ГЛАВА V.
ПРОДОЛЖЕНІЕ ЦАРСТВОВАНІЯ ІОАННА ГРОЗНАГО.

Г. 1577—1582.

Переговоры съ Австріею. Договоръ съ Даніею. Дѣла Крымскія. Переговоры и война съ Баторіемъ. Чудесное дѣло Московскихъ пушкарей. Взятіе Полоцка, Сокола. Письмо Курбскаго. Соборъ въ Москвѣ. Посольство къ Императору и къ Папѣ. Завоеваніе Великихъ Лукъ. Бѣдствія Россіи. Седьмое супружество Іоанново. Неслыханное уничиженіе. Письмо къ Баторію: отвѣтъ его Посольство отъ Папы. Славная осада Пскова. Шведы берутъ Нарву. Переговоры о мирѣ. Заключеніе перемирія. Сыноубійство. Мысль Іоаннова оставить свѣтъ. Врачь Строгановъ. Бесѣды Іоанновы съ Римскимъ Посломъ.

Г. 1577—1578. Переговоры съ Австріею. Торжествуя въ Москвѣ свои Ливонскія завоеванія, презирая Баторія и Швецію, Іоаннъ, кажется, не видалъ, не угадывалъ великихъ для себя опасностей; однакожь искалъ союзниковъ: писалъ къ новому Императору, Рудольфу, въ отвѣтъ на его увѣдомленіе о кончинѣ Максимиліановой; изъявлялъ готовность заключить съ нимъ договоръ о любви и братствѣ; посылалъ въ Вѣну Дворянина Ждана Квашнина (^[495]), въ надеждѣ склонить Цесаря къ войнѣ съ общимъ недругомъ, чтобы изгнать Стефана, раздѣлить Польшу, Литву, — Г. 1577—1578. наконецъ ополчиться со всею Европою на Султана: главная мысль сего времени, внушенная Папами Императорамъ! При Дворѣ Вѣнскомъ жилъ тогда знаменитый бѣглецъ, Сирадскій Воевода, Албрехтъ Ласко, врагъ Стефановъ, который имѣлъ тайныя сношенія съ Іоанномъ: Государь убѣждалъ его одушевить умомъ своимъ и ревностію медленную, слишкомъ хладнокровную Политику Австрійскую. Замѣтимъ, что Квашнинъ долженъ былъ развѣдать въ Германіи, друженъ ли Папа съ Императоромъ, съ Королями Испанскимъ,

Французскимъ, Шотландскимъ, Елисаветою Англійскою; усмирились ли внутренніе мятежи во Франціи; какіе переговоры идутъ у Цесаря съ нею и съ другими Державами; сколько у него доходу и войска? Такъ со временъ Іоанна III, первоначальника Державы Россійской и государственной ея системы, Цари наши уже не чуждались Европы; уже всегда хотѣли знать взаимныя отношенія Государствъ, отчасти изъ любопытства, свойственнаго разуму дѣятельному, отчасти и для того, чтобы въ ихъ союзахъ и непріязни искать непосредственной или хотя отдаленной выгоды для нашей собственной Политики. Г. 1578, Іюня 18. Но Квашнинъ возвратился только съ обѣщаніемъ, что Императоръ не замедлитъ прислать кого нибудь изъ первыхъ Вельможъ въ Москву, желая утвердить дружбу съ нами; и, къ неудовольствію Іоанна, Рудольфъ жаловался ему на бѣдственное опустошеніе Ливоніи, несогласное ни съ ихъ братствомъ, ни съ человѣколюбіемъ, ни съ справедливостію. Квашнинъ привезъ также грамоту отъ Венгерскаго Воеводы Роберта, который, хваля умъ сего Царскаго Посланника, молилъ Іоанна, какъ втораго Христіанскаго Вѣнценосца, быть спасителемъ Европы, обѣщалъ ему знатное вспоможеніе золотомъ и людьми въ войнѣ съ Турками, убѣждалъ его взять Молдавію, отказанную Россіи умершимъ въ Москвѣ Господаремъ Богданомъ (^[496]). Сіе письмо было тайное: ибо Австрійскій Кабинетъ, издавна опасливый, безъ сомнѣнія не дозволилъ бы Магнату Венгерскому отъ имени своего народа сноситься съ чужеземнымъ Государемъ о дѣлахъ столь важныхъ. Робертъ уже зналъ Императора, искуснаго Химика, Астронома и всадника, но весьма худаго Монарха; предвидѣлъ грозу для Венгріи отъ властолюбія Султановъ и желалъ противоборствовать оному новымъ властолюбіемъ Россіи, ославленной тогда могуществомъ: ибо Максимиліановы Послы, бывшіе у насъ въ 1576 году, распустили слухъ въ Европѣ о несмѣтности Іоаннова войска (^[497]). Но слабодушный преемникъ Максимиліановъ хотя и ненавидѣлъ Баторія, хотя и трепеталъ Султана, но не думалъ воспользоваться союзомъ Царя для того, чтобы взять Польшу и спасти Венгрію.

Другимъ естественнымъ союзникомъ нашимъ могъ быть Король Датскій,

Г. 1578. Договоръ съ Данніею. Фридерикъ: не смотря на миръ съ Швеціею, онъ не вѣрилъ ея дружбѣ, искалъ Іоанновой, и (въ 1578 году) прислалъ въ Москву знатныхъ чиновниковъ, Якова Ульфельда и Григорія Ульстанда (^[498]), съ жалобою, что Россіяне заняли въ Ливоніи нѣкоторыя Датскія владѣнія: Габзаль, Леаль, Лоде, и съ предложеніемъ вѣчнаго мира на условіяхъ выгодныхъ для обѣихъ Державъ. Фридерикъ желалъ имѣть часть Эстоніи и способствовать намъ въ изгнаніи Шведовъ, хваляся тѣмъ, что онъ не принялъ никакихъ льстивыхъ обѣщаній врага нашего, Стефана. Но гордые, непреклонные Бояре Московскіе, какъ пишетъ Ульфельдъ (^[499]), думали только о выгодахъ собственнаго властолюбія; не оказали ни малѣйшаго снисхожденія; не хотѣли слушать ни требованій, ни противорѣчій; отвергнули искренній союзъ Даніи, вѣчный миръ, и заключили единственно перемиріе на 15 лѣтъ, коего условія были слѣдующія: 1) Король признаетъ всю Ливонію и Курляндію собственностію Царя, а Царь утверждаетъ за нимъ островъ Эзель съ его землями и городами; 2) первому не давать ни людей, ни денегъ Баторію, ни Шведамъ въ ихъ войнѣ съ Россіею, которая также не будетъ помогать врагамъ Даніи; 3) въ Норвегіи возстановятся древнія границы между Россійскими и Датскими владѣніями; 4) съ обѣихъ сторонъ объявляется полная свобода для купцовъ и безопасность для путешественниковъ; 5) Фридерикъ не долженъ останавливать Нѣмецкихъ художниковъ на пути въ Москву. За сей договоръ, явно выгодный для одного Царя, Ульфельдъ лишился Фридериковой милости (^[500]), и злобясь на Россіянъ, въ описаніи своего путешествія клянетъ ихъ упрямство, лукавый умъ, необузданность безпримѣрную.

Дѣла Крымскія. Желая если не союза, то хотя мира съ Девлетъ-Гиреемъ, уже слабымъ, издыхающимъ, Іоаннъ не преставалъ сноситься съ нимъ чрезъ гонцевъ; если не уступалъ, то и не требовалъ ничего, кромѣ Шертной грамоты и мирнаго бездѣйствія отъ Хана. Девлетъ-Гирей умеръ (29 Іюня 1577), и сынъ его, Магметъ-Гирей, заступивъ мѣсто отца, весьма дружелюбно извѣстилъ о томъ Іоанна; сдѣлалъ еще болѣе: напалъ на Литву, разорилъ и выжегъ не малую часть земли Волынской, исполняя совѣтъ Вельможъ, которые говорили, что новый

Г. 1578. Ханъ долженъ ознаменовать свое воцареніе пожарами и кровопролитіемъ въ земляхъ сосѣдственныхъ! Іоаннъ спѣшилъ отправить къ нему знатнаго сановника, Князя Мосальскаго, съ привѣтствіемъ, съ богатыми дарами, какихъ дотолѣ не видала Таврида, и съ наказомъ весьма снисходительнымъ; на примѣръ: «Бить челомъ Хану; обѣщать дары ежегодные въ случаѣ союза, но не писать ихъ въ Шертую грамоту; требовать, но безъ упорства, чтобы Магметъ-Гирей называлъ Великаго Князя Царемъ; вообще вести себя смирно, убѣгать рѣчей колкихъ, и если Ханъ или Вельможи его вспомянутъ о временахъ Калиты и Царя Узбека, то не оказывать гнѣва, но отвѣтствовать тихо: не знаю старины; вѣдаетъ ее Богъ и вы, Государи!» Столь домогался Іоаннъ найти сподвижника въ новомъ Ханѣ, чтобы обуздать Стефана ужасомъ Крымскихъ, гибельныхъ для Литвы набѣговъ! Но сія Политика, счастливая только въ государствованіе Іоанна III, ни для сына, ни для внука его не имѣла успѣха. Магметъ-Гирей за свою дружбу хотѣлъ Астрахани, обѣщая отдать намъ Литву и Польшу! хотѣлъ также, чтобы Царь свелъ Козаковъ съ Днѣпра и съ Дона. Сіи требованія были объявлены Ханскими Послами въ Москвѣ (^[501]). Имъ сказали, что Днѣпровскіе и Донскіе Козаки не зависятъ отъ насъ; что первые служатъ Баторію, а вторые суть бѣглецы Россійскіе и Литовскіе, коихъ велѣно казнить, гдѣ явятся въ нашихъ предѣлахъ; что оружіе и Вѣра навѣки утвердили Астрахань за Россіею; что тамъ уже воздвигнуты храмы Бога Христіанскаго, основаны монастыри, живутъ коренные Христіане. Магметъ-Гирей твердилъ Царю: «Ты уступалъ намъ сей городъ: исполни же обѣщаніе! Тогда вдовы и сироты ваши могутъ спокойно ходить въ серебрѣ и золотѣ: никто изъ моихъ воиновъ не тронетъ ихъ на самыхъ пустынныхъ дорогахъ.» Между тѣмъ онъ просилъ четырехъ тысячь рублей: Государь послалъ ему тысячу; не жалѣлъ даровъ ни для женъ, ни для Вельможъ его, но не достигъ цѣли: Стефанъ предупредилъ насъ, и купивъ постыдное дружество сего Атамана разбойниковъ, могъ дѣйствовать всѣми силами противъ Россіи.

Любя великія дѣла и славу, но умѣя ждать времени и случая, Баторій, занятый осадою Данцига, какъ бы

Г. 1578. Переговоры и война съ Баторіемъ. равнодушно видѣлъ успѣхи Іоанновы въ Ливоніи; безъ сомнѣнія зналъ, что не переговорами, а мечемъ должно рѣшить дѣло, однакожь писалъ къ Царю, что онъ удивляется его явному недружелюбію и предлагаетъ не лить крови, буде еще можно согласить миромъ выгоды, честь, безопасность обѣихъ Державъ, Россіи и Польши. «Твоя досада неосновательна, » отвѣтствовалъ ему Іоаннъ: «взявъ города свои въ Ливоніи, я выслалъ оттуда людей вашихъ безъ всякаго наказанія. Ты Король, но не Ливонскій» (^[502]). Послы Стефановы, Воеводы Мазовецкій и Минскій, прибывъ въ Москву (въ Генварѣ 1578), торжественно объявили Боярамъ, что Король мыслитъ единственно о спокойствіи Державъ Христіанскихъ, хочетъ жить въ дружбѣ со всѣми и въ особенности съ Россіею; что перемиріе нарушено непріятельскими дѣйствіями Царя въ Ливоніи; что Стефанъ уполномочилъ ихъ (Пословъ) возстановить тишину навѣки. Для сего Бояре требовали, чтобы Король, именуя Іоанна Царемъ, Великимъ Княземъ Смоленскимъ и Полоцкимъ, не вступался ни въ Ливонію, ни въ Курляндію, нераздѣльную съ нею, и еще отдалъ Россіи Кіевъ, Каневъ, Витебскъ съ другими городами; а Паны Королевскіе требовали не только всей Ливоніи, но и всѣхъ древнихъ Россійскихъ областей отъ Калуги до Чернигова и Двины. Видя невозможность мира, согласились единственно возобновить перемиріе на три года, но въ Русскую грамоту включили слова: Королю не вступаться въ Ливонію (чего не было въ Польской грамотѣ), и Государь, утверждая сей договоръ обыкновенною присягою, сказалъ: «цѣлую крестъ сосѣду моему, Стефану Королю, въ томъ, что исполню условія; а Ливонской и Курляндской земли не отступаюсь.» Сановники Карповъ и Голованъ поѣхали къ Стефану быть свидѣтелями его клятвы и размѣняться записями (^[503]). Но сей договоръ остался безъ дѣйствія и не унялъ кровопролитія.

Уже обстоятельства начали измѣняться, къ досадѣ Іоанна и ко вреду Россіи. Еще въ 1577 году Шведскій Адмиралъ Гилленанкеръ съ вооруженными судами явился передъ Нарвою, сжегъ тамъ деревянныя укрѣпленія, умертвилъ и взялъ въ плѣнъ нѣсколько Россіянъ (^[504]); другая толпа Шведовъ опустошила часть Кексгольмскаго Уѣзда. Ревельцы и Шенкенбергъ-Аннибалъ также

Г. 1578. непрестанными впаденіями тревожили Эстонію Россійскую; а Воеводы Іоанновы спокойно отдыхали въ городахъ, презирая слабыхъ враговъ, и своимъ бездѣйствіемъ вселяя въ нихъ смѣлость. Пишутъ, что Литовскіе сановники, желая отнять у насъ Дюнебургъ, употребили хитрость: какъ бы въ знакъ дружбы прислали тамошнимъ Московскимъ воинамъ бочку вина, ночью ворвались въ крѣпость и всѣхъ ихъ умертвили пьяныхъ. Нѣмцы, служащіе Баторію, столь же внезапно и легко взяли еще гораздо важнѣйшее мѣсто, Венденъ, прославленный великодушною гибелію Магнусовой дружины и жестокою местію Царя. Оплошные Воеводы не видали, не слыхали, какъ Нѣмцы, поддѣлавъ ключи къ воротамъ Венденскимъ, вступили въ городъ, чтобы рѣзать сонныхъ Россіянъ (^[505]). Въ то же время свѣдалъ Іоаннъ, что тѣнь мнимаго Королевства Ливонскаго, изобрѣтеніе хитрой его Политики, исчезла наконецъ бѣгствомъ мнимаго Короля. Измѣна, уже давно замышляемая, совершилась: жертва честолюбія и страха, Магнусъ, снова присягнувъ въ вѣрности къ Іоанну, снова обратился къ Баторію, заключилъ съ нимъ договоръ и тайно уѣхалъ изъ Оберпалена въ Курляндію, въ городокъ Пильтенъ, вмѣстѣ съ юною супругою, которая не безъ горести пожертвовала ему своимъ отечествомъ, хотя и не могла любить дяди, убійцы несчастныхъ ея родителей (^[506]).

Легковѣріе не было свойственно Іоанну: онъ конечно не удивился бѣгству Магнуса, желавъ только на время имѣть въ немъ орудіе для своей Политики; но казался изумленнымъ, винилъ себя въ излишнемъ милосердіи къ вѣроломному (^[507]) и послалъ знатнѣйшихъ воеводъ къ Вендену, Князя Ивана Ѳедоровича Мстиславскаго съ сыномъ, Боярина Морозова и другихъ, чтобы землю, омоченную тамъ кровію Россіянъ, омочить Нѣмецкою; но Воеводы не умѣли взять крѣпости: стрѣляли изъ пушекъ, и сдѣлавъ проломъ въ стѣнѣ, удалились: ибо свѣдали, что на нихъ идутъ Воеводы Баторіевы, Дембинскій, Бюрингъ и Хоткѣвичь. Сію неудачу загладили младшіе сановники Царскіе, Князь Иванъ Михайловичь Елецкій и Дворянинъ Леонтій Григорьевичь Волуевъ: съ горстію людей осажденные въ Ленварденѣ Рижскими Нѣмцами и Литовскимъ Воеводою, не имѣя хлѣба, имѣя только желѣзо и порохъ, они бились какъ Герои въ

Г. 1578. теченіе мѣсяца: питались лошадинымъ мясомъ, кожами, и своимъ мужествомъ, своимъ терпѣніемъ побѣдили непріятеля: онъ ушелъ, оставивъ множество труповъ подъ стѣнами (^[508]). Между тѣмъ Шведы и неутомимый Шенкенбергъ-Аннибалъ сожгли предмѣстіе Дерпта, и всѣхъ, захваченныхъ ими Россіянъ умертвили, женъ и дѣтей. Не было милосердія, ни человѣчества: обѣ стороны въ ужасныхъ своихъ лютостяхъ оправдывались закономъ мести.

Въ концѣ лѣта Воеводы Московскіе, Князья Иванъ Юрьевичь Голицынъ, Василій Агишевичь Тюменскій, Хворостининъ, Тюфякинъ, приступили къ Оберпалену, занятому Шведами послѣ Магнусова бѣгства съ согласія тамошнихъ Нѣмцевъ. Взявъ сію крѣпость и 200 плѣнниковъ, Воеводы отослали ихъ въ Москву на казнь и смерть; должны были итти немедленно къ Вендену, но споря между собою о начальствѣ, не исполняли Царскаго указа: Іоаннъ съ гнѣвомъ прислалъ въ Дерптъ знаменитаго Дьяка, Андрея Щелкалова, и любимаго Дворянина своего, Данила Салтыкова, велѣвъ имъ смѣнить Воеводъ въ случаѣ ихъ дальнѣйшаго ослушанія (^[509]). Наконецъ они выступили, давъ время изготовиться непріятелю и Литовцамъ соединиться съ Шведами; осадили Венденъ и чрезъ нѣсколько дней (21 Октября) увидѣли непріятеля за собою: Сапѣга съ Литвою и Нѣмцами, Генералъ Бое съ Шведами напали на 18, 000 Россіянъ, едва успѣвшихъ построиться внѣ своихъ окоповъ. Долго бились мужественно; но худая конница Татарская въ рѣшительный часъ выдала нашу пѣхоту и бѣжала. Россіяне дрогнули, смѣшались, отступили къ укрѣпленіямъ, гдѣ сильною пальбою еще удерживали стремленіе непріятеля. Ночь прекратила битву: Сапѣга и Бое хотѣли возобновить ее, ждали утра; но первый вождь Московскій, Голицынъ, Окольничій Ѳедоръ Шереметевъ, Князь Андрей Палицкій, вмѣстѣ съ Дьякомъ Щелкаловымъ, равно умнымъ и малодушнымъ, въ безуміи страха уже скакали на борзыхъ коняхъ къ Дерпту, оставивъ войско ночью въ ужасѣ, коего слѣдствіемъ было общее бѣгство. Еще нѣкоторые говорили о долгѣ и чести; ихъ не слушали — но они говорили, что думали, и явили примѣръ достойный лучшихъ временъ Рима: Воеводы, Бояринъ Князь Василій Андреевичь Сицкій, Окольничій Василій Ѳедоровичь

Г. 1578. Воронцовъ (начальникъ огнестрѣльнаго снаряда), Данило Борисовичь Салтыковъ, Князь Михайло Васильевичь Тюфякинъ, не тронулись съ мѣста, хотѣли смерти, и нашли ее, когда непріятель, въ слѣдующее утро, видя единственно горсть великодушныхъ въ станѣ, всѣми силами на нихъ ударилъ; Окольничаго Татева, Князей Хворостинина, Семена Тюфякина, Дьяка Клобукова, взялъ въ плѣнъ; кинулся на снарядъ огнестрѣльный, и съ изумленіемъ увидѣлъ рѣдкое дѣйствіе воинской вѣрности: Московскіе пушкари, ужасаясь мысли отдаться непріятелю, повѣсились на своихъ орудіяхъ (^[510]) ... Чудесное дѣло Московскихъ пушкарей. Сіи люди не мечтали о славѣ; имена ихъ остались неизвѣстными: самое дѣло не дошло бы до потомства, если бы умный Секретарь Королевскій, Гейденштейнъ, не внесъ онаго въ свою Исторію, съ удивленіемъ души благородной, чувствительной къ великому и въ самыхъ непріятеляхъ. Добычею побѣдителей были 17 пушекъ, весь обозъ и множество коней Татарскихъ. Число убитыхъ Россіянъ простиралось за 6000. — Такъ началися важные успѣхи Баторіевы и несгоды Іоанновы въ сей войнѣ злосчастной, но не безславной для Россіи, которая все имѣла для побѣды: и силу и доблесть, но не имѣла великодушнаго отца Государя!

Доселѣ Іоаннъ не мыслилъ искренно о мирѣ: безъ сомнѣнія думалъ, что и перемиріе не будетъ утверждено Королемъ съ обязательствомъ не вступаться въ Ливонію (^[511]); ждалъ вѣстей, съ одной стороны отъ Пословъ Московскихъ изъ Кракова, съ другой отъ Воеводъ о чаемомъ, легкомъ взятіи Вондена, и не хотѣлъ видѣть Стефанова гонца, присланнаго къ нему съ убѣжденіемъ заключить особенный договоръ о городахъ Ливонскихъ (^[512]). Г. 1579, 11 Генваря. Встревоженный судьбою нашего войска подъ Венденомъ, Іоаннъ немедленно отвѣтствовалъ на письмо Баторіево, что онъ согласенъ дружелюбно рѣшить судьбу Ливоніи, будетъ ждать для того новыхъ Пословъ Королевскихъ въ Москву, удивляется невозвращенію нашихъ изъ Кракова и ревностно желаетъ честнаго мира. Но Баторій уже изготовился къ войнѣ, смиривъ Данцигъ.

Сей опасный врагъ, изъявляя намъ миролюбіе, въ тоже время предлагалъ Варшавскому Сейму необходимость утвердить оружіемъ безопасность Государства. «Имѣемъ двухъ злыхъ непріятелей, » сказалъ онъ: «Крымцы жгутъ, Россіяне

Г. 1579. берутъ наши владѣнія. Итти ли на обоихъ вмѣстѣ? или съ кого начать?» Уже присутствіе великаго мужа одушевляло Вельможъ и Дворянство ревностію ко благу отечества: Баторій зналъ худо языкъ, но твердо Исторію Литвы и Польши; исчислилъ земли, отнятыя у нихъ Россіею; винилъ слабость Королей, льстилъ народному самолюбію, указывалъ на мечь свой и слушалъ разсужденія Сейма. «Таврида» — говорили Паны — «зависитъ отъ Султана: наступательная война съ нею можетъ раздражить его; когда мы будемъ въ Тавридѣ, Оттоманы будутъ въ Польшѣ. И что корысти? Сей дикій непріятель всегда грабитъ и всегда бѣденъ. Лучше до времени искать мира съ Ханомъ. — Государство Московское велико и сильно: тѣмъ славнѣе побѣда! Оно цвѣтетъ изобиліемъ Природы и торговлею: тѣмъ болѣе добычи!» Рѣшили единогласно воевать Россію; велѣли собирать многочисленное войско; обременили неслыханными дотолѣ налогами владѣльцевъ и гражданъ: никто не противился; вооружались и платили съ чувствомъ или съ видомъ усердія. — Не обольщая себя излишнею надеждою на собственныя силы, Баторій требовалъ вспоможенія отъ другихъ Державъ, отъ Султана и Паны! Желая снискать особенное благоволеніе перваго, онъ не усомнился нарушить святую обязанность мести; ибо думалъ, что совѣсть должна молчать въ Политикѣ, и что государственная выгода есть главный законъ для Государя. Въ самое то время, когда Стефанъ вездѣ искалъ мира и союза, чтобы усильно дѣйствовать противъ насъ, бѣдный Козакъ Днѣпровскій, родомъ Волохъ, славный наѣздникъ и силачь (одною рукою ломавшій на-двое подкову, и для сего прозванный Подковою), умѣлъ съ толпою бродягъ нечаянно завоевать Валахію, гдѣ властвовалъ присяжникъ Султанскій, другъ Баторіевъ, Господарь Петръ. Оскорбленный такимъ успѣхомъ дерзости, Стефанъ послалъ войско изгнать хищника. Но мужественный Козакъ, Воеводами и словомъ Баторія удостовѣренный въ личной безопасности, сдался имъ добровольно. Чтожь сдѣлалъ Король? велѣлъ отсѣчь ему голову, въ угодность Султану, и въ присутствіи его Посла, сказавъ Вельможамъ: «для Народнаго Права не раздражу сильнаго, ко вреду Государства!» Сіе вѣроломство доставило Баторію одну ласку Амуратову: умный Визирь Махметъ сказалъ Посламъ

Г. 1579. Стефановымъ въ Царѣградѣ: «Желаемъ Королю славы и побѣды: возможно, хотя и не легко одолѣть Царя Московскаго, коего одинъ Султанъ превосходитъ грозою.» Папа обѣщалъ Баторію ходатайствовать за него во всѣхъ Кабинетахъ Европы и прислалъ мочь съ благословеніемъ, а Курфирстъ Бранденбургскій нѣсколько пушекъ (^[513]). Король Датскій, тайно доброхотствуя врагу нашему, колебался, ждалъ слѣдствій; но Шведскій немедленно заключилъ съ нимъ оборонительный и наступательный союзъ (^[514]) Ханъ требовалъ даровъ отъ Литвы и получилъ ихъ съ условіемъ содѣйствовать ей въ войнѣ Россійской. Изъ Трансильваніи шла къ Стефану его старая, опытная дружина, изъ земли Нѣмецкой рать наемная. Еще не доставало доходовъ государственныхъ для всѣхъ воинскихъ издержекъ: онъ умѣрилъ расходы Двора; сыпалъ въ казну собственное золото и серебро; занималъ, гдѣ могъ; осматривалъ, училъ войско; готовилъ съѣстные припасы — и какъ бы еще имѣя много свободнаго времени, учреждалъ новыя судилище, давалъ новые уставы государственные, льстилъ Дворянству, утверждалъ власть Королевскую.

Въ сихъ обстоятельствахъ прибыли къ нему Послы Іоанновы, Карповъ и Головинъ, съ мирною грамотою. Чиновники Королевскіе долго задерживали ихъ въ пути; спорили съ ними о титулѣ обоихъ Государей; отвергали пустое имя сосѣда, кое Царь давалъ Баторію; хотѣли равенства; не таили, что договоръ, написанный въ Москвѣ, останется безъ исполненія. Встрѣтили Пословъ съ честію; но Баторій, сидя на тронѣ величаво, не хотѣлъ для нихъ встать, ни спросить о здравіи Царя, и равнодушный къ ихъ неудовольствію, велѣлъ сказать имъ, что они могутъ итти вонъ изъ дворца и ѣхать назадъ; что Литовскій гонецъ доставитъ Іоанну отвѣтъ Королевскій. Послы уѣхали (^[515]), и въ слѣдъ за ними Король выступилъ съ войскомъ, отправивъ чиновника Лопатинскаго съ письмомъ въ Москву.

Но Іоанна уже не было въ столицѣ. Зная, что происходило на Сеймѣ Варшавскомъ — долго не имѣя вѣсти отъ Карпова и Головина — слыша о сильномъ, безпримѣрномъ вооруженіи Литвы и Польши, онъ самъ не терялъ времени: въ общемъ совѣтѣ Бояръ и Духовенства объявилъ, что настала година великаго

кровопролитія; Г. 1579. что онъ, прося милости Божіей, идетъ на дѣло отечественное и свое (^[516]), на землю Нѣмецкую и Литовскую; двинулъ всѣ полки къ Западу; расписалъ имъ пути и мѣста; оставляя войско въ осьмидесяти городахъ для ихъ обороны, на берегахъ Волги, Дона, Оки, Днѣпра, Двины, указалъ соединиться главнымъ силамъ въ Новѣгородѣ и Псковѣ. Европейскимъ и Азіатскимъ: кромѣ Россіянъ, Князья Черкесскіе, Шевкалскіе, Мордовскіе, Ногайскіе, Царевичи и Мурзы древней Золотой Орды, Казанской, Астраханской, день и ночь шли къ Ильменю и Пейпусу. Дороги заперлися пѣхотою и конницею Зима, весна, часть лѣта миновали въ сихъ движеніяхъ. Наконецъ, поручивъ Москву Князю Андрею Петровичу Куракину, взявъ съ собою всѣхъ Бояръ, Думныхъ Дворянъ, множество Дьяковъ для воинскихъ и государственныхъ дѣлъ, Царь въ Іюлѣ выѣхалъ изъ столицы въ Новгородъ, гдѣ всѣ Воеводы ждали его дальнѣйшихъ повелѣній. Туда прибыли къ Іоанну и наши Послы изъ Литвы, съ донесеніемъ, что Баторій, отвергнувъ перемирную грамоту, идетъ на Россію (^[517]); что у него сорокъ тысячь воиновъ, но что сіе число умножается подходящими дружинами изъ Трансильваніи, изъ Нѣмецкой земли, и Литовскою вольницею. Вотъ сила непріятеля, замышлявшаго потоптать Россію! А Царь въ одномъ своемъ особенномъ полку имѣлъ сорокъ тысячь: Дворянъ, Дѣтей Боярскихъ, Стрѣльцевъ, Козаковъ, сверхъ главной Новгородской, сверхъ Псковской рати, подъ начальствомъ Великаго Князя Тверскаго, Симеона Бекбулатовича, Князей Ивана Мстиславскаго, Шуйскихъ, Ногтева, Трубецкаго и многихъ иныхъ Воеводъ. Одно слово Іоанново могло бы устремить сію громаду на Литву, гдѣ народъ и Дворянство не весьма благопріятствовали воинственнымъ замысламъ Стефановымъ, внутренно желая мира съ Россіею, и гдѣ вопль ужаса раздался бы отъ Двины до Буга. Но тѣни Шуйскаго, Серебрянаго, Воротынскаго мечтались воображенію Іоаннову, среди могилъ Новгородскихъ, исполненныхъ жертвами его гнѣва: онъ не вѣрилъ усердію Воеводъ своихъ, ни самаго народа, довѣренность свойственна только совѣсти чистой. Изрубивъ Героевъ, Царь въ сіе время щадилъ Воеводъ Недостойныхъ: Князья Иванъ Голицынъ, Палицкій, Ѳедоръ Шереметевъ, запечатлѣнные

Г. 1579. стыдомъ Венденскаго бѣгства, снова начальствовали въ рати! Видя опасную войну предъ собою, онъ не смѣлъ казнить ихъ, чтобы другіе, имъ подобные, не измѣнили ему и не ушли къ Баторію! Думая такъ о своихъ Полководцахъ, Іоаннъ считалъ медленность, нерѣшительность благоразуміемъ; хотѣлъ угрожать непріятелю только числомъ собраннаго войска; еще надѣялся на миръ, или ждалъ крайней необходимости дѣйствовать мечемъ — и дождался! Узнавъ, что Баторіевъ чиновникъ, Лопатинскій, ѣдетъ въ Москву, Царь велѣлъ остановить его въ Дорогобужѣ. Сей гонецъ прислалъ къ нему письмо Стефаново, весьма плодовитое, не краснорѣчивое, сухое, но умное. Стефанъ писалъ (изъ Вильны, отъ 26 Іюня), что наша перемирная грамота есть подложная; что Бояре Московскіе обманомъ включили въ нее статью о Ливоніи (^[518]); что Іоаннъ, говоря о мирѣ, воюетъ сію землю Королевскую, и выдумалъ басню о своемъ происхожденіи отъ Кесарей Римскихъ; что Россія беззаконно отняла у Литвы и Новгородъ и Сѣверскія области, и Смоленскъ и Полоцкъ; что Карповъ и Головинъ, ничего не сдѣлавъ, ничего не сказавъ, уѣхали изъ Кракова; что дальнѣйшія Посольства будутъ безполезны; что онъ (Стефанъ) съ Божіею помощію рѣшился искать управы оружіемъ. Въ тоже время извѣстили Царя, что Баторій уже въ предѣлахъ Россіи.

Честно объявивъ намъ войну, Король совѣтовался въ Свирѣ съ Вельможами своими и Полководцами, гдѣ и какъ начать оную (^[519])? Многіе изъ нихъ предлагали вступить въ Ливонію, изгнать Россіянъ, осадить Псковъ, городъ важный, богатый, но — какъ они думали — худо укрѣпленный. Король былъ инаго мнѣнія, доказывая, что трудно вести войну въ Ливоніи опустошенной, неблагоразумно оставить ее за собою, опасно удалиться отъ границъ; что лучше взять Полоцкъ, ключь Ливоніи и самой Литвы; что сіе завоеваніе, надежный щитъ для ихъ тыла, откроетъ имъ Россію, утвердитъ безопасное сообщеніе съ Ригою посредствомъ Двины, доставитъ выгоды и для ратныхъ дѣйствій и для торговли; что должно завоевать Ливонію внѣ Ливоніи; что Полоцкъ крѣпокъ, но тѣмъ славнѣе, тѣмъ желательнѣе взять его, для ободренія своихъ, для устрашенія непріятеля. Говорилъ мужъ великій: его слушались. Войско Стефаново,

Г. 1579. подобно Аннибалову, было составлено изъ людей чуждыхъ другъ другу языкомъ, обычаями, Вѣрою: изъ Нѣмцевъ, Венгровъ, Ляховъ, древнихъ Славянъ Галицкихъ, Волынскихъ, Днѣпровскихъ, Кривскихъ и коренныхъ Литовцевъ: Баторій умѣлъ дать ему единодушіе и соревнованіе. Выступивъ изъ Свира, онъ издалъ Манифестъ къ народу Россійскому; объявилъ, что извлекаетъ мечь на Царя Московскаго, а не на мирныхъ жителей, коихъ будетъ щадить, миловать во всякомъ случаѣ; что любя доблесть, гнушается варварствомъ, желаетъ побѣды, а не разрушенія, не кровопролитія безполезнаго. Сказалъ и сдѣлалъ: никогда война не бывала для земледѣльцевъ и гражданъ тише, человѣколюбивѣе сей Баторіевой; говоря какъ Христіанинъ, онъ дѣйствовалъ какъ Политикъ: хотѣлъ преклонить къ себѣ жителей, ибо хотѣлъ завоеваній прочныхъ. — Въ началѣ Августа Баторій осадилъ Полоцкъ.

Осада и взятіе Полоцка. Тамъ было мало войска: ибо Царь не ожидалъ сильнаго нападенія на Литовской границѣ, думая, что ѳеатромъ важныхъ непріятельскихъ дѣйствій будетъ Ливонія; но Полоцкъ издревле славился своими укрѣпленіями, исправленными, распространенными съ 1561 года. Двѣ крѣпости, Стрѣлецкая и такъ называемый Острогъ, обтекаемыя Двиною и Полотою, соединяемыя мостомъ, воздвигнутыя на крутыхъ высотахъ, служили защитою большому городу, сверхъ его глубокихъ рвовъ, деревянныхъ стѣнъ и башенъ. Князь Василій Ивановичь Телятевскій начальствовалъ въ городѣ, Петръ Волынскій въ Острогѣ, Князь Дмитрій Щербатый и Дьякъ Ржевскій въ крѣпости, имѣя довольно запасовъ и снарядовъ, много усердій и мужества, гораздо менѣе искусства, какъ сказано въ нашихъ Розрядныхъ Книгахъ (^[520]). Чтобы устрашить непріятеля и не оставить себѣ на выборъ ничего, кромѣ побѣды или смерти, они, захвативъ нѣсколько Литовскихъ плѣнниковъ, велѣли ихъ умертвить, привязать къ бревнамъ и кинуть въ Двину, на позорище войску Королевскому (^[521]).... Приступъ начался съ города: Россіяне малочисленные сами зажгли его, оставили, ушли въ крѣпость, гдѣ болѣе трехъ недѣль оборонялись мужественно. Время имъ благопріятствовало: лили дожди; бойницы осаждающихъ дѣйствовали худо; обозы ихъ съ хлѣбомъ тонули въ

Г. 1579. грязи; лошади падали; войско терпѣло голодъ: приступало къ крѣпости, но безъ успѣха. Воспользовался ли Царь сими обстоятельствами?

1 Августа Іоаннъ, будучи во Псковѣ, отрядилъ Воеводъ, Князя Хилкова и Безнина, съ двадцатью тысячами Азіатскихъ всадниковъ за рѣку Двину, въ Курляндскую землю, гдѣ дѣло ихъ состояло въ одномъ безопасномъ губительствѣ (^[522]); тогда же послалъ другое войско защитить Корелію и землю Ижерскую, опустошаемую Шведами; усилилъ засады или гарнизоны въ Ливоніи — но еще имѣлъ столько войска, что могъ бы смѣло итти на Вильну и Варшаву. Встревоженный извѣстіемъ о нечаянной осадѣ Полоцкой (^[523]), онъ велѣлъ Шеину, Князьямъ Лыкову, Галицкому, Кривоборскому съ дружинами Дѣтей Боярскихъ и Донскихъ Козаковъ спѣшить къ сему городу, вступить въ него хитростію или силою, а въ случаѣ невозможности занять крѣпость Соколъ, тревожить непріятеля, мѣшать его сообщенію съ Литвою, въ ожиданіи нашей главной рати. Шеинъ приближился къ Баторіеву стану: не дерзнулъ на битву и занялъ Соколъ, распустивъ слухъ, что самъ Іоаннъ немедленно будетъ тамъ съ войскомъ сильнымъ. Но Король не устрашился: чувствовалъ единственно необходимость скорѣе рѣшить судьбу осады. Видя слабое дѣйствіе бойницъ, онъ предложилъ Венгерскимъ удальцамъ взойти на высоту крѣпости и зажечь ея стѣну, обѣщая имъ славу и золото. Для успѣха ихъ смѣлости, какъ бы нарочно, сдѣлалось ясное, сухое время: съ пылающими факелами они устремились къ стѣнамъ .... многіе пали мертвые; нѣкоторые достигли цѣли, и чрезъ пять минутъ вспыхнула крѣпость. Тутъ, воскликнувъ побѣду, вся дружина Венгерская кинулась на приступъ, не слушая ни своихъ Вождей, ни Короля. Осыпаемые ядрами, пулями, головнями, Венгры сквозь огонь падающихъ стѣнъ вломились въ крѣпость; но Россіяне отчаянно стали грудью, рѣзались, вытѣснили непріятеля: онъ возвратился, усиленный толпами Нѣмцевъ, Поляковъ, и снова уступилъ остервененію нашихъ. Самъ Король, забывъ личную опасность, находился въ сей кровопролитной битвѣ, чтобы возстановить порядокъ, удержать, соединить бѣгущихъ. Часъ былъ рѣшительный. Если бы Шеинъ, Князья Лыковъ, Палицкій, ударили на Литву, то

Г. 1579. могли бы спасти и крѣпость и честь Россіи. Они видѣли пожаръ, могли издали видѣть самую битву и слышать громкій кликъ осажденныхъ, побѣдителей въ сію минуту, призывный кликъ къ своимъ братьямъ Сокольскимъ.... Но прозорливый Баторій занялъ дорогу (^[524]): выслалъ свѣжее войско къ Дриссѣ, чтобы остановить Россіянъ въ случаѣ ихъ движенія къ Полоцку. Въ то же время Донскіе Козаки измѣнили нашимъ Воеводамъ въ Соколѣ (^[525]): самовольно ушли во-свояси, къ извиненію Шеина и его товарищей. Стефанъ ждалъ весь день, всю ночь опаснаго ихъ нападенія; успокоился и спѣшилъ загладить неудачу.

Отбивъ приступъ, Россіяне угасили огонь въ крѣпости: непріятель сдѣлалъ новыя бойницы, новые окопы, приближался къ стѣнамъ, отчасти разрушеннымъ, и калеными ядрами опять зажегъ башни. Еще нѣсколько дней упорствовали осажденные; едва могли дышать отъ дыма и жара; падали отъ Литовскихъ ядеръ, отъ усталости, непрестанно гася огонь; ждали помощи, освобожденія; наконецъ, утративъ всю бодрость, требовали переговоровъ. Сперва Воеводы и достойный Архіепископъ Кипріанъ не хотѣли о томъ слышать, говоря: «страшимся не злобы Стефановой, а гнѣва Царскаго!» Въ отчаяніи великодушномъ они думали взорвать крѣпость, чтобы погребсти себя въ ея развалинахъ. Но слабый духомъ Петръ Волынскій и Стрѣльцы не дали имъ исполнить сего намѣренія (^[526]) и предложили условія Стефану, который, изъ уваженія ли къ оказанной ими храбрости, или боясь длить время, согласился отпустить и сановниковъ и рядовыхъ (изъ острога и крѣпости) въ Россію съ семействами, съ имѣніемъ, а желающимъ вступить къ нему въ службу обѣщалъ великія милости. Воеводы, не хотѣвъ участвовать въ семъ договорѣ, заперлись вмѣстѣ съ Архіепископомъ въ древней церкви Софійской, откуда силою извлекли и представили ихъ Баторію, смиренныхъ безъ уничиженія. Историкъ-очевидецъ пишетъ, что Россіяне, живо чувствуя великодушіе и человѣколюбіе Короля, никакъ однакожь не захотѣли служить ему; что почти всѣ, ожидая неминуемой казни отъ гнѣвнаго Царя, съ твердостію шли на оную и не внимали льстивымъ обѣщаніямъ Стефановымъ: «доказательство удивительной любви къ отечеству!» прибавляетъ сей Историкъ (^[527]). Но Стефанъ,

Г. 1579. вопреки условію, не скоро отпустилъ сихъ плѣнниковъ, какъ бы опасаясь возвратить непріятелю такихъ вѣрныхъ, доблихъ воиновъ. —Велѣвъ очистить крѣпость, наполненную трупами, Король въѣхалъ въ нее торжественно; объявилъ Полоцкъ Литовскимъ Воеводствомъ; указавъ строить тамъ великолѣпную церковь Римскаго Исповѣданія, оставилъ Софійскую Христіанамъ Греческимъ; далъ имъ въ Епископы бывшаго Святителя Витебскаго, и грамотою утвердилъ свободу нашей Вѣры, имѣя въ виду дальнѣйшія завоеванія въ Россіи и желая угодить ея народу сею благоразумною терпимостію, вопреки своимъ любимцамъ, Іезуитамъ, коимъ онъ далъ тогда богатыя маетности и земли въ Бѣлорусіи, съ обязательствомъ исправлять нравы жителей ученіемъ и примѣромъ (^[528]). — Съ сего времени древній нашъ Полоцкъ, Удѣлъ племени Владимірова и Рогнѣдина, легко взятый, безславно утраченный Іоанномъ, бывъ 18 лѣтъ областію Государства Московскаго, сдѣлался вновь собственностію Литвы, до царствованія Екатерины безсмертной.

Стефанъ послалъ войско къ Соколу, а легкую конницу къ самому Пскову, чтобы наблюдать движенія Іоанновой рати. 19 Сентября Литовцы осадили Соколъ; 25 зажгли башни, и съ трубнымъ звукомъ устремились къ стѣнамъ. Россіяне тушили огонь; но вдругъ запылали многія бренныя зданія, такъ, что не оставалось въ городѣ мѣста безопаснаго для пяти или шести тысячь бывшихъ тамъ воиновъ. Они сдѣлали вылазку; бились долго; уступивъ наконецъ превосходной силѣ, обратились назадъ, а Нѣмцы вмѣстѣ съ ними втѣснились въ крѣпость. Взятіе Сокола. Тутъ началася ужасная сѣча, отчаянная для тѣхъ и другихъ: ибо Россіяне захлопнули ворота, опустили желѣзную решетку и не оставили возможности спасенія ни себѣ, ни врагамъ; рѣзались въ пламени, задыхались и горѣли, до той минуты, какъ Литовцы и Поляки вломились въ городъ, для совершеннаго истребленія нашихъ, коихъ пало 4000; плѣнили только Шереметева съ малымъ числомъ Дѣтей Боярскихъ (^[529]). Въ остервененіи злобы Нѣмцы, терзая мертвыхъ, исказили трупы Шеина и многихъ иныхъ Россіянъ. — Литовцы взяли Красный, Козьянъ, Ситну, Туровль, Нещерду; опустошили землю Сѣверскую до Стародуба; выжгли 2000 селеній въ Смоленской

Г. 1579. области.... а Царь стоялъ неподвижно во Псковѣ!

Въ то время, когда гибли добрые Россіяне, предаваемые въ жертву врагамъ Іоанновою боязливостію; когда отечество сѣтовало въ незаслуженномъ уничиженіи, торжествовалъ, къ вѣчному стыду своему, одинъ Россіянинъ, нѣкогда любезный отечеству: Князь Андрей Курбскій. Преступленіемъ лишенный имени Русскаго, онъ въ злобѣ своей искалъ новаго утѣшенія мести и находился подъ знаменами Баторіевыми, вмѣстѣ съ другимъ бѣглецомъ Московскимъ, Владиміромъ Заболоцкимъ; дѣятельно способствовалъ успѣхамъ Королевскаго оружія, и съ свѣжаго пепла завоеванной крѣпости Полоцкой, гдѣ дымилась кровь Россіянъ, написалъ отвѣтъ на Вольмарское къ нему письмо Іоанново (^[530]). Письмо Курбскаго. «Гдѣ твои побѣды?» говорилъ онъ: «въ могилѣ Героевъ, истинныхъ Воеводъ Святой Руси, истребленныхъ тобою. Король съ малыми тысячами, единственно мужествомъ его сильными, въ твоемъ Государствѣ, беретъ области и твердыни, нѣкогда нами взятыя, нами укрѣпленныя; а ты съ войскомъ многочисленнымъ сидишь, укрываешься за лѣсами, или бѣжишь, никѣмъ не гонимый, кромѣ совѣсти, обличающей тебя въ беззаконіяхъ. Вотъ плоды наставленія, даннаго тебѣ Лжесвятителемъ Вассіаномъ (^[531])! Единъ царствуешь безъ мудрыхъ совѣтниковъ; единъ воюешь безъ гордыхъ Воеводъ — и что же? вмѣсто любви и благословеній народныхъ, нѣкогда сладостныхъ твоему сердцу, стяжалъ ненависть и проклятія всемірныя; вмѣсто славы ратной стыдомъ упиваешься: ибо нѣтъ добраго царствованія безъ добрыхъ Вельможъ, и несмѣтное войско безъ искуснаго Полководца есть стадо овецъ, разгоняемое шумомъ вѣтра и паденіемъ древесныхъ листьевъ. Ласкатели не Синклиты, и карлы, увѣчные духомъ, не суть Воеводы. Не явно ли совершился судъ Божій надъ тираномъ? Се глады и язва, мечь варваровъ, пепелъ столицы и — что всего ужаснѣе — позоръ, позоръ для Вѣнценосца, нѣкогда столь знаменитаго! Того ли мы хотѣли, то ли готовили ревностною, кровавою службою нашему древнему отечеству?»... Письмо заключалось хвалою доблести Стефановой, предсказаніемъ близкой гибели всего Царскаго Дому и словами: «кладу

Г. 1579. перстъ на уста, изумляюся и плачу.»... Движимый ненавистью къ Іоанну, Курбскій могъ оправдывать себя умомъ, но не въ совѣсти, которая тревожила его до конца жизни; владѣя городами и селами въ Волыніи (^[532]), ни въ богатствѣ, ни въ знатности не находилъ успокоенія; женился тамъ на Княгинѣ Дубровицкой, но не любилъ ее; искалъ утѣшенія въ дружествѣ и въ ученіи; зная языкъ Латинскій, переводилъ Цицерона; описалъ славное взятіе Казани, войну Ливонскую, мучительства Іоанна; пережилъ его, и въ старости еще тосковалъ о Россіи, съ чувствомъ называя оную своимъ любимымъ отечествомъ. Мракъ неизвѣстности сокрылъ послѣдніе дни и могилу мужа ознаменованнаго славою ратныхъ дѣлъ, ума, краснорѣчія — и безславіемъ преступленія!

Іоаннъ уже не отвѣчалъ Курбскому: ибо не могъ ничѣмъ хвалиться, ни грозить въ тогдашнихъ обстоятельствахъ и въ расположеніи своего духа. Онъ написалъ въ Москву къ Государственному Дьяку, Андрею Щелкалову, что должно объявить успѣхи непріятеля жителямъ ея хладнокровно и спокойно. Созвавъ гражданъ, умный Дьякъ сказалъ имъ: «Добрые люди! знайте, что Король взялъ Полоцкъ и сжегъ Соколъ: вѣсть печальная; но благоразуміе требуетъ отъ насъ твердости. Нѣтъ постоянства въ свѣтѣ; счастіе измѣняетъ и великимъ Государямъ. Полоцкъ въ рукахъ у Стефана: вся Ливонія въ нашихъ. Пали нѣкоторые Россіяне: пало гораздо болѣе Литовцевъ. Утѣшимся въ малой несгодѣ воспоминаніемъ столь многихъ побѣдъ и завоеваній Царя православнаго» (^[533])! Удостовѣренный въ тишинѣ, въ спокойствіи Москвы, Іоаннъ велѣлъ Боярамъ написать къ Литовской Думѣ, что онъ мыслилъ немедленно итти на Короля, но что совѣтники Государственные, жалѣя слезъ Христіанскихъ, умолили его, хотя и не безъ великаго труда, остановить всѣ непріятельскія дѣйствія; что Стефанъ докажетъ свою истинную любовь къ человѣчеству и справедливости, если, унявъ кровопролитіе, вступитъ съ Царемъ въ переговоры о вѣчномъ мирѣ, о родствѣ и дружбѣ искренней. Съ такою миролюбивою грамотою послали гонца въ Вильну (^[534]). Самъ Баторій прислалъ чиновника къ Іоанну, но съ письмомъ весьма грубымъ, объявляя, что воюетъ за Ливонію, для обузданія его безразсуднаго властолюбія,

Г. 1579. и требуя, чтобы Лопатинскій, не выпускаемый изъ Дорогобужа, былъ освобожденъ согласно съ Народнымъ Правомъ. Сей гонецъ непріятельскій обѣдалъ у Царя въ Новѣгородѣ, угощаемый какъ бы Вельможа дружественной Державы: чего дотолѣ не бывало. «Не хочу» (отвѣтствовалъ Іоаннъ Королю) «возражать на упреки: ибо хочу быть въ братствѣ съ тобою. Даю опасную грамоту для твоихъ Пословъ, коихъ ожидаю съ доброжелательствомъ. Между тѣмъ да будетъ тишина въ Ливоніи и на всѣхъ границахъ! А въ залогъ мира отпусти плѣнниковъ Россійскихъ, на обмѣнъ или выкупъ.» То же писалъ Іоаннъ и съ Лопатинскимъ, немедленно освобожденнымъ, и съ новымъ гонцемъ, посланнымъ къ Королю; нѣсколько мѣсяцевъ занимался спорами Воеводъ своихъ о первенствѣ (^[535]) и не думалъ итти на Стефана, будучи доволенъ нѣкоторыми успѣхами нашей оборонительной системы въ Ливоніи, гдѣ Россіяне, въ жаркой схваткѣ, плѣнили наконецъ славнаго разбойника, Аннибала (послѣ казненнаго во Псковѣ), мужественно отразили Шведовъ отъ Нарвы и гнали ихъ до Ревеля (^[536]). Симъ заключился 1579 годъ. Царь уже былъ въ Москвѣ, и не праздно.

Г. 1580. Въ Генварѣ 1580 года онъ созвалъ знаменитѣйшее Духовенство въ столицу; Архіепископа Александра Новогородскаго, Іеремію Казанскаго, Давида Ростовскаго, всѣхъ Епископовъ, Архимандритовъ, Игуменовъ, славнѣйшихъ умомъ или благочестіемъ Иноковъ;Соборъ въ Москвѣ. торжественно объявилъ имъ, что Церковь и Православіе въ опасности; что безчисленные враги возстали на Россію; что съ одной стороны невѣрные Турки, Ханъ, Ногаи, — съ другой Литва, Польша, Венгры, Нѣмцы, Шведы какъ дикіе звѣри разинули челюсти, дабы поглотить насъ; что онъ съ сыномъ своимъ, съ Вельможами и Воеводами бодрствуетъ день и ночь для спасенія Державы, но что Духовенство обязано содѣйствовать имъ въ семъ великомъ подвигѣ; что мы, имѣя людей, не имѣемъ казны достаточной; что войско скудѣетъ и нуждается, а монастыри богатѣютъ; что Государь требуетъ жертвы отъ Духовенства, и что Всевышній благословитъ его усердіе къ отечеству. Предложеніе было важно и затруднительно. Великій дѣдъ Іоанновъ хотѣлъ коснуться церковнаго достоянія, но

Г. 1580. оставилъ сію мысль, встрѣченный сильнымъ прекословіемъ Святителей: внукъ умѣрилъ требованія, и Соборъ приговорилъ грамотою, что земли и села Княжескія, когда либо отказанныя Митрополитамъ, Епископамъ, монастырямъ и церквамъ, или купленныя ими, оттолѣ будутъ Государевыми, а всѣ другія остаются навѣки ихъ неотъемлемымъ достояніемъ; что впредь они уже не должны присвоивать себѣ имѣній недвижимыхъ, ни добровольною уступкою, ни куплею, и что заложенныя имъ земли также отдаются въ казну (^[537]). Симъ легкимъ способомъ умноживъ владѣнія и доходы государственные, Іоаннъ непрестанно умножалъ и войско (^[538]): чиновники ѣздили изъ области въ область съ списками Дѣтей Боярскихъ; отыскивали всѣхъ, кто укрывался или бѣгалъ отъ службы; наказывали ихъ тѣлесно и за порукою отсылали во Псковъ или Новгородъ, гдѣ стояла главная рать, упуская благопріятное время дѣйствовать наступательно: ибо Россіяне любили всегда выходить въ поле, когда другіе уходили въ домы отъ ненастья и морозовъ.

Хотя Баторій не мыслилъ дать намъ перемирія, но осень и зима остановили его блестящіе успѣхи. Наемники требовали денегъ, свои отдохновенія. Расположивъ войско въ привольныхъ мѣстахъ близъ границы, онъ спѣшилъ въ Вильну и на Сеймъ въ Варшаву, готовить новыя средства побѣды, наслаждаться славою, испытать, устыдить неблагодарность и все одолѣть, чтобы достигнуть цѣли. Въ Вильнѣ граждане и Дворянство встрѣтили его съ громогласными благословеніями, а въ Варшавѣ многіе Паны съ мрачными лицами и съ ропотомъ неудовольствія — тѣ, которые любили законную и беззаконную власть свою болѣе отечества, разслабленнаго ихъ своевольствомъ, нѣгою, корыстолюбіемъ. Великихъ мужей славятъ и злословятъ: устрашенные сильною волею, сильными мѣрами Короля, Паны жаловались на его самовластіе и довѣренность къ чужеземцамъ; распускали слухъ, что онъ воюетъ только для вида, налогами тяготитъ землю и мыслитъ тайно уѣхать въ Трансильванію съ богатою казною Королевскою. Дѣйствіемъ сей клеветы могъ быть отказъ въ государственныхъ пособіяхъ, необходимыхъ для войны. Баторій предсталъ Сейму: клевета умолкла. Сказалъ, что

Г. 1580. сдѣлалъ и сдѣлаетъ: единодушно, единогласно одобрили всѣ его предложенія; уставили новые налоги, велѣли собирать новое войско (^[539])....

А Царь домогался мира. Когда гонцы наши возвратились съ отвѣтомъ, что Король не хочетъ и слышать о Посольствѣ въ Москву, готовый единственно изъ снисхожденія принять Іоанново въ своей столицѣ, если мы дѣйствительно расположены къ умѣренности и договорамъ честнымъ; что плѣнниковъ не отпускаютъ во время кровопролитія; что они въ землѣ Христіанской, слѣдственно въ безопасности и не въ утѣсненій: тогда Іоаннъ вторично написалъ къ Стефану письмо дружелюбное. «Въ Московскихъ перемирныхъ грамотахъ» (говорилъ онъ) «были слова разныя, внесенныя въ нихъ съ вѣдома и согласія твоихъ Пословъ. Ты могъ отвергнуть сей договоръ; но для чего же укоряешь насъ обманомъ? Для чего безъ дѣла выслалъ нашихъ Пословъ изъ Кракова, и столь грубо, и писалъ къ намъ въ выраженіяхъ столь Язвительныхъ? Забудемъ слова гнѣвныя, вражду и злобу. Не въ Литвѣ и не въ Польшѣ, а въ Москвѣ издревле заключались договоры между сими Державами и Россіею. Не требуй же новаго! Здѣсь мои Бояре съ твоими Уполномоченными рѣшатъ всѣ затрудненія къ обоюдному удовольствію Государствъ нашихъ» (^[540]). Но гонецъ Московскій, въ случаѣ упрямства и явной готовности Баторіевой къ возобновленію непріятельскихъ дѣйствій, долженъ былъ тайно сказать ему, что Царь согласенъ прислать Бояръ своихъ въ Вильну или въ Варшаву. — Уничиженіе безполезное: Король отвѣтствовалъ, что даетъ Іоанну пять недѣль сроку и будетъ ждать Пословъ нашихъ въ мирномъ бездѣйствіи, хотя войско его готово вступить въ Россію, пылая нетерпѣніемъ мужества. Уже знатные сановники Царскіе, Стольникъ Князь Иванъ Сицкій, Думный Дворянинъ Пивовъ и Дьякъ Петелинъ ѣхали въ Вильну, когда узнали въ Москвѣ, что Баторій съ войскомъ въ предѣлахъ Россіи. «Назначенный срокъ минулъ, » писалъ онъ къ Царю: «ты долженъ отдать Литвѣ Новгородъ, Псковъ, Луки, со всѣми областями Витебскими и Полоцкими, также всю Ливонію, если желаешь мира.»

Августъ. Сіе нападеніе казалось Іоанну вѣроломствомъ: по крайней мѣрѣ онъ не чаялъ его въ концѣ лѣта; совѣтовался съ

Г. 1580. Посольство къ Императору и къ Папѣ. Боярами и спѣшилъ отправить гонца (Шевригина) къ Императору, даже къ Папѣ, съ убѣжденіемъ, чтобы они вступились за насъ; въ грамотѣ къ первому доказывалъ, что Стефанъ воюетъ Россію за ея тѣсную дружбу съ Максимиліаномъ; требовалъ, чтобы Рудольфъ исполнилъ свое обѣщаніе и прислалъ Уполномоченныхъ въ Москву для возобновленія союза противъ общихъ враговъ; жаловался Папѣ на злобу и вѣроломство Баторіево; предлагалъ ему усовѣстить, отвести его отъ ненавистной связи съ Турками; увѣрялъ, что ревностно желаетъ вмѣстѣ со всѣми Европейскими Государями ополчиться на Султана и быть для того въ непрестанныхъ, дружественныхъ сношеніяхъ съ Римомъ (^[541]). Имѣя силу въ рукахъ, но робость въ душѣ, Іоаннъ унижался исканіемъ чуждаго, отдаленнаго вспоможенія, ненужнаго и невѣроятнаго. Онъ не думалъ самъ выступить въ поле; расположилъ войско единственно для обороны, и не зная, куда устремится Баторій, направлялъ полки къ Новугороду и Пскову, Кокенгузену и Смоленску (^[542]); занялъ и берега Оки близъ Серпухова, опасаясь Хана. Сія неизвѣстность продолжалась около двухъ или трехъ недѣль, и Баторій опять явился тамъ, гдѣ его не ожидали.

Историкъ Стефановъ съ пышнымъ краснорѣчіемъ описываетъ устройство, ревность войска, одушевленнаго Геніемъ начальника. Конницею предводительствовали Сенаторы и лучшіе Воеводы; многіе изъ знатныхъ чиновниковъ, гражданскихъ и придворныхъ, служили въ ней на-ряду съ простыми всадниками. Большая часть пѣхоты, новаго набора, еще не видала огня. Нѣмецкіе и Седмиградскіе опытные воины составляли ея твердую основу, и между ими отличался бодростію измѣнникъ нашъ, Датскій Полковникъ, Георгій Фаренсбахъ, который зналъ силу и слабость Россіянъ, бывъ предводителемъ Іоанновой Ливонской дружины. Непріятель шелъ болотами и лѣсами дикими, гдѣ 150 лѣтъ не ходило войско; гдѣ только Витовтъ въ 1428 году умѣлъ открыть себѣ путь къ областямъ Новогородскимъ, и гдѣ нѣкоторыя мѣста еще назывались его именемъ. Баторій, подобно Витовту, пресѣкалъ лѣса, дѣлалъ гати, мосты, плоты; сражался съ трудностями, терпѣлъ недостатокъ; вышелъ къ Велижу, къ Усвяту; взялъ ту и другую

Г. 1580. крѣпость, наполненныя запасами, и разбивъ легкій отрядъ нашей конницы, приступилъ, въ исходѣ Августа, къ Великимъ Лукамъ (^[543]). Сей городъ, красивый мѣстоположеніемъ, богатый и торговый, ключь древнихъ южныхъ владѣній Новогородской Державы, обѣщалъ знатную добычу корыстолюбивому войску, близостію своею къ Витебску и другимъ Литовскимъ крѣпостямъ представляя удобность для осады. Тамъ находилось тысячь шесть или семь Россіянъ; но въ Торопцѣ стоялъ Воевода Князь Хилковъ съ полками, довольно многочисленными. Были вылазки смѣлыя, иногда и счастливыя; въ одной изъ нихъ осажденные взяли знамя Королевское (^[544]). Хилковъ, избѣгая общаго сраженія, вездѣ стерегъ Литовцевъ, хваталъ ихъ въ разъѣздахъ, истреблялъ цѣлыми толпами, и ждалъ другихъ Воеводъ, изъ Смоленска, Пскова, Новагорода.

Въ сіе время, когда надлежало возстать Россіи и подавить дерзкаго Баторія, спѣшили къ нему въ станъ Уполномоченные Іоанновы, Князь Сицкій и Пивовъ, для унизительныхъ договоровъ. Стефанъ принялъ ихъ въ шатрѣ, величаво, надменно; сидѣлъ въ шапкѣ, когда они ему кланялись отъ Царя; не хотѣлъ сказать имъ учтиваго слова. Послы требовали, чтобы Король немедленно снялъ осаду: вмѣсто отвѣта загремѣли пушки Литовскія. Тутъ Послы изъявили снисхожденіе: сказали, что еще въ первый разъ Московскій Государь начинаетъ переговоры съ Литвою внѣ Москвы; что онъ будетъ именовать Стефана братомъ, если Король возвратитъ намъ Полоцкъ; соглашались не требовать и Полоцка; уступали Курляндію и двадцать-четыре города въ самой Ливоніи. Но Стефанъ хотѣлъ всѣхъ областей Ливонскихъ, даже Великихъ Лукъ, Смоленска, Пскова. Новагорода. Тутъ Сицкій и Пивовъ, объявивъ, что уже не могутъ уступить ничего болѣе, потребовали отпуска или дозволенія писать къ Іоанну. Отправили гонца въ Москву — и въ тотъ же день, Сентября 5, отъ взрыва башни, наполненной порохомъ, взлетѣла на воздухъ часть крѣпости (^[545]); огонь довершилъ разрушеніе стѣнъ, а мечь непріятельскій гибель Россіянъ: Король взялъ пепелище, омоченное ихъ кровію, покрытое истерзанными тѣлами и членами. Завоеваніе Великихъ Лукъ. Велѣвъ немедленно возстановить укрѣпленія сего

Г. 1580. важнаго мѣста, онъ напалъ на Хилкова близъ Торопца и разбилъ его. Въ семъ жаркомъ дѣлѣ плѣнили сановника Царскаго, Григорья Нащокина, употребляемаго въ Посольствахъ, Думнаго Дворянина Черемисинова, любимца Іоаннова, и 200 Дѣтей Боярскихъ (^[546]). Въ то же время Литовскій Вельможа, Филонъ Кмита, съ девятью тысячами всадниковъ приближился къ Смоленску, въ надеждѣ сжечь его предмѣстія; но встрѣченный въ полѣ тамошними храбрыми начальниками, Даниломъ Ногтевымъ и Княземъ Ѳедоромъ Мосальскимъ, бѣжалъ, кинувъ знамена, обозъ и 60 легкихъ пушекъ (^[547]). Сіи единственные наши трофеи, имѣеть съ тремя стами осьмидесятью взятыми плѣнниками, были посланы въ Москву: за что Іоаннъ наградилъ Воеводъ золотыми медалями. Еще Баторій, не смотря на глубокую осень, усильно продолжалъ войну. Невель, Озерище ему сдалися. Заволочье, крѣпостію мѣста и мужествомъ Воеводы Сабурова, держалось и стоило непріятелю дорого; наконецъ также сдалося, и Баторій выпустилъ оттуда Россіянъ съ честію (^[548]). Симъ заключился его походъ. Войско изнемогало отъ трудовъ и недуговъ; самъ Король лежалъ больной въ Полоцкѣ — и еще съ блѣднымъ лицомъ явился на Сеймѣ Варшавскомъ, дать отчетъ въ дѣлахъ своихъ. «Радуйтесь побѣдѣ, » говорилъ онъ Панамъ: «но сего не довольно: умѣйте пользоваться ею. Судьба предаетъ вамъ, кажется, все Государство Московское: смѣлость и надежда руководствуютъ къ великому. Хотите ли быть умѣренными? возьмите по крайней мѣрѣ Ливонію, которая есть главная цѣль войны, и присоединенная навѣки къ Имперіи Ляховъ, останется для потомства знаменитымъ памятникомъ вашего мужества. Дотолѣ нѣтъ для насъ мира (^[549])!» Требуя новаго вспоможенія людьми и деньгами, Король жаловался Панамъ, что они не даютъ ему способовъ вести войну непрерывно; что время теряется для него въ переѣздахъ и шумныхъ прѣніяхъ Сейма, а войско слабѣетъ духомъ въ праздности и Россія отдыхаетъ. Бѣдствія Россіи. Баторій дѣйствительно тратилъ время; но Литовскіе Воеводы и зимою еще тревожили Россію: внезапнымъ набѣгомъ взяли Холмъ, выжгли Старую Русу, обогатились въ ней добычею (^[550]); въ Ливоніи взяли Шмильтенъ; опустошили, вмѣстѣ съ измѣнникомъ Магнусомъ,

Г. 1580. часть Дерптскихъ и самыхъ Псковскихъ владѣній. Съ другой стороны показались и Шведы: завоевали Кексгольмъ, осадили Падпсъ, гдѣ малочисленные Россіяне, томимые голодомъ, ѣли собакъ, кошекъ, даже мертвыя тѣла младенцевъ, но застрѣлили Шведскаго чиновника, предлагавшаго имъ сдать крѣпость. Тамъ, съ горстію отчаянныхъ, сидѣлъ Воевода старецъ, Данило Чихачевъ. Шведы, овладѣвъ замкомъ, нашли въ немъ не людей, а тѣни: умертвили всѣхъ, кромѣ одного молодаго сановника, Князя Михайла Сицкаго (^[551]). Въ теченіе зимы они взяли на договоръ и Везенбергъ, гдѣ находилось около тысячи Стрѣльцевъ Московскихъ, которые вышли оттуда съ однѣми деревянными иконами.

Россія казалась слабою, почти безоружною, имѣя до осьмидесяти становъ воинскихъ или крѣпостей, наполненныхъ снарядами и людьми ратными — имѣя сверхъ того многочисленныя воинства полевыя, готовыя устремиться на битву! Зрѣлище удивительное, навѣки достопамятное для самаго отдаленнѣйшаго потомства, для всѣхъ народовъ и Властителей земли; разительное доказательство, сколь тиранство унижаетъ душу, ослѣпляетъ умъ привидѣніями страха, мертвитъ силы и въ Государѣ и въ Государствѣ! Не измѣнились Россіяне, но Царь измѣнилъ имъ! Укрываясь въ Слободѣ Александровской, онъ написалъ къ главнымъ Воеводамъ во Ржевъ или въ Вязьму, къ Великому Князю Тверскому, Симеону Бекбулатовичу, и Князю Ивану Мстиславскому: «Промышляйте дѣломъ Государевымъ и земскимъ, какъ Всевышній вразумитъ васъ, и какъ лучше для безопасности Россіи Все упованіе мое возлагаю на Бога и на ваше усердіе (^[552]).» Воеводы, смятенные нерѣшительностію Царя, сами опасались дѣйствовать рѣшительно; посылали отряды для наблюденія, для защиты границъ, и только однажды дерзнули вступить въ непріятельскую землю: Князья Михайло Батыревъ Ростовскій, Дмитрій Хворостининъ, Щербатой, Теренинъ, Бутурлинъ, соединясь въ Можайскѣ, ходили къ Дубровнѣ, Оршѣ, Шклову, Могилеву, Радомлю: выжгли Уѣзды и посады сихъ городовъ; разбили Литовцевъ подъ стѣнами Шклова (гдѣ въ самыхъ воротахъ палъ мужественный Бутурлинъ), и привели въ Смоленскъ

Г. 1580. множество плѣнниковъ (^[553]). Іоаннъ далъ имъ золотыя медали, но не ободрился въ духѣ, какъ увидимъ.

Седьмое супружество Іоанново. Въ то время, когда Герой Баторій въ излишней надменности обѣщалъ Вельможнымъ Панамъ всю Россію, Царь ея праздновалъ свадьбы: женилъ втораго сына своего, Ѳеодора, на сестрѣ знаменитаго Бориса Годунова, Иринѣ, и самъ женился, въ шестый или въ седьмый разъ (^[554]), безъ всякаго церковнаго разрѣшенія, на дѣвицѣ Маріи, дочери сановника Ѳедора Ѳедоровича Нагаго, два брака ужасные своими неожиданными слѣдствіями для Россіи, вина и начало злу долговременному! Уже Годуновъ, возведенный тогда на степень Боярства, усматривалъ, можетъ быть, вдали, неясно, смѣлую цѣль его властолюбія, дотолѣ безпримѣрнаго въ нашей Исторіи! Какъ любимецъ Государевъ онъ могъ завидовать только Богдану Яковлевичу Бѣльскому, Оружничему, ближнему слугѣ, днемъ и ночью неотходному хранителю особы Іоанновой; какъ шуринъ Царевича дѣлился уваженіемъ и честію съ Царскими свойственниками, съ Княземъ Иваномъ Михайловичемъ Глинскимъ и съ Нагими, коими вдругъ наполнился дворецъ Іоанновъ; какъ Думный Совѣтникъ видѣлъ еще многихъ старѣйшихъ Бояръ, Мстиславскихъ, Шуйскихъ, Трубецкихъ, Голицыныхъ, Юрьевыхъ, Сабуровыхъ, но ни единаго равнаго ему въ умѣ государственномъ. На сихъ двухъ роковыхъ свадьбахъ, празднуемымъ Іоанномъ только съ людьми ближними, въ Слободѣ Александровской, во дни горестные для отечества, подъ личиною усердныхъ слугъ и льстецовъ скрывались два будущіе Царя и третій гнусный предатель Россіи: Годуновъ былъ Дружкою Маріи, Князь Василій Ивановичь Шуйскій Іоанновымъ, Михайло Михайловичь Кривой Салтыковъ чиновникомъ поѣзда! Съ ними же пировалъ и другой, менѣе важный, хотя и равно презрительный измѣнникъ, свойственникъ Малюты Скуратова, Давидъ Бѣльскій, который чрезъ нѣсколько мѣсяцевъ бѣжалъ къ Стефану. Не знаемъ ни опалъ, ни казней сего времени, кромѣ одной, весьма достопамятной, и всѣми одобренной. Мы упоминали о Медикѣ Бомеліи, ненавистномъ совѣтникѣ убійствъ: не за-долго до бракосочетанія Іоаннова съ Нагою онъ былъ всенародно сожженъ въ Москвѣ, уличенный въ тайной связи съ Баторіемъ (^[555]).

Г. 1580. Другіе пишутъ, что Россіяне, выведенные изъ терпѣнія злобою сего наушника Царскаго, искали и нашли способъ погубить его; что онъ, клеветою губивъ невиннымъ, сдѣлался жертвою навѣта, ко славѣ Небеснаго правосудія. Можетъ быть, доносы, ложные или справедливые, коснулись тогда и Бѣльскаго; можетъ быть, подобно Курбскому, онъ ушелъ невиннымъ, но оказался преступникомъ, ибо началъ давать совѣты Баторію ко вреду Россіи (^[556]).

Изъ сей несчастной Александровской Слободы (гдѣ тиранъ обыкновенно свирѣпствовалъ или пировалъ, ужасалъ вѣрныхъ подданныхъ или трепеталъ враговъ отечества) Царь, свѣдавъ о паденіи Великихъ Лукъ, далъ новый наказъ Сицкому и Пивову, которые въ слѣдъ за Баторіемъ ѣздили изъ мѣста въ мѣсто, будучи смиренными, жалкими свидѣтелями торжества его (^[557]). Г. 1581. Въ Варшавѣ они уступали ему еще нѣсколько областей Ливонскихъ за взятые имъ города Россійскіе, убѣждая Стефана отправить Пословъ въ Москву для мирныхъ условій и прекратить войну; но имъ велѣно было ѣхать къ Царю съ отвѣтомъ: «не будетъ ни Посольства, ни мира, ни перемирія, доколѣ войско Россійское не очиститъ Ливоніи!» Болѣе и болѣе снисходительный, Іоаннъ въ ласковомъ письмѣ именовалъ Стефана братомъ; жаловался, что Литовцы не престаютъ тревожить Россіи нападеніями; молилъ его не собирать войска къ лѣту, не истощать тѣмъ казны государственной — и немедленно послалъ къ нему Думныхъ Дворянъ, Пушкина и Писемскаго, велѣвъ имъ не только быть смиренными, кроткими въ переговорахъ, но даже (неслыханное уничиженіе!) терпѣть и побои (^[558])! Такъ Іоаннъ пилъ чашу стыда, имъ, не Россіею заслуженнаго! Неслыханное уничиженіе. Новая уступчивость производила новыя требованія: Баторій, кромѣ всей Ливоніи, хотѣлъ городовъ Сѣверскихъ, Смоленска, Пскова, Новагорода, — по крайней мѣрѣ Себежа; хотѣлъ еще взять съ Россіи 400 тысячь золотыхъ Венгерскихъ, и прислалъ гонца въ Москву за рѣшительнымъ отвѣтомъ! Письмо къ Баторію. Наконецъ Іоаннъ изъявилъ досаду: принимая гонца Литовскаго, не всталъ съ мѣста, не спросилъ о здоровьѣ Короля, и написалъ къ Стефану (^[559]): «Мы, смиренный Государь всея Россіи, Божіею, а не человѣческою многомятежною волею... Когда Польша и Литва имѣли также

Г. 1581. Вѣнценосцевъ наслѣдственныхъ, законныхъ, они ужасались кровопролитія: нынѣ нѣтъ у васъ Христіанства! Ни Ольгердъ, ни Витовтъ не нарушали перемирія; а ты, заключивъ его въ Москвѣ, кинулся на Россію съ нашими злодѣями, Курбскимъ и другими; взялъ Полоцкъ измѣною, и торжественнымъ Манифестомъ обольщаешь народъ мой, да измѣнитъ Царю, совѣсти и Богу! Воюешь не мечемъ, а предательствомъ — и съ какимъ Лютымъ звѣрствомъ! Воины твои рѣжутъ мертвыхъ (^[560])... Наши Послы ѣдутъ къ тебѣ съ мирнымъ словомъ, а ты жжешь Луки калеными ядрами (изобрѣтеніемъ новымъ, безчеловѣчнымъ); они говорятъ съ тобою о дружбѣ и любви, а ты губишь, истребляешь! Какъ Христіанинъ я могъ бы отдать тебѣ Ливонію; но будешь ли доволенъ ею? Слышу, что ты Клялся Вельможамъ присоединить къ Литвѣ всѣ завоеванія моего отца и дѣда. Какъ намъ согласиться? Хочу мира, хочешь убійства; уступаю, требуешь болѣе, и неслыханнаго: требуешь отъ меня золота за то, что ты беззаконно, безсовѣстно разоряешь мою землю! ... Мужъ кровей! вспомни Бога!» Но Іоаннъ, не смотря на досаду свою, еще уступалъ Литвѣ всѣ завоеванныя Баторіемъ крѣпости Россійскія, желая единственно удержать восточную Эстонію и Ливонію, Нарву, Вейсенштейнъ, Дерптъ, и на такомъ условіи заключить семилѣтнее перемиріе. Отвѣтомъ на сію грамоту было третіе выступленіе Баторіево въ поле и письмо исполненное язвительныхъ укоризнъ, равно плодовитое и непристойное для Вѣнценосца (^[561]). Отвѣтъ Баторіевъ. «Хвалишься своимъ наслѣдственнымъ Государствомъ, » писалъ Стефанъ: «не завидую тебѣ, ибо думаю, что лучше достоинствомъ пріобрѣсти корону, нежели родиться на тронѣ отъ Глинской, дочери Сигизмундова предателя. Упрекаешь меня терзаніемъ мертвыхъ: я не терзалъ ихъ; а ты мучишь живыхъ: что хуже? Осуждаешь мое вѣроломство мнимое, ты, сочинитель подложныхъ договоровъ, измѣняемыхъ въ смыслѣ обманомъ и тайнымъ прибавленіемъ словъ, угодныхъ единственно твоему безумному властолюбію! Называешь измѣнниками Воеводъ своихъ, честныхъ плѣнниковъ, коихъ мы должны были отпустить къ тебѣ, ибо они вѣрны отечеству! Беремъ земли доблестію воинскою, и не имѣемъ нужды въ услугѣ твоихъ

Г. 1581. мнимыхъ предателей. Гдѣ же ты, Богъ земли Русской, какъ велишь именовать себя рабамъ несчастнымъ? Еще не видали мы лица твоего, ни сей крестоносной хоругви, коею хвалишься, ужасая крестами своими не враговъ, а только бѣдныхъ Россіянъ. Жалѣешь ли крови Христіанской? назначь время и мѣсто; явися на конѣ, и единъ сразися со мною единымъ, да праваго увѣнчаетъ Богъ побѣдою!» Не соглашаясь оставить за Россіею ни пяди земли въ Ливоніи, Баторій не хотѣлъ далѣе говорить съ нашими Послами, выгналъ ихъ изъ своего ратнаго стана (^[562]), и съ насмѣшкою прислалъ къ Іоанну изданныя въ Германіи на Латинскомъ языкѣ книги о Россійскихъ Князьяхъ и собственномъ его царствованіи, въ доказательство (какъ онъ изъяснялся), что древніе Государи Московскіе были не Августовы родственники, а данники Хановъ Перекопскихъ; совѣтовалъ ему также читать пятидесятый Псаломъ Давидовъ и Христіански узнать самого себя. Сію бранную Стефанову грамоту подалъ Іоанну гонецъ Литовскій. Царь, выслушавъ оную, тихо сказалъ ему: «мы будемъ отвѣчать брату нашему, Королю Стефану, » и вставъ съ мѣста, примолвилъ учтиво: «Кланяйся отъ насъ своему Государю!» То есть, Іоаннъ, приведенный въ новый страхъ движеніемъ Литовскаго войска, хотѣлъ снова искать мира, въ надеждѣ на важнаго посредника, который тогда явился между имъ и Баторіемъ.

Гонецъ Московскій, Шевригинъ, посланный въ Вѣну и въ Римъ, возвратился. Слабый, безпечный Рудольфъ (^[563]) отвѣтствовалъ, что онъ не можетъ ничего сдѣлать безъ вѣдома Князей Имперскихъ; что его Вельможи, коимъ надлежало ѣхать въ Москву для заключенія союза, или умерли или больны. Но Папа, славный ревностію къ успѣхамъ Латинской Вѣры — тотъ, который освѣтилъ Римъ потѣшными огнями, свѣдавъ о злодѣйствахъ Варѳоломеевской ночи во Франціи — Григорій XIII изъявилъ живѣйшее удовольствіе, видя, какъ онъ думалъ, случай присоединить Россію къ своей обширной паствѣ. Еще въ 1576 году Григорій хотѣлъ послать въ Москву одного Священника, именемъ Рудольфа Кленхена, знавшаго обычаи и языкъ Россіи, съ письменнымъ наставленіемъ, весьма умнымъ и хитрымъ, въ коемъ сказано (для

Г. 1581. объявленія Царскимъ Вельможамъ), что Папа, много слышавъ о силѣ, завоеваніяхъ, геройствѣ, мудрости, благочестіи и всѣхъ великихъ свойствахъ Іоанновыхъ, равно удивительныхъ и любезныхъ, исполняетъ наконецъ свое давнишнее ревностное желаніе изъявить столь необыкновенному Вѣнценосцу сердечную пріязнь и надежду, что ему угодно будетъ смирить ненавистниковъ Христіанства, Оттомановъ, и возстановить цѣлость Святой Вѣры на земномъ шарѣ (^[564]). Вѣроятно, что сію мысль внушилъ Григорію Посолъ Императорскій, Кобенцель: ибо онъ славилъ въ Европѣ не только могущество, но и мнимое доброжелательство Россіянъ къ Латинской Церкви, говоря въ донесеніи къ Вѣнскому Министерству: «Несправедливо считаютъ ихъ врагами нашей Вѣры; такъ могло быть прежде: нынѣ же Россіяне любятъ бесѣдовать о Римѣ; желаютъ его видѣть; знаютъ, что въ немъ страдали и лежатъ великіе Мученики Христіанства, ими еще болѣе, нежели нами уважаемые; знаютъ, лучше многихъ Нѣмцевъ и Французовъ, святость Лоретты; не усомнились даже вести меня къ образу Николая Чудотворца, главной Святынѣ сего народа, слыша, что я древняго Закона, а не Лютерова, для нихъ ненавистнаго» (^[565]). Но Кленхенъ, кажется, не былъ въ Москвѣ: наставленіе, ему данное, осталось только въ Римскихъ Архивахъ. Ласково принявъ Шевригина, одаривъ его золотыми цѣпями и бархатными ферезями, Папа велѣлъ славному Богослову, Іезуиту Антонію Поссевину, ѣхать къ Баторію и въ Москву для примиренія воюющихъ Державъ. Посольство отъ Папы. Антоній нашелъ Короля въ Вильнѣ. «Государь Московскій» (сказалъ Баторій Іезуиту)» хочетъ обмануть Св. Отца; видя грозу надъ собою, радъ все обѣщать: и соединеніе Вѣръ и войну съ Турками; но меня не обманетъ. Иди и дѣйствуй: не противлюсь; знаю только, что для выгоднаго и честнаго мира надобно воевать: мы будемъ имѣть его; даю слово» (^[566]). И миротворецъ Антоній, благословивъ Короля на дѣла достойныя Героя и Христіанина, поѣхалъ къ Царю; а Баторій, въ слѣдъ за нимъ, со всѣмъ войскомъ, вновь усиленнымъ, быстро двинулся ко Пскову, въ Августѣ мѣсяцѣ.

Славная осада Пскова. Сіе нападеніе уже не было нечаяннымъ: Іоаннъ ожидалъ его и ввѣрилъ защиту Пскова Воеводамъ надежнымъ:

Г. 1581. Боярамъ Князьямъ Шуйскимъ, Ивану Петровичу и Василію Ѳедоровичу (Скопину), Никитѣ Ивановичу Очину-Плещееву, Князю Андрею Хворостинину, Бахтеярову, Ростовскому-Лобанову; далъ имъ письменный наказъ, и въ храмѣ Успенія, предъ Владимірскою иконою Богоматери, взялъ съ нимъ торжественную присягу, что они не сдадутъ города Баторію до своей смерти (^[567]). Воеводы такою же клятвою обязали и Дѣтей Боярскихъ, Стрѣльцевъ, гражданъ Псковскихъ, старыхъ и малыхъ; всѣ цѣловали крестъ въ восторгѣ любви къ отечеству, взывая: «умремъ, но не сдадимся!» Ихъ было тридцать тысячь (^[568]). Исправили ветхія укрѣпленія; разставили пушки, ручницы, пищали; назначили мѣста, гдѣ быть каждому Воеводѣ съ своею особенною дружиною для обороны Кремля, города Средняго и Большаго, Запсковья и такъ называемой Окольней или внѣшней стѣны, на пространствѣ семи или осьми верстъ. Царь непрестанно писалъ къ сановникамъ и войску, чтобы она помнили клятву и должность. Тоже писалъ къ нимъ и Новогородскій Владыка Александръ. Игуменъ Печерскій, добродѣтельный Тихонъ, оставивъ свою Обитель, явился на ѳеатрѣ будущаго кровопролитія, чтобы увѣщаніями и молитвою служить отечеству. Все изготовилось принять Баторія, съ тѣмъ великодушіемъ, коего онъ но любилъ въ Россіянахъ, но коему умѣлъ отдавать справедливость. Въ Новѣгородѣ было 40, 000 воиновъ съ Княземъ Юріемъ Голицынымъ, во Ржевѣ тысячь пятнадцать, для вспоможенія угрожаемому Пскову. На берегахъ Оки стояли Князья Василій Ивановичь Шуйскій и Шестуновъ, чтобы дѣйствовать оборонительно въ случаѣ Ханскаго впаденія; въ Волокѣ Великій Князь Тверскій Симеонъ, Мстиславскіе и Курлятевъ съ главными силами, такъ, что Государь имѣлъ въ полѣ до трехъ сотъ тысячь воиновъ (^[569]): рать, какой не видала ни Россія, ни Европа съ нашествія Моголовъ! Іоаннъ выѣхалъ наконецъ изъ Слободы Александровской и прибылъ въ Старицу со всѣмъ Дворомъ, съ Боярами, съ дружиною Царскою — казалось, для того, чтобы лично предводительствовать войсками, взять и двинуть ихъ громаду, по примѣру Героя Донскаго, на встрѣчу къ новому Мамаю.... Но Іоаннъ готовился къ хитростямъ и лести, а не къ битвамъ!

18 Августа пріѣхалъ къ Государю въ

Г. 1581. Старицу нетерпѣливо ожидаемый имъ Іезуитъ Поссевинъ, коего отъ Смоленска до сего мѣста вездѣ честили, привѣтствовали съ необыкновенною пышностію и ласкою. Дружины воинскія, блестящія золотомъ, стояли въ ружьѣ предъ Іезуитомъ; чиновники сходили съ коней, низко кланялись и говорили рѣчи. Никогда не оказывалось въ Россіи такого уваженія ни Королевскимъ, ни Императорскимъ Посламъ (^[570]). Чрезъ два дни, данные путешественнику на отдохновеніе, Антоній съ четырмя братьями своего Ордена былъ представленъ Государю, удивленный великолѣпіемъ Двора, множествомъ Царедворцевъ, сіяніемъ драгоцѣнныхъ металловъ и каменьевъ, порядкомъ и тишиною. Іоаннъ и старшій Царевичь встали при имени Григорія XIII и съ великимъ вниманіемъ разсматривали дары его: крестъ съ изображеніемъ Страстей Господнихъ, четки съ алмазами и книгу въ богатомъ переплетѣ о Флорентійскомъ Соборѣ (^[571]). Григорій писалъ особенно и къ Царевичамъ и къ Царицѣ (именуя Марію Анастасіею); называлъ Іоанна, въ письмѣ къ нему, своимъ сыномъ возлюбленнымъ, а себя единственнымъ Намѣстникомъ Христовымъ; увѣрялъ Россію въ усердномъ доброжелательствѣ; обѣщалъ склонить Баторія къ миру, нужному для общаго блага Христіанскихъ Державъ, и къ возвращенію отнятаго несправедливо, въ надеждѣ, что Іоаннъ умиритъ Церковь соединеніемъ нашей съ Апостольскою, вспомнивъ, что Греческая Имперія пала отъ непріятія уставовъ Флорентійскаго Собора (^[572]). Антоній объявилъ на словахъ Думнымъ Дворянамъ и Дьяку Андрею Щелкалову, что онъ, исполняя волю Папы, и готовый отдать душу за Царя, склонилъ Баторія не требовать съ насъ денегъ за убытки войны; что Стефанъ удовольствуется одною Ливоніею, но всею; что заключивъ миръ съ нимъ и съ Королемъ Шведскимъ (чего желаетъ Папа), Іоаннъ долженъ вступить въ тѣсный союзъ съ Римомъ, съ Императоромъ, съ Королями Испанскимъ, Французскимъ, съ Венеціею и съ другими Европейскими Державами противъ Оттоманской; что Папа дастъ 50, 000 или болѣе воиновъ въ составъ сего Христіанскаго ополченія, въ коемъ и Шахъ Персидскій можетъ взять участіе. Наконецъ Антоній просилъ Государя, чтобы онъ дозволилъ Венеціанамъ свободно торговать и строить

Г. 1581. церкви въ Россіи. Ему отвѣтствовали ласково, однакожь съ нѣкоторою твердостію. Царь благодарилъ Папу за любовь и доброжелательство; хвалилъ за великую мысль наступить на Турковъ общими силами Европы; не отвергалъ и соединенія Церквей и мира съ Швеціею, въ угодность Григорію, но прежде хотѣлъ мира съ Баторіемъ; изъявлялъ довѣренность къ Поссевину; сказалъ, чтобы онъ снова ѣхалъ къ Королю для совершенія начатаго имъ дѣла; что Россія, отъ временъ Ярослава I владѣвъ Ливоніею, уступаетъ въ ней Стефану 66 городовъ, и сверхъ того Великія Луки, Заволочье, Невель, Велижъ, Холмъ, удерживая за собою единственно 35 городовъ Ливонскихъ, Дерптъ, Нарву и проч.; что болѣе ничего уступить не можетъ, и что отъ Стефана зависитъ прекратить войну на сихъ условіяхъ. Позволяя Италіанскимъ купцамъ торговать въ Россіи, имѣть Латинскихъ Священниковъ и молиться Богу, какъ имъ угодно, Іоаннъ примолвилъ: «а церквей Римскихъ у насъ не бывало и не будетъ.» — Во время сихъ переговоровъ смиренные Іезуиты обѣдали у Государя на золотѣ, вмѣстѣ съ Боярами и людьми знатнѣйшими. «Я видѣлъ (пишетъ Антоній) не грознаго Самодержца, но радушнаго хозяина среди любезныхъ ему гостей, привѣтливаго, внимательнаго, разсылающаго ко всѣмъ яства и вина. Въ половинѣ обѣда Іоаннъ, облокотясь на столъ, сказалъ мнѣ: Антоній! укрѣпляйся пищею и питіемъ. Ты совершилъ путь дальній отъ Рима до Москвы, будучи посланъ къ намъ Святымъ Отцемъ, Главою и Пастыремъ Римской Церкви, коего мы чтимъ душевно» (^[573]). Исполненный надежды услужить Царю миромъ и тѣмъ содѣйствовать важнымъ намѣреніямъ Папы въ отношеніи къ Россіи, Антоній поѣхалъ къ Стефану, и нашелъ его уже среди кровопролитія.

Свѣдавъ, что Стефанъ идетъ прямо на Псковъ, тамошніе Воеводы и воины, Духовенство и граждане съ крестами, чудотворными иконами и мощами Св. Князя Всеволода-Гавріила обошли вокругъ всѣхъ укрѣпленій; матери несли младенцевъ на рукахъ (^[574]). Молились, да будетъ древній градъ Ольгинъ неодолимою твердынею для враговъ, да спасется и спасетъ Россію! Услышавъ, что Баторій взялъ Опочку, Красный, Островъ, и на берегахъ Черехи разбилъ легкій отрядъ нашей конницы, Воеводы (18

Г. 1581. Августа) зажгли предмѣстіе, сѣли на коней, велѣли звонить въ осадный колоколъ, и скоро увидѣли густыя облака пыли, которыя сильнымъ южнымъ вѣтромъ неслися къ городу. Явилась и рать Стефанова: она шла медленно, осторожно, толпами необозримыми; заняла дорогу Порховскую, и стала вдоль рѣки Великой. Россіяне сдѣлали жаркую вылазку: съ обѣихъ сторонъ взяли плѣнниковъ; узнали силу непріятеля. Разноплеменное войско Баторіево состояло изъ Поляковъ, Литвы, Мазовшанъ, Венгровъ, Нѣмцевъ Брауншвейгскихъ, Любскихъ, Австрійскихъ, Прусскихъ, Курляндскихъ, изъ Датчанъ, Шотландцевъ, числомъ до ста тысячь, конныхъ и пѣшихъ, исправныхъ, вооруженныхъ столь красиво, что Посолъ Оттоманскій, прибывъ въ станъ къ Королю и смотря на его блестящую рать, сказалъ въ восторгѣ: «ежели Султанъ и Баторій захотятъ дѣйствовать единодушно, то побѣдятъ вселенную» (^[575]). Но сіе многочисленное, прекрасное войско убоялось трудностей, видя крѣпость города, обширнаго, наполненнаго запасами, снарядами и воинами, которые въ самой первой битвѣ оказали необыкновенное мужество. Еще въ Вильнѣ измѣнникъ нашъ, Давидъ Бѣльскій, совѣтовалъ Королю не ходить къ Новугороду, ни къ Пскову, городамъ окруженнымъ болотами и рѣками, твердымъ и каменными стѣнами и духомъ Русскимъ, но осадить Смоленскъ, менѣе недоступный, менѣе чуждый Литовскаго духа (^[576]). Король отвергнулъ сей совѣтъ благоразумный; не слушалъ и Воеводъ, которые думали, что скорѣе можно взять Новгородъ. Непреклонный Баторій страшился изъявить опасеніе и слабость; хотѣлъ быть увѣреннымъ въ своемъ счастіи и въ мужествѣ войска; любилъ одолѣвать трудности — и началъ достопамятную осаду Пскова.

26 Августа непріятель обступалъ городъ, подъ громомъ всѣхъ нашихъ бойницъ, заслоняясь лѣсомъ отъ ихъ пальбы, но теряя не мало людей, къ удивленію Стефана, не хотѣвшаго вѣрить столь мѣткому и сильному дѣйствію Россійскихъ пушекъ. Онъ сталъ въ шатрахъ на Московской дорогѣ, близъ Любатовской церкви Св. Николая, и долженъ былъ снять ихъ, чтобы удалиться отъ свисту летающихъ надъ нимъ ядеръ, къ берегамъ Черехи, за высоты и холмы. Пять дней миновало въ тишинѣ. Непріятель укрѣплялъ станъ на берегу

Г. 1581. Великой, осматривалъ городъ, и 1 Сентября началъ копать борозды (или вести траншеи) къ воротамъ Покровскимъ, вдоль рѣки; работалъ день и ночь; прикатилъ туры, сдѣлалъ осыпь. Воеводы Псковскіе видѣли работу, угадывали намѣреніе, и въ семъ опасномъ, угрожаемомъ мѣстѣ заложили новыя, внутреннія укрѣпленія, деревянную стѣну съ раскатами; выбрали лучшихъ Дѣтей Боярскихъ, Стрѣльцевъ и смѣлаго вождя, Князя Андрея Хворостинина, для ея защиты; велѣли пѣть тамъ молебны и кропить Святою водою землю, готовую ороситься кровію воиновъ доблихъ. Тутъ были неотходно и Князья Шуйскіе и Дьяки Государевы, данные имъ для совѣта (^[577]). Поляки 7 Сентября, устроивъ бойницы, на самомъ разсвѣтѣ открыли сильную пальбу изъ двадцати тяжелыхъ орудій; громили стѣны между воротами Покровскими и Свиными; въ слѣдующій день сбили ихъ въ разныхъ мѣстахъ — и Король объявилъ своимъ Воеводамъ, что путь въ городъ открытъ для Героевъ; что Россіяне въ ужасѣ, и время дорого. Воеводы, обѣдая въ шатрѣ Королевскомъ, сказали Баторію: «Государь! мы будемъ нынѣ ужинать съ тобою въ замкѣ Псковскомъ.» Спѣшили къ дѣлу, обѣщая воинамъ всѣ богатства города, корысть и плѣнъ безъ остатка. Венгры, Нѣмцы, Поляки устремились къ проломамъ, распустивъ знамена, съ трубнымъ звукомъ и съ воплемъ. Россіяне ждали ихъ: извѣщенные о приступѣ звономъ осаднаго колокола, всѣ граждане простились съ женами, благословили дѣтей, стали вмѣстѣ съ воинами между развалинами каменной стѣны и новою деревянною, еще не достроенною. Игуменъ Тихонъ и Священники молились въ храмѣ Соборномъ. Господь услышалъ сію молитву: 8 Сентября осталось въ Исторіи славнѣйшимъ днемъ для Пскова.

Не взирая на жестокій огонь городскихъ бойницъ, непріятель по тѣламъ своихъ достигъ крѣпости, ворвался въ проломы, взялъ башню Покровскую, Свиную, и распустилъ на нихъ знамена Королевскія, къ живѣйшей радости Баторія, смотрѣвшаго битву съ колокольни Св. Никиты Мученика (въ полуверстѣ отъ города). Поляки въ отверстіяхъ стѣны рѣзались съ гражданами, съ Дѣтьми Боярскими и Стрѣльцами; изъ башенъ, занятыхъ Венграми и Нѣмцами, сыпались пули на Россіянъ, слабѣющихъ, тѣснимыхъ. Тутъ Князь

Г. 1581. Шуйскій, облитый кровію, сходитъ съ раненнаго коня, удерживаетъ отступающихъ, показываетъ имъ образъ Богоматери и мощи Св. Всеволода-Гавріила, несомыя Іереями изъ Соборнаго храма: свѣдавъ, что Литва уже въ башняхъ и на стѣнѣ, они шли съ сею святынею, въ самый пылъ битвы, умереть или спасти городъ Небеснымъ вдохновеніемъ мужества. Россіяне укрѣпились въ духѣ; стали непоколебимо — и вдругъ Свинская башня (^[578]), въ рѣшительный часъ ими подорванная взлетѣла на воздухъ съ Королевскими знаменами .... ровъ наполнился трупами Нѣмцевъ, Венгровъ, Ляховъ; а къ нашимъ приспѣли новыя дружины воиновъ изъ дальнихъ, безопасныхъ частей города: всѣ твердо сомкнулись, двинулись впередъ, воскликнувъ: «не предадимъ Богоматери и Св. Всеволода!» дружнымъ ударомъ смяли изумленныхъ враговъ, вытѣснили изъ проломовъ, низвергнули съ раскатовъ. Долѣе иныхъ упорствовали Венгры, засѣвъ въ Покровской башнѣ: ихъ выгнали огнемъ и мечемъ. Кровь лилася до вечера (ибо Стефанъ свѣжимъ войскомъ усилилъ Поляковъ), но уже внѣ крѣпости, гдѣ оставались только больные, старцы и дѣти: самыя жены, узнавъ, что стѣна очищена отъ ногъ Литовскихъ — что Царскія знамена опять стоятъ на ея раскатахъ, и что непріятель бросилъ нѣсколько легкихъ пушекъ въ воротахъ — явились на мѣстѣ битвы: однѣ съ веревками, чтобы тащить сіи взятыя орудія въ Кремль; другія съ холодною водою, чтобы освѣжить запекшіяся уста воиновъ, изнемогающихъ отъ жажды; многія даже съ копьями, чтобы помогать мужьямъ и братьямъ въ сѣчѣ (^[579]). Наконецъ все не-Русское бѣжало. Съ трофеями, знаменами, трубами Литовскими и съ великимъ числомъ плѣнниковъ возвратились побѣдители въ городъ, уже ночью, воздать хвалу Богу въ Соборной церкви, гдѣ Воеводы сказали ратникамъ и гражданамъ: «Такъ миновалъ для насъ первый день трудовъ, мужества, плача и веселія! Совершимъ, какъ мы начали! Пали сильные враги наши, а мы слабые съ ихъ доспѣхами стоимъ предъ олтаремъ Всевышняго. Гордый исполинъ лишился хлѣба, а мы въ Христіанскомъ смиреніи насытились милосердіемъ Небеснымъ. Исполнимъ клятвенный обѣтъ, данный нами безъ лукавства и хитрости; не измѣнимъ Церкви и Государю, ни робостію, ни

Г. 1581. малодушнымъ отчаяніемъ» (^[580])! Воины и граждане отвѣтствовали съ слезами умиленія: «Мы готовы умереть за Вѣру Христову! какъ начали, такъ и совершимъ съ Богомъ, безъ всякой хитрости!» — Послали гонца въ Москву съ радостною вѣстію: онъ счастливо миновалъ станъ Литовскій. Велѣли успокоить и лечить раненыхъ изъ казны Государевой. Ихъ было 1626 человѣкъ, убитыхъ же 863. Непріятелей легло около пяти тысячь, болѣе осьмидесяти знатныхъ сановниковъ, и въ числѣ ихъ Бекези, Полководецъ Венгерскій, отмѣнно уважаемый, любимый Стефаномъ, который съ досады заключился въ шатрѣ и не хотѣлъ видѣть Воеводъ своихъ, обѣщавшихъ ужинать съ нимъ въ за̀мкѣ Псковскомъ.

Но, какъ бы устыдясь сего душевнаго огорченія, Баторій на другой день вышелъ къ войску съ лицемъ покойнымъ; созвалъ Думу; сказалъ, что должно умереть или взять Псковъ, осенью или зимою, не взирая ни на какія трудности; велѣлъ дѣлать подкопы, стрѣлять день и ночь въ крѣпость, готовиться къ новымъ приступамъ, и написалъ къ Воеводамъ Россійскимъ: «Дальнѣйшее кровопролитіе для васъ безполезно. Знаете, сколько городовъ завоевано мною въ два года! Сдайтеся мирно: вамъ будетъ честь и милость, какой не заслужите отъ Московскаго тирана, а народу льгота, неизвѣстная въ Россіи, со всѣми выгодами свободной торговли, нѣкогда процвѣтавшей въ землѣ его. Обычаи, достояніе, Вѣра будутъ неприкосновенны. Мое слово законъ. Въ случаѣ безумнаго упрямства гибель вамъ и народу!» Съ сею бумагою пустили стрѣлу въ городъ (ибо осажденные не хотѣли имѣть никакого сношенія съ врагами). Воеводы такимъ же способомъ отвѣчали Королю: «Мы не Жиды: не предаемъ ни Христа, ни Царя, ни отечества. Не слушаемъ лести, не боимся угрозъ. Иди на брань: побѣда зависитъ отъ Бога» (^[581]). Они спѣшили довершить деревянную стѣну, защитили ею проломъ, выкопали ровъ между ими, утвердили въ немъ дубовый острый частоколъ; пѣли молебны въ укрѣпленіяхъ, подъ ядрами Литовскихъ бойницъ; спокойно ждали битвъ — и въ теченіе пяти или шести недѣль славно отражали всѣ нападенія. Бодрость осажденныхъ возрастала: осаждающіе слабѣли духомъ и тѣломъ, терпя ненастье, иногда и голодъ; роптали: не смѣя

Г. 1581. винить Короля, винили главнаго Воеводу, Замойскаго; говорили, что онъ въ Академіяхъ Италіанскихъ выучился всему, кромѣ искусства побѣждать Россіянъ; безъ сомнѣнія уѣдетъ съ Королемъ въ Варшаву, блистать краснорѣчіемъ на Сеймѣ, а войско будетъ жертвою зимы и свирѣпаго непріятеля. Баторій велѣлъ рыть землянки; запасался порохомъ и хлѣбомъ; не слушалъ ропота; надѣялся на дѣйствіе подкоповъ. Но Шуйскій, узнавъ отъ бѣглеца Литовскаго о сихъ тайныхъ девяти подкопахъ, умѣлъ перенять нѣкоторые изъ нихъ; другіе сами обрушились (^[582]). Тщетны были всѣ дальнѣйшіе опыты, хитрости, усилія Баторіевы; ни огненныя ядра его, столь бѣдственныя для Великихъ Лукъ и Сокола, ни отчаянная смѣлость не производили желаемаго дѣйствія. Такъ въ одинъ день (Октября 28), при ужасной пальбѣ всѣхъ Литовскихъ бойницъ, Королевскіе Гайдуки устремились отъ рѣки Великой прямо къ городу съ кирками и съ ломами; начали, между угольною башнею и воротами Покровскими, разбивать каменную стѣну, закрывая себя широкими щитами; лѣзли въ отверстія и хотѣли сжечь внутреннія деревянныя укрѣпленія. Россіяне удивились, но въ нѣсколько минутъ истребили сихъ Баторіевыхъ смѣльчаковъ: лили на нихъ пылающую смолу, кидали гранаты (кувшины съ зеліемъ), зажигали щиты; однихъ кололи въ отверстіяхъ, другихъ били каменьями, изъ ручницъ, самопаловъ; не многіе спаслися бѣгствомъ. Въ слѣдующіе пять дней пальба не умолкала; оказался новый проломъ въ стѣнѣ, отъ рѣки Великой, и Баторій (2 Ноября) хотѣлъ въ послѣдній разъ испытать счастіе приступомъ. Литовцы густыми толпами шли по льду рѣки, сперва отважно и бодро; но вдругъ, осыпанные ядрами изъ крѣпости, стали, замѣшались. Напрасно Воеводы Стефановы, разъѣзжая на коняхъ, кричали, махали саблями, даже сѣкли робкихъ: вторый сильный залпъ изъ города обратилъ въ бѣгство и воиновъ и Воеводъ, въ виду Короля! Онъ имѣлъ твердость и нужду въ ней. Къ умноженію Баторіевой досады, Голова Стрѣлецкій, Ѳедоръ Мясоѣдовъ, съ свѣжею, довольно многочисленною дружиною сквозь цѣпь непріятельскихъ полковъ открылъ себѣ путь и вступилъ въ славный Псковъ (^[583]), къ несказанной радости его защитниковъ, неутомимыхъ въ мужествѣ, но уменьшенныхъ числомъ.

Г. 1581. Наконецъ Стефанъ далъ повелѣніе оставить укрѣпленія, вывезти пушки, снять туры, и дѣятельную, жестокую осаду превратить въ тихое облежаніе, думая изнурить осажденныхъ голодомъ (^[584]). Россіяне ликовали на стѣнахъ, видя, какъ непріятель удалялся, бѣжалъ отъ крѣпости съ огнестрѣльнымъ снарядомъ.

Сего мало! Чтобы какимъ нибудь легкимъ завоеваніемъ ободрить унылую рать свою и потѣшить корыстолюбивыхъ наемниковъ, Баторій хотѣлъ взять, въ пятидесяти шести верстахъ отъ Пскова, древній Печерскій монастырь, въ 1519 году обновленный, украшенный Великокняжескимъ Дьякомъ Мунехинымъ, и съ того времени славный чудесами исцѣленія для набожныхъ, богатыми вкладами, красотою зданій (^[585]). Тамъ, кромѣ Монаховъ, находилось для защиты каменныхъ стѣнъ и башенъ 200 или 300 воиновъ, которые, имѣя отважнаго Вождя, Юрья Нечаева, безпрестанными нападеніями тревожили подвозы Литовскіе (^[586]). Витязь Георгій Фаренсбахъ съ Нѣмцами и Воевода Королевскій Борнемисса съ Венгерскою дружиною, приступивъ къ монастырю, требовали немедленной сдачи; но добрые Иноки отвѣтствовали имъ: «Похвально ли для Витязей воевать съ Чернцами? Если хотите битвы и славы, то идите ко Пскову, гдѣ найдете бойцевъ достойныхъ (^[587]). А мы не сдаемся.» Монахи еще лучше дѣйствовали, нежели говорили: вмѣстѣ съ воинами, съ ихъ женами и дѣтьми, отразили два приступа; взяли молодаго Кетлера, Герцогова племянника, и двухъ знатныхъ Ливонскихъ сановниковъ. — Съ того времени многочисленная рать непріятельская сражалась болѣе всего съ холодомъ и голодомъ. Воины на часахъ замерзали, цѣпенѣли въ шатрахъ. За четверть ржи въ Баторіевомъ станѣ платили не менѣе десяти нынѣшнихъ серебряныхъ рублей, за яловицу около двадцати-пяти; кормовщиковъ надлежало посылать, съ великою опасностію, верстъ за 150; лошади, скудно питаемыя сѣномъ и соломою, умирали. Казна истощалась; войску не выдавали жалованья, и 3000 Нѣмцевъ ушло во-свояси. «Король хочетъ сдержать слово» (^[588]), писали Вожди Литовскіе къ друзьямъ своимъ въ Вильну: «не возметъ города, но можетъ умереть въ снѣгахъ Псковскихъ.»

Гибель дѣйствительно казалась вѣроятнымъ слѣдствіемъ Баторіева упрямства. Если бы Князь Юрій Голицынъ

Г. 1581. изъ Новагорода, Мстиславскіе изъ Волока, Шуйскій изъ Пскова вдругъ наступили на Баторія, то онъ увидѣлъ бы, что Судьба еще не предаетъ ему всей Державы Россійской (^[589]). Но одинъ Шуйскій дѣйствовалъ, безпокоилъ непріятеля вылазками. Голицынъ, славный бѣглецъ (^[590]), сидѣлъ крѣпко въ стѣнахъ каменныхъ, и слыша, что Литовскіе Козаки жгутъ Русу, едва не обратилъ всей Торговой Стороны въ пепелъ, боясь осады. Великій Князь Тверскій, Симеонъ, и Мстиславскіе стояли неподвижно, охраняя Москву и Государя; а Государь, встревоженный вѣстію о новыхъ успѣхахъ Шведовъ въ Ливоніи и еще болѣе приближеніемъ Радзивила съ легкимъ отрядомъ Баторіевымъ къ самому Ржеву, ускакалъ изъ Старицы въ Александровскую Слободу.

Отважный набѣгъ Литовцевъ на берега Волги, испугавъ Іоанна, не доставилъ имъ иной, существенной выгоды: Радзивилъ бѣжалъ, встрѣтивъ превосходную силу Воеводъ Московскихъ; хотѣлъ взять Торопецъ, не могъ, и возвратился къ Королю. Но происшествія Ливонскія были важны. Баторій требовалъ, чтобы Шведы напали моремъ на сѣверные берега Россіи, истребили гнѣздо нашей торговли съ Англіею, взяли гавань Св. Николая, Колмогоры и Бѣлозерскъ, гдѣ хранилась главная казна Царская (^[591]). Сія мысль, дѣйствительно смѣлая, казалась Шведамъ дерзостію безразсудною: ужасаясь отдаленныхъ, хладныхъ пустынь Россійскихъ, они, къ досадѣ Баторія, искали ближайшихъ, вѣрнѣйшихъ, прочныхъ завоеваній въ Ливоніи, и не думали уступить ему всѣхъ областей ея безъ раздѣла; пользуясь долговременною осадою Пскова, бездѣйствіемъ Воеводъ Іоанновыхъ, въ два или три мѣсяца отняли у насъ Лоде, Фиккель, Леаль, Габзаль, самую Нарву, гдѣ, въ кровопролитной сѣчѣ, легло 7000 Россіянъ, Стрѣльцевъ и жителей; гдѣ мы уже двадцать лѣтъ торговали съ Европою: съ Даніею, съ Германіею, съ Нидерландами; гдѣ находилось множество товаровъ и богатства. Шведы берутъ Нарву. Чрезъ нѣсколько дней знаменитый Вождь Шведскій, Французъ де-ла-Гарди, поставилъ ногу и на древнюю Русь: завоевалъ Иваньгородъ, Яму, Копорье; плѣнилъ дружину Московскихъ Дворянъ, и въ числѣ ихъ нашелъ опаснаго для насъ измѣнника, Аѳанасія Бѣльскаго, который, будучи достойнымъ

Г. 1581. родственникомъ Малюты Скуратова и бѣглеца Давида, предложилъ свои ревностныя услуги Шведамъ. Овладѣвъ и крѣпкимъ Виттенштейномъ, величавый де-ла-Гарди торжествовалъ побѣду въ Ревелѣ, и навелъ, какъ пишутъ, такой ужасъ на Россіянъ, что они уставили молебствія въ церквахъ, да спасетъ ихъ Небо отъ сего врага лютаго (^[592]).

По крайней мѣрѣ Іоаннъ былъ въ ужасѣ: не видалъ силъ и выгодъ Россіи, видѣлъ только непріятельскія и ждалъ спасенія не отъ мужества, не отъ побѣды, но единственно отъ Іезуита Папскаго, Антонія, который писалъ къ нему изъ Баторіева стана, что сей Герой, истинно Христіанскій, не обольщаясь славою, готовъ, какъ и прежде, дать миръ Россіи на условіяхъ извѣстныхъ Царю, отвергая всѣ иныя, и ждетъ для того нашихъ уполномоченныхъ сановниковъ; что войско Литовское бодро и многочисленно; что дальнѣйшее кровопролитіе угрожаетъ намъ великими бѣдствіями. Сего было довольно для Іоанна: онъ положилъ на совѣтѣ съ Царевичемъ и съ Боярами: «уступить необходимости и могуществу Баторія, союзника Шведовъ, располагающаго силами многихъ земель и народовъ; отдать ему, но только въ конечной неволѣ, всю Россійскую Ливонію, съ тѣмъ, чтобы онъ возвратилъ намъ всѣ иныя завоеванія и не включалъ Шведовъ въ договоръ, дабы мы на свободѣ могли унять ихъ» (^[593]).

Съ такимъ наказомъ отправили къ Стефану Дворянина Князя Дмитрія Петровича Елецкаго и Печатника Романа Васильевича Олферьева, чтобы заключить миръ или перемиріе. Переговоры о мирѣ. Между Опоками и Порховымъ (^[594]), въ селѣ Бешковичахъ, ждалъ ихъ Римскій Посолъ, Іезуитъ Антоній Поссевинъ, и вмѣстѣ съ ними, Декабря 13, прибылъ въ деревню Киверову Гору, въ пятнадцати верстахъ отъ Запольскаго Яму, гдѣ уже находились Уполномоченные Стефановы, Воевода Янушъ Збаражскій, Маршалокъ Князь Албрехтъ Радзивилъ и Секретарь Великаго Княжества Литовскаго, извѣстный Михайло Гарабурда. Въ сихъ мѣстахъ, разоренныхъ, выжженныхъ непріятелемъ, среди пустынь и снѣговъ, вдругъ явились великолѣпіе и пышность: чиновники Іоанновы и люди ихъ блистали нарядами, золотомъ одеждъ своихъ и приборовъ конскихъ; купцы навезли туда богатыхъ товаровъ и раскладывали ихъ въ шатрахъ,

Г. 1581. согрѣваемыхъ пылающими кострами. Но всѣ жили въ дымныхъ избахъ, питались худымъ хлѣбомъ, пили снѣжную воду: одни Послы наши имѣли мясо, доставляемое имъ изъ Новагорода, и могли ежедневно угощать Іезуита Антонія (^[595]). — Немедленно начались переговоры; а Баторій, давъ всѣ нужныя наставленія своимъ Повѣреннымъ и главному Воеводѣ Замойскому, уѣхалъ въ Варшаву. Послѣднимъ его словомъ было: «ѣду съ малою, утомленною дружиною за сильнымъ, свѣжимъ войскомъ.»

Сей отъѣздъ, безъ сомнѣнія необходимый для истребованія новыхъ пособій отъ Сейма, былъ въ тогдашнихъ обстоятельствахъ величайшею для Короля смѣлостію. Войско изнуренное оказывало духъ мятежный; проклинало бѣдственную осаду Пскова, требовало мира, и кричало, что Стефанъ воюетъ за Ливонію въ намѣреніи отдать ее своимъ племянникамъ. Присутствіе Короля еще обуздывало недовольныхъ: безъ него могъ вспыхнуть общій бунтъ. Но Король вѣрилъ Замойскому, какъ самому себѣ, и не обманулся: сей Вельможа-Полководецъ, презирая жестокія укоризны, язвительныя насмѣшки, угрозы, смирилъ мятежниковъ строгостію, ободрилъ слабыхъ надеждою. «Послы Московскіе» — говорилъ онъ — «смотрятъ на васъ изъ Запольскаго Яма: если будете мужественны и терпѣливы, то они все уступятъ (^[596]); если изъявите малодушіе, то возгордятся, и мы останемся безъ мира или безъ славы, утративъ плоды столь многихъ побѣдъ и трудовъ!» Но, имѣя твердость великодушную, Замойскій не стыдился коварства: вымыслилъ или одобрилъ гнусную хитрость, чтобы погубить главнаго защитника Псковскаго. Къ нашимъ Воеводамъ явился Россійскій плѣнникъ, безъ всякаго условія отпущенный изъ Литовскаго стана, съ большимъ ларцемъ и съ слѣдующимъ письмомъ отъ Нѣмца Моллера къ Шуйскому: «Государь Князь Иванъ Петровичь! я долго служилъ Царю вмѣстѣ съ Георгомъ Фаренсбахомъ; нынѣ вспомнилъ его хлѣбъ-соль; желаю тайно уйти къ вамъ и шлю напередъ казну свою: возьми сей ящикъ, отомкни, вынь золото и блюди до моего прихода.» Къ счастію, Воеводы усомнились: велѣли искусному мастеру бережно открыть ящикъ и нашли въ немъ нѣсколько заряженныхъ пищалей, осыпанныхъ порохомъ. Если бы самъ Шуйскій

Г. 1581. неосторожно снялъ крышку, то могъ бы лишиться жизни отъ выстрѣловъ и разорванія пищалей. Спасенный Небомъ, онъ написалъ къ Замойскому, что храбрые убиваютъ непріятелей только въ сѣчахъ; предлагалъ ему бой честный, единоборство, какъ Баторій Іоанну. Уже Воеводы наши знали о съѣздѣ Повѣренныхъ, но все еще бодрствовали, не отдыхали, днемъ и ночью тревожили, били слабѣющихъ Литовцевъ, коихъ оставалось наконецъ не болѣе двадцати-шести тысячь (^[597]).

Мужи ратные дѣлали свое дѣло: Думные также. Если Князь Елецкій и Олферьевъ, исполняя въ точности волю Іоаннову, не могли сохранить достоинства и всѣхъ выгодъ Россіи, то не ихъ вина: по крайней мѣрѣ они умѣли наблюдать обстоятельства, извѣщая Государя о крайности непріятеля; умѣли длить время, медлить въ уступкахъ, ожидая новыхъ повелѣній и счастливой перемѣны въ духѣ робкаго Іоанна; объяснялись съ Литовскими сановниками тихо, но благородно, не унижаясь; обличали ихъ хвастливость безъ грубости. «Когда вы (говорилъ Панъ Збарашскій) пріѣхали сюда за дѣломъ, а не съ пустымъ многорѣчіемъ: то скажите, что Ливонія наша, и внимайте дальнѣйшимъ условіямъ побѣдителя, который уже завоевалъ не малую часть Россіи, возметъ и Псковъ и Новгородъ, ждетъ рѣшительнаго слова, и даетъ вамъ три дни сроку» (^[598]). Россійскіе сановники отвѣтствовали: «Высокомѣріе не есть миролюбіе. Вы хотите, чтобы Государь нашъ безъ всякаго возмездія отдалъ вамъ богатую землю и лишился всѣхъ морскихъ пристаней, необходимыхъ для свободнаго сообщенія Россіи съ иными Державами. Вы осаждаете Псковъ уже четыре мѣсяца, конечно съ достохвальнымъ мужествомъ, но съ успѣхомъ ли? имѣете ли дѣйствительно надежду взять его? а если не возьмете, то не погубите ли и войска и всѣхъ своихъ завоеваній?» Вмѣсто трехъ дней, назначенныхъ Баторіемъ, миновало болѣе трехъ недѣль въ съѣздахъ, въ прѣніяхъ, съ нашей стороны хладнокровныхъ, жаркихъ съ Литовской. Послы Іоанновы уступали Королю 14 городовъ Ливонскихъ, занятыхъ Россійскимъ войскомъ, — Полоцкъ со всѣми его пригородами, Озерище, Усвятъ, Луки, Велижъ, Невель, Заволочье, Холмъ, чтобы удержать единственно Дерптъ съ пятнадцатью

крѣпостями. Стефановы Вельможи не соглашались; требовали и Ливоніи и денегъ за убытки войны; хотѣли также включить Шведскаго Короля въ договоръ. Напрасно Елецкій и Олферьевъ просили добраго содѣйствія Поссевинова: Іезуитъ хитрилъ, угадывалъ тайный наказъ Царскій, сдавалъ неодолимаго Баторія и коварно жалѣлъ о новыхъ, неминуемыхъ бѣдствіяхъ Россіи, въ случаѣ продолженія войны отъ нашего упрямства. Г. 1582. Доброе содѣйствіе было только отъ Воеводъ Псковскихъ: они, 4 Генваря, еще сильно напали на Замойскаго, съ конницею и пѣхотою; взяли знатное число плѣнныхъ, убили многихъ сановниковъ непріятельскихъ, и съ трофеями возвратились въ городъ (^[599]). Сія вылазка была сорокъ-шестая — и прощальная: ибо Замойскій далъ знать своимъ Посламъ, что терпѣніе войска уже истощилось; что надобно подписать договоръ или бѣжать. Настала минута рѣшительная. Збарашскій объявилъ, что Стефанъ велѣлъ кончить переговоры, и сею твердостію побѣдилъ нашу: видя крайность, не смѣя ѣхать въ Москву безъ мира, не смѣя ослушаться Государя, Елецкій и Олферьевъ должны были принять главное условіе: то есть, именемъ Іоанновымъ отказались отъ Ливоніи; уступили и Полоцкъ съ Велижемъ; а Баторій согласился не требовать съ насъ денегъ, не упоминать въ записи ни о Шведскомъ Королѣ, ни о городахъ Эстонскихъ (Ревелѣ, Нарвѣ), возвратить намъ Великія Луки, Заволочье, Невель, Холмъ, Себежъ, Островъ, Красный, Изборскъ, Гдовъ и всѣ другіе Псковскіе занятые имъ пригороды (^[600]). Заключеніе перемирія. На сихъ условіяхъ положили быть десятилѣтнему перемирію отъ 6 Генваря 1582 года. Но еще нѣсколько дней спорили о титулахъ и словахъ, однажды съ такимъ жаромъ, что смиренный Іезуитъ Антоній вышелъ изъ себя: вырвалъ черную запись изъ рукъ Олферьева, бросилъ на землю, схватилъ его за воротъ (^[601]). Теряя Ливонію, Іоаннъ желалъ еще именоваться, въ договорѣ, Ливонскимъ Властителемъ и Царемъ, въ смыслѣ Императора: о чемъ ни Послы Стефановы, ни Папскій не хотѣли слышать. Первые, какъ бы въ насмѣшку, требовали Смоленска, Великихъ Лукъ и всѣхъ городовъ Сѣверскихъ, чтобы назвать Іоанна Царемъ, но единственно Казанскимъ и Астраханскимъ, въ такомъ смыслѣ, въ какомъ Молдавскихъ Воеводъ называютъ

Г. 1582. Господарями; а Поссевинъ утверждалъ, что одинъ Папа можетъ возвышать Вѣнценосцевъ новыми титулами. Наконецъ условились дать Іоанну только въ Россійской перемирной грамотѣ имя Царя, Властителя Смоленскаго и Ливонскаго; въ Королевской же просто Государя, а Стефану титулъ Ливонскаго! Утвердивъ грамоты крестнымъ цѣлованіемъ, Повѣренные обѣихъ Державъ обнялися какъ друзья, и 17 Генваря извѣстили Воеводъ Псковскихъ о замиреніи. Тихій, полумертвый станъ Литовскій ожилъ шумною радостію: защитники Пскова съ умиленіемъ принесли жертву благодарности Небу, совершивъ свой подвигъ съ честію для Россіи. Замойскій звалъ ихъ на пиръ: Князь Иванъ Шуйскій отпустилъ къ нему Воеводъ младшихъ, но самъ не поѣхалъ: успокоился, но не хотѣлъ веселиться (^[602]).

Такъ кончилась воина трехлѣтняя, не столь кровопролитная, сколь несчастная для Россіи, менѣе славная для Баторія, чѣмъ постыдная для Іоанна, который въ любопытныхъ ея происшествіяхъ оказалъ всю слабость души своей, униженной тиранствомъ; который, съ неутомимымъ усиліемъ домогаясь Ливоніи, чтобы славно предупредить великое дѣло Петра, имѣть море и гавани для купеческихъ и государственныхъ сношеній Россіи съ Европою — воевавъ 24 года непрерывно, чтобы медленно, шагъ за шагомъ двигаться къ цѣли — изрубивъ столько людей и достоянія — повелѣвая воинствомъ отечественнымъ, едва не равносильнымъ Ксерксову, вдругъ все отдалъ, и славу и пользу, изнуреннымъ остаткамъ разноплеменнаго сонмища Баторіева! Въ первый разъ мы заключили миръ столь безвыгодный, едва не безчестный съ Литвою; и если удерживались еще въ своихъ древнихъ предѣлахъ, не отдали и болѣе: то честь принадлежитъ Пскову: онъ, какъ твердый оплотъ, сокрушилъ непобѣдимость Стефанову; взявъ его, Баторій не удовольствовался бы Ливоніею; не оставилъ бы за Россіею ни Смоленска, ни земли Сѣверской; взялъ бы, можетъ быть, и Новгородъ, въ очарованіи Іоаннова страха: ибо современники дѣйствительно изъясняли удивительное бездѣйствіе нашихъ силъ очарованіемъ; писали, что Іоаннъ, устрашенный видѣніями и чудесами, ждалъ только бѣдствій въ войнѣ съ Баторіемъ, не вѣря никакимъ благопріятнымъ донесеніямъ Воеводъ

Г. 1582. своихъ (^[603]); что явленіе Кометы предвѣстило тогда несчастіе Россіи; что громовая стрѣла зимою, въ день Рождества Христова, при ясномъ солнцѣ зажгла Іоаннову спальню въ Слободѣ Александровской; что близъ Москвы слышали ужасный голосъ: бѣгите, бѣгите, Русскіе! что въ семъ мѣстѣ упалъ съ неба мраморный гробовый камень съ таинственною, неизъяснимою надписью; что изумленный Царь самъ видѣлъ его и велѣлъ разбить своимъ тѣлохранителямъ. Сказка достойная суевѣрнаго вѣка; но то истина, что Псковъ или Шуйскій спасъ Россію отъ величайшей опасности, и память сей важной заслуги не изгладится въ нашей Исторіи, доколѣ мы не утратимъ любви къ отечеству и своего имени.

4 Февраля Замойскій выступилъ въ Ливонію, чтобы принять отъ насъ ея города и крѣпости. Сподвижники его, удаляясь съ радостію, не хотѣли смотрѣть на стѣны и башни Псковскія, окруженныя могилами ихъ братьевъ. Только въ сей день отворились наконецъ ворота Ольгина града, гдѣ всѣ, жители и воины, исполнивъ долгъ усердія къ отечеству и славно миновавъ опасности, наслаждались живѣйшимъ для человѣка и гражданина удовольствіемъ (^[604]). Не таковы были чувства Россіянъ въ Ливоніи, гдѣ они уже давно жительствовали какъ въ отечествѣ, имѣли семейства, домы, храмы, Епископію въ Дерптѣ: согласно съ договоромъ выѣзжая оттуда въ Новгородъ и Псковъ, съ женами, съ дѣтьми — въ послѣдній разъ слыша тамъ благовѣстъ Православія и моляся Господу по обрядамъ нашей Церкви, смиренной, изгоняемой, всѣ горько плакали, а всего болѣе надъ гробами своихъ ближнихъ (^[605]). Около шести сотъ лѣтъ именовавъ Ливонію своимъ владѣніемъ — повелѣвавъ ея дикими жителями еще при Св. Владимірѣ, строивъ въ ней крѣпости при Ярославѣ Великомъ, и въ самое цвѣтущее время Ордена собиравъ дань съ областей Дерптскихъ (^[606]), Россія торжественно отказалась отъ сей, нашею кровію орошенной земли, на долго, до Героя Полтавскаго. — Между тѣмъ народъ, всегда миролюбивый, въ Москвѣ и вездѣ благословилъ конецъ войны разорительной (^[607]); но Іоаннъ насладился ли успокоеніемъ робкой души своей? По крайней мѣрѣ Богъ не хотѣлъ того, избравъ сіе время для ужасной казни его

Г. 1582. сердца, жестокаго, но еще не совсѣмъ окаменѣлаго — еще родительскаго, не мертваго.

Сыноубійство. Въ старшемъ, любимомъ сынѣ своемъ, Іоаннѣ, Царь готовилъ Россіи втораго себя: вмѣстѣ съ нимъ занимаясь дѣлами важными, присутствуя въ Думѣ, объѣзжая Государство, вмѣстѣ съ нимъ и сластолюбствовалъ и губилъ людей (^[608]), какъ бы для того, чтобы сынъ не могъ стыдить отца и Россія не могла ждать ничего лучшаго отъ наслѣдника. Юный Царевичь, не бывъ вдовцемъ, имѣлъ тогда уже третію супругу, Елену Ивановну, роду Шереметевыхъ (^[609]): двѣ первыя, Сабурова и Параскева Михайловна Соловая, были пострижены. Своевольно или въ угодность родителю мѣняя женъ, онъ еще мѣнялъ и наложницъ, чтобы во всемъ ему уподобляться. Но изъявляя страшное въ юности ожесточеніе сердца и необузданность въ любострастіи, оказывалъ умъ въ дѣлахъ и чувствительность ко славѣ или хотя къ безславію отечества. Во время переговоровъ о мирѣ страдая за Россію, читая горесть и на лицахъ Бояръ — слыша, можетъ быть, и всеобщій ропотъ — Царевичь исполнился ревности благородной, пришелъ къ отцу и требовалъ, чтобы онъ послалъ его съ войскомъ изгнать непріятеля, освободить Псковъ, возстановить честь Россіи (^[610]). Іоаннъ въ волненіи гнѣва закричалъ: «мятежникъ! ты вмѣстѣ съ Боярами хочешь свергнуть меня съ престола!» и поднялъ руку. Борисъ Годуновъ хотѣлъ удержать ее: Царь далъ ему нѣсколько ранъ острымъ жезломъ своимъ (^[611]) и сильно ударилъ имъ Царевича въ голову. Сей несчастный упалъ, обливаясь кровію. Тутъ исчезла ярость Іоаннова. Поблѣднѣвъ отъ ужаса, въ трепетѣ, въ изступленіи онъ воскликнулъ: «я убилъ сына!» и кинулся обнимать, цѣловать его; удерживалъ кровь текущую изъ глубокой язвы; плакалъ, рыдалъ, звалъ лекарей; молилъ Бога о милосердіи, сына о прощеніи. Но судъ Небесный совершился! ... Царевичь, лобызая руки отца, нѣжно изъявлялъ ему любовь и состраданіе; убѣждалъ его не предаваться отчаянію; сказалъ, что умираетъ вѣрнымъ сыномъ и подданнымъ.... жилъ четыре дни, и скончался 19 Ноября, въ ужасной Слободѣ Александровской (^[612])... Тамъ, гдѣ столько лѣтъ лилася кровь невинныхъ, Іоаннъ, обагренный сыновнею, въ оцѣпенѣніи

Г. 1582. сидѣлъ неподвижно у трупа, безъ пищи и сна нѣсколько дней... 22 Ноября Вельможи, Бояре, Князья, всѣ въ одеждѣ черной, понесли тѣло въ Москву. Царь шелъ за гробомъ до самой церкви Св. Михаила Архангела, гдѣ указалъ ему мѣсто между памятниками своихъ предковъ. Погребеніе было великолѣпно и умилительно. Всѣ оплакивали судьбу Державнаго юноши, который могъ бы жить для счастія и добродѣтели, если бы рука отцевская, назло Природѣ, безвременно не ввергнула его и въ развратъ и въ могилу! Человѣчество торжествовало: оплакивали и самого Іоанна! ... Обнаженный всѣхъ знаковъ Царскаго сана, въ ризѣ печальной, въ видѣ простаго, отчаяннаго грѣшника, онъ бился о гробъ и землю съ воплемъ пронзительнымъ.

Такъ правосудіе Всевышняго Мстителя и въ семъ мірѣ караетъ иногда исполиновъ безчеловѣчія, болѣе для примѣра, нежели для ихъ исправленія; ибо есть, кажется, предѣлъ во злѣ, за коимъ уже нѣтъ истиннаго раскаянія; нѣтъ свободнаго, рѣшительнаго возврата къ добру: есть только мука, начало адской, безъ надежды и перемѣны сердца. Іоаннъ стоялъ уже далеко за симъ роковымъ предѣломъ: исправленіе такого мучителя могло бы соблазнить людей слабыхъ.... Нѣсколько времени онъ тосковалъ ужасно; не зналъ мирнаго сна: ночью, какъ бы устрашаемый привидѣніями, вскакивалъ, падалъ съ ложа, валялся среди комнаты, стеналъ, вопилъ; утихалъ только отъ изнуренія силъ; забывался въ минутной дремотѣ, на полу, гдѣ клали для него тюфякъ и зголовье; ждалъ и боялся утренняго свѣта, боясь видѣть людей и явить имъ на лицѣ своемъ муку сыноубійцы (^[613]).

Мысль Іоаннова оставить свѣтъ. Въ семъ душевномъ волненіи Іоаннъ призвалъ знатнѣйшихъ мужей государственныхъ и сказалъ торжественно, что ему, столь жестоко наказанному Богомъ, остается кончить дни въ уединеніи монастырскомъ; что меньшій его сынъ, Ѳеодоръ, неспособенъ управлять Россіею, и не могъ бы царствовать долго; что Бояре должны избрать Государя достойнаго, коему онъ немедленно вручить державу и сдастъ Царство. Всѣ изумились: одни вѣрили искренности Іоанновой и были тронуты до глубины сердца; другіе опасались коварства, думая, что Государь желаетъ только вывѣдать ихъ тайныя мысли, и что ни

Г. 1582. имъ, ни тому, кого они признали бы достойнымъ вѣнца, не миновать лютой казни. Единодушнымъ отвѣтомъ было: «не оставляй насъ; не хотимъ Царя, кромѣ Богомъ даннаго, тебя и твоего сына!» Іоаннъ какъ бы невольно согласился носить еще тягость правленія (^[614]); но удалилъ отъ глазъ своихъ всѣ предметы величія, богатства и пышности; отвергнулъ корону и скипетръ; облекъ себя и Дворъ въ одежду скорби; служилъ Панихиды и каялся; послалъ 10, 000 рублей (^[615]) въ Константинополь, Антіохію, Александрію, Іерусалимъ, къ Патріархамъ, да молятся объ успокоеніи души Царевича — и самъ наконецъ успокоился! Хотя, какъ пишутъ, онъ не преставалъ оплакивать любимаго сына, и даже въ веселыхъ разговорахъ часто воспоманалъ объ немъ со слезами (^[616]), но, слѣдственно, могъ снова веселиться; снова, если вѣрить чужеземнымъ Историкамъ, свирѣпствовалъ и казнилъ многихъ людей воинскихъ, которые будто бы малодушно сдавали крѣпости Баторію, хотя сами враги наши должны были признать тогда Россіянъ храбрѣйшими, неодолимыми защитниками городовъ (^[617]). Въ сіе же время, и подъ симъ же видомъ правосудія, Іоаннъ изобрѣлъ необыкновенное наказаніе для отца супруги своей. Долго не видя Годунова, избитаго, израненнаго за Царевича, и слыша отъ Ѳедора Нагаго, что сей любимецъ не отъ болѣзни, но единственно отъ досады и злобы скрывается, Іоаннъ хотѣлъ узнать истину: самъ пріѣхалъ къ Годунову; увидѣлъ на немъ язвы и заволоку, сдѣланную ему купцемъ Строгановымъ, искуснымъ въ леченіи недуговъ; обнялъ больнаго, и въ знакъ особенной милости давъ его цѣлителю право именитыхъ людей, называться полнымъ отчествомъ или Вичемъ, какъ только знатнѣйшіе государственные сановники именовались, велѣлъ, чтобы Строгановъ въ тотъ же день сдѣлалъ самыя мучительныя заволоки, на бокахъ и на груди, клеветнику Ѳедору Нагому (^[618])! Врачь Строгановъ. Клевета есть конечно важное преступленіе; но сія замысловатость въ способахъ муки изображаетъ ли сердце умиленное, сокрушенною горестію? Тогда же въ дѣлахъ государственныхъ видимъ обыкновенное хладнокровіе Іоанново, его осмотрительность и спокойствіе, которое могло происходить единственно или отъ удивительнаго величія

Г. 1582. души или отъ малой чувствительности въ обстоятельствахъ столь ужасныхъ для отца и человѣка. 28 Ноября, въ Москвѣ, онъ уже слушалъ донесеніе гонца своего о Псковской осадѣ (^[619]); во время переговоровъ зналъ все и разрѣшалъ недоумѣнія нашихъ повѣренныхъ, которые въ Февралѣ мѣсяцѣ возвратились къ нему съ договоромъ.

Бесѣды Іоанновы съ Римскимъ Посломъ. Скоро явился въ Москвѣ и хитрый Іезуитъ Антоній, принять нашу благодарность и воспользоваться ею, то есть, достигнуть главной цѣли его посланія, исполнить давнишній замыселъ Рима, соединить Вѣры и силы всѣхъ Державъ Христіанскихъ противъ Оттомановъ. Тутъ Іоаннъ оказалъ всю природную гибкость ума своего, ловкость, благоразуміе, коимъ и самъ Іезуитъ долженъ былъ отдать справедливость. Опишемъ сіи любопытныя подробности.

«Я нашелъ Царя въ глубокомъ уныніи, » говоритъ Поссевинъ въ своихъ запискахъ: «сей Дворъ пышный казался тогда смиренною обителію Иноковъ, чернымъ цвѣтомъ одежды изъявляя мрачность души Іоанновой. Но судьбы Всевышняго неисповѣдимы: самая печаль Царя, нѣкогда столь необузданнаго, расположила его къ умѣренности и терпѣнію слушать мои убѣжденія (^[620]).» Изобразивъ важность оказанной имъ услуги Государству Россійскому доставленіемъ ему счастливаго мира. Антоній прежде всего старался увѣрить Іоанна въ искренности Стефанова дружества и повторилъ слова Баторіевы: «Скажи Государю Московскому, что вражда угасла въ моемъ сердцѣ; что не имѣю никакой тайной мысли о будущихъ завоеваніяхъ, желаю его истиннаго братства и счастія Россіи. Во всѣхъ нашихъ владѣніяхъ пути и пристани должны быть открыты для купцевъ и путешественниковъ той и другой земли, къ ихъ обоюдной пользѣ: да ѣздятъ къ нему свободно и Нѣмцы и Римляне чрезъ Польшу и Ливонію! Тишина Христіанамъ, но месть разбойникамъ Крымскимъ! Пойду на нихъ; да идетъ и Царь! Уймемъ вѣроломныхъ злодѣевъ, алчныхъ ко злату и крови нашихъ подданныхъ. Условимся, когда и гдѣ дѣйствовать. Не измѣню, не ослабѣю въ усиліяхъ: пусть Іоаннъ дастъ мнѣ свидѣтелей изъ своихъ Бояръ и Воеводъ! Я не Ляхъ, ни Литвинъ, а пришлецъ на тронѣ: хочу заслужить въ свѣтѣ доброе имя навѣки» (^[621]). Но Іоаннъ,

Г. 1582. признательный къ дружественному расположенію Баторіеву, отвѣтствовалъ, что мы уже не въ войнѣ съ Ханомъ: Посолъ нашъ, Князь Василій Мосальскій, живъ нѣсколько лѣтъ въ Тавридѣ, наконецъ заключилъ перемиріе съ нею: ибо Магметъ-Гирей имѣлъ нужду въ отдыхѣ, будучи изнуренъ долговременною войною Персидскою, въ коей онъ невольно помогалъ Туркамъ, и которая спасала Россію отъ его опасныхъ нашествій въ теченіе пяти лѣтъ (^[622]). Далѣе Антоній, приступивъ къ главному дѣлу, требовалъ особенной бесѣды съ Царемъ о соединеніи Вѣръ. «Мы готовы бесѣдовать съ тобою (сказалъ Іоаннъ), но только въ присутствіи нашихъ ближнихъ людей, и безъ споровъ, если возможно: ибо всякой человѣкъ хвалитъ свою Вѣру и не любитъ противорѣчія. Споръ ведетъ къ ссорѣ, а я желаю тишины и любви.» Въ назначенный день (Февраля 21) Антоній съ тремя Іезуитами пришелъ изъ Совѣтной палаты въ Тронную, гдѣ сидѣлъ Іоаннъ только съ Боярами, Дворянами Сверстными и Князьями Служилыми: Стольниковъ и Младшихъ Дворянъ выслали (^[623]). Изъявивъ Послу ласку, Государь снова убѣждалъ его не касаться Вѣры, примолвивъ: «Антоній! мнѣ уже 51 годъ отъ рожденія и не долго жить въ свѣтѣ: воспитанный въ правилахъ нашей Христіанской Церкви, издавно несогласной съ Латинскою (^[624]), могу ли измѣнить ей предъ концемъ земнаго бытія своего? День суда Небеснаго уже близокъ: онъ явитъ, чья Вѣра, ваша ли, наша ли, истиннѣе и святѣе. Но говори, если хочешь.» Тутъ Антоній съ живостію и съ жаромъ сказалъ: «Государь Свѣтлѣйшій! изъ всѣхъ твоихъ милостей, мнѣ понынѣ оказанныхъ, самая величайшая есть сіе дозволеніе говорить съ тобою о предметѣ столь важномъ для спасенія душъ Христіанскихъ. Не мысли, о Государь! чтобы Св. Отецъ нудилъ тебя оставить Вѣру Греческую: нѣтъ, онъ желаетъ единственно, чтобы ты, имѣя умъ глубокій и просвѣщенный, изслѣдовалъ дѣянія первыхъ ея Соборовъ, и все истинное, все древнее навѣки утвердилъ въ своемъ Царствѣ какъ законъ неизмѣняемый (^[625]). Тогда исчезнетъ разнствіе между Восточною и Римскою Церковію; тогда мы всѣ будемъ единымъ тѣломъ Іисуса Христа, къ радости единаго истиннаго, Богомъ уставленнаго Пастыря Церкви. Государь!

Г. 1582. моля Св. Отца доставить тишину Европѣ и соединить всѣхъ Христіанскихъ Вѣнценосцевъ для одолѣнія невѣрныхъ, но признаешь ли его самъ Главою Христіанства? Не изъявилъ ли ты особеннаго уваженія къ Апостольской Римской Вѣрѣ, дозволивъ всякому, кто исповѣдуетъ оную, жить свободно въ Россійскихъ владѣніяхъ и молиться Всевышнему по ея святымъ обрядамъ, ты, Царь великій, никѣмъ не нудимый къ сему торжеству истины, но движимый явно волею Царя Царей, безъ коей и листъ древесный не падаетъ съ вѣтьви (^[626])? Сей желаемый тобою общій миръ и союзъ Вѣнценосцевъ можетъ ли имѣть твердое основаніе безъ единства Вѣры? Ты знаешь, что оно утверждено Соборомъ Флорентійскимъ, Императоромъ, Духовенствомъ Греческой Имперіи, самымъ знаменитымъ Іерархомъ твоей Церкви, Исидоромъ: читай представленныя тебѣ дѣянія сего осьмаго Вселенскаго Собора, и если гдѣ усомнишься, то повели мнѣ изъяснить темное. Истина очевидна: пріявъ ее, въ братскомъ союзѣ съ сильнѣйшими Монархами Европы, какой не достигнешь славы, какого величія? Государь! ты возмешь не только Кіевъ, древнюю собственность Россіи, но и всю Имперію Византійскую, отъятую Богомъ у Грековъ за ихъ расколъ и неповиновеніе Христу Спасителю.» Царь спокойно отвѣтствовалъ: «Мы никогда не писали къ Папѣ о Вѣрѣ. Я и съ тобою не хотѣлъ бы говорить объ ней; вопервыхъ опасаюсь уязвить твое сердце какимъ нибудь жесткимъ словомъ; вовторыхъ, занимаюсь единственно мірскими, государственными дѣлами Россіи, не толкуя церковнаго ученія, которое есть дѣло нашего Богомольца, Митрополита. Ты говоришь смѣло, ибо ты Попъ и для того сюда пріѣхалъ изъ Рима. Греки же для насъ не Евангеліе: мы вѣримъ Христу, а не Грекамъ. Что касается до Восточной Имперіи, то знай, что я доволенъ своимъ и не желаю никакихъ новыхъ Государствъ въ семъ земномъ свѣтѣ; желаю только милости Божіей въ будущемъ» (^[627]). Не упоминая ни о Флорентійскомъ Соборѣ, ни о всеобщемъ Христіанскомъ союзѣ противъ Султана, Іоаннъ въ знакъ дружбы своей къ Папѣ снова обѣщалъ свободу и покровительство всѣмъ иноземнымъ купцамъ и Священникамъ Латинской Вѣры въ Россіи, съ тѣмъ условіемъ,

Г. 1582. чтобы они не толковали о Законѣ съ Россіянами. Но ревностный Іезуитъ хотѣлъ дальнѣйшаго прѣнія; утверждалъ, что мы новоуки въ Христіанствѣ; что Римъ есть древняя столица онаго. Уже Царь начиналъ досадовать. «Ты хвалишься православіемъ (сказалъ онъ), а стрижень бороду (^[628]): вашъ Папа велитъ носить себя на престолѣ и цѣловать въ туфель, гдѣ изображено распятіе: какое высокомѣріе для смиреннаго Пастыря Христіанскаго! какое уничиженіе Святыни!».... «Нѣтъ уничиженія, » возразилъ Антоній: «достойное воздается достойному. Папа есть Глава Христіанъ, учитель всѣхъ Монарховъ православныхъ, сопрестольникъ Апостола Петра, Христова сопрестольника. Мы величаемъ и тебя, Государь, какъ наслѣдника Мономахова; а Св. Отецъ»... Іоаннъ, перервавъ его рѣчь, сказалъ: «У Христіанъ единъ Отецъ на небесахъ! Насъ, земныхъ Властителей, величать должно по мірскому уставу; ученики же Апостольскіе да смиренномудрствуютъ! Намъ честь Царская, а Папамъ и Патріархамъ Святительская. Мы уважаемъ Митрополита нашего и требуемъ его благословенія; но онъ ходитъ по землѣ и не возносится выше Царей гордостію. Были Папы дѣйствительно учениками Апостольскими: Климентъ, Сильвестръ, Агаѳонъ, Левъ, Григорій; но кто именуется Христовымъ сопрестольникомъ, велитъ носить себя на сѣдалищѣ какъ бы на облакѣ, какъ бы Ангеламъ; кто живетъ не по Христову ученію, тотъ Папа есть волкъ, а не Пастырь».... Антоній въ сильномъ негодованіи воскликнулъ: «если уже Папа волкъ, то мнѣ говорить нечего (^[629])!»... Іоаннъ, смягчивъ голосъ, продолжалъ: «Вотъ для чего не хотѣлъ я бесѣдовать съ тобою о Вѣрѣ! Невольно досаждаемъ другъ другу. Впрочемъ называю волкомъ не Григорія XIII, а Папу не слѣдующаго Христову ученію. Теперь оставимъ.» Государь съ ласкою положилъ руку на Антонія, отпустилъ его милостиво и приказалъ чиновникамъ отнести къ нему лучшія блюда стола Царскаго.

На третій день снова позвали Іезуита во дворецъ. Царь, указавъ ему мѣсто противъ себя, сказалъ громко, такъ, чтобы всѣ Бояре могли слышать: «Антоній! прошу тебя забыть сказанное мною, къ твоему неудовольствію, о Папахъ. Мы несогласны въ нѣкоторыхъ правилахъ Вѣры; но я хочу жить въ

Г. 1582. дружбѣ со всѣми Христіанскими Государями, и пошлю съ тобою одного изъ моихъ сановниковъ въ Римъ (^[630]); а за твою оказанную намъ услугу изъявлю тебѣ признательность.» Царь велѣлъ ему говорить съ Боярами, коимъ Антоній опять силился доказывать истину Римскаго Исповѣданія, и согласно съ ихъ желаніемъ (какъ онъ увѣряетъ) въ три дни написалъ цѣлую книгу о мнимыхъ заблужденіяхъ Грековъ, основываясь на богословскихъ твореніяхъ Геннадія, Константинопольскаго Патріарха, утвержденнаго въ Первосвятительствѣ Магометомъ II! Именемъ Папы онъ убѣждалъ Царя послать въ Римъ нѣсколько грамотныхъ молодыхъ Россіянъ, съ тѣмъ, чтобы они узнали тамъ истинные Догматы древней Греческой Церкви, выучились языку Италіянскому, или Латинскому, и выучили Италіянцевъ нашему для удобной переписка съ Москвою (^[631]); убѣждалъ также, чтобы Іоаннъ выгналъ ядовитыхъ Лютерскихъ Магистровъ, отвергающихъ Богоматерь и святость Угодниковъ Христовыхъ, а принималъ единственно Латинскихъ Іереевъ. Ему отвѣтствовали, что Царь будетъ искать людей способныхъ для науки, и если найдетъ, то пришлетъ ихъ къ Григорію; что Лютеране, какъ и всѣ иновѣрцы, живутъ свободно въ Россіи, но не смѣютъ сообщать другимъ своихъ заблужденій. Антоній желалъ еще примирить Швецію съ Россіею; всего же болѣе настоялъ въ томъ, чтобы мы заключили союзъ съ Европою для усмиренія Турковъ. «Пусть Король Шведскій (сказалъ Іоаннъ) самъ изъявитъ мнѣ миролюбіе: тогда увидимъ его искренность. Унять невѣрныхъ желаю; но Папа, Императоръ, Король Испанскій, Французскій и всѣ другіе Вѣнценосцы должны прежде чрезъ торжественное Посольство условиться со мною въ мѣрахъ сего Христіанскаго ополченія. Теперь не могу войти ни въ какое обязательство.» То есть, Іоаннъ, уже не страшась Баторія, явно охладѣлъ къ мысли изгнать Турковъ изъ Европы: Іезуитъ видѣлъ сію перемѣну, и жалуется на его лукавство. «Не ожидая ничего болѣе отъ Св. Отца для выгодъ своей Политики (пишетъ онъ), Царь выдумалъ хитрость, чтобы успокоить суевѣрныхъ Россіянъ, не довольныхъ моимъ смѣлымъ сужденіемъ объ ихъ Законѣ. Чтожь сдѣлалъ? призвалъ меня во дворецъ, въ первое

Г. 1582. Воскресеніе Великаго поста (^[632]), и сказалъ: Антоній! зная, что ты желаешь видѣть обряды нашей Церкви, я велѣлъ нынѣ отвести тебя въ храмъ Успенія (гдѣ буду и самъ), да созерцаешь красоту и величіе истиннаго Богослуженія. Тамъ обожаемъ мы небесное, а не земное; чтимъ, но не носимъ Митрополита на рукахъ... и Св. Апостола Петра также не носили вѣрные: онъ ходилъ пѣшъ и босъ; а вашъ Папа именуетъ себя его Намѣстникомъ! .... Государь! отвѣчалъ я хладнокровно, удивленный сею новою грубостію: всякое мѣсто свято, гдѣ славятъ Христа; но пока не согласимся въ нѣкоторыхъ Догматахъ, и пока Митрополитъ Россійскій не будетъ въ сношеніяхъ съ Св. Отцемъ, я не могу видѣть вашего Богослуженія. Вторично скажу тебѣ, что воздавать честь Архипастырю Церкви есть долгъ, а не грѣхъ. Вы не носите Митрополита, но моете себѣ глаза водою, которою онъ моетъ руки свои. — Изъяснивъ мнѣ, что сей обрядъ уставленъ въ воспоминаніе страстей Господнихъ, а не въ честь Митрополиту, Іоаннъ далъ знакъ, — и толпы сановниковъ двинулись впередъ, къ дверямъ; увлекли и меня съ собою; а Царь издали сказалъ мнѣ громко: «Антоній! смотри, чтобы кто нибудь изъ Лютеранъ не вошелъ за тобою въ церковь. Но я самъ не хотѣлъ войти въ нее; ждалъ минуты, и тихонько ушелъ, когда Царедворцы остановились предъ Соборомъ. Всѣ думали, что мнѣ не миновать бѣды; но Іоаннъ, изумленный моимъ ослушаніемъ, задумался, потеръ себѣ лобъ рукою и сказалъ: его воля! .... Какое было намѣреніе Царя? представить Россіянамъ торжество Вѣры своей: Посла Римскаго молящагося въ ихъ храмѣ, добывающаго руку у Митрополита, во славу Церкви Восточной, къ уничиженію Западной, и тѣмъ вывести народъ изъ соблазна, произведеннаго необыкновенными знаками Царскаго уваженія къ Папѣ.» Поссевинъ, какъ вѣроятно, не обманывался въ своей догадкѣ; но обманулся въ надеждѣ присоединить насъ къ Римской Церкви!

Впрочемъ до самаго отъѣзда своего онъ видѣлъ знаки Іоанновой къ нему милости: его встрѣчали, провожали во дворцѣ знатные сановники, водили обыкновенно сквозь блестящіе ряды многолюдной Царской дружины: честь, какой, можетъ быть, никогда и нигдѣ

Г. 1582. не оказывали Іезуиту! Онъ выпросилъ свободу осьмнадцати невольникамъ, Испанцамъ, ушедшимъ изъ Азова въ Россію и сосланныхъ въ Вологду (^[633]); исходатайствовалъ также облегченіе Литовскимъ и Нѣмецкимъ плѣнникамъ, впредь до размѣны: ихъ выпустили изъ темницъ, отдали въ домы гражданамъ, велѣли довольствовать всѣмъ нужнымъ. Но Іоаннъ снова отринулъ сильныя домогательства Іезуитовы о строеніи Латинскихъ церквей въ Россіи. «Католики вольны (сказали Антонію) жить у насъ по своей Вѣрѣ, безъ укоризны и зазору: сего довольно.» Бесѣдуя съ Думными Совѣтниками о нашихъ обычаяхъ, странныхъ для Европы, онъ ссылался на Герберштейнову книгу о Россіи, гдѣ сказано, что Царь, давая цѣловать руку Нѣмецкимъ Посламъ, въ туже минуту моетъ ее водою, какъ бы осквернивъ себя ихъ прикосновеніемъ; но Бояре объявили Герберштейна, два раза столь обласканнаго въ Москвѣ, неблагодарнымъ клеветникомъ, всклепавшимъ небылицу на Государей Московскихъ (^[634]). Съ удивленіемъ также слыша отъ Поссевина, что будто бы отецъ Іоанновъ, Великій Князь Василій, обѣщалъ Императору Карлу V тридцать тысячь воиновъ за отпускъ въ Россію многихъ

Г. 1582. Нѣмецкихъ художниковъ, Бояре отвѣчали: «людей ратныхъ даютъ Государи Государямъ по договорамъ, а не въ обмѣнъ за ремесленниковъ.» —Наконецъ, въ день отпуска, Іоаннъ торжественно благодарилъ Поссевина за дѣятельное участіе въ мирѣ; увѣрилъ его въ своемъ личномъ уваженіи; вставъ съ мѣста, велѣлъ кланяться Григорію и Королю Стефану; далъ ему руку — и прислалъ нѣсколько драгоцѣнныхъ черныхъ соболей, для Папы и для Антонія. Іезуитъ не хотѣлъ-было взять своего дара, славя бѣдность учениковъ Христовыхъ; однакожь взялъ и выѣхалъ изъ Москвы (15 Марта) вмѣстѣ съ нашимъ гонцемъ, Яковомъ Молвяниновымъ, съ коимъ Царь написалъ къ Папѣ отвѣтъ на грамоту его, увѣряя, что мы готовы участвовать въ союзѣ Христіанскихъ Державъ противъ Оттомановъ, во ни слова не говоря о соединеніи Церквей (^[635]).

Симъ на долгое время пресѣклись сношенія Рима съ Москвою, безполезныя и для насъ и для Папы: ибо не ходатайство Іезуита, но доблесть Воеводъ Псковскихъ склонила Баторія въ умѣренности, не лишивъ его ни славы, ни важныхъ пріобрѣтеній, коими сей Герой обязанъ былъ смятенію Іоаннова духа еще болѣе, нежели своему мужеству.