадцати-лѣтнимъ сыномъ ([32]) — трехъ Сатиныхъ, коихъ сестра была за Алексіемъ, и родственника его, Ивана Шишкина, съ женою и съ дѣтьми. Князь Дмитрій Оболенскій-Овчининъ, сынъ Воеводы, умершаго плѣнникомъ въ Литвѣ ([33]), погибъ, за нескромное слово. Оскорбленный надменностію юнаго любимца Государева, Ѳедора Басманова, Князь Дмитрій сказалъ ему: «мы служимъ Царю трудами полезными, а ты гнусными дѣлами Содомскими!» Басмановъ принесъ жалобу Іоанну, который въ изступленіи гнѣва, за обѣдомъ, вонзилъ несчастному Князю ножъ въ сердце; другіе пишутъ, что онъ велѣлъ задушить его ([34]). Бояринъ, Князь Михайло Рѣпнинъ, также былъ жертвою великодушной смѣлости. Видя во дворцѣ непристойное игрище, гдѣ Царь, упоенный крѣпкимъ медомъ, плясалъ съ своими любимцами въ маскахъ, сей Вельможа заплакалъ отъ горести. Іоаннъ хотѣлъ надѣть на него маску: Рѣпнинъ вырвалъ ее, растопталъ ногами и сказалъ: «Государю ли быть скоморохомъ? По крайней мѣрѣ я, Бояринъ и Совѣтникъ Думы, не могу безумствовать.» Царь выгналъ его и чрезъ нѣсколько дней велѣлъ умертвить, стоящаго въ святомъ храмѣ, на молитвѣ; кровь сего добродѣтельнаго мужа обагрила помостъ церковный ([35]). Угождая несчастному расположенію души Іоанновой, явились толпы доносителей. Подслушивали тихіе разговоры въ семействахъ, между друзьями; смотрѣли на лица, угадывали тайну мыслей, и гнусные клеветники не боялись выдумывать преступленій, ибо доносы нравились Государю и судія
12Г. 1560—1561. не требовалъ уликъ вѣрныхъ. Такъ, безъ вины, безъ суда, убили Князя Юрія Кашина, Члена Думы, и брата его; Князя Дмитрія Курлятева, друга Адашевыхъ, неволею постригли и скоро умертвили со всѣмъ семействомъ; первостепеннаго Вельможу, знатнаго Слугу Государева, побѣдителя Казанцевъ, Князя Михайла Воротынскаго, съ женою, съ сыномъ и съ дочерью сослали на Бѣлоозеро ([36]). Ужасъ Крымцевъ, Воевода, Бояринъ Иванъ Шереметевъ, былъ вверженъ въ душную темницу, истерзанъ, окованъ тяжкими цѣпями. Царь пришелъ къ нему и хладнокровно спросилъ: «гдѣ казна твоя? ты слылъ богачемъ.» Государь! отвѣчалъ полумертвый страдалецъ: «я руками нищихъ переслалъ ее къ моему Христу Спасителю» ([37])! Выпущенный изъ темницы, онъ еще нѣсколько лѣтъ присутствовалъ въ Думѣ; наконецъ укрылся отъ міра въ Пустынѣ Бѣлозерской, но не укрылся отъ гоненія: Іоаннъ писалъ къ тамошнимъ Монахамъ, что они излишне честятъ сего бывшаго Вельможу, какъ бы въ досаду Царю. Братъ его, Никита Шереметевъ, также Думный Совѣтникъ и Воевода, израненный въ битвахъ за отечество, былъ удавленъ.
Москва цѣпенѣла въ страхѣ. Кровь лилася; въ темницахъ, въ монастыряхъ стенали жертвы; но ... тиранство еще созрѣвало: настоящее ужасало будущимъ! Нѣтъ исправленія для мучителя, всегда болѣе и болѣе подозрительнаго, болѣе и болѣе свирѣпаго; кровопійство не утоляетъ, но усиливаетъ жажду крови: оно дѣлается лютѣйшею изъ страстей, неизъяснимою для ума, ибо есть безуміе, казнь народовъ и самого тирана. — Любопытно видѣть, какъ сей Государь, до конца жизни усердный чтитель Христіанскаго Закона, хотѣлъ соглашать его божественное ученіе съ своею неслыханною жестокостію: то оправдывалъ оную въ видѣ правосудія, утверждая, что всѣ ея мученики были измѣнники, чародѣи, враги Христа и Россіи; то смиренно винился предъ Богомъ и людьми, называлъ себя гнуснымъ убійцею невинныхъ, приказывалъ молиться за нихъ въ святыхъ храмахъ, но утѣшался надеждою, что искреннее раскаяніе будетъ ему спасеніемъ, и что онъ, сложивъ съ себя земное величіе, въ мирной Обители Св. Кирилла Бѣлозерскаго со временемъ будетъ примѣрнымъ Инокомъ ([38])! Такъ писалъ
13Г. 1560—1561. Іоаннъ къ Князю Андрею Курбскому и къ начальникамъ любимыхъ имъ монастырей, во свидѣтельство, что гласъ неумолимой совѣсти тревожилъ мутный сонъ души его, готовя ее къ незапному, страшному пробужденію въ могилѣ!
Оставимъ до времени ужасы тиранства, чтобы слѣдовать за теченіемъ государственныхъ дѣлъ, въ коихъ природный умъ Іоанновъ еще былъ видѣнъ какъ лучъ свѣта посреди облаковъ темныхъ.
Война Ливонская. Успѣхи наши въ войнѣ Ливонской заключились ударомъ сильнымъ, рѣшительнымъ. Государь (въ 1560 году) послалъ въ Дерптъ еще новую рать, 60, 000 конницы и пѣхоты, 40 осадныхъ пушекъ и 50 полевыхъ, съ знатнѣйшими Воеводами, Князьями Иваномъ Мстиславскимъ и Петромъ Шуйскимъ, чтобы непремѣнно взять Феллинъ, главную защиту Ливоніи, где заключился бывшій Магистр Фирстенбергъ ([39]). Полки Московскіе шли медленно берегомъ рѣки Эмбаха; тяжелый снарядъ огнестрѣльный везли на судахъ; а Воевода, Князь Барбашинъ, съ 12, 000 легкихъ всадниковъ спѣшилъ занять дорогу къ морю: ибо носился слухъ, что Фирстенбергъ отправляетъ для безопасности богатую казну въ Габзаль. Утомивъ коней, Барбашинъ отдыхалъ верстахъ въ пяти отъ Эрмиса, и въ жаркій полдень, когда воины его спали въ тѣни, сдѣлалась тревога: 500 Нѣмецкихъ всадниковъ и столько же пѣхоты, подъ начальствомъ храбраго Ландмаршала, Филиппа Беля ([40]), съ крикомъ и воплемъ устремились изъ лѣса къ нашему тихому стану, оберегаемому малочисленною стражею. Россіяне хотя и знали о близости непріятеля, но думали, что онъ не вступитъ въ битву съ ихъ превосходною силою. Внезапность дала ему только минутную выгоду: послѣ перваго замѣшательства, Россіяне остановили, стѣснили Нѣмцевъ и всѣхъ до единаго истребили, взявъ въ плѣнъ 11 Коммандоровъ и 120 Рыцарей, въ числѣ коихъ находился и главный Предводитель. Утрата столь многихъ чиновниковъ, особенно Ландмаршала, называемаго послѣднимъ, ревностнымъ защитникомъ, послѣднею надеждою Ливоніи, была величайшимъ бѣдствіемъ для Ордена ([41]). Представленный Воеводамъ Московскимъ, сей знаменитый мужъ не измѣнился въ своей душевной твердости; не таилъ внутренней скорби, но взиралъ на нихъ съ гордымъ
14Г. 1560—1561. Великодушіе Беля.величіемъ; отвѣтствовалъ на всѣ вопросы искренно, спокойно, смѣло. Курбскій, хваля его характеръ, умъ, краснорѣчіе, повѣствуетъ слѣдующее:
«Стараясь привѣтливостію смягчить жестокую долю сего необыкновеннаго человѣка, мы за обѣдомъ ласково бесѣдовали съ нимъ объ Исторіи Ливонскаго Ордена. Когда — сказалъ онъ — усердіе къ истинной Вѣрѣ, добродѣтель, благочестіе, обитали въ сердцахъ нашихъ: тогда Господь явно помогала намъ; не боялись мы ни Россіянъ, ни Литовскихъ Князей. Вы слыхали о той славной, достопамятной битвѣ съ грознымъ Витовтомъ, въ коей легли шесть Магистровъ Орденскихъ, одинъ за другимъ избранныхъ для предводительства ([42]): таковы были древніе Рыцари; таковы и новѣйшіе, съ коими имѣлъ войну дѣдъ нынѣшняго Царя Московскаго, Іоаннъ Великій, и которые столь мужественно сражались съ вашимъ славнымъ Воеводою Даніиломъ ([43]). Когда же мы отступили отъ Бога, испровергли уставы истинной Вѣры, пріяли новую, изобрѣтенную умомъ человѣческимъ въ угодность страстямъ; когда забыли чистоту нравовъ, вдались въ гнусное сластолюбіе, необузданно устремились на широкій путь разврата: тогда Богъ предалъ Орденъ въ руки ваши. Грады красные, твердыни высокія, палаты и дворы свѣтлые, созданные нашими предками, — сады и винограды, ими насажденные, безъ труда вамъ достались. Но что говорю о Россіянахъ! по крайней мѣрѣ вы брали мечемъ: другіе (Поляки) меча не обнажали, а брали, лукаво обѣщая намъ дружбу, защиту, вспоможеніе. Вотъ ихъ дружба: стоимъ предъ вами въ узахъ, и милое отечество гибнетъ! ... Нѣтъ, не думайте, чтобы вы доблестію побѣдили насъ: Богъ вами казнитъ грѣшниковъ! Тутъ онъ залился слезами, отеръ ихъ, и съ лицемъ свѣтлымъ примолвилъ: Но я благодарю Всевышняго и въ оковахъ; сладостно терпѣть за отечество, и не боюся смерти! — Воеводы Россійскіе слушали его съ любопытствомъ, съ сердечнымъ умиленіемъ, и пославъ въ Москву вмѣстѣ со всѣми плѣнниками, убѣдительно писали къ Государю, чтобы онъ изъявилъ милосердіе къ сему добродѣтельному витязю, который, будучи столь уважаемъ въ Ливоніи, могъ оказать намъ великія услуги и склонить
15Г. 1560—1561. Магистра къ покорности. Но Іоаннъ уже любилъ тогда жестокость: призвавъ его къ себѣ, началъ говорить съ нимъ гнѣвно. Великодушный плѣнникъ отвѣтствовалъ, что Ливонія стоитъ за честь, за свободу, и гнушается рабствомъ; что мы ведемъ войну какъ лютые варвары и кровопійцы. Іоаннъ велѣлъ отсѣчь ему голову» — за противное слово (говоритъ Лѣтописецъ) и за вѣроломное нарушеніе перемирія ([44]). Невольно удивляясь смѣлой твердости Беля, Іоаннъ послалъ остановить казнь; но она между тѣмъ совершилась ([45]).
Полководцы наши, осадивъ Феллинъ, разбили пушками стѣны и въ одну ночь зажгли городъ въ разныхъ мѣстахъ. Тогда воины Нѣмецкіе объявили Фирстенбергу, что надобно вступить въ переговоры. Тщетно сей знаменитый старецъ убѣждалъ ихъ не измѣнять чести и долгу, предлагая имъ всѣ свои сокровища, золото и серебро, въ награду за мужество: наемники не хотѣли вѣрной смерти, ибо ни откуда не могли ждать помощи. Фирстенбергъ требовалъ, чтобы Россіяне выпустили его съ казною: Взятіе Феллина. Совѣтъ Боярскій не принялъ сего условія, отвѣтствуя, что Государь для чести желаетъ имѣть Магистра плѣнникомъ, а изъ великодушія обѣщаетъ ему милость. Выпустили только воиновъ Нѣмецкихъ (21 Августа); но узнавъ, что они разломали сундуки Фирстенберговы и похитили многія драгоцѣнности, свезенныя Ливонскимъ Дворянствомъ въ Феллинъ, Князь Мстиславскій велѣлъ отнять у нихъ все, взятое ими беззаконно, даже и собственность, такъ, что сіи несчастные пришли нагіе въ Ригу, гдѣ Кетлеръ повѣсилъ ихъ какъ измѣнниковъ ([46]). Занявъ городъ, Россіяне удивились малодушію Нѣмцевъ, которые могли бы долго противиться величайшимъ усиліямъ осаждающихъ, имѣя въ немъ три каменныя крѣпости съ глубокими рвами, 450 пушекъ и множество всякихъ запасовъ ([47]). «Такая робость непріятелей (говорили они) есть милость Божія къ Царю православному.» Когда плѣнники Феллинскіе прибыли въ Москву, Іоаннъ велѣлъ показать ихъ народу и водить изъ улицы въ улицу ([48]). Пишутъ, что Царь Казанскій, находясь въ числѣ любопытныхъ зрителей сего торжества, плюнулъ на одного Нѣмецкаго сановника, сказавъ ему: «За дѣло вамъ, безумцамъ! Вы научили Русскихъ владѣть оружіемъ: погубили насъ и
16Г. 1560 — 1561. Слово Царя Казанскаго. самихъ себя!» —Государь принялъ Фирстенберга весьма благосклонно; исполнилъ всѣ обѣщанія Воеводъ и далъ ему Костромское мѣстечко Любимъ во владѣніе, гдѣ онъ и кончилъ дни свои, жалуясь на Судьбу, но искренно хваля милосердіе Іоанново ([49]).
Паденіе Феллина предвѣстило совершенное паденіе Ордена. Города Тарвастъ, Руя, Верполь и многіе укрѣпленные замки сдалися. Князь Андрей Курбскій разбилъ новаго Орденскаго Ландмаршала близъ Вольмара, и свѣдавъ, что легкіе отряды Литовскіе приближаются къ Вендену, встрѣтилъ ихъ какъ непріятелей, обратилъ въ бѣгство, выгналъ изъ предѣловъ Ливоніи ([50]). Воевода Яковлевъ, опустошивъ приморскую часть Эстоніи, захватилъ множество скота и богатства, ибо знатнѣйшіе жители Гарріи укрывались тамъ съ своимъ имѣніемъ. Онъ шелъ мимо Ревеля: смѣлые граждане, числомъ менѣе тысячи, сдѣлали вылазку и были жертвою нашей превосходной силы; легли на мѣстѣ или отдалися въ плѣнъ. Вѣроятно, что Россіяне могли бы овладѣть тогда и Ревелемъ; но главный Воевода, Князь Мстиславскій, на пути къ нему хотѣлъ безъ Государева повелѣнія взять крѣпкій, окруженный вязкими ржавцами Вейсенштеинъ: стоялъ подъ нимъ шесть недѣль, не отважился на приступъ, издержалъ всѣ запасы и долженъ былъ осенью возвратиться въ Россію ([51]).
Въ сіе время Ливонія уже перестала мыслить о сохраненіи независимости: изнуренная безполезными усиліями, она искала только лучшаго Властелина, чтобы спасти бѣдные остатки свои отъ плѣна и меча Россіянъ. Фридерикъ, Король Датскій, хотѣлъ Эстоніи, и купилъ для своего брата, Магнуса, Епископство Эзельское: сей юный Принцъ, осужденный быть удивительнымъ игралищемъ Судьбы, весною 1560 года прибылъ въ Габзаль съ лестными обѣщаніями для Рыцарства. Король Шведскій не показывалъ властолюбивыхъ замысловъ на Орденскія земли, но боясь успѣховъ Россіи, далъ знать Магистру, что онъ готовъ снабдить Ревель воинскими запасами; что тамошніе жители, въ случаѣ осады, могутъ прислать женъ и дѣтей въ Финляндію; что Швеція, забывая невѣрность Ордена, искренно ему благопріятствуетъ и никогда не согласится на его уничтоженіе ([52]). Такъ думалъ старецъ Густавъ Ваза, умершій въ концѣ
17Г. 1560—1561. 1560 года. Новый Король Эрикъ дѣйствовалъ рѣшительнѣе: представилъ Чинамъ Эстонскимъ съ одной стороны неминуемую гибель, съ другой защиту, спасеніе, и безъ великаго труда убѣдилъ ихъ объявить себя подданными Швеціи, къ досадѣ Магистра, который находился въ тайныхъ переговорахъ съ Сигизмундомъ. Сіе важное происшествіе ускорило развязку Драмы. Видя, что ветхое зданіе Ордена рушится, Кетлеръ, Архіепископъ Рижскій и Депутаты Ливоніи спѣшили въ Вильну, гдѣ 28 Ноября 1561 года, въ присутствіи Короля и Вельможъ Литовскихъ, навѣки уничтожилось бытіе знаменитаго Конецъ Ордена. Братства Меченосцевъ, въ силу торжественнаго, клятвою утвержденнаго договора, по коему Сигизмундъ-Августъ былъ признанъ Государемъ Ливоніи — съ условіемъ не измѣнять ни Вѣры ея, ни законовъ, ни правъ гражданскихъ — а Кетлеръ наслѣдственнымъ Герцогомъ Курляндіи, Вассаломъ или подручникомъ Королевскимъ ([53]). Въ сей достопамятной грамотѣ сказано, что «Ливонія, терзаемая лютѣйшимъ изъ враговъ, не можетъ спастися безъ тѣснаго соединенія съ Королевствомъ Польскимъ; что Сигизмундъ обязанъ вступиться за Христіанъ, утѣсняемыхъ варварами; что онъ изгонитъ Россіянъ и внесетъ войну въ собственную ихъ землю: ибо лучше питаться кровію непріятеля, нежели питать его своею.» Возвратясь въ Ригу, Кетлеръ всенародно сложилъ съ себя достоинство Магистра, крестъ и мантію: Рыцари также, проливая слезы. Присягнувъ въ вѣрности къ Королю, онъ вручилъ его Намѣстнику, Князю Николаю Радзивилу, печать Ордена, грамоты Императоровъ и ключи городскіе; а Радзивилъ, именемъ Короля, далъ ему санъ Ливонскаго Правителя. — Такимъ образомъ земли Орденскія раздѣлились на пять частей: Нарва, Дерптъ, Аллентакенъ, нѣкоторые Уѣзды Ервенскіе, Вирландскіе и всѣ мѣста сосѣдственныя съ Россіею были завоеваны Іоанномъ; Швеція взяла Гаррію, Ревель и половину Вирландіи; Магнусъ владѣлъ Эзелемъ; Готгардъ Кетлеръ Курляндіею и Семигаліею; Сигизмундъ южною Ливоніею ([54]). Каждый изъ сихъ Владѣтелей, старался пріобрѣсти любовь новыхъ подданныхъ: ибо самъ Іоаннъ, ужасный въ видѣ непріятеля, изъявлялъ милость народу и Дворянству въ областяхъ завоеванныхъ. Но конецъ Ордена еще не
18Г. 1560—1561. могъ быть концемъ бѣдствій для стѣсненной Ливоніи, гдѣ четыре Сѣверныя Державы находились въ опасномъ совмѣстничествѣ другъ съ другомъ, и гдѣ каждая изъ нихъ желала распространить свое господство.
Переговоры съ Швеціею. Въ то время, когда Шведское войско уже вступало въ Ревель, Эрикъ предлагалъ намъ миръ и дружбу, но съ условіемъ относиться во всемъ къ самому Царю, не къ Намѣстникамъ Новогородскимъ, и выключить изъ прежняго договора важную статью, коею Густавъ Ваза обязывался не помогать ни Литвѣ, ни Ордену. Чиновники Шведскіе въ переговорахъ съ Московскими Боярами сказали имъ въ угрозу: «Императоръ, Король Сигизмундъ и Фридерикъ Датскій убѣждаютъ Государю нашего вмѣстѣ съ ними воевать Россію. Послы ихъ въ Стокгольмѣ: Эрикъ не далъ имъ рѣшительнаго отвѣта, ибо ждетъ вашего» ([55]). Бояре объявили, что Россія семь вѣковъ слѣдуетъ одной системѣ политической и не измѣняетъ старыхъ своихъ обычаевъ. «Въ Швеціи» — говорили они — «было много Владѣтелей до Эрика: который же не сносился съ Новымгородомъ? Густавъ Ваза, не хотѣвъ того, видѣлъ ужасное опустошеніе земли своей и смирился. Густавъ славился мудростію, а Эрикъ еще неизвѣстенъ. Легко начать злое дѣло, но трудно исправить его. Іоаннъ захотѣлъ — и взялъ два Царства: что сдѣлалъ вашъ Король новый? Или снова утвердите грамоту отца его, или вы еще не доѣдете до Стокгольма, а война уже запылаетъ — и не скоро угаснетъ ея пламя. Вы пугаете насъ Литвою, Цесаремъ, Даніею: будьте друзьями всѣхъ Царей и Королей: не устрашимся.» Сія твердость принудила Шведовъ возобновить старый договоръ. Хотя Іоаннъ не могъ безъ досады свѣдать о происшедшемъ въ Эстоніи; хотя чиновники Новогородскіе, посланные въ Стокгольмъ съ мирною грамотою, жаловались Царю, что Эрикъ принялъ ихъ весьма грубо (и даже предлагалъ имъ ѣсть мясо въ постные дни); хотя они дали знать Королю, что мы не будемъ равнодушными зрителями его властолюбія: однакожь миръ состоялся, ибо Царь не хотѣлъ умножать числа враговъ своихъ до времени, чтобы управиться съ главнымъ, то есть, съ Литвою.
Мы говорили о сватовствѣ Іоанновомъ: онъ не сомнѣвался въ успѣхѣ его и весьма ошибся, къ прискорбію своего
19Г. 1560—1561. самолюбія. Послы наши, отправленные въ Вильну, торжественно говорили Сигизмунду о мирѣ, а тайно о желаніи Царя быть ему зятемъ. Имъ надлежало выбрать или большую сестру Королевскую, Анну, или меньшую, Екатерину, смотря по ихъ красотѣ, здоровью и дородству ([56]). Они избрали Екатерину. Сигизмундъ отвѣтствовалъ, что для сего нужно согласіе Императора, Князя Брауншвейгскаго и Короля Венгерскаго, ея покровителей и родственниковъ; что приданое невѣсты, хранимое въ Польской казнѣ, состоитъ изъ цѣпей, запонъ, платья и золота, всего на 100, 000 червонныхъ; что хотя и не слѣдовало бы выдать меньшую сестру прежде большой, но онъ не противится сему браку, съ условіемъ, чтобы Екатерина осталась въ Римскомъ Законѣ. Послы желали представиться невѣстѣ: имъ дозволили видѣть ее въ церкви и вручили портреты обѣихъ сестеръ. — Но Сигизмундъ, увѣренный въ необходимости войны за Ливонію, считалъ безполезнымъ свойство съ Іоанномъ. Приславъ въ Москву Маршалка Шимковича будто бы для договора о мирѣ и сватовствѣ, онъ требовалъ Новагорода, Пскова, земли Сѣверской, Смоленска ([57])! Посолъ уѣхалъ, и непріятельскія дѣйствія началися тѣмъ, что Литовскій Гетманъ Радзивилъ, вступивъ съ войскомъ въ Ливонію, взялъ городъ Тарвастъ ([58]): осада продолжалась пять недѣль, а Воеводы Московскіе не успѣли дать ему помощи; собирались, готовились и не хотѣли слушаться другъ друга, считаясь въ старѣйшинствѣ между собою. Тогдашняя строгость Іоаннова не унимала зловреднаго Мѣстничества, и Государь, казня Вельможъ за одно слово нескромное за укорительный взглядъ, за великодушную смѣлость, изъявлялъ снисхожденіе къ сему старому обычаю. Подвиги нашего многочисленнаго войска состояли единственно въ новомъ опустошеній нѣкоторыхъ Ливонскихъ селеній. Князь Василій Глинскій и Петръ Серебряный ходили въ слѣдъ за Радзивиломъ и побили его отрядъ близъ Пернау. Литовцы, занявъ важнѣйшія крѣпости, не остались въ Тарвастѣ: Іоаннъ велѣлъ разорить сей городъ до основанія ([59]).
Война съ Литвою. Тогда Сигизмундъ написалъ къ Царю что долго и безполезно убѣждавъ его оставить Ливонію въ покоѣ, онъ долженъ прибѣгнуть къ оружію; что Радзивилъ, взявъ Тарвастъ, выпустилъ
20Г. 1560—1561. оттуда Россіянъ; что виновникъ кровопролитія дастъ отвѣтъ Богу; что мы еще можемъ отвратить войну, если выведемъ войско изъ бывшихъ Орденскихъ владѣній и заплатимъ всѣ убытки, или Европа увидитъ, на чьей сторонѣ правда и месть великодушная, на чьей лютость и стыдъ. Вручителю письма, Дворянину Корсаку, единовѣрцу нашему, Бояре объявили, что ему не будетъ оказано Посольской чести, ибо грамота Королевская исполнена выраженій непристойныхъ; а Царь отвѣчалъ Сигизмунду: «Ты умѣешь слагать вину свою на другихъ. Мы всегда уважали твои справедливыя требованія; но забывъ условія предковъ и собственную присягу, ты вступаешься въ древнее достояніе Россіи: ибо Ливонія наша, была и будетъ. Упрекаешь меня гордостію, властолюбіемъ: совѣсть моя покойна; я воевалъ единственно для того, чтобы даровать свободу Христіанамъ, казнить невѣрныхъ или вѣроломныхъ. Не ты ли склоняешь Короля Шведскаго къ нарушенію заключеннаго имъ съ Новымгородомъ мира? Не ты ли говоря со мною о дружбѣ и Сватовствѣ, зовешь Крымцевъ воевать мою землю? Грамота твоя къ Хану у меня въ рукахъ: прилагаю списокъ ея, да устыдишься ([60]).... И такъ уже знаемъ тебя совершенно, и болѣе знать нечего. Возлагаемъ надежду на Судію Небеснаго: Онъ Воздастъ тебѣ по твоей злой хитрости и неправдѣ.»
Вторый бракъ Іоанновъ. Тогда Іоаннъ, уже рѣшительно оставивъ мысль быть Сигизмундовымъ зятемъ, искалъ себѣ другой невѣсты, въ земляхъ Азіатскихъ, по примѣру нашихъ древнихъ Князей. Ему сказали, что одинъ изъ знатнѣйшихъ Черкесскихъ Владѣтелей, Темгрюкъ, имѣетъ прелестную дочь: Царь хотѣлъ видѣть ее въ Москвѣ, полюбилъ и велѣлъ учить Закону. Митрополитъ былъ ея воспріемникомъ отъ купѣли, давъ ей Христіанское имя Маріи ([61]). Бракъ совершился 21 Августа 1561 года; но Іоаннъ не переставалъ жалѣть о Екатеринѣ, по крайней мѣрѣ досадовать, готовясь мстить Королю и за Ливонію и за отказъ въ сватовствѣ, оскорбительный для гордости жениха.
Г. 1562. Однакожь, не смотря на взаимныя угрозы, воинскія дѣйствія съ обѣихъ сторонъ были слабы: Іоаннъ опасался Хана и держалъ полки въ южной Россіи, гдѣ предводительствовалъ ими Князь Владиміръ Андреевичь ([62]); а
21Г. 1562. Сигизмундъ, разставивъ войско по крѣпостямъ въ Ливоніи, имѣлъ въ полѣ только малые отряды, которые приступали къ Опочкѣ, къ Невлю. Князь Петръ Серебряный разбилъ Литовцевъ близъ Мстиславля: Курбскій выжегъ предмѣстіе Витебска; другіе Воеводы изъ Смоленска ходили къ Дубровнѣ, Оршѣ, Копысу, Шклову. Болѣе грабили, нежели сражались ([63]). Панъ Ходкѣвичь, Предводитель Сигизмундова войска въ Ливоніи, убѣждалъ нашихъ Воеводъ не тратить людей въ безполезныхъ сшибкахъ. Начались-было и мирные переговоры: Вельможи Литовскіе писали къ Митрополиту и Боярамъ Московскимъ, чтобы они своимъ ходатайствомъ уняли кровопролитіе. Старецъ Макарій велѣлъ сказать имъ: «знаю только дѣла церковныя; не стужайте мнѣ государственными;» а Бояре объявили, что Іоаннъ согласенъ на миръ, если Сигизмундъ не будетъ спорить съ нами ни о Ливоніи, ни о титулѣ Царскомъ. «Вспомните» — прибавили они — «что и самая Литва есть отчина Государей Московскихъ! Для спокойствія обѣихъ Державъ Іоаннъ хотѣлъ жениться на вашей Королевнѣ: Сигизмундъ отвергнулъ его предложеніе — и для чего? безъ сомнѣнія въ Угодность Хану! Еще можно исправить зло: пользуйтесь временемъ» ([64])! Но 1563 годъ наступалъ; а Послы Королевскіе, ожидаемые въ Москвѣ, не являлись: уже не боясь Хана, который, вступивъ въ южную Россію, бѣжалъ назадъ отъ города Мценска ([65]), Іоаннъ замыслилъ нанести важный ударъ Литвѣ.
Г. 1563. Въ началѣ зимы собралися полки въ Можайскѣ: самъ Государь отправился туда Декабря 23; а съ нимъ Князь Владиміръ Андреевичь, Цари Казанскіе, Александръ и Симеонъ, Царевичи Ибакъ, Тохтамышъ, Бекбулатъ, Кайбула, и сверхъ знатнѣйшихъ Воеводъ двѣнадцать Бояръ Думныхъ, 5 Окольничихъ, 16 Дьяковъ. Воиновъ было, какъ увѣряютъ, 280, 000, обозныхъ людей 80, 900 а пушекъ 200 ([66]). Сіе огромное, необыкновенное ополченіе столь незапно вступило въ Литву, что Король, находясь въ Польшѣ, не хотѣлъ вѣрить первой о томъ вѣсти. Іоаннъ 31 Генваря осадилъ Полоцкъ, и 7 Февраля взялъ укрѣпленія внѣшнія. Тутъ узнали, что 40, 000 Литовцевъ съ двадцатью пушками идутъ отъ Минска: Гетманъ Радзивилъ предводительствовалъ ими; онъ далъ слово Королю спасти осажденный городъ, но
22Г. 1563. встрѣченный Московскими Воеводами, Князьями Юріемъ Рѣпнинымъ и Симеономъ Палицкимъ, не отважился на битву; хотѣлъ единственно тревожить Россіянъ, и не успѣлъ ничего сдѣлать: ибо городъ 15 Февраля былъ уже въ рукахъ ІоанновыхъТамошній начальникъ, именемъ Довойна, услужилъ Царю своею безразсудностію: впустилъ въ крѣпость 20, 000 поселянъ, и чрезъ нѣсколько дней выгнавъ ихъ, далъ случай Іоанну явить опасное въ такихъ случаяхъ великодушіе. Сіи несчастные шли на вѣрную смерть и были приняты въ Московскомъ станѣ какъ братья: изъ благодарности они указали намъ множество хлѣба, зарытаго ими въ глубокихъ ямахъ, и тайно извѣстили гражданъ, что Царь есть отецъ всѣхъ единовѣрныхъ: побѣждая, милуетъ ([67]). Взятіе Полоцка. Между тѣмъ ядра сыпались въ городъ; стѣны падали ([68]), и малодушный Воевода, въ угодность жителямъ, спѣшилъ заключить выгодный договоръ съ непріятелемъ снисходительнымъ, который обѣщалъ свободу личную, цѣлость имѣнія — и не сдержалъ слова. Полоцкъ славился торговлею, промышленостію, избыткомъ: Іоаннъ, взявъ государственную казну, взялъ и собственность знатныхъ, богатыхъ людей, Дворянъ, купцевъ: золото, серебро, драгоцѣнныя вещи; отправилъ въ Москву Епископа, Воеводу Полоцкаго, многихъ чиновниковъ Королевскихъ, Шляхту и гражданъ; велѣлъ разорить Латинскія церкви и крестить всѣхъ Жидовъ, а непослушныхъ топить въ Двинѣ ([69]). Одни Королевскіе иноземные воины могли хвалиться великодушіемъ побѣдителя: имъ дали нарядныя Шубы и письменный, милостивый пропускъ, въ коемъ Іоаннъ съ удовольствіемъ назвалъ себя Великимъ Княземъ Полоцкимъ, приказывая своимь Боярамъ, сановникамъ Россійскимъ, Черкаскимъ, Татарскимъ, Нѣмецкимъ, оказывать имъ въ пути защиту и вспоможеніе ([70]). Нѣсколько дней онъ праздновалъ сіе легкое, блестящее завоеваніе древняго Княжества Россіи, наслѣдія достопамятной Гориславы, знаменитаго въ Исторіи нашихъ междоусобій, и раннимъ подданствомъ Литвѣ спасеннаго отъ ига Моголовъ ([71]); послалъ всюду гонцевъ, чтобы Россіяне изъявили благодарность Небу за свою новую славу, и писалъ къ Первосвятителю Макарію: «се нынѣ исполнилось пророчество дивнаго Петра Митрополита, сказавшаго,
23Г. 1563. что Москва вознесетъ руки свои на плеща враговъ ея» ([72])!
Сигизмундъ и Паны его были въ страхѣ: многолюдный, укрѣпленный Полоцкъ считался главною твердынею Литвы, и Воеводы Московскіе, не теряя времени, шли на Вильну, къ Мстиславлю, въ Самогитію, опустошая землю невозбранно: ибо Гетманъ бѣжалъ назадъ въ Минскъ. Въ сихъ обстоятельствахъ Вельможи Королевскіе писали къ нашимъ Боярамъ, что Послы ихъ готовы ѣхать въ Москву, если мы остановимъ непріятельскія дѣйствія: а Царь, приказавъ отвѣтствовать, что Посла ни сѣкутъ, ни рубятъ ([73]), далъ Литвѣ перемиріе на шесть мѣсяцевъ. Велѣвъ исправить укрѣпленія, отслуживъ молебенъ въ Софійскомъ Полоцкомъ храмѣ и ввѣривъ защиту города мужественному Князю Петру Шуйскому, Государь 26 Февраля выступилъ оттуда со всѣмъ войскомъ, распустилъ его въ Великихъ Лукахъ, спѣшилъ въ столицу и встрѣтилъ на пути Бояръ, высланныхъ къ нему изъ Москвы съ поздравленіями отъ сыновей и супруги. Мать Князя Владиміра Андреевича, Евфросинія, великолѣпно угостила его въ Удѣлѣ своего сына, въ Старицѣ. Царевичь Іоаннъ ждалъ родителя въ Обители Св. Іосифа, Ѳеодоръ въ селѣ Крылацкомъ. Тутъ былъ новый пиръ; а на другой день, 21 Марта, когда Государь ѣхалъ Крылацкимъ полемъ, явился Бояринъ Траханіотовъ съ вѣстію, что Царица родила ему сына Василія ([74]). Рожденіе Царевича Василія. У церкви Бориса и Глѣба, на Арбатѣ, стояло Духовенство съ хоругвями и крестами: Іоаннъ благодарилъ Митрополита и Святителей за ихъ усердныя молитвы; Святители благодарили Царя за мужество и побѣду. Онъ шелъ въ торжествѣ, отъ Арбата до Соборовъ, среди Вельможъ и народа, среди привѣтствій и восклицаній, точно такъ, какъ по взятіи Казани ... Торжество Іоанново. Смерть Царевича. Не доставало народу единственно любви къ Государю, а Государю счастія: ибо его нѣтъ для Тирановъ! — Новорожденный Царевичь жилъ только пять недѣль.
Не сомнѣваясь въ продолженіи войны съ Литвою и надѣясь на благопріятное дѣйствіе своей знаменитой побѣды, Іоаннъ извѣстилъ о томъ Хана; Дѣла Крымскія. писалъ къ нему съ гордостію и съ ласкою, напоминалъ искреннюю дружбу Менгли-Гирееву съ Великимъ Княземъ Іоанномъ, счастливую для обоихъ Державъ, и всѣ худые успѣхи Крымскихъ
24Г. 1563. владеній, хотя вредныхъ для Россіи, но еще болѣе для самой Тавриды, уже бѣдной людьми, оружіемъ и конями; указывалъ на Христіанскія церкви въ Казани, въ Астрахани; хвалился усердіемъ вѣрныхъ Князей Черкесскихъ и Ногаевъ, сожалѣлъ о безсильной злобѣ Сигизмунда, наказаннаго стыдомъ, разореніемъ земли его, и говорилъ: «Всѣ Паны Королевскіе били челомъ Боярамъ нашимъ, да прекратимъ ихъ бѣдствія. Бояре молили Князя Владиміра Андреевича и вмѣстѣ съ намъ пали къ ногамъ моимъ, вѣщая: Государь! у васъ одна Вѣра: начто болѣе проливать кровь? Руки твои наполнились плѣна и богатства; ты взялъ лучшій городъ у Сигизмунда. Недругъ въ слезахъ, и желаетъ быть въ твоей волѣ. Я не хотѣлъ оскорбить любезнаго мнѣ брата и Вельможъ добрыхъ: мы возвратились! ... Угодно ли тебѣ быть моимъ другомъ» ([75])? Уже нѣсколько лѣтъ Послы вѣроломнаго Девлетъ-Гирея сидѣли у насъ въ тѣсной неволѣ: ихъ освободили въ знакъ Государева къ нему благорасположенія; но Іоаннъ въ письмѣ своемъ не хотѣлъ его назвать братомъ, и вмѣсто стариннаго челобитья приказалъ единственно поклонъ Хану. Не смотря на то, Посолъ Московскій, Аѳанасій Нагой, долженъ былъ за тайну объявить Крымскимъ Вельможамъ, что Царь удалилъ отъ себя Адашевыхъ, Воеводу Шереметева и Дьяка Ивана Михайлова будто бы за ихъ ненависть къ Девлетъ-Гирею ([76])! Умъ, ловкость нашего Посла, и богатые дары произвели дѣйствіе: Ханъ склонился къ миру, года два не тревожилъ Россіи, и въ знакъ своего доброжелательства открылъ намъ важную тайну. Замысль Султановъ. Мы видѣли, что могущественный Солиманъ не равнодушно смотрѣлъ на успѣхи Іоаннова величія и на гибель Царствъ Мусульманскихъ ([77]): занимаясь другими, ближайшими опасностями и предпріятіями важнѣйшими для его славолюбія, онъ медлилъ; наконецъ по внушенію знатнаго бѣглеца Астраханскаго, Князя Ярлыгаша, замыслилъ великое дѣло: соединить Донъ съ Волгою прокопомъ, основать крѣпость на Переволокѣ (тамъ, гдѣ сіи рѣки сближаются), другую на Волгѣ, гдѣ нынѣ Царицынъ, третью близъ моря Каспійскаго, чтобы сперва утвердить безопасность своихъ Азовскихъ владѣній, а послѣ взять Астрахань, Казань, — стѣснить, ослабить Россію. Главнымъ орудіемъ или
25Г. 1563. дѣйствователемъ надлежало быть Хану: Султанъ велѣлъ ему итти къ Астрахани, обѣщая прислать Дономъ пушки и людей искусныхъ въ строеніи крѣпостей. Но, къ счастію Россіи, Девлетъ-Гирей страшился господства Турковъ еще болѣе, нежели ея силы: не хотѣлъ уступить имъ Царствъ Батыевыхъ, и стараясь доказать Султану невозможность успѣха, извѣстилъ Іоанна о семъ опасномъ для насъ предпріятіи, которое осталось тогда безъ исполненія. — Не смотря на дружелюбныя сношенія съ Крымомъ, Государь ласкалъ постояннаго врага Девлетъ-Гиреева, Главу Ногайскихъ Владѣтелей, Исмаила, который оберегалъ Астрахань, увѣдомлялъ насъ о вѣроломныхъ замыслахъ ея Князей, тайныхъ друзей Крыма, и, къ сожалѣнію Россіянъ, умеръ въ 1563 году, оставивъ сына, Тинъ-Ахмата, начальникомъ Орды Ногайской. Подобну отцу, сей Князь усердно искалъ Іоанновой милости ([78]).
Происшествія въ Ливоніи. Уже Польша, Данія и Швеція воевали за Ливонію; первыя двѣ хотѣли общими силами обуздать Властолюбіе Эрика: ибо Шведы отняли у Сигизмунда Пернау и Вейсенштеинъ, у Датчанъ Леаль и Габзаль ([79]). Король Датскій, Фридерикъ, желалъ союза Іоаннова: Царь утвердилъ съ нимъ миръ, какъ бы изъ великодушія уступивъ ему Эзель и Викъ; но гордо отвергнулъ его посредничество въ нашихъ дѣлахъ съ Литвою, сказавъ: «мы сами умѣемъ стоять за себя, и кромѣ Божіей помощи не хотимъ никакой» ([80]). Онъ велѣлъ отвести дворы купцамъ Датскимъ въ Новѣгородѣ и Нарвѣ, съ условіемъ, чтобы и нашимъ отведены были такіе же въ Копенгагенѣ и Визби, гдѣ Россіяне издревле торговали. Гофмейстеръ Фридериковъ, Эллеръ Гарденбергъ, съ другими чиновниками былъ въ Москвѣ для договора: Князь Ромодановскій ѣздилъ въ Данію для размѣна грамотъ. — Въ то же время и Шведы старались всячески улестить опаснаго Царя: Эрикъ извинялся въ неучтивостяхъ, оказанныхъ нашимъ Посламъ, и прислалъ шесть знатныхъ сановниковъ въ Москву, чтобы заключить договоръ о Ливоніи съ самимъ Царемъ, а не съ его Воеводами ([81]). Отвѣтомъ была грубая насмѣшка. Іоаннъ велѣлъ сказать Эрику: «Когда я съ Дворомъ своимъ переселюсь въ Швецію, тогда повелѣвай и величайся — а не нынѣ! Я отъ тебя такъ далеко, какъ небо отъ земли.» Шведы
26Г. 1563. Перемиріе съ Швеціею. уступили. Государь велѣлъ Боярину Морозову, Намѣстнику Ливонскому, дать Королю особенное перемиріе на семь лѣтъ по дѣламъ Ливоніи; дозволилъ Эрику владѣть Ревелемъ и всѣми занятыми имъ городами въ Эстоніи, но оставилъ себѣ право, по истеченіи означеннаго срока, изгнать оттуда Шведовъ какъ хищниковъ; то есть, Іоаннъ не мѣшалъ враждующимъ за Ливонію Державамъ изнурять другъ друга, готовый воспользоваться ихъ ослабленіемъ и присоединить ее къ Россіи. Увидимъ слѣдствія, какихъ не ожидала его Хитрая Политика ... Теперь будемъ говорить о внутреннихъ происшествіяхъ сего времени.
Вторый бракъ Іоанновъ не имѣлъ счастливыхъ дѣйствій перваго. Злонравіе супруги Іоанновой. Марія, одною красотою плѣнивъ супруга, не замѣнила Анастасіи ни для его сердца, ни для Государства, которое уже не могло съ мыслію о Царицѣ соединять мысль о Царской добродѣтели. Современники пишутъ, что сія Княжна Черкесская, дикая нравомъ, жестокая душею, еще болѣе утверждала Іоанна въ злыхъ склонностяхъ ([82]), не умѣвъ сохранить и любви его, скоро простывшей: ибо онъ уже вкусилъ опасную прелесть непостоянства и не зналъ стыда. Равнодушный къ Маріи, Іоаннъ помнилъ Анастасію, и еще лѣтъ семь, въ память ея, надѣлялъ богатою милостынею святые монастыри Аѳонскіе ([83]). Такимъ же образомъ Государь честилъ и память своего брата, Юрія, умершаго въ исходѣ 1563 года ([84]). Кончина К. Юрія. Сей Князь, скудный умомъ, пользовался наружными знаками уваженія, и неспособный ни къ ратнымъ, ни къ государственнымъ дѣламъ, только именемъ начальствовалъ въ Москвѣ, когда Царь выѣзжалъ изъ столицы. Постриженіе невѣстки Іоанновой. Но супруга его, Іуліанія, считалась второю Анастасіею по своимъ необыкновеннымъ достоинствамъ: она рѣшилась оставить свѣтъ. Іоаннъ, Царица Марія, Князь Владиміръ Андреевичь, Бояре и народъ въ глубокомъ молчаніи шли за нею отъ Кремля до Новодѣвичьяго монастыря, гдѣ, названная во Инокиняхъ Александрою, она хотѣла кончить дни свои въ мирѣ, не предвидя, что сей тронутый ея ревностнымъ, Ангельскимъ благочестіемъ Царь, исполненный къ ней — такъ казалось — любви и братской нѣжности, въ порывѣ безумнаго гнѣва будетъ ея Свирѣпымъ убійцею! Онъ желалъ, чтобы невѣстка его
27Г. 1563. и въ видѣ смиренной Монахини имѣла почести Царскія: устроилъ ей въ келліяхъ пышный Дворъ, далъ сановниковъ въ услугу и богатыя помѣстья во владѣніе, какъ бы желая тѣмъ еще привязать ее къ суетамъ міра ([85])!
Постриженіе Евфросиніи. Еще прежде Іуліаніи, волею или неволею, постриглась мать Князя Владиміра Андреевича, честолюбивая Евфросинія, вмѣстѣ съ сыномъ заслуживъ гнѣвъ Царя по доносу Дьяка ихъ, который за свои худыя дѣла сидѣлъ въ темницѣ. Государь призвалъ обвиняемыхъ, Митрополита, Епископовъ; уличилъ — какъ сказано въ лѣтописи — мать и сына въ неправдѣ, но, уваживъ моленіе Духовенства, изъ милосердія отпустилъ имъ вину. Тогда Евфросинія, оставивъ свѣтъ, заключилась въ Воскресенскомъ монастырѣ на Бѣлѣозерѣ, куда проводили ее знатные Дворскіе чиновники; а Князю Владиміру Іоаннъ далъ новыхъ Бояръ, Стольниковъ и Дьяковъ, взявъ его собственныхъ къ себѣ въ Царскую службу: то есть, окружилъ сего Князя надзирателями; между тѣмъ обходился съ нимъ ласково, ѣздилъ къ нему гостемъ въ Старицу, въ Верею, въ села Вышегородскія, чтобы пировать и веселиться ([86]). Еще внутренняя злоба таилась подъ личиною дружелюбія.
Кончина Макарія. Въ послѣдній день 1563 года скончался, въ глубокой старости, знаменитый Митрополитъ Макарій, обвиняемый современниками въ честолюбіи, въ робости духа, но хвалимый за благонравіе: не смѣлый обличитель Царскихъ пороковъ, но и не грубый льстецъ ихъ. За нѣсколько дней до смерти открывая душу предъ людьми и Богомъ въ грамотѣ прощальной, Макарій пишетъ, что, изнуряемый многими печалями, онъ нѣсколько разъ хотѣлъ удалиться отъ дѣлъ и посвятить себя житію молчальному или пустынному, но Царь и Святители всегда неотступно убѣждали его остаться. Сей Пастырь Церкви не былъ, кажется, спокойнымъ зрителемъ Іоаннова разврата, предпочитая тишину пустыни блестящему сану Іерарха. Сочиненіе Жятій Святыхъ и Степенной Книги. Ревностный къ успѣхамъ Христіанскаго просвѣщенія, онъ велѣлъ перевести Греческую Минею и прибавилъ къ ней Житія Святыхъ Россійскихъ, какъ древнихъ, такъ и новѣйшихъ, для коихъ Соборомъ 20 Февраля, 1547 года, уставилъ онъ службу и празднества: Новогородскому Архіепископу Іоанну, Александру Невскому, Савватію, Зосимѣ
28Г. 1563. Соловецкимъ и другимъ ([87]). Макарій велѣлъ также сочинить извѣстную Степенную Книгу, доведенную отъ Рюрика до 1559 года, и способствовалъ учрежденію первой въ Москвѣ типографіи. Европа уже окола ста лѣтъ пользовалась счастливымъ открытіемъ Гуттенберга, Фауста, Шеффера: Государи Московскіе слышали о томъ и хотѣли присвоить себѣ выгоду столь важную для успѣховъ просвѣщенія, имъ любезнаго. Великій Князь Іоаннъ III давалъ жалованье славному Любекскому Типографщику Варѳоломею ([88]); Царь Іоаннъ въ 1547 году искалъ въ Германіи художниковъ для книжнаго дѣла и, какъ вѣроятно, нашелъ ихъ для образованія нашихъ собственныхъ въ Москвѣ: Заведеніе Типографіи. ибо въ 1553 году онъ приказалъ устроить особенный домъ книгопечатанія подъ руководствомъ двухъ мастеровъ, Ивана Ѳедорова, Діакона церкви Св. Николая Гостунскаго, и Петра Тимоѳеева Мстиславца, которые въ 1564 году издали Дѣянія и Посланія Апостоловъ, древнѣйшую изъ печатныхъ книгъ Россійскихъ, достойную замѣчанія красотою буквъ и бумаги ([89]). Въ прибавленіи сказано, что Макарій благословилъ Царя на благое дѣло доставить Христіанамъ, вмѣсто невѣрныхъ рукописей, печатныя, исправныя книги, содержащія въ себѣ и Законъ Божій и службу церковную: для чего надлежало сличать древнѣйшіе, лучшіе списки, дабы не обмануться ни въ словахъ, ни въ смыслѣ. Сіе важное предпріятіе, внушенное Христіанскою просвѣщенною ревностію, возбудило негодованіе многихъ грамотѣевъ, которые жили списываніемъ книгъ церковныхъ. Къ симъ людямъ присоединились и суевѣры, изумленные новостію ([90]). Начались толки, и художникъ Иванъ Ѳедоровъ, смертію Макарія лишенный усерднаго покровителя, какъ мнимый еретикъ долженъ былъ — вмѣстѣ съ своимъ товарищемъ, Петромъ Мстиславцемъ — удалиться отъ гонителей въ Литву. Хотя Московская типографія, переведенная въ Александровскую Слободу ([91]), еще напечатала Евангеліе; но Царь уступилъ славу издать всю Библію Волынскому Князю Константину Константиновичу, одному изъ потомковъ Св. Владиміра. Изданіе Библіи въ Острогѣ. Сей Князь, ревностный сынъ нашей Церкви, съ любовію принявъ изгнанника, Ивана Ѳедорова, завелъ типографію въ своемъ городѣ Острогѣ; досталъ въ Москвѣ же (чрезъ Государственнаго
29Г. 1563. Секретаря Литовскаго, Гарабурду) полный списокъ Ветхаго и Новаго Завѣта, свѣрилъ его съ Греческою Библіею, присланною къ нему отъ Іереміи, Патріарха Константинопольскаго, исправилъ (посредствомъ нѣкоторыхъ Филологовъ) и напечаталъ въ 1581 году, заслуживъ тѣмъ благодарность всѣхъ единовѣрцевъ ([92]).— Полоцкая Архіепископія. Между достопамятными церковными дѣяніями Макаріева времени замѣтимъ еще учрежденіе Полоцкой Архіепископіи, въ честь сего древняго Княжества и тамошняго знаменитаго храма Софійскаго. Бывшій Святитель Суздальскій, Трифонъ Ступишинъ, постриженникъ Св. Іосифа Волоцкаго, мужъ добродѣтельный, но ветхій и недужный, въ Угодность Царю принялъ санъ Полоцкаго Архипастыря ([93]).
Г. 1564. По кончинѣ Макарія всѣ Епископы съѣхалися въ Москву, чтобы избрать новаго Пастыря Церкви; но еще прежде того, исполняя волю Государеву, они Соборною грамотою уставили, что Митрополиты Россійскіе должны впредь носить Бѣлый клобукъ Митрополитовъ. клобуки бѣлые, съ рясами и съ Херувимомъ, какъ изображаются на иконахъ Митрополиты Петръ и Алексій, Новогородскій Архіепископъ Іоаннъ и
30Г. 1564. Чудотворцы Ростовскіе Леонтій, Игнатій, Исаія. «Для чего» — сказано въ сей грамотѣ — «для чего одни Святители Новогородскіе носятъ нынѣ бѣлые клобуки, мы искали и не могли найти въ писаніяхъ. Да возвратится Митрополитамъ ихъ древнее отличіе! Да печатаютъ также, подобно Архіепископамъ Новогородскому и Казанскому, всѣ грамоты свои краснымъ воскомъ. Печать на одной сторонѣ должна представлять образъ Богоматери со Младенцемъ, а на другой руку благословенную съ именемъ Митрополита» ([94]). Посвященіе Аѳанасія въ Митрополиты. Чрезъ нѣсколько дней былъ избранъ въ Первосвятители Инокъ Чудова монастыря, Аѳанасій, бывшій Благовѣщенскій Протоіерей и Духовникъ Государевъ. По совершеніи Литургіи, Владыки, снявъ съ Митрополита одежду служебную, возложили на него златую икону вратную, мантію съ источниками и бѣлый клобукъ. Аѳанасій сталъ на Святительское мѣсто, выслушалъ привѣтственную рѣчь Царя, далъ ему благословеніе, и громогласно молилъ Всевышняго, да ниспошлетъ здравіе и побѣды Іоанну ([95]). Онъ уже не смѣлъ, кажется, говорить о добродѣтели!